Часть восьмая
Кормящая мать

По моему скромному потребительскому разумению, книги бывают четырех категорий: интересные и полезные; интересные и бесполезные; неинтересные, но полезные; неинтересные и бесполезные. Впрочем, совсем уж бесполезной не назовешь ни одну: бумага – это всегда бумага, хотя и не всегда удовлетворительной мягкости.

Так вот, опусы Флеминга интересны и в высшей степени полезны. Как только я увидел один из них в витрине книжной лавки в Риме, сразу же купил. По соображениям отнюдь не сентиментальным, а предельно утилитарным. Не знаю, что это было – случайное совпадение или загадочная «рука судьбы», – но роман оказался тот самый, что я штудировал в психушке. Правда, теперь уже изрядно подзабытый. Я наугад открыл хлипкий томик с тупорылым пистолетом и голой девкой на обложке и сразу же наткнулся на чрезвычайно глубокомысленный текст:

«Отвести тень смерти». Каково, а? Разве не здорово? Разве это не написано буквально обо мне? Если выживу, надо будет организовать сбор средств на памятник автору «Бондианы» и основать фэн-клуб. Представляете: коллективное курение смеси балканского и турецкого табаков и украинской конопли, членские билеты с двумя нулями, шлюхи, владеющие джиу-джитсу, и прочий кал…

Но вернемся к неутешительной действительности. Действительность имела температуру сорок градусов в тени и больше пятидесяти на солнце. У действительности был тяжелый запах непрерывно гниющих фруктов, и она изобиловала дождями вперемежку с солнечной радиацией. После бесснежной зимы на родных широтах это казалось сущим раем – в течение примерно получаса. Потом припекло так, что расплавленные мозги потекли из ушей.

И все же на борту старенькой «сессны», наверное, было чуть полегче, чем в преисподней. Совсем хорошо, по-моему, чувствовал себя только жмурик в саркофаге – эту штуковину как будто хранили в леднике с доисторических времен, и она была присыпана толстым слоем нетающего инея, в котором Фариа охлаждал баночное пиво.

Если верить календарю на моем циферблате, несколько часов назад наступило шестнадцатое июля тысяча девятьсот девяносто восьмого года. Учитывая погоду, похоже на правду. И это означает, что семь месяцев бесследно пропали из жизни, о чем я не сильно переживал…

Что-то меня несет по волнам моей памяти без руля и без ветрил. Лучше излагать по порядку, чтобы самому не запутаться. В себя я пришел, когда мы болтались в воздухе над Римом. Диспетчеры буквально взбесились. Верка, очутившаяся в пилотском кресле, выслушала темпераментную ругань с мечтательной улыбкой, а потом запросила разрешение на посадку на плохом английском.

Услышав, что пилот – баба, итальяшки стали намного изобретательнее. Один все время поминал свою жирную тещу, второй крыл всех «безмозглых сучек» подряд. Легкий переполох объяснялся тем, что мы материализовались в двадцати метрах под брюхом «семьсот сорок седьмого», выполнявшего рейс на Хельсинки. Когда этот дирижабль с крыльями закрыл солнце, мне показалось, что гончие псы герцога нас все-таки достали…

В течение нескольких кошмарных секунд «сессну» дико трясло в реактивной струе, а звуковое давление истязало мои барабанные перепонки. Когда все кончилось, трудно было поверить в наступившую стабильность. Пространство, время и материя договорились о перемирии. Если что-нибудь и менялось (например, пейзаж за стеклом), то изменения не действовали на нервы, а происходили в приятном темпе и в соответствии с жизненным опытом. Иначе говоря, стереотипом.

Расправив мое новое лицо, искаженное болезненной гримасой, я наконец осмотрелся. После всех передряг не слишком просторная кабина показалась мне уютной, как салон лимузина. Я опустил взгляд пониже и увидел собственные ноги в белых штанах и рыжих мокасинах. На плечах висела расстегнутая до пупа гавайская рубаха невообразимой пестроты.

Пустой раскрытый портсигар валялся под креслом. Теперь это была антикварная вещица из драгметалла и не более того. Кольцо, подаренное Эльвирой и надетое на мой правый мизинец, покрылось тусклым налетом, словно сотню лет пролежало в земле. И еще в кабине ощутимо пахло свежевспаханным перегноем.

Верка невозмутимо и уверенно держала штурвал, как будто всю жизнь только и делала, что водила легкие самолеты. На ней был комбинезон фасона «травести», а огромные наушники с микрофоном на коротко стриженой голове делали нашу незаменимую драйвершу слегка похожей на гипотетическую маму Чебурашки.

Я обернулся и чуть не поперхнулся собственной слюной. Фариа преобразился в престарелого плейбоя с «пентаксом» на груди и очечками «кондор» на переносице. Из его сумки торчали клюшки для гольфа. Кроме того, старичок оказался прикинут по последней спортивной моде. Дряхлая плоть была задрапирована шортами «eroe» и рубашкой «ercole» от Серджио Таччини.

Рядом с Фариа громоздился чудом втиснутый в кабину «сессны» саркофаг в деревянном ящике. Снаружи на стенках имелись эмблемы «хрупкое», «не кантовать» и надпись «медицинское оборудование». Тот, кто скажет, что это не медицинское оборудование, пусть ляжет туда сам. В гробу я его видел.

В ящике имелась небольшая крышка, которую старик периодически открывал, чтобы выудить из вечной мерзлоты очередную банку пива. Я не мог понять, куда подевалось его благоговение перед усопшим. Наверное, мой взгляд и вид были достаточно красноречивыми, потому что Фариа услужливо извлек запотевшую баночку и для меня.

Я влил в себя живительную влагу и принялся рассматривать сверху пригороды Рима. Итак, Эльвире все же удалось затащить меня в гости к макаронникам, хотя сама она об этом еще не подозревала. Потом я вспомнил, что Рим – не совсем то место, куда мне хотелось бы попасть.

– Неаполь, – напомнил я Верке, которая косилась на банку с пивом голодными глазами.

Она молча постучала пальцем по приборной доске. У нас почти не осталось горючего. Вот уж не думал, что такая мелочь может помешать Фариа, хотя часто переоценивал его возможности. Я ожидал, что он по-быстренькому организует безагрегатную переработку воздуха в бензин, однако старичок явно растратил слишком много энергии во время последней заварушки. Да и, судя по всему, торопиться было некуда.

«Сессна» заходила на посадку. Фариа поглядывал по сторонам с самодовольным видом и, казалось, излучал на всех волнах: «Наслаждайся жизнью, сопляк, – если сможешь!»

Почему бы не начать прямо сейчас? Я расслабился и приготовился предаться неограниченному гедонизму.

Номер в отеле «Эксельсиор» вполне годился для этого. Груз, спрятанный в ящике, увезли на какой-то склад. Один нюанс, который, если вдуматься, можно счесть почти чудом, заключался в следующем: наш рейс был внутренним, и мы избежали таможенного досмотра.

Вечером Фариа отправился в кабак со своей Беатриче, а я валялся в номере на диване, потягивая кампари, слушал прямую трансляцию «Тоски» из Милана и ни о чем не думал. То есть вообще ни о чем. Жизнь была почти прекрасна.