НАСТОЯЩЕЕ
…Что он был гомиком, о чем открытым текстом сказано в летописи, а это по тем временам большая редкость. (Нет худа без добра — сейчас Эд по крайней мере был спокоен за выражение своего лица. Щеки свело, и некстати ухмыльнуться он не смог бы и при желании.) Что в уголовных занятиях лиц, занимающих относительно высокое социальное положение, не было ничего особенного. Феодальная раздробленность — феодалов много, имений меньше и сами они с фигу… «Банда рыцарей нападает на купеческий караван».
Пахло сыростью. Мокрой травой. И мокрой землей. Он запрокинул голову. Вверху, на фоне солнечного неба, плыли по ветру белесые клубы.
— Это то самое поле, Галя, — сказал он.
Они стояли, и она смотрела ему в лицо. И глаза у нее были испуганные. На самом деле.
Зря мы трогаем эту тему, думал он, прижимая ее к себе и поверх ее головы вглядываясь в седую морось. Хорошо еще, я не успел сказать про склеп и про то, что кости этой женщины лежат в палатке у начальника экспедиции — в коробке из-под музыкального центра «Панасоник». Смешно, а дергают все эти старые истории. Особенно на таких вот полях. Говорят, где-то не то в Палестине, не то в Израиле есть местность, называющаяся вполне по-библейски — Армагеддон. Очень удобное было место с военной и экономической точек зрения, за него воевали и воевали, и теперь, говорят, там на квадратный метр почвы — килограмм человеческих костей.
Под ногой хрустнуло. Ветка, но ему вдруг тоже стало не по себе. Здесь когда-то брали приступом крепости, плакали и клялись, и бежали, спотыкаясь, за колоннами пленных… Такие же шизофреники жили, как мы. Когда-нибудь и наших привидений будут бояться, успокаивал он себя, дыша старательно глубоко. И засмеялся, вдруг представив, как в глазах средневекового призрака должны выглядеть они с Галкой. Особенно Галка — шортики, едва прикрывающие задницу, глаза, накрашенные пострашней, чем у иного персонажа ужастика, красный ежик волос…
И еще некоторое время они молчали, ощупью пробираясь в тумане. Туман все не кончался.
…И про монголов, что шли здесь спустя десять лет после той истории — уже разорившие полстраны, шли на Новгород; где-то здесь должны были объединиться три части монгольского войска. (Группа армий «Юг», группа армий «Север», группа армий «Центр».) Здесь, весной, в половодье, ставка самого хана Бату оказалась отрезанной на островке посреди вскрывшихся болот. И вдовий сын, дурак-мальчишка, ставший-таки князем, ибо дядя его так и не женился, сам, ночью, добрался до нее и пообещал вывести — в обмен всего-то на земли соседа, с которым судился… И вывел. И когда монголы сажали его на кол, кричал, наверно, о подлости человеческой и несправедливости мира… Вся соль-то в том, что если бы не этот парень, монголы ушли бы с Руси. Не разорив ни Торжка, ни Киева, ни… И не вернулись бы никогда. И не было бы Ига, и еще много чего не было бы…
— Эд, — позвала Галка — таким странным голосом, что он тут же вскинул голову. Она смотрела на него поверх запястья с часами. — Погляди на время.
Он неохотно — хотя терять было уже нечего — вынул левую руку из кармана и поднес к глазам.
Сначала он даже не удивился. Первая мысль была — что он надел часы вверх ногами. Отстегнув, бессмысленно долго их вертел, так и эдак прикладывая к руке, путая верх и низ латинских цифр, и с каждой секундой ему становилось все страшнее.
Вместо положенного утра часы показывали третий час дня.
— Батарейки сели, — предположил он сколь мог спокойно, ощущая на спине враз проступившую испарину.
Галка, не сводя с него круглых глаз, медленно поднесла к его лицу свою руку с часами. На ее часах вообще был вечер — семь с чем-то.
— Ты куда меня завел? — спросила она шепотом.
— Не знаю, — ответил он — глупо и честно. В памяти вдруг — к месту, но не кстати, — всплыло что-то из литературы: «Куда ты завез меня, проклятый ишак?!»
Мысли метались: трансформаторная будка? подземный кабель? линия электропередач? Линии электропередач здесь только вдоль шоссе да вдоль железной дороги, откуда здесь трансформаторная будка, и никаких засекреченных объектов нет поблизости и никогда не было… Могильник радиоактивных отходов? Незаконный? Черт его, конечно, знает, но все равно — это какая должна быть радиоактивность, чтобы часы полетели… И может ли вообще радиоактивность вызвать такой эффект?
— Эдик, — сказала Галка. — У тебя есть компас?
— Нет, — нарочито удивленно отозвался он — а про себя порадовался. Суждено выйти — выйдем и так, а не хватало нам еще увидеть пляшущую по кругу стрелку компаса. Так сказать, для полноты картины и поднятия морального духа…
Туман словно бы стал еще гуще — сквозь белесые волокна Эд едва различал Галкино отчаянное лицо. Она озиралась.
Он ощупью отыскал ее холодные пальцы.
— Не бойся. Это просто какие-то помехи. Сейчас мы выйдем…
— Как в Бермудском Треугольнике, — не слушая, перебила она — шепотом, и от этого сбивчивого шепота ему стало еще страшнее. Я читала, — шептала она, водя перед его лицом свободной рукой. Глаза у нее стали как будто еще круглее. — Там ни с того ни с сего поднимается очень густой туман, и часы сбиваются, и компасы, и моторы глохнут, и радиосвязь…
— Галя, — быстро сказал он. — Не надо.
— Эди-и-ик…
И как раз в этот момент он наконец споткнулся — что-то дернуло ногу, и с непроизвольным матом он вылетел вперед, выронив сумку и проехав животом по мокрой колючей траве. Взвизгнула Галка, тоже едва не упавшая, но вовремя выпустившая его рубашку.
— М-мать… — выговорил он, упираясь руками в мокрые листья — кажется, лопухи, — и поднимаясь на четвереньки. — Й-й-й… т-т…
Рубаха была мокрая, в полосах зелени. И джинсы были мокрые — только что зелени на черном не было заметно.
— М-м-мать… — повторил он, сидя в траве и ощупывая колено.
Невеста отряхивала на нем рубаху. И в этот момент — на долю секунды раньше ойкнувшей Галки — он увидел предмет, ставший причиной его падения.
На носке кроссовки висели бусы. Между пестрыми бусинами торчало несколько застрявших, вырванных с корнем травинок.
— Эт-то что такое? — вопросил он в никуда.
Присевшая на корточки Галка потянулась было взять находку — и снова ойкнула, отдернув руку.
— Почему?.. — спросила она шепотом.
На бусах были крошки инея — словно валялись бусы в снегу. И они были холодными. Такими жгуче-холодными, что к затесавшимся меж стеклянных бусин бусинам узорным металлическим липли пальцы. Ему пришлось положить находку на колени и дышать на закоченевшие руки.
И некоторое время они молчали, разглядывая. Бусы оттаивали — иней исчезал на глазах. Как будто все время до этого они, бусы, лежали где-то на холоде…
— Чушь какая, — сказала наконец Галка, кончиком пальца смазывая туманно-водяной налет с одного из пестрых шариков. — Бред…
Бусины. Неровные, разноразмерные, не вполне шарики цветного непрозрачного стекла — со странными узорами, словно бы вкраплениями другого цвета — кружочками, квадратиками, кружочками с крестиками внутри, волнистыми линиями… У бус не было замочка — они были собраны на элементарную веревочку, завязанную узелком… Нет, не на элементарную — он понял это, когда снова взял их в руки. Веревочка была чем-то пропитана — чем-то похожим, мама моя, на смолу…
— Мы такие при раскопках находили, — сказал он наконец. И, помедлив, добавил: — Только эти, по-моему, новые…
Галка не удивилась.
— Значит, кто-то кроме вас там пасется, — заявила она, забирая бусы у него из рук. — Из местных девчонок кто-нибудь.
— Бусины новые… Дай, — он отобрал бусы у нее. — Откуда они взялись? — рассуждал он вслух, передвигаясь на четвереньках и шаря руками в траве. — Где-то здесь я их зацепил…
Дождь росы сыпался на него. Он замолчал, ощупывая мокрую землю.
…Какие они были холодные — будто на снегу лежали… На снегу… Теперь, когда он силился перебрать в памяти секунды падения, у него появилось странное ощущение. Будто, падая, он в какую-то долю мига видел: серое, низкое, зимнее небо, и прогнувшиеся под тяжестью снега лапы подступивших елей, и на сугробах — какие-то разбросанные вещи, что-то красное валялось — ткань, похожая на сорванную занавеску… И как будто пятна крови…
Он потряс головой, отгоняя бред. Поднялся и, пригибаясь, чтобы видеть, раздвинул траву. Занес ногу для шага, и…
Упал ли он на самом деле? Или падение ему лишь почудилось? Ощущение, какое бывает, когда падаешь во сне: летишь, валишься куда-то, толчок сердца, — и в те же доли секунды, просыпаясь, осознаешь себя лежащим на кровати…
Он потряс головой, но ничего не изменилось. Он стоял на коленях — по плечи в снегу. В полуметре впереди еще раскачивались потревоженные лапы огромной ели, и снег с них еще падал… Было тихо.
Завозившись, он машинально потянул из сугроба руку, сжатый кулак с бусами. Но в кулаке ничего не было. Он принялся шарить в снегу под собой, но ничего не нашел. И снег вокруг был не тронут, и ничего не валялось на нем.
Он попытался подняться, оступился и снова рухнул. Сквозь мокрую одежду снег жег.
— Мама, — сказал он вслух, барахтаясь в сугробе.
Подняться он смог, лишь ухватившись за ветку ели. Его осыпало снегом. Откуда-то с верхушки дерева снялась крупная растрепанная ворона и молча полетела низко над лесом.
Лес подступил. Вокруг был уже не луг, а скорее весьма умеренного размера поляна. Верхушки елей упирались в рваное серое небо, откуда неторопливо летели темные на фоне туч снежинки.
Здесь было не утро. Зимой в семь утра еще темно. Здесь был день, самая середина серенького зимнего дня.
Было нестерпимо холодно. Он стоял по пояс в снегу, держась одной рукой за елку, а другой обнимая себя за плечи.
— Мама, — позвал он шепотом и крикнул: — Галя!
Выпустил ветку и, шагнув назад, снова упал на колени. Он отчаянно рыл снег, плотный, слежавшийся, нестерпимо заныли скрюченные пальцы, а он все рыл, ворошил, раскидывал, снежные ошметки летели в лицо… Найти, снова попасть в ту невозможную, невероятную, непредставимую лазейку, через которую он вывалился из лета в зиму, со знакомого луга черт знает куда… Господи, да что же это!..
…Он поднялся, когда совсем перестал чувствовать пальцы. Вырвал рубашку из джинсов и засунул ладони под мышки. Его шатало.
Это все бред, думал он, трясясь и стуча зубами, вытирая текущий нос о плечо. Бред. Сейчас я очнусь, голова моя будет лежать на коленях у Галки, а над лугом будет всходить солнце…
Сейчас я умру, понял он вдруг. Я упаду и останусь лежать в сугробе, через пару часов меня припорошит снежком, через пару дней совсем занесет… Люди! Есть ли здесь люди? Куда я попал?.. Где сейчас зима? Даже на Северном полюсе полярное лето, да и не похоже это на Северный полюс. Канада?..
Стуча зубами и по возможности подпрыгивая, он вступил в лес и тут же понял, что сделал это зря.
Лес был страшен. По этому лесу не ходили люди. А если и ходили, то лишь изредка, крадучись, пугливо озираясь… Здесь не было тропинок — которые он, в сущности, не видевший дикой природы, подсознательно полагал естественной частью лесного ландшафта. Обросшие мхом необхватные стволы терялись в путанице заснеженных ветвей, на каждом шагу торчали полузанесенные коряги, с каждым шагом он проваливался по пояс… Такие леса он видел только на иллюстрациях к русским народным сказкам — преимущественно на страницах, где повествовалось о Бабе Яге.
— Люди! — крикнул он отчаянно, прыгая на месте и оттого проваливаясь глубже в снег.
Лес отозвался эхом. Что-то ударило его по плечу — шарахнувшись в сторону и едва не упав опять, он с ужасом разглядел утонувшую в сугробе шишку. Кричать было жутко. Молчать — смертельно опасно. Через час начнет темнеть, а я совсем замерзну и обессилю, соображал он, затравленно озираясь. Через два часа наступит ночь…
— Лю-у-у-ди!
Сзади кашлянули. Он круто обернулся — едва не сев в сугроб — и увидел.