11. Спасатель Алексеев

Все личные дела — в свободное от работы время, — таков лозунг Шефа. Если спросить его, является ли время, отпущенное для отдыха «свободным от работы», то он ответит, что нет, не является, потому что отдых есть непосредственная подготовка к работе (см. инструкцию для служебного пользования). Тем не менее, забравшись во флаер и дав команду на взлет, я позвонил в Фаонское отделение Галактической Службы Спасения, чтобы узнать адрес спасателя Алексеева.

— Ваш сигнал принят, сообщите ваши координаты и какая помощь вам требуется, мы немедленно вышлем ближайшую к вам бригаду, — не глядя на меня, заученной скороговоркой произнесла диспетчер — серьезная девица с лицом спортсменки.

Экономя спасательское время, я затараторил, что спасать меня не надо, дайте одного только спасателя Алексеева.

— Боюсь, он на вызове, — сказала она и потянулась к кнопке выключения связи.

— Вы не бойтесь, а посмотрите. Меня устроит его номер-код.

Диспетчер посмотрела мимо меня, потом сказала, что, если мне не требуется срочная помощь, то она передаст мое сообщение Алексееву. Личные коды они не раздают. Я назвал свое имя, место работы — «Сектор Фаониссимо» и еще сказал, что у меня с Алексеевым есть общий знакомый — профессор Рассвел с Земли. Она пообещала, что сообщение уйдет тотчас.

Алексеев перезвонил практически сразу.

— Вы чудом меня застали, завтра я вылетаю, — сказал он.

— То есть вы дома… — догадался я.

Он оглянулся, словно проверяя дома ли он. Во всяком случае, обстановка выглядела домашней.

— Ну да, пока дома.

— Мы можем поговорить?

— Вы хотите подъехать ко мне?

— Да, так будет удобнее…

— Хорошо, подъезжайте… — и он назвал адрес.

Восточный пригород. Жилой многоквартирный дом, смахивающий на общежитие или дешевую гостиницу. Бетонный квадрат парковки среди черных фаонских кактусов. Центр Фаон-Полиса отсюда смотрится как другой город.

— Проходите, у меня тут слегка беспорядок…

«Но мне на него плевать», — такое продолжение напрашивалось для небрежно сказанной фразы. Со мною говорил высокий мускулистый мужчина лет сорока. У него была круглая, коротко стриженная голова, твердые черты лица, трехдневная щетина и морщинки вокруг серых глаз. Голова крепко сидела на покатых, слегка сутуловатых плечах. Астронавт-спасатель во время краткого отдыха. Мечта-мужчина, как сказала бы Татьянина подруга Марго.

Махнув в сторону дивана, заваленного спасательским снаряжением, он отвернулся к кухонной стойке. Я разгреб себе место и сел.

— Чай будете?

— Кофе, если можно…

— Можно и кофе, — кивнул его затылок, образовав на мгновение складку. — Можно и что-нибудь покрепче, но мне завтра рано вставать, поэтому не смогу составить вам компанию… — он обернулся и посмотрел на меня вопросительно — мол, продолжать или я все понял.

— Спасибо, мне только кофе.

— Ну кофе так кофе. Растворимый, если не против…

— Хоть растворенный, — отмахнулся я.

— Есть и такой… хм…с утра, — он снова обернулся, на этот раз с улыбкой.

Я заставил улыбнуться астронавта-спасателя! Ну дела…

Две разномастные кружки с эмблемами спасенных кораблей были перенесены со стойки на кособокий столик возле дивана. Трещина на одной из них намекала, что кружка побывала в передряге. Кружку с трещиной он пододвинул к себе. Мне досталась белая, с выщербленным ободком. Я пригляделся к полуистертой надписи: «Терминал-2387». Два года назад восемьдесят седьмой сгорел дотла, никого не спасли…

— Вы где служили? — неожиданно спросил он.

Я задумался, правильно ли диспетчер передал мое сообщение. Видя, что я затрудняюсь с ответом, он пояснил:

— На том месте, где вы сидите, валялись две батареи, вскрытый сканер биополя и чехол на поясном ремне. Батарея в сканере села, и я собирался заменить ее на новую. Вы не глядя выбрали новую батарею, не глядя же засунули ее в сканер, а сканер — в чехол. Заняло у вас это секунды три. Хорошее время, если ищешь человека в завале, и счет идет на секунды. Вам приходилось им пользоваться?

Знал бы он, за какое время я меняю батарею в бластере.

— Приходилось, — кивнул я.

— Почему ушли? Репортером быть спокойнее?

— Угу, и платят больше…

Он смутился:

— Извините, я не хотел вас обидеть…

— Вы меня ничуть не обидели, — сказал я абсолютную правду. — Далеко завтра летите?

— На Фомальгаут. Вы пишите о спасателях?

— Нет, скорее о спасенных, или о тех, кого не удалось спасти.

— А между ними стоим мы, — глубокомысленно вставил он.

— Все верно… Вы помните профессора Рассвела?

По его лицу пробежала тень.

— Да, помню такого.

— Он просил спросить у вас, почему вы ему не ответили.

Алексеев нахмурился.

— По какому поводу я должен был ему ответить?

— Погибла станция в Секторе Улисса, в феврале прошлого года. Вы прилетали к нему и расспрашивали о последнем сообщении со станции. Там речь шла о каком-то открытии, которое профессор Рассвел якобы сделал. Припоминаете?

— Да, я был у него… в мае, кажется. Вашего профессора больше волновала судьба его гениальных открытий, чем погибшие люди. К тому же он не был биологом. Честно говоря, я-то думал, что он вирусолог или медик… Но он оказался астрофизиком и, как мне показалось, не совсем удачливым… Он все еще живет в своем медвежьем углу?

— Да, и переезжать не собирается, друидов раскапывает. По счастью, друиды оказались под боком.

— Хм, мертвые к мертвым…

— Вы это к чему?

— Да так, поговорка… Он прислал мне список статей, которые, по его мнению, могут содержать разгадку того послания. Но на самом деле, он прислал список гипотез, которые ему больше всего хотелось подтвердить. Я передал письмо специалистам, но те не приняли его всерьез. Им показалось сомнительным, что гравитационные аномалии имеют отношение к трагедии. Человеческий фактор, все дело в нем. Астрофизика на него не влияет, скорее, человеческий фактор влияет на астрофизику… или вы придерживаетесь другого мнения?

Он наклонил голову, словно собираясь меня боднуть. В такой ситуации я предпочел не иметь собственного мнения.

— Да какое у меня может быть мнение, — развел я руками. — О том, что произошло на станции я ровным счетом ничего не знаю. Рассвел сказал, что там было какое-то инфекционное заражение и даже убийство. Больше мне ничего не известно, поэтому буду вам очень признателен, если вы поделитесь своими соображениями. Конечно, если вам запретили разглашать результаты расследования, то тогда другое дело, настаивать я не имею права…

«Была б охота…» — мелькнуло в голове, едва не попав на язык.

— Запретили? — удивился он. — Кто?

— Галактическая Полиция, например, — ответил я, удивленный его удивлением.

— А, эти! — он отмахнулся. — Они только просили не передавать видеозапись в СМИ. Я и не передавал. И без их просьбы, я бы не стал публиковать видеозапись. Не стоит людям смотреть на такое.

— Зрелище не для слабонервных?

— Плевал я на чужие нервы! Не для праздного любопытства зрелище. Родственники Милна просили не публиковать, и я их понимаю. А до Галактической Полиции мне нет никакого дела, пусть сначала научатся делать свою работу, тогда посмотрим — выполнять их указания или нет.

Он рывком встал и понес пустую кружку к кухонной стойке.

Есть ли во Вселенной уголок, где уважают Галактическую Полицию? Если есть, то это должно быть очень странное место — там побывала ГП, но не побывали спасатели. Вряд ли такое возможно, ведь спасатели всегда прибывают первыми. Мне было очевидно, что у Алексеева нет особенных причин скрывать информацию. В то же время, представившись репортером, я не мог рассчитывать на предельную откровенность — если спасатели вообще умеют быть откровенными.

— Вам?… — указав на чайник, коротко спросил он.

Я молча наклонил кружку, показывая, что еще не допил. Он плеснул кипятка в старую заварку, облокотился на стойку и, раздувая всплывшие чаинки, стал медленно отхлебывать.

Мысленно досчитав до одиннадцати, я спросил:

— Вы позволите взглянуть на материалы расследования?

— Как вы собираетесь их использовать?

Черт, все нормальные люди спрашивают: «А что мне за это будет?»

— Не для публикации.

— А для чего же?

— Я интересуюсь незаконченными делами. Что-то вроде статистики. Нераскрытые тайны века. Вы наверное не обратили внимание, что я сказал «взглянуть». Просить копию я не стану.

— Да ладно вам, — пренебрежение, как ни странно, относилось не ко мне. — Кроме видеозаписи, там и копировать особенно нечего. Общие сведения об экипаже и станции, я думаю, у вас есть…

Я замотал головой.

— Нет и этого.

— Вы необычный журналист, — заметил Алексеев недоверчиво. — Ладно, если вас это так интересует, мне не жалко.

Оставив в покое кружку, он подошел к компьютеру, которого я не заметил из-за наброшенного на экран полотенца. Он вслепую набрал что-то на клавиатуре, посмотрел на полотенце; как бы передумав (я уловил касание клавиши «эскейп»), снова понажимал на клавиши.

— Вуа-ля! — сказал он и сдернул полотенце.

— Вы на Великого Мак-Магга не ходили? — спросил я, подсаживаясь к нему.

— Нет, а кто это?

— Фокусник.

— Не слышал… Советуете сходить?

— Вы опоздали. Его убили.

— Вон оно как! Сколько в жизни пропускаешь из-за работы, — с циническим смешком заметил он. — Очередная нераскрытая тайна века?

— Пока только месяца.

— То есть неизвестно — кто и за что…

— Неизвестно, но сначала займемся станцией, — я кивнул на экран.

— Да, тайны раскрываем в порядке общей очереди, — согласился он и начал читать, что-то, видимо, пропуская, а что-то добавляя от себя: — Значит так. Сектор Улисса, система звезды Горштейн-Торквилл двадцать две тысячи… в общем, номер по каталогу… Хм, даже название не успели придумать. Планет у звезды нет, зато полно мелких астероидов. К одному из них полтора года назад пристроили исследовательскую станцию «Телемак-Пи»… «пи» означает «пилотная», то есть предварительная или прототип, в общем, временная станция, созданная, прежде чем станет окончательно ясно, строить ли большую, постоянную станцию «Телемак-Один»…

— А зачем там станция?

— "Спэйс-Транзит-Инжениринг" планировал организовать на орбите энергоперекачку от звезды к Терминалу. Для транспортировки к новому Терминалу требуется огромное количество энергии, поэтому решили позаимствовать у звезды.

— А старый Терминал как называется?

— Вот, смотрите на номер, — ему лень было читать вслух большие числа.

Терминал ТКЛ-4010, последний действующий Терминал Канала в этой части галактики, самый удаленный от Земли, не говоря уж об удаленности от Фаона, который вообще в другой стороне. Новым Терминалом Алексеев назвал Терминал ТКЛ-4011. После неудачных технических испытаний он временно законсервирован.

— От десятого далеко до «Телемака»?

— Два дня летели.

У астронавтов странная привычка измерять расстояния не в километрах или световых часах, а в днях пути. И они никогда не уточняют, как быстро они летели. Потом случайно выяснятся, что они неделю мерзли в тормозных ваннах при десяти «же». А как после нее суставы ноют…

— Сколько «же» у спасательного корабля?

— Летаем, как положено, на трех.

— Возле одиннадцатого есть что-нибудь интересное? — спросил я просто из любопытства. Всегда ведь интересно знать, зачем люди выбрасывают в космос миллиарды.

— Звезда. Торквилл с номером.

— А Горштейн куда делся?

— Умер.

— ?!

— Торквилл продолжил вести звездный каталог после смерти своего коллеги Горштейна, — объяснил Алексеев. — Умер он своей смертью.

— Вы меня напугали. Я подумал, не был ли он в экипаже «Телемака».

— Нет, там его не было. Вот вам экипаж, — Алексеев открыл следующий файл. — Пять человек. Командир станции Леонид Вересов, астронавт с пятнадцатилетним стажем. Жорж Кастен, инженер-энергетик, постоянный сотрудник «Спэйс-Транзит-Инжениринг». Тимофей Стахов, астрофизик, говорят, известный… Дальше… Нейджел Бриккер, планетолог и тоже астрофизик. И последний, Милн — Сэмюэл Милн, врач. На самом деле — микробиолог, взяли временно. Из-за него всё и случилось.

— Вы имеете в виду заражение?

— Его. Да, забыл еще одного члена экипажа, Коко.

— Женщина?

— Мышь лабораторная. Милн притащил ее со собой на станцию. Коко умерла первой.

— То есть Милн проводил над ней какие-то опыты?

— Все так решили.

Было очевидно, что себя Алексеев ко «всем» не относит.

— Что значит все?

— Следственная комиссия.

— Кто в нее входил?

— Сначала наши следователи и представители «Спэйс-Транзит-Инжениринг». Потом, когда восстановили видеозапись, дело забрала ГП.

— Давайте начнем с самого начала. Когда укомплектовали экипаж?

— В декабре позапрошлого года, за два месяца до трагедии.

— И два месяца все шло тихо — мирно…

— Похоже, что так.

— А потом?

— Вам официальную точку зрения? — спросил он с нажимом.

— Я пока никакой не знаю, поэтому давайте для начала официальную.

— Хорошо. — Он откинулся в кресле; прикрыв на несколько секунд глаза, потер виски и переносицу, затем, небрежно и как бы сонно коснулся клавиатуры. — Ну вот, как вы просили, официальная точка зрения… В нарушение таких-то инструкций руководство отдела проектирования «Спэйс-Транзит-Инжениринг» зачислило в экипаж станции «Телемак-Пи» в качестве штатного врача Сэмюэла Милна, не имевшего необходимого стажа врачебной практики, — читал он нараспев, — вследствие чего… бла-бла-бла… Слушайте, — вдруг встрепенулся Алексеев, — скопируйте себе этот файл, а то по десятому разу читать всю эту муру…

Он с тоскою посмотрел на меня.

— Спасибо, я обязательно скопирую. Но вы вкратце, своими словами…

— Ладно, так и быть. В общем они решили, что Милн на станции подыхал от скуки без своих микробиологических исследований. По бортовым записям, из живности на станции была только Коко и еще какая-то зараза по имени вирус Пака-ХС. Этот вирус никакой опасности не представляет, и олухи из комиссии решили, что Милн с собой завез кого-то еще, скрыв это от экипажа. Опыты с неизвестным вирусом он проводил на Коко, поэтому первой заболела она. Никаких доказательств существования второго вируса комиссия не нашла, однако на это всем наплевать. Раз была вирусная инфекция, значит был вирус. И точка. Но я-то точно знаю, что Милн не стал бы проводить опыты на Коко. Они же ели из одной тарелки! Ладно, неважно, идем дальше… Так или иначе, но безответственный и не имеющий врачебного стажа Милн перезаразил весь экипаж. Там была еще какая-то темная история с иммунно-модуляторами, которые Милн, якобы, себе ввел, а для других — пожалел. По мнению комиссии, это лишний раз доказывает, что Милн работал с каким-то болезнетворным вирусом. Коко умерла третьего февраля. Следом за ней умер Бриккер…

— А сам Милн заразился?

— Судя по всему, да. Но он был еще жив, когда умер Бриккер. Вересов находился при смерти. Стахов и Кастен успели надеть биозащитные скафандры, о том, как они себя в это время чувствовали, ничего не известно. Я имею в виду — доподлинно не известно. Но температура поднялась у обоих. Дальше, по мнению комиссии, начинается подлинная вендетта. У кого-то из тех двоих не выдерживают нервы — у Стахова или Кастена — опять-таки, не известно. Бриккер умер, Вересов почти умер, сами они, по их мнению, вот-вот умрут. И прежде чем умереть от инфекции, один из них душит Милна куском провода — как Отелло Дездемону. Мол, я-то, конечно, умру, но и тебе не жить — не помогут тебе даже вовремя принятые иммунно-модуляторы. Кроме этого, комиссия припасла запасную версию: убийца хотел покинуть станцию, чтобы спастись от заражения. Милн, разумеется, не позволил бы нарушить карантин. Поэтому Милна необходимо было устранить. Затем у убийцы происходит какой-то конфликт с оставшимся в живых астронавтом. Возможно, драка за место в корабле. Убийца не желает брать с собой зараженного астронавта или астронавт желает спастись от убийцы — черт его знает… Система контроля за жизнеобеспечением была подключена к биозащитным скафандрам, в которых находились Кастен и Стахов. Она зафиксировала смерть одного из них. Потом станция начинает плавиться вплоть до фундамента. По мнению комиссии, убийца заметал следы. Замел он их весьма основательно — погиб вместе со всеми, и его личность установить невозможно. Точнее, там так написано: «Личность убийцы установлена с вероятностью пятьдесят процентов» — как вам это нравиться? В итоге: станция уничтожена, экипаж, включая убийцу, погиб. Вот такие дела творятся в дальнем космосе…

Он замолчал.

— М-да, неспокойно в дальнем космосе, — согласился я, — вы говорите, многое осталось невыясненным, но меня, честно говоря, удивляет, напротив, обилие фактов. Комиссия в деталях восстановила ход событий. Как это ей удалось?

— По двум причинам. После того как заболел Бриккер, Вересов начал гнать информацию на Терминал сорок-десять. Передача несколько раз прерывалась, и я на сто процентов уверен, что она прерывалась умышленно. Кому кроме убийцы это было выгодно? Никому. Следовательно, убийца — не помешавшийся от страха астронавт и не мститель. Убийца готовился заранее. Вторая причина — видеозапись, о которой я вам уже говорил. Ее обнаружили в чудом уцелевшем «черном ящике» станции. Вересов, ощутив, что теряет контроль над станцией, включил запись с камер, расположенных в нежилых отсеках. Убийца рассчитывал, что протекший реактор расплавит и «черный ящик». С счастью… впрочем, какое уж тут счастье… короче, содержимое ящика частично сохранилось…

— Хорошо бы увидеть, — вставил я.

Он посмотрел на меня как бы оценивая, достоин ли, затем перевел взгляд на экран, где по прежнему висел отчет комиссии.

— Без копии, хорошо?

— Я уже сказал, копию просить не буду.

— Все так сначала говорят. Потом начинают чуть ли не вымаливать, деньги предлагают.

— Вымаливать я точно не буду, но к денежному предложению можете потихоньку начинать готовиться… шучу, — вынужден был я тут же добавить, перехватив его презрительный взгляд. На самом деле я не шутил.

Он прошел несколько уровней защиты, включая звуковую и визуальную — компьютер обязан был узнать своего хозяина в лицо, наконец отыскал видеозапись.

— Любуйтесь…

С чего он взял, что я стану любоваться?

Он повернул экран ко мне, сам взял с полки какой-то журнал, отошел с ним к кухонной стойке.

— Мне потребуются ваши комментарии.

— Я наизусть все помню.

На экране мельтешили черно-белы полосы. Постепенно из них начало формироваться изображение, задвигались какие-то тени.

— Камера находится внутри медицинского блока, над дверью, — пояснил он, — слева дверь в изолятор.

— А в кресле…

— Вересов, он уже без сознания.

Сэмюэл Милн вышел из левой двери, подошел к электронному микроскопу, расположенному прямо напротив камеры, откатил кресло с Вересовым к левой стене, устроился перед микроскопом. Он сидел спиной к камере, по движению правого локтя можно было определить, что Милн настраивает микроскоп. Таймер в углу экрана отсчитывал время. Одна, две, три минуты… Локоть застыл. Снова зашевелился. Пять, шесть, семь… Милн встал, повернулся к камере. Сквозь черно-белый дождь черты лица не различить… Торопливо заходил по каюте, снова сел… Девять, десять… Оттолкнулся левой ногой от стола, стул сделал оборот. Он чем-то взволнован… Наклонился к окуляру. Одиннадцать, двенадцать…

У нижнего обреза экрана появилась бледно-серая тень, похожая на перевернутое ведро. Ведро удалялось и поднималось одновременно, под ним возникли плечи — широкие из-за скафандра.

— Убийца? — спросил я.

— Он. Теперь смотрите внимательно.

Да я и так боялся моргнуть. Почему не нацепил на плечо камеру? Потому что дело частное, как я полагал.

Милн повернулся к вошедшему скафандру. Хриплые звуки. Милн отодвигается от микроскопа вместе с креслом, освобождая место для скафандра. Скафандр склоняется к окуляру, через тридцать секунд распрямляет спину. Милн что-то говорит, но я слышу только хрип.

— Что он говорит?

— Примерно следующее: «а, это ты… иди сюда, смотри, что я обнаружил… не бойся, ты в скафандре…убедился?.. надо немедленно сообщить на Терминал… Рассвел-то был прав… почему ему не поверили… напишу сначала ему, он обязан узнать первым».

— Как вы это различаете… Я слышу только хрипы.

С дистанционного пульта он нажал на паузу.

— Во-первых, вы смотрите оригинал, а не экстраполяцию. Хрипы восстановили до членораздельной речи, но я оставил все как есть. Во-вторых, его слова можно прочитать по губам.

— Губ-то не видно…

— Посмотрите раз десять, все увидите.

— И где ж я смогу посмотреть раз десять?

— Обратитесь в ГП.

Своевременный совет.

— А убийца говорит что-нибудь?

— Молчит. Ни слова не произносит. Продолжаем?

— Давайте…

Милн поворачивает голову к монитору компьютера. Экран белеет — Милн выводит шаблон для письма. Скафандр водит головой из стороны в сторону, как бы что-то высматривая. Снимает с кронштейна лампу, берется за шнур. Милн оборачивается, кажется — он в недоумении, короткий хрип…

— "Зачем", — переводит Алексеев.

Движения человека в скафандре быстры и уверенны. Один оборот шнура вокруг шеи Милна. Непрерывный хрип. В предсмертных конвульсиях биолог бьет по клавиатуре…

— Поэтому письмо ушло, — поясняет Алексеев, но я его не слышу — все мое внимание приковано к экрану.

Нет, это еще не конвульсии. Милн что-то нащупывает на столе. Взял, взмахнул рукой… Скальпель! Убийца его словно не замечает, продолжая стягивать петлю. Снова взмах скальпелем. Кажется, Милн попал ему по руке. Правая рука Милна безжизненно повисает, и скальпель падает на пол. Убийца перестает тянуть, он тяжело дышит, роняет лампу. На экране с началом письма к Рассвелу возникает серый квадрат.

— Сообщение, что письмо ушло, — продолжает пояснять Алексеев.

Убийца отступил от кресла. Куда он смотрит? Вниз, на пол. Там возникают небольшие темные пятна. Кровь, — догадываюсь я, — капает с руки. Убийца догадывается об этом одновременно со мной, бросается к шкафу с медикаментами. Там он что-то ищет… Ага, понятно, он берет инъектор и ампулы… и что-то похожее на ручку. Расстегивает скафандр, высвобождая правую руку. Делает инъекцию, затем прикладывает ручку к кулаку…

— Что это?

— Коагулятор. Прижигает рану, чтобы не дать вирусу попасть в кровь. Скальпель наверняка был заражен.

— Больно, наверное.

— Он ввел анестетик. Но шрам останется приличный… Ненадолго, впрочем…

Я недоуменно посмотрел на спасателя.

— Я имею в виду, что через несколько часов от убийцы и от шрама ничего не останется.

Тем временем убийца заканчивает самолечение и снова подходит к Милну. Бросив взгляд на экран, издает еле слышный хрип и с размаху бьет по клавиатуре.

— О чем это он?

— Не расшифровали. Наверное, ругается. Поэтому совершенно очевидно, что причина преступления не в мести или помешательстве, а в этом письме.

Убийца в скафандре выходит из медблока. Милн точно уснул сидя на стуле — уходя, убийца зачем-то придержал его плечи, не дав завалиться на бок. Пауза.

— Почему для вас это очевидно, а для комиссии — нет.

— Думаю, им это тоже очевидно, но у них свой интерес. Вслух они говорят, будто убийца опасался, что незаконченное, но отправленное письмо наведет следователей на мысль, что Милн умер не от заражения. Мол, не дописал, но послал. Почему? Потому что кто-то помешал дописать, пришлось срочно отправлять неоконченным. В общем, версия, как говорят ученые, ad hoc — лишь бы только свести концы с концами.

— Но так все и было, — возразил я, — не дописал, потому что помешали. Послал, можно сказать, случайно…

— В том-то и дело, что случайно! — накинулся он на меня, словно я был среди тех, кто подписывал то «официальное» заключение. — Впрочем, — тут же оговорился он, — все это мелочи. Не будем придираться к мелочам.

Он загасил экран.

— Постойте, — опомнившись, запротестовал я, — давайте досмотрим.

— Там больше нечего смотреть. Пять минут вы будете созерцать два трупа, потом картинка пропадет. Рассвел показывал вам текст письма? Нет? Тогда взгляните…

Экран снова загорелся.

Уважаемый профессор Рассвел.

Меня зовут Сэмюэл Милн, я микробиолог и, волею судьбы, врач на космической станции «Телемак-Пи». К сожалению, обстоятельства, в которых я сейчас нахожусь, не позволяют мне дать Вам более подробную информацию о собственной персоне. Случайно или нет, я обнаружил явление, разумное объяснение которому можно дать лишь в рамках гипотезы, выдвинутой Вами много лет назад. Вот что я обнаружил

В этом месте письмо обрывалось.

Дочитав, я заметил:

— Он будто нарочно тянул, чтобы дать убийце время на раздумья.

— Это его обычная манера. Милн не чувствовал, что умирает. Если он собирался послать вместе с письмом снимки, сделанные через микроскоп, то объяснения или комментарии приписал бы потом, после снимков. Ученые всегда так поступают. «Поглядите, что я нашел!» «Удивлены?» «Угадайте, что это?» «Не догадываетесь?» «А вот что это!» — ну и в том же духе.

В его передаче, ученые разговаривают друг с другом дурашливыми, скрипучими голосами.

— Да, — спохватился я, — когда я смотрел видеозапись, мне показалось странным, что Милн не вывел изображение с микроскопа на экран.

— Заинтриговать хотел, наверное, — пожал покатыми плечами Алексеев.

— Кого? Нас?

— Уж нас-то он, точно, заинтриговал.

— Почему все-таки убийца не сумел воспользоваться кораблем?

— Скорее всего, ему помешал второй астронавт. С этим выводом комиссии я согласен. Людям на Терминале здорово повезло. Представляю, какая эпидемия разразилась бы, если бы инфекция вместе с убийцей перелетала со станции на Терминал!

Мы одновременно посмотрели на стопку грязных тарелок возле мойки. Тарелки полетели в мойку, где их настиг душ из смеси горячей воды и «Комет-Супер-Антисептика». Домашние хлопоты действуют успокаивающе даже на астронавтов-спасателей.

Выждав, когда первая обеззараженная тарелка займет место в сушилке, я спросил:

— Тела удалось идентифицировать?

— Что?! Какая идентификация?! — стряхнув руки, он повернулся ко мне. — Реактор поплыл, вы не понимаете? Мы застали там титановую лужу, только-только застывшую. Уцелел только корабль, он находился на безопасном расстоянии, но в нем никого не было — ни живого, ни мертвого.

— Снимаю вопрос. Что за реактор у них там был… — размышлял я вслух, — …не собирались же они отапливать весь астероид.

— Весь не весь, но энергостанцию на астероид завезли с учетом того, чтобы энергии хватило для строительства «Телемака-Один». Работала она на пять процентов от своей полной мощности. «Телемак-Пи» был частью энергостанции, их доставили в едином блоке. Априори, с учетом того, что энергостанция должна была работать в одну двадцатую силы, нормы безопасности нарушены не были. В этом смысле, «Спэйс-Транзит-Инжениринг» от ответственности отвертелся. Я тоже считаю, что они не виновны. Во всем, что случилось, строители виноваты меньше всех.

— Кто же, по-вашему, виноват?

Он домыл последнюю тарелку, сполоснул руки, не спеша вытер их бумажным полотенцем. Раздражение сменилось задумчивостью.

— Кто виноват… Вечный вопрос.

— Не вечней, чем «который час?».

— Вы думаете? Ладно, слушайте ответ. За два года до катастрофы Сэмюэл Милн работал в Институте Астромикробиологии на Ундине, главной планете Сектора Улисса. Специализировался институт на изучении первичных форм жизни на планетах Сектора Улисса. Вирусом Пака-ХС они так же занимались, и они же пришли к выводу, что вирус безопасен. Милна из института вытурили за излишнюю самостоятельность, однако официальная формулировка была «за некомпетентность». Милн повозмущался, походил по юристам, однако справедливости так и не добился. Поэтому он улетел с Ундины в дальний космос, где работал кем придется — то лаборантом в санитарном надзоре, то фельдшером, поскольку какое-то медицинское образование у него имелось, то консультантом у «зеленых». А последние полгода — в профсоюзе строителей. Там он контролировал условия труда на строительстве нового Терминала ТКЛ-сорок-одиннадцать. Я подозреваю, что его взяли врачом на «Телемак», чтобы он не путался под ногами, где не следовало. На станции Милн продолжил начатые в институте исследования, потому что у него наконец появились для этого время и оборудование. Никакого второго вируса у него, разумеется, не было. Он проводил опыты только с вирусом Пака. Допроводился до того, что вирус мутировал в какой-нибудь смертельный для человека штамм.

— По существу, ваша версия не сильно отличается от версии комиссии. Какая разница — второй вирус или второй штамм?

— Разница в происхождении — искусственное или естественное. Комиссия изобрела второй вирус, чтобы не привлекать внимание к Паку. Между прочим, комиссия состояла из унидинцев. Поэтому они из кожи вон лезли, чтобы ни в коем случае не бросить тень на Институт Астромикробиологии. Кто знает, может в институте параллельно проводились аналогичные исследования, который доказали, что вирус Пака при определенных условиях мутирует в смертоносный штамм. А в каталоге, изданном тем же институтом, недвусмысленного говорится, что у вируса Пака нет и не может быть никаких опасных штаммов. Представляете, какой скандал разразился бы, если бы прежняя ошибка института вышла наружу?

— Смутно, но представляю. Однако, письмо к Рассвелу и убийство Милна вы этим не объясните.

— Еще как объясню! Что вызвало мутации вируса? Наверняка, какой-нибудь вид излучения. Рассвел-то в этом разбирался! У него гора статей об излучениях, спровоцированных всплесками в вакуумном конденсате. Кто-то, а он-то мог знать, что за излучение изменило вирус. Биология здесь плавно переходит в физику. А физиком кто на станции был?

— Там их было двое: Стахов и Бриккер.

— Бриккер умер первым. И он, кстати, землянин, а не ундинец.

— А Стахов с Ундины?

— Да, оттуда. До «Телемака» он работал в астрофизическом центре на Ундине. Был знаком со многими шишками из Института Астромикробиологии. Наверняка, был в курсе их опытов по разведению новых штаммов. Или даже лично участвовал. Думаете, нет?

— Но он такой авторитетный ученый… — возразил я, забыв, что спасателям нельзя возражать.

— Что вы говорите? Авторитетный? — накинулся на меня Алексеев. — Знаю я этих авторитетов! Откроют какое-нибудь излучение и ну бомбить им лягушек — мол, давайте лягушки, превращайтесь в кого там… черт забыл… — он наморщил лоб, вспоминая.

— В ежа? — предположил я осторожно.

— Нет, там вроде баба какая-то была…

— Вспомнил, Базилика-Белладонна! — пал я жертвой вековых языковых пертурбаций.

— Ага, — согласился он, — я же говорю, баба… Так вот, от физика до биолога ближе, чем от биолога до физика. Происхождение жизни даже для авторитетов все еще загадка!

— Я читал, ее давно решили…

— Да что вы читали! — разошелся он. — Вы на Протерпионе-Семь были? Нет, сразу видно, что не были!

Хм, молчи, я воевал… О чем можно разговаривать с человеком, который ни разу не был на Протерпионе? Который даже не знает, где этот Протерпион находится.

— Мы отвлеклись, — заявил я решительно. — Вернемся к вашим выводам. Вы их высказали комиссии?

Алексеев взял себя в руки.

— Комиссия… — пропыхтел он. — Под ее заключением нет ни единой подписи вирусолога, одни полицейские и психиатры.

— А спасатели?

— Конечно, нашлись и там конформисты, — он в отчаянии махнул рукой.

— Вы из-за этого перебрались с Ундины на Фаон?

— Ну да, накипело, знаете ли…

— Понятно. Рассвелу вы свою точку зрения высказывали? Что он вам ответил?

— Он сказал, что те его гениальные гипотезы, которые как-то связаны с биологией не проливают свет на историю с «Телемаком», поэтому я должен искать разгадку в чем-нибудь другом. Список гипотез, которым он желал бы найти подтверждение, он прислал. Было бы замечательно, если бы я нашел им оптовое подтверждение. Нобелевской он со мной поделится. На этот счет я могу не волноваться.

— А сколько сейчас Нобелевская? — поинтересовался я, потому что последние десять минут ломал голову, как соблазнить Шефа заняться делом «Телемака-Пи».

— Зависит, на сколько человек делить. — На вопрос он не ответил, но суть ухватил верно — хотя и не преднамеренно.

— Хоть один человек вас поддержал?

— Томальди, эколог.

— Здешний?

— Нет. Он глава представительства экологического контроля на Ундине. Постойте, — сжал он кулаки, — вы что, не доверяете мне?

Я попытался отшутиться:

— По закону требуется два свидетеля.

Алексеев разжал кулаки и бросил взгляд на сканер биополя.

— Где вы все-таки служили?

— Не в полиции, — сказал я, поднимаясь.

Он проводил меня до дверей, но руки не подал.

Дома я перекусил купленными по дороге тянучками и засел за письмо к Рассвелу. Те нелестные высказывания, которые Алексеев позволил себе в адрес профессора, я опустил, зато постарался как можно подробнее пересказать видеозапись. Надеюсь, что мой пересказ был не менее ярким, чем оригинал, а возможно — и более ярким, если вспомнить, какого качества была запись. К письму я приложил доклад следственной комиссии. Спорные с точки зрения Алексеева пункты сопроводил его контрдоводами. В заключение я спрашивал Рассвела, что он думает по поводу гравитационной аномалии величиною с «те сэндвичи, которыми вы нас с Алистером угощали». Сообщать более точные сведения об открытой близ Хармаса аномалии я счел пока преждевременным. Когда письмо ушло, я вдруг сообразил, что мой намек на сэндвичи можно понимать как угодно.