Погибших похоронили на слуде над тихой рекой. Сверху была видна вся округа; на дальнем берегу стеной стоял лес. Магнус с Омутом принесли несколько камней и поставили на могилы. Привычное солнце, оранжево-желтое, а не красное, светило с пронзительно-голубых небес, а там, где осень коснулась ладонью крон берез и осин, листья пожелтели и высохли. Верно, стоял конец сентября.

Они находились сильно к северо-востоку от Лойды, днях в десяти, если пехом. На пути лежало всего одно селение, да и то ближе к Лойде. Йэльм рассудил, что датам на юге делать нечего, и решил уводить своих на северо-запад, к морю. Так и не выяснили сколько прошло в родном Мире времени, пока они скитались по Иллурии. Ярл, Бролин-колдун и Коек долго толковали с Тарусом и Боромиром, договариваясь, что даты будущей весной пришлют книгочеев и колдунов чтоб познать мудрость Девяти Книг. Когда покинули Иллурию толмач-заклинание потеряло силу, поэтому объяснялись долго, при помощи Коека-скальда, бывшего у датов за толмача.

Перед самым уходом Хокан подошел к Вишене. Губы дата растягивала улыбка, но какая-то напряженная. Коек тоже приблизился, видно Хокан хотел что-то сказать Пожарскому.

Речь Хокана Вишена совсем не понял, с трудом даже разделял слова. «Как я в Иллурии разумел эту тарабарщину?» — подумал он отстраненно.

— Он говорит, что по древнему обычаю нашего народа хочет выразить тебе благодарность, за то, что ты оказался верным спутником там, в Иллурии. Вы много пережили вместе и не раз плечом к плечу встречали опасности. Он хочет поменяться с тобой именами, южанин, — перевел Коек.

— Именами? — опешил Вишена.

— Да, — кивнул рыжеволосый скальд, — именами. Преданья гласят, что обменявшиеся именами еще не раз увидятся на полях битв, но никогда не скрестят мечи в поединке, и обязательно встретятся после смерти, на пирах Валгаллы.

Что такое Валгалла Пожарский спрашивать не стал.

— Это большая честь, южанин. Такого не случалось в фиордах уже лет сто и с утра Торнсхавн просил разрешения на это у ярлов.

— Я согласен, — сказал Вишена, которому вот-вот предстояло стать Хоканом. Хоканом Пожарским.

«Что я дома скажу?» — подумал он. Мысли прыгали, словно вспугнутые зайцы.

— Тебя, конечно, будут по привычке звать старым именем, но это не страшно, — улыбнулся Коек. — Главное, чтобы ты, воин, помнил свое истинное имя.

Дат в зеленом плаще приблизился к Пожарскому и они крепко обнялись.

— Гьярн-ма, Хокан! — сказал он, хлопнув Пожарского по спине. Перевод не потребовался.

— До встречи, Вишена! — отозвался теперь уже Хокан Пожарский. Слышать привычное имя из собственных уст по отношению к другому было донельзя странно.

— Это будет дивное окончание для моей саги! — негромко усмехнулся скальд. — Фиорды замрут от восторга, услышав мой голос!

Даты уходили на северо-запад, подчиняясь зову моря, с которым их связывали тысячелетние узы и память предков. Среди них шагал один по имени Вишена Торнсхавн, сжимая в ладони маленький медный нож с вырезанными на рукоятке словами «Ты нужен» на чужом языке.

А тот, кому досталось его прежнее имя, теребил подвешенный на шее амулет — старика, в руке которого был посох, а на плече — ворон.

— Идем, Више… Гм! Хокан, — позвал застывшего побратима Тарус.

Их ждала Андога. Боромир кое-как мог идти сам, а проснувшегося Яра Тарус-чародей снова напоил отваром каких-то трав. Яр больше не спал, но шел покорно и безвольно, словно тряпичная кукла, а глаза его были пусты и безразличны.

Путь слабо отложился у Пожарского в памяти, наверное, сказалось то, что в Драконьей Башне он настроился на тяжелый поединок с Тенью или колдуном-печенегом, а то и с обоими сразу. Но биться не пришлось и натянутые нервы требовали разрядки.

Он запомнил, как в селении по пути замерли у распахнутых ворот Тарус и Боромир, то и дело поглядывая на разноцветные плащи друг у друга на плечах, но тут же рассмеялись и, обнявшись, вместе прошли за ворота. Иллурия еще долго будет напоминать о себе — подумал Пожарский с удивительным равнодушием. И еще он подумал, что сильно изменился за время этого необычного похода, и не зря обрел новое имя.

Запомнил, как перед Андогой их встречала целая толпа лойдян во главе с Заворичем и Позвиздом, дождавшимся таки побратимов по Северному Походу, хотя ждать пришлось больше трех лет. Как с удивлением глядели на кондотьерские плащи, утратившие свойство становиться на рассвете чистыми и с еще большим удивлением разглядывали арранков, сбившихся среди такого числа незнакомых людей в тесную группу. Забытое ощущение дома поглотило остальные чувства Пожарского. И только здесь он осознал, что поход, наконец, завершен.

В Андоге Пожарский расслабился, целыми днями попивая пиво в компании Славуты и Омута. Роксалан с уцелевшими земляками Пристенем и Проном после устроенного в честь возвращения пира, отправился домой, в Чикмас, четверка венедов, взяв у дружинников коней, умчались на восток с печальной вестью о смерти Бограда. Ушли восвояси и Похил с Озаричем, простившись со всеми до следующей весны. Тарус проводил Анчу с его длинноухими спутниками, взяв с того крепкое слово прекратить войну с дулебами и отпустить с миром всех людей-невольников, а весной приходить с посольством, чтоб тоже не остаться в стороне от секретов Девяти Книг. Весть о Книгах расползалась по всему краю, десятки людей стекались в Андогу отовсюду, и Тарус засадил писцов копировать записи, мечтая, что скоро свои Книги будут в каждом селении. Он подолгу толковал с пришлыми чародеями, и возился с так и не пришедшим в память Яром.

Омут в Рыдоги не пошел — там стало совсем безлюдно, нечисть хозяйничала в пустых хуторах и сунуться туда не решались даже самые отчаянные смельчаки. Но на весну Тарус наметил визит на болота, и ничуть не сомневался, что изгонит нечистых из Рыдог.

Боромир быстро поправился и вертелся, как белка в колесе — весь в делах. Поэтому Пожарский, Славута и Омут-Молчун часто оставались предоставленными самим себе. Первое время к ним приставали с просьбами рассказать о походе, особенно ребятишки, но друзья отшучивались и отправляли всех к Тарусу.

Как-то вечером они сидели на ступенях крыльца перед теремом Боромира, прихлебывали пиво и глядели на закат. Закат был багровый, точно в Иллурии, и мысли невольно возвращались к пережитому. Белую фигуру, неслышно выскользнувшую из-за угла, заметили не сразу.

— Что пригорюнились, храбры? — прозвучал негромкий голос.

Пожарский вскинул голову — перед крыльцом стоял Базун, такой же, как видели его у Танкарского Оракула.

— Устали, не иначе?

— Базун! — воскликнул Славута. — Ты где пропадал? Мы уже давным-давно вернулись. И не порожними: все девять Книг добыли! Тарус от них ни на шаг не отходит…

— Знаю, — усмехнулся старец и, опираясь на посох, присел на нижнюю ступеньку. — Все знаю. Молодцы, ничего не скажешь. Вы еще сами не подозреваете, как изменится жизнь нашего края всего-то через лет пять-семь. Но — всему свой час. Мне нечего больше желать, вы исполнили предначертанное. Я и пришел потому, что больше мы никогда не увидимся. По крайней мере, вы не увидите нынешнего меня.

— Как так? — не понял Славута. Говорил в основном он, из Омута, как обычно, слова не вытянешь, а Пожарский последнее время ходил смутный и тоже чаще отмалчивался.

— Вы не задумывались — зачем я вам помогаю? — спросил Базун, погладив длинную бороду. — А?

— Ну… — протянул дрегович и вдруг сообразил, что сказать ему нечего. — Не знаем, — наконец с облегчением выдохнул он.

— То-то и оно, — ответил Базун и величаво поднялся. — Это дело давно минувших лет. Мудрые предрекли, что с возвращением в мир Девяти Книг вернется и старый Базун, но в новом обличье. Так что и от меня вам большое спасибо. Прощайте. Ваши имена войдут в легенды.

Старик в белом беззвучно зашел за угол. Когда Славута глянул туда, никого, конечно же, он не увидел.

— Слыхали? — вздохнул Славута чуть погодя. — В легенды, говорит…

— М-да! — только и оставалось протяжно вздохнуть Пожарскому. — Надо будет Тарусу поведать…

И он отхлебнул пива.

А еще через две недели на осенней ярмарке Пожарский встретил трех селян из Тялшина, из селения Пожар, где он обычно зимовал, если бывал не в походе. Собственно, потому его так и звали — Пожарский.

— Эй! Вишена! Пожарский! — окликнули его, и он, конечно же подошел. У ладной телеги грелись крепеньким Выр, Рудошан и третий селянин, имени которого Пожарский не помнил. Продавали они шкурки, потому как все трое промышляли охотой.

— Здорово, земляки, — улыбнулся Пожарский. — Только я теперь не Вишена, а Хокан.

— Как так? — несказанно удивились все трое.

— А, — махнул рукой Пожарский. — Больно долго рассказывать…

— Хильнешь с нами? Под оленину? — спросил Выр, показывая полупустой булькающий мех.

— Отчего же? — снова улыбнулся Пожарский и с удовольствием хильнул из чаши-долбленки. Питье согревало и было удивительно хорошо стоять тут, среди радостных людей и глядеть как молодежь, показывая удаль, карабкается на ярмарочный столб за поставой, и даже кое-кто постарше, желая тряхнуть стариной, сбрасывает куртку и лезет вверх под дружный хохот и шуточки окружающих.

— Зимовать придешь сей год? — расспрашивал Выр, который Пожарского знал лучше остальных.

— Думаю, — кивнул тот. — Куда ж мне? После ярмарки, наверное, и двину.

— А давай с нами? — предложил Выр. — В Черном сейчас неспокойно, особенно на болоте.

— Можно, — согласился Пожарский, подумав, что в Черном всегда было неспокойно. — Только я не один буду, со Славутой-дреговичем и Омутом-Молчуном.

— Ну и ладно, — обрадовался Выр, предвкушая долгие зимние вечера в теплой горнице и увлекательные рассказы о далеких странствиях под доброе пиво. — Тогда я наших предупрежу!

— Да! — вмешался вдруг Рудошан. — Вот за что еще хильнуть надобно: ты ж дядькой стал, Пожарский!

— Правда? — обрадовался тот. — Что, сестра родила? Кого?

— Парня! Богатырь, прямо…

Выр наполнил долбленку. Пожарский выпил.

— Эх, крепка, зараза! Как назвали-то?

— Назвали? Базуном… — ответил Выр и поднес к губам чашу.

Пожарский замер, словно громом пораженный. Он почувствовал, что должен немедленно поделиться услышанным хоть с кем-нибудь из друзей, потому что знал: таких совпадений не бывает.

Мимо как раз проходили Боромир с Тарусом в окружении нескольких дружинников, и Пожарский громко окликнул их.

На Андогу опускалась осень, пора сна, но ведь пройдет совсем немного времени, и придет весна, пора перемен.

Базун сказал — больших перемен.