Конечно, это уникальная хохма, однако мне было не до смеха. «Нормальной» беременностью тут и не пахло. Когда медицина бессильна, компьютерные аналогии вполне уместны. После того как мозг плода окончательно сформировался, началось копирование данных из мозга носителя.

Для бедняги Макса это означало страшноватый опыт «переливания» сознания и пребывания в двух местах одновременно. В финале процедуры две идентичные личности оказались связаны друг с другом не только физически, но и телепатически. Их соединял канал восприятия с нулевой временной задержкой.

Описывая дальнейшее, я должен был бы присовокуплять к каждому предложению слово «вероятно» и не поступаю так только ради экономии чернил и терпения того, кто будет разбирать эти каракули, нацарапанные чужой рукой.

…Под мостом был чернильный мрак. Сюда не проникал свет, отброшеный текучим зеркалом. Вода еле слышно плескалась об опоры. Место мало напоминало родильный покой, но выбирать не приходилось.

Я не сошел с ума, хотя был очень близок к этому. Предрассудки мне не чужды, поэтому меня не на шутку взволновал вопрос, кто же я все-таки: мужик, баба или какой-нибудь паршивый гермафродит? Признаки пола прощупывались вполне однозначные, однако вскоре стало ясно, что боль не отпустит и я должен сделать самому себе харакири или «кесарево сечение». При мысли об этом волосы на левой стороне головы начинали шевелиться. Прямо под шляпой.

Такой изысканой гадости я не ожидал даже от латиноса. Впрочем, я опять поторопился с выводами. Если бы люди из «Маканды» действительно использовали меня в качестве ходячего инкубатора, то вряд ли пытались бы убить. Я искал причину в настоящем, искал ее в прошлом. Ползал по темному хранилищу памяти, как подслеповатый архивариус, пока не наткнулся на «анхи».

Я вспомнил собственное воскрешение, восстановление поврежденных тканей, искажение генотипа. То был единственный случай вторжения нечеловеческого. Другого объяснения я не находил. Можно было притянуть за уши мутагенный фактор – Чернобыль, атолл Мороруа или озоновые дыры, – но, честное слово, мне больше импонировало считаться жертвой древней магии, чем современной глупости. Да и вообще чувствовать себя невинной жертвой было неплохо. Каюсь в мазохистском грешке!

Какая только чушь не лезла в голову, пока мы лежали под мостом.

«Мы» – это я и ОНО. ОНО копошилось в жуткой темноте, управляемое инстинктом, природу которого ни один из нас не понимал. Этот инстинкт безжалостно гнал ЕГО наружу. ЕМУ еще предстояло получить родовую травму, ощутить свободу и кошмарное одиночество.

Раздвоение не означало конец внутренней изоляции. Мы вовсе не испытывали чувств, присущих однояйцевым близнецам или хотя бы родственникам. Двое составляли одно. Очень просто и совершенно непостижимо. Вывих эволюции. Чудовищный дуплет из дьявольской пробирки. Мечта двуполых о продолжении рода…

Я еле сдерживался, чтобы не заорать. Когда боль стала нестерпимой, рука сама нашла в кармане нож, который я отобрал у плохиша – истребителя интеллигентов. Я не соображал, что делаю. В те минуты мое существование имело единственную цель: любой ценой разрешиться от тяжкого бремени. Избавиться от плода, причиняющего страдания. Это было даже сильнее инстинкта самосохранения.

Все происходило в предельно антисанитарных условиях. Добавьте к этому почти полную темноту. Вот когда и присутствие Верки не помешало бы…

Лежа на спине, я раздвинул полы пиджака и ощупал гладкое полушарие живота. Кожа была натянута, как оболочка дирижабля.

Моя рука не дрожала, превратившись в манипулятор разделочного робота.

Я осторожно проткнул живот чуть ниже пупа, введя лезвие не глубже, чем на сантиметр. Ничего не почувствовал – это был тот случай, когда очень сильная боль вытесняет все остальные ощущения.

Нож – не скальпель, и сделать им аккуратный разрез довольно сложно, особенно если больше всего на свете боишься повредить то, что находится внутри. Недоделанный хулиган не потрудился даже заточить лезвие. Оно оказалось зазубренным и местами покрылось ржавчиной. Да и сталь была так себе. Процесс сильно смахивал на открывание консервной банки негодным инструментом.

По мере того как разрез удлинялся, до меня начинало доходить, что я, наверное, сдохну. Ну, если не сдохну, то импотентом стану совершенно точно. Я воспринял это с удивительным равнодушием. Гораздо сильнее меня занимали проблемы чисто технические. Я не столько резал, сколько пилил, порой теряя сознание от боли, однако рука продолжала двигаться с хирургической точностью. Как я теперь понимаю, все объяснялось тем, что сознание терял только один из двоих…

В момент внезапного просветления я почувствовал, что мои усилия не напрасны. Некто стремился выбраться наружу, раздвигая ткани. Боль отступила; я пришел в себя. Это было недолгое облегчение перед самым концом. Я осторожно протянул руку… и прикоснулся к мохнатому кокону.

От охватившего меня ужаса задрожали пальцы, которые погрузились в густое сплетение липких нитей. К мысли о том, что эмбрион в наличии, я уже немного привык, но никак не ожидал, что он окажется похожим на гигантскую куколку шелкопряда. Вместо пуповины нас соединял отросток кишки. С него стекала слизь, разбавленная кровью. Мой сведенный судорогой желудок едва не выпрыгнул вслед за «младенцем».

Однако сокращение мышц лишь ускорило дело. ОНО – я имею в виду это создание – продвигалось на волю короткими рывками. Постепенно его округлый силуэт заслонял тусклые отблески луны на воде…

Теперь я испытывал ни с чем не сравнимое омерзение. Скверна проникла так глубоко, что стала неотторжимой частью двойного существа. Мое ущербное «я» металось в разомкнутом кольце, превратившемся из единого организма в диполь «человек – кокон». На одном полюсе жизнь угасала, будто в увядающем цветке, другому цветку только предстояло распуститься.

Умирание и рождение были слиты воедино. Колыбель и гроб – иногда это одно и то же. Я чувствовал, что стремительно дряхлею. Кожа съеживалась, словно серый бумажный пепел. Зубы шатались при каждом выдохе…

Эта тварь, будь она проклята, выпила меня без остатка. Она жадно впитывала в себя все, что я знал об этом мире. Ее аппетит был чудовищным. Она пробуждалась после нескольких тысяч лет небытия. Мозг превратился в муравейник, населенный миллионами призраков. Все они были охвачены ужасом перед абсолютной слепотой, глухотой, немотой…

Последнее, что я помню: мои руки протянулись, чтобы помочь ему (или мне?) освободиться. Затем провал в памяти размером с целую жизнь.

Отключение системы.

Замораживание.

Пустота.