Глава 21. Унтерзонне. 265
Объяснение в любви
Софье снилось детство. Маленькая девочка в нелепом кокошнике скачет по двору детинца, прыгая через лужи и ступеньки парадной лестницы. Широко раскрытые глаза смеются вместе со ртом, глядя на проказы домашних карлиц. Подходит в светлых одеждах отец Сименон и ведет ее на занятия грамотой и цифирью. Грустная улыбка больной матери, царевны Марии Ильиничны. Смерть мамы. Недобрые глаза мачехи, взятой чуть ли не от сохи. Злые и завидные глаза Нарышкиных, глядящие с ненавистью из каждого потайника и чулана. Снова змеиный взгляд Медведихи…
Она вскрикнула и проснулась. Залитая ярким солнечным светом комната, спальная палата. Во рту словно кошки плодились. Несмотря на девять лет монастырского режима зубы сохранились все в целости, и изо рта не несло пикантной гнилью, как у многих бояр, но все равно… Что она такое съела?
Софья моментально вспомнила все, что случилось вчерашним вечером, и села на кровати, подобрав под себя ноги. Вошла горничная.
— Доброе утро, ваше величество, — ласковым голосом произнесла она, — как почивалось?
Государыня Российская спросила о том, о чем бы спросил любой человек, попавший в подобное положение. Потирая виски кончиками пальцев, она задала типичный вопрос завсегдатая вытрезвителей:
— О Господи! Где я? Кто вы?
Горничная улыбнулась.
— Вы в Неверхаусе, ваше величество! Хранитель с господами Волковым и Каманиным ждут вас к завтраку. Позвольте вам помочь с туалетом.
Только тут Софья заметила что она, оказывается, раздета. Смутившись, она спросила:
— Простите, а кто меня раздевал?
— Я, — снова улыбнулась горничная. — Может, я все же помогу вам одеться?
— Хорошо! — вздохнула Софья.
Встав с постели, она посмотрела на себя в зеркало. Никогда не дашь этой бабе сорок один! Со скорбью признаем, что монастырь пошел на пользу. Наметившаяся за семь лет правления полнота рассосалась без следа, фигура вновь обрела стройность, а похудевшее лицо — от наметившегося второго подбородка. Даже чуть широко разнесенные скулы — признак принадлежности к дому Романовых — не портили его миловидности.
Горничная помогла ей надеть небесно-голубого цвета платье с открытыми локтями, на взгляд царицы пошитое из безумно дорогой парчи. Весьма сложный рисунок парчи был выполнен не иначе как в Италии, а тамошние мастера привыкли брать за свою работу хорошие деньги. Софья навскидку оценила свой наряд в триста ефимков и повеселела.
Вряд ли на нее стали бы тратиться, если бы похищение имело сколь-нибудь низменные цели.
— Я голодна, — капризно сказала она, — и хочу умыться.
— Пожалуйте сюда! — Горничная, казалось, состояла из одних улыбок. Более привычная к тому, что ее ближние лишь бестолково суетятся с испуганными лицами, Софья торопливо дернула плечом и прошла к умывальнику.
Что это умывальник, она догадалась, естественно, когда из крана в белоснежную эмалированную раковину потекла вода.
— Прошу, — предложила ей горничная приступить к умыванию.
Царица послушно сунула руки под тугую теплую струю и, зачерпнув из специальной ванночки душистого жидкого мыла, принялась умываться.
— Рушник, пожалуйста! — Девушка подала ей махровое полотенце, расцветкой напоминающее Андреевский стяг.
— Пжалста, пжалста, — проворчала Софья Алексеевна, — все у вас пжалста! Что теперь?
Горничная провела начинающую нервничать царицу в соседнюю со спальней комнату, в которой любая женщина двадцатого века узнала бы парикмахерский салон. У роскошного кресла, обитого кожей бежевого цвета, пребывал в постоянном движении Главный цирюльник Франко — бывший рядовой стрелковой роты господина Булдаков — Александр Воробьев.
Говорят, что самые лучшие танцоры, модельеры и дизайнеры — это гомосексуалисты. Танцевал Санька хреново, кроил того хуже, но как визажисту ему действительно не было равных. По крайней мере на Унтерзонне. Пользовался, сукин сын, таким спросом, каким на Земле не пользовались ни Легро, ни Альдо Коппола, ни сам Леонар. Одну неделю он приводит в порядок прическу Марии Флорентийской — супруги Людовика Девятого, во вторую он готовит Елизавету Норвегову к торжественному балу в честь годовщины образования пан-Европы. В среду третьей недели его услугами пользуется королева Ржечи, а на четвертую запланирована смена имиджа супруге самого Джонатана Оверлорда — королеве Британии — Анне Капетинг. Смена имиджа включает в себя ремонтно-восстановительные работы изъеденного прыщами лица, перекрас черных волос в рыжие и разработка очищающей кровь диеты. Смета на подобные работы пробивает в бюджете Британии бреши, но обаяшка-Джонатан готов на все.
К Софье Алексеевне Сашка был выдернут из покоев принцессы Урсулы — дочери короля Виченцо, главы Оберланда. Одетый в облегающие фиолетовые лосины и ядовитый салатовый блузон, тридцатилетний оболтус Воробьев смотрелся самым ярким пятном в этой комнате. Подведенные глаза и нарумяненные щеки не смутили царицу — в ее время многие молодые бояре наводили дополнительную красоту посредством сажи и свеклы. Ее больше всего поразил голос: мягкий, женственный, чувственный.
— Куафер, — поставила диагноз она, — рафине!
Саша с ленцой поклонился.
— К вашим услугам! — контральто женоподобного мужика обволакивало и согревало.
— Александр Федорович, — умоляюще произнесла горничная, — что-нибудь моментальное, ее величество на завтрак ждут. Вся работа — после завтрака.
— Завтрак будет здесь, — стервячьим голосом пропел визажист, — у меня необычайный душевный подъем! Софья Алексеевна, дорогая, пожалуйста, присядьте в это великолепное кресло, я вас буду делать. Ах, шармант, какой пассаж!
Софья покорно уселась в кресло, а горничная поспешила в столовую, чтобы наябедничать на неуступчивого куафера. Вопреки ее ожиданиям, Хранитель лишь рассмеялся:
— Значит, все будет в норме! Саша знает, что делает! Иди, Аннет, отнеси Софье Алексеевне закусить — пока они будут работать, наступит вечер. Я воробьевскую манеру хорошо изучил.
Он оказался прав. К ужину Саша торжественно вывел женщину, совершенно не похожую ни на одну из королев, ни на одну из императриц. И конечно же, меньше всего эта женщина была похожа на ту монашку, которую меньше месяца назад веселая гоп-компания похитила из монастыря.
Одеждой она, может быть, и походила на царицу Софью Алексеевну, но вот выше груди! Стрижка свободного стиля — под Шерон Стоун в фильме «Щепка», лишь цвет волос остался тот же — темно-каштановый. Искусно уменьшенные, первоначально весьма кустистые брови. Умело увеличенные тенями зеленые глаза. Лет тридцать пять дашь, не больше.
Мужчины встали из-за стола. Хранитель искренне поклонился царице и восхищенно сказал Воробьеву:
— Саша, ты свои ананасы зря не жуешь. На уровне двадцать первого века!
При упоминании об ананасах Сашино меланхоличное лицо оживилось, и он с интересом глянул в сторону Малой столовой — там был накрыт изысканный стол.
— Софья Алексеевна, ответьте нам только на один вопрос: как этому прохиндею удалось уговорить вас остричь волосы, дабы соорудить этот шедевр среди причесок? — Этот вопрос задал ей полковник Волков.
Она лишь едва удостоила его взглядом.
— Не ведаю, судари, кто из вас здесь больший прохиндей, — процедила она, — но очень хочу знать, с какой целью меня похитили и изменили мой облик…
— Это резонно! — сказал Хранитель. — Вас доставили сюда для обучения.
— Ах для обучения? — Она сурово глянула на Ростислава.
— Мамой клянусь, — поспешно ответил тот, — но, может, во время ужина?
Софья поджала губы и величественной походкой направилась в столовую.
— Карл, по моему решению вы стали графом и моим Тайным советником.
Угрюмый толстяк подобрал живот и согласился:
— Да, Государь!
— И я уверен, что вы впредь будете мне верны и никогда не предадите…
— Нет, Государь!
— Хлебните рейнского, отличное вино.
— Да, Государь!
Карл, шестнадцатилетний шведский король, поджал губы и посмотрел на своего собеседника. Его порой раздражала лаконичная манера Тайного советника, но вместе с тем он понимал, что болтун — находка для подсыла. Он заложил упрямые пряди волос за уши и упругой походкой прошелся по королевской опочивальне.
Напротив Пипера жевал губами еще один тезка короля — генерал Карл Густав Реншильд. Он стоял, крепко упершись ногами в пол, и раздумывал о возможных последствиях позапрошлой ночи. Певичка из нового театра трудилась всю ночь над жестким телом генерала, отважно подтверждая реноме итальянок. Реншильда мучили смутные подозрения и известное жжение при утреннем мочеиспускании. Теперь он решал, показаться ли лекарю или подождать еще сутки.
Голос короля отчетливо звучал в помещении, но с трудом доходил до генерала. Реншильд крепче уперся в пол и, стараясь не тревожить внезапную хворь, застыл молчаливым изваянием. Меж тем разговор между Пипером и королем становился все интереснее.
— Что поделывает Фридрих, король датский? — размышлял вслух Карл Двенадцатый. — Что-то же он делает… что-то да и думает? Хотел бы я знать, когда этот кретин придет к выводу, что молодой шведский король не представляет ни малейшей опасности и нападет да хоть на Рюген?
— Ваше величество, по слухам, датский король не слывет решительным человеком. Если он и решится на активные действия, то только в составе коалиции. А о коалиции пока ничего неизвестно. — Меланхоличный советник смотрел прямо перед собой, словно лошадь, жующая из яслей овес.
— А ваше мнение, господин генерал? — Взгляд Реншильда обрел осмысленность. Он прислушался к зарождающейся боли в паху и нейтрально ответил:
— Я целиком согласен с графом.
Король недовольно топнул ногой.
— Мне не нужно, чтобы вы с кем-то были согласны! Мне нужно, чтобы на нас кто-нибудь напал! Мне нужна война, господа!
— Сенат против войны, — осторожно заметил Пипер.
— К черту сенат! — вспылил король. — К черту ваши советы! Я в них не нуждаюсь. В подобных советах не нуждалась даже моя двоюродная бабушка!
Тайный советник молча пожал плечами. Молодому государю хочется воевать… а страна устала от постоянных войн. В казне нет денег. Крестьяне стонут под налогами. В стране царит голод. Но молодой упрямец ничего не желает слышать. Подавайте ему войну!
— А что король Август? — внезапно спросил Карл.
— По сведениям от нашего посла из Варшавы, король Август подкупил половину сейма. Но другая половина вместе с Великим гетманом Любомирским ничего так сильно не желают, как повесить этого наглеца.
— Но Август перед коронацией поклялся присоединить Лифляндию к Польше, ваше величество, — добавил почтительно Реншильд.
— Август Сильный, — задумчиво повторил Карл, — так ли уж он силен? Сможет ли пройтись на руках, как я? Ходил ли он на медведя? Сколько раз?
Теперь настала очередь Пипера жевать губами. Несмотря на то, что Карл являлся королем Швеции, на интимные темы с этим мальчишкой, годящимся ему в сыновья, Пиперу разговаривать претило. Но вопрос требовал ответа. Осторожно подбирая слова, Тайный советник принялся посвящать своего государя в некоторые тайны Варшавского двора.
— Видите ли, ваше величество, король Август предпочитает доказывать свою силу в королевской опочивальне. Медведи его в этом смысле не устраивают…
— Так какой же идиот прозвал его «Сильным»? — негодующе воскликнул молодой король. — Сила — это прежде всего доблесть воина, честь воина, верность Отчизне!
Пипер хмуро пожал плечами. Если бы шведский язык был наподобие русского, многогранным и обтекаемым, изобилующим множеством ругательств и сильных словечек, то Карл Пипер ответил бы царю лаконично: «Ваше величество, основное занятие короля Польши — это пьянство, блядство, тунеядство!» После этой григорянской строчки он бы гордо отвернулся к окну и предоставил бы королю самому постигать смысл сего откровения.
Но ни в шведском, ни в немецком, ни во французском, ни тем более в латыни подобных выражений нет. И Тайный советник принялся объяснять смысл жизни в представлении богатого саксонца. Роль Реншильда свелась к мрачному киванию головой и скорбному выражению его медвежьего лица.
— Достаточно! — прервал король. — Что еще сообщил посол?
— Буквально сегодня утром мне передали голубиной почтой письмо. — Пипер достал из-за обшлага маленький треугольник. Карл быстро выхватил его из рук собеседника и принялся жадно вчитываться в латынь.
— Ха, — довольно произнес он, дочитав, — что ж вы сразу мне не сказали! Темните, граф! Реншильд, да что с вами сегодня? Выпейте рейнского, налью лично!
Король щелкнул пальцами — вошел слуга.
— Густав, принесите нам три чистых фужера. — Лакей склонился и, сдав задом, скрылся за портьерой.
Снова колыхнулась портьера. На серебряном подносе красовалась открытая бутылка вина и три фужера. Король сдержал слово. Лично разлив вино по фужерам, он поднял свой.
— Господа, давайте выпьем за этих авантюристов! Генерал, вы не в курсе! Три недели назад московский царь Петр встречался с королем Августом! Помимо трехдневной пьянки, был заключен устный договор о совместных действиях в Лифляндии. Прозит!
Все выпили. Пипер поставил пустой фужер на поднос и добил короля:
— Согласно самой последней информации, в Варшаве замечен Иоганн Паткуль.
Карл едва не подавился.
— Граф, — покачал он головой, — я вас когда-нибудь колесую!
— За что? — поднял брови советник.
— За вашу идиотскую манеру выдавать мне информацию по крупинкам! Признайтесь, граф, вы ведь меня за ребенка держите! Сомневаетесь, что ваш король адекватно отреагирует на ситуацию? Ладно, старый пройдоха! Что мы имеем в итоге?
Пипер медленно принялся «итожить говоренное».
— Ваше величество, Польша, Московия и Лифляндское рыцарство что-то замышляют. Поскольку все эти страны плюс Дания в некотором роде ущемлены в прошлом Шведским королевством…
— Они полагают, что настало время для возмездия! — восторженно закончил король.
Реншильд с надеждой посмотрел на короля. Возможно, аудиенция скоро завершится. Карл торжественным голосом продолжил:
— Повелеваю: процесс редукции в Лифляндии ускорить, направить в Копенгаген надежного человека с целью сближения польского и датского кабинетов. Да! У вас есть на примете опытный интриган, граф?
Пипер восхищенно посмотрел на своего короля и медленно кивнул. За подобные редкие взгляды Карл прощал графу многое: и известную инертность, и нескладную фигуру, и немецкую кровь. Он знал, что Карл Пипер совершенно не умеет льстить. И ценил его вдвойне.
— Усилить гарнизон Нарвы за счет отправки туда эскадрона тяжелой кавалерии. На это разрешение сената спрашивать не нужно. Отправьте на подмогу к полковнику Горну капитана Маркварта. Отличный солдат!
— Осмелюсь напомнить вашему величеству, — сказал побледневший Реншильд, — Сенат планирует на следующий год отправить в Москву посольство по вопросу подтверждения Кардисского мирного договора.
— Что там за договор? — встрепенулся Карл.
— Определение границы согласно Столбовскому договору, что был заключен семьдесят лет назад между Швецией и Московией.
— Пусть едут! — махнул рукой Карл. — Я не намерен забивать голову историей. Вы мне лучше скажите, на кого нам лучше нападать в случае войны? На Данию, на Саксонию или на Россию?
— До Москвы далековато… — неопределенно начал советник.
— Дальше, чем до Копенгагена?
Пипер и Реншильд ошалело переглянулись. Затем синхронно про себя помянули учителей Карла: профессора Норчеренского-Норденгиельма, графа Нильса Гюльденстольпе и советника Фому Полуса. Еще большими, нежели с историей, у короля были проблемы с географией. Он приблизительно представлял себе карту собственных владений: Швецию, Финляндию, Ливонию, Карелию, Ингрию, города Висмар, Выборг, острова Рюген и Эзель, лучшую часть Померании, герцогства Бремен и Верден, закрепленные за Швецией международными трактатами и страхом перед шведской армией.
Но помимо этого он ничего не желал знать о других частях света, говоря, что запомнит расположение иных земель только тогда, когда присоединит их к своему королевству.
— Ну вот, господа! — воскликнул молодой король. — А вы, Пипер, мне говорите, что коалицией против нас и не пахнет! Да ее запах носится в воздухе, я его носом чую!
Он пошевелил своим горбатым шнобелем.
— Запах бродит по Европе, запах моей победы! Моей окончательной победы!
Он подбежал к окну и раскрыл створки. На кирках колокола начали звонить к обедне. Ветер растрепал его кудрявую шевелюру. Он повернулся к своим советникам и топнул ногой:
— Быстрее бы они решались! Я проскачу по Европе, точно намедни по Стокгольму на олене. Господа, вы видели, как я пронесся!
— Имели честь, ваше величество! — поклонился Пипер. — Прошу прощения, но если ваше величество не нуждается больше в нашем присутствии…
— Ах да! Конечно, можете быть свободными!
Добродушно фыркнув в спины своих советников, король снова вернулся к окну. Теплый ветер с моря обдал его своим соленым запахом, он хмыкнул и затворил окно. Позвонил в колокольчик и приказал слуге:
— Густав, обедать!
— Господа, у меня кружится голова!
— Софья Алексеевна, но ведь это всего шестнадцатый этаж, то есть поверх!
— О Господи! Да я выше второго в жизни не поднималась! О! Голова, падаю!
Ростислав оказался парнем расторопным. Будто всю жизнь ловил цариц, он подхватил Государыню на свои крепкие руки. Та, глупо хлопая глазами, пробормотала:
— Всю жизнь мечтала, чтоб меня на руках носили. Меньше жрать надо было… Министр, держите меня крепче… упадем ведь!
— Не упадем, ваше величество. — Каманин глянул в зелень царицыных глаз.
Ему показалось, или действительно там промелькнуло что-то бесовское? Но не может же царица громадного государства заигрывать с мужиком, как простая крестьянка! «Отчего же? — фыркнуло предыдущее воплощение. — Какая разница между царевной и крестьянкой в этом смысле… никакой! Изголодавшаяся за десять лет баба легла бы и под негра, а тут молодой-симпатичный». Какой молодой? Я ее в три раза старше! «Любви все возрасты покорны!» Дурень, не путай влечение с чувством! «А ежели эрекция, да с эякуляцией?» Молодой человек, что вы мне тут голову морочите? «Да так, слова прикольные!»
Хранитель с интересом смотрел на немую сцену. За сотни веков он не устал поражаться случайному характеру вспышек симпатий.
Когда-то, давным-давно… А может быть, на прошлой неделе… Нет, очень давно…
Палач уже заканчивал свою работу на сегодня. С лезвия топора стекали упругие густые капли крови. Оставалось последний раз взмахнуть, и на сегодня все.
В этой стране ведьм не сжигали — каждое дерево на учете, не сильно разгонишься устраивать аутодафе. Лишали жизни немилосердно, с обильным пролитием крови, путем расставания человека с самым главным органом тела.
Последняя жертва — девчонка лет шестнадцати мазнула по монументальной фигуре палача презрительным взглядом и подошла к плахе на негнущихся ногах. И столько силы было в этом взгляде, что топор палача сам собой пошел гулять по головам прелата, асессора и аудитора. Но пока он срывал с девчонки санбенито, их накрыли сети… По счастью, мимо проезжал Хранитель.
Забытая история. Лишь дворецкий да его жена помнят о ней. Но теперь уже не представишь импозантного Сильвестра в одежде палача да с мясницким топором. И жену его — искусную целительницу Беназир — в желтой накидке с диагональными крестами. Хранитель хмыкнул и произнес:
— Давай-ка, дружок, неси Софью Алексеевну за мной. Уж очень их организмы нежные.
Он стремительно вышел с панорамной площадки на лестницу, спустился на один пролет вниз и свернул направо по коридору. Тут же повернул медную начищенную ручку белой филенчатой двери и вошел в небольшую комнату.
— Клади на софу, — предложил он Каманину.
— Софью на софу! — тихонько пробурчал Волков. Хранитель внимательно посмотрел на него.
— Сколько живу, не могу понять, чем софа от тахты отличается… или от дивана.
Странный человек Хранитель по имени Семен подождал, когда Ростислав опустит свой драгоценный груз на вышеупомянутый предмет мебели, и только тогда соизволил объяснить:
— Софа, она же тахта, представляет собой низкий диван без спинки. Доступно объяснил?
Полковник только развел руками. В этот момент царица, не желающая дольше пребывать в неподобающем ей виде, приняла вертикальное положение и встала. Несколько неуверенной походкой добрела до кресла и облегченно опустилась в него.
— Фу! — выдохнула она. — Ну не могу же я в присутствии Владыки и собственных министров пребывать в столь фривольной позе!
— Каждая поза фривольна настолько, насколько воспитаны окружные кавалеры! — наставительно произнес Хранитель. — Возьмите вот, Софья Алексеевна, лекарство для поддержки вестибулярного аппарата.
— Для программной или аппаратной? — поинтересовался Волков.
— Чего аппаратной? — не понял Ростислав.
— Software! — однозначно ответил Хранитель. — Кое-какие фокусы с мозжечком. Биологические.
— Не буду я это глотать! — упрямо заявила Софья.
— Ходите с морщинами! — равнодушно сказал хозяин.
Пастилка мигом исчезла во рту. Софья посидела еще минут пять в кресле, ведя ни к чему не обязывающую беседу, а затем резко встала и подошла к окну.
— Чудеса! — только и воскликнула она. — Этого не может быть! Ай, лепо!
Ростислав подошел к ней и выглянул в окно. Эта сторона Неверхауса была обращена к морю, плескавшемуся где-то вдалеке внизу. Сам замок находился лиги за полторы от побережья, но с высоты семьдесят метров море было как на ладони.
— Это море? — Царица повернулась к Хранителю и выжидающе смотрела на него. — Я вижу море впервые в жизни. Оно… оно прекрасно!
— Совершенно с вами согласен! — неожиданно теплым голосом подтвердил Хранитель. — Это Фризское море. У вас оно зовется Северным.
— Где это «у нас»? — подняла брови царица. — Господа, вы забываете, что я совершенно в неведении относительно того, где мы сейчас. Прошу меня побыстрее просветить.
Все трое мужчин переглянулись. Хранитель сделал элегантный жест рукой, некое IMHO.
— Например, среди нас присутствует бывший преподаватель. Давайте попросим его толково и доступно объяснить Софье Алексеевне общую концепцию планетарно-пространственной триады «Земля-Гея-Унтерзонне»! Ростислав Алексеевич, тряхните стариной!
В этот момент Ростислав отчего-то вспомнил своего последнего отца — Алексея Михайловича. Каманин-старший был реалистом и не верил во всякую чепуху типа параллельных миров. Он говорил, что определение параллельности справедливо лишь для дву-трехмерных континуумов. Параллельность хотя бы четырехмерников человеческий мозг представить не в состоянии из-за собственной психосоматики. «И что, отец, неужели нет человека, чтобы смог представить многомерное пространство?» — «Отнюдь, Ростислав. Таких людей множество, но у них проблемы даже с трехмерной матрицей. Это, к сожалению, психически больные люди. Возможно, они представляют себе, скажем, пятимерник, но толково объяснить его концепцию не в силах».
Профессор хмыкнул. Даже теперь, когда он узнал о существовании так называемых параллельных миров, большой ясности с принципом перехода между ними не было. Компьютер высчитывал точки перехода по неким заоблачным формулам, при взгляде на которые неплохого математика с Земли пробирала нервная дрожь, компьютер распределял энергию перехода и формировал защитный купол, он же управлял распределением этой энергии, гася радиоактивность и рассеивая смертоносные для окружающей живой материи лучи.
Все население Китая не смогло бы управлять реакцией пробоя-перехода. С одним пробоем Китай, возможно, справился бы, но реакция перехода требовала от нейронов запредельных скоростей проводки нервных импульсов. Существовала, конечно, парочка препаратов, увеличивающих толщину нервных волокон и липопротеида миелина, обеспечивая нервным импульсам скорость распространения до 400 метров в секунду, но ничем хорошим это не заканчивалось. Если не считать хорошим паранойю, кататонию и катастрофически высокое содержание в крови адреналина.
Испытания препарата обычно заканчивались для человека «афганским синдромом». Один из подопытных, специально раскопанный, ярко выраженный «тормоз», после приема таких вот «нейромодуляторов» вскочил на лаборантку и произвел восемнадцать соитий, после чего сожрал ее бутерброды, торчащие из кармана, и только потом одному «архангелу» из персонала пришло в голову отрубить испытуемого ударом дубинки по сонной артерии. Короче, хорошие воспоминания об этом эксперименте сохранила только лаборантка, чудом не забеременевшая.
Ростислав чертыхнулся. Глянул на Софью, и глупости всякие лезут в голову, прости Господи! И царица тоже хороша — раскраснелась, точно молодая жена у смертного одра старого мужа! Тоже хороша! Хороша, чертовка! Да что это сегодня с ним!
Молодой (хм!) профессор потер переносицу и свирепо осведомился:
— А почему собственно? Я, любезный Семен, еще сам эту теорию не до конца понял.
Хранитель прищурился:
— Вот вы нам и расскажите, что именно вы поняли. Не мне же рассказывать Софье Алексеевне о смысле и соли жизни. Мне как-то проще объяснить компьютеру напрямую в двоичной форме, отчего не бывает детей у шарикоподшипников, или вкусовые ощущения гоблина. Не того, что кино переводит, а того, который из царства Орк.
Каманин явно начал психовать. Он зверским взглядом окинул интерьер комнаты и начал:
— Концепция параллельных миров стара как мир. Еще в Библии описан первый способ путешествия человека между мирами. Бог изгнал из рая Адама и Еву, надеюсь вам, Софья Алексеевна, известен такой факт? Известен? Отлично! А где, по вашему мнению, располагается рай?
— Небесный или Земной? — уточнила Софья. — Земного Рая, к сожалению, больше нет. Воды Великого Потопа смыли его с лица Земли. Ну а о Рае Небесном спорят все религии. Это не ко мне!
Она испытывающе взглянула на Хранителя.
— И не ко мне! — моментально открестился он. — Я тут ни при чем. Кто ж виноват, что у каждого — свой рай. У караванщика — оазис, у моряка — «ЗЕМЛЯ!», у пьяницы — поллитровка, у голодного — скатерть-самобранка, а у толстого — бочка с бромелайном.
— Кто доклад делает? — выпятив челюсть, осведомился профессор. — Особенно про бромелайн вы хорошо отметили. И понятно.
— Затыкаюсь, — кратко сказал Семен.
— Не люблю, когда начальники затыкаются! — неожиданно встрял Волков. — Это чревато.
— Но не в моем случае, — любезно объяснил Хранитель, — я выше человеческих предрассудков. Если я затыкаюсь, то затыкаюсь конкретно и надолго.
Ростислав воспользовался представившейся ему возможностью и принялся собирать мысли в кулак. Собиралось с трудом, но оптимистично в целом.
— Так вот, о чем я? — изрек типично профессорскую фразу он. — О рае, конечно! Мы согласились с тем, что в Библии на Рай Небесный ссылаются пару раз, да и то косвенно. Иисус Христос говорил апостолам: «В дому Отца моего обители многи суть, — иду уготовать место вам», а апостол замечал: «Если земная наша храмина, тело, разорится, создание от Бога имамы, храмину нерукотворену, вечную в небесах» Рай небесный, в котором обитают души праведников, есть ближайшая к земле небесная обитель, или «первое небо»; за ним, выше, есть еще небеса, — говорится в Апокалипсисе. Климент Римский говорит об апостоле Петре, что он, по смерти, «отошел вместо славы», о Павле — что он «по кончине отошел в место святое». Поликарп Смирнский говорит об Игнатии Антиохийском и других мучениках, что они «пребывают в подобающем месте у Господа». Ириной Лионский замечает, что «преложенные (то есть умершие на земле праведники) преложены в Рай, ибо Рай приготовлен для людей праведных и духоносных». Фу! Богословие, кстати, не самая сильная моя сторона.
Почему я столько времени уделил Раю Небесному? Да потому, что все знают, что такое Рай Небесный, но никто не знает, где оно, это Святое Место?
— Ну вы и молвили, профессор! — с некоторым даже сожалением фыркнула царица. — Да ведь дитю малому понятно, что Рай Небесный — на небесах!
Лицо профессора Переплута-Каманина просияло. Он наконец ухватил «кота за хвост».
— Простите, а как вы представляете себе «небеса»? — бесконечно вкрадчивым голосом осведомился он. — Опишите, пожалуйста, размеры предполагаемые, особенности флоры и фауны, деление тамошнего электората на кланы и касты…
— Эй, полегче, профессор! — воскликнул, забывшись, Хранитель. — Ты их величество еще тактико-технические данные адских котлов спроси!
— Сир, вы же обещали! — упрекнул Хранителя Андрей Константинович.
— Ну откуда же мне знать, что наш уважаемый Ростислав настолько увлечется темой, что полезет ворошить библейские догмы?
— В чем дело-то? — с интонациями типичной базарной торговки произнесла Софья Алексеевна. — Мало того, что мой Первый министр ахинею непонятную несет, так вы еще и препираться начали! Мне кажется, я мысль нашего профессора ухватила. Он хочет сказать, что, несмотря на наше неведение о рае, он существует независимо от знаний людских о нем!
Указующий перст уперся проекцией своей прямо в ложбинку между грудей Софьи Алексеевны. Хранитель едва слышно фыркнул, точно кот, которому в нос попал пепел.
— Вы излагаете концепцию Вселенной? — наклонив вправо голову, спросил Каманин.
Софья растерянно слушала его и молчала. Затем, видимо, наглая проекция сделала свое дело, мочки ушей и шея царица порозовели.
— Прохвессор, — предупреждающе сказал Семен, — соберитесь! Что это вас от гоев к гейшам заносит сегодня?
Царица вовсе опустила голову. Заметив прибавление гормонов в воздухе, в основном эстрадиона и тестостерона, Хранитель принял соломоново решение.
— Знаете, полковник, мне кажется, что будет больше пользы для дела, если мы оставим профессора и Софью Алексеевну тет-а-тет. Наверное, вы правы, когда говорили о «затыкающемся начальнике». Аналогия не совсем верна, но рациональное зерно в ней есть. То есть дело не во мне, что я заткнулся, а в том, что профессор чувствует приоритет своего доклада пред моей личностью в ущерб некой этической норме… Вот, завернул!
— Завернули-то вы знатно, мне и то не все понятно! — быстро нашелся полковник. — Во мне пропал просто Крылов какой-то… То ли Иван Андреевич, то ли Серега…
Они синхронно, словно два сработавшихся карманника, встали и приняли позы для ретирады. Последнее, что расслышала Софья Алексеева из их странной пикировки, был вопрос Волкова:
— А вы знаете, в чем камень преткновения баснописца с борзописцем?
— Баснописец пишет борзо, а борзописец — серьезнее, чем басни, не пишет?
— Ну, тут вы не совсем правы, тут мы имеем скорее…
Царица плохо расслышала окончание фраз, понять ничего из них и вовсе не смогла, поэтому отвернулась к окну и принялась нервно обмахиваться веером. У Ростислава веера не было, но потребность в свежем воздухе он все же испытывал, поэтому осторожно обогнул Софью и тоже подошел к окну. Вцепившись в сделанную на американский (поездной) манер фрамугу, опустил ее и с наслаждением подставил лицо соленому бризу.
Софья тоже е наслаждением вдохнула ветер с моря и ее ноздри затрепетали.
— Парадиз! — прошептала она. — Отчего нам нравится горький этот запах, профессор? Отчего сие? Ведь сама природа повелевает любить сладкое? Но люди добавляют в пищу соль, перец, горчицу, хрен… Вы вот что объясните мне, профессор… А об аде и рае мы после поговорим…
Ростислав вспомнил о глупой философско-буддистской книжице, которую перелистывал как-то, еще учась в университете.
— Счастье не в обладании целью, а в пути к ней! — восторженно произнес он популизованный постулат.
— Какая глубокая мысль! — восхитилась царица, задумавшись буквально на полминуты. — Кто это сказал, Аристотель?
— Дайсетцу Судзуки, — устремил Ростислав свой мечтательный взгляд вниз на нее, — крупнейший истолкователь дзэн-буддизма.
Затем он вспомнил, что сей толкователь толковал дзэн в двадцатом веке и растерянно замолчал. Поняв его молчание, как приглашение ко второму вопросу, она спросила:
— А что такое, этот дзэн-буддизм? — Профессор снова вспомнил университетский «бестселлер». — И отчего среди физиков столько философов?
— Дзэн — это умение налить два стакана водки из пустой четвертинки! — с чувством произнес он,
— Что за глупость? — поморщилась Софья. — Как можно налить два полных стакана из четвертинки, да еще пустой! Ваш дзэн — это, очевидно, искусство переливать из пустого в порожнее, не так ли, профессор?
Каманин улыбнулся. Все-таки царица — не простая дурочка из каменного века. С ней можно поговорить о «жизни, смерти и мировой политике». Но не будем.
— А как вы считаете, Софья Алексеевна, не глупость ли торговать в церквях гвоздями, которыми был якобы распят Иисус? — Царевна насторожилась.
— Что за ересь, при чем тут ваше «якобы»?
— Успокойтесь, Государыня, никакой ереси, сплошная арифметика. На скольких гвоздях был распят Иисус?
— На четырех. При чем тут это?
— А сколько гвоздей уже продано, за семь веков? Сколько храмов демонстрируют палец Иоганна Крестителя? Знаете, у нас была забавная история… Вам знакомо понятие кунсткамеры?
— Нечто сродни паноптикуму?
Ростислав кивнул.
— История такова. Идут люди по кунсткамере, а толмач им демонстрирует два черепа, большой и маленький. Маленький — череп Архимеда в детстве, а большой — череп того же парня, только взрослого.
Царица рассмеялась. Добро рассмеялась.
— А вы, забавны, мой министр. Я правильно сказала, мой?
— Ваш! — поклонился ей Каманин малым поклоном.
«Твой!» — зарычал в нем зверь, пожирая глазами стоящую перед ним женщину. Софья аж задохнулась.
— Не находите ли, что время для объяснений? — сказала она вовсе не то, что собиралась. Нет, она сказала то, что нужно, но тон…
И объяснения прозвучали. Не совсем те, что она ожидала, но и не совсем те, которых жаждал Хранитель. И что удивительно — в результате этих объяснений почти все стало ей ясным: и структура триады, и теория параллельных миров, и помыслы неожиданных друзей, и боязнь собственных чувств — но самое страшное, чувств, которые предки давным-давно назвали взаимностью.
