Глава двадцать девятая

Уже вторую неделю армия «императора» Руси Заморской двигалась по Пенсильвании. Двигалась ускоренным маршем, не встречая на своем пути ни малейшего сопротивления. Шла по стране, не тронутой войной, быть может, не слишком плодородной, но все же вполне способной прокормить пугачевское войско на марше. С момента нашей переправы через Потомак количество примкнувших к Пугачеву индейцев возросло почти пятикратно. Забыв о вековой вражде, к нам присоединялись индейцы равнин сиу, чейены, даже команчи из-за Ред-Ривер, все еще косо поглядывая друг на друга, они примыкали к нашему войску. По вечерам вожди племен усаживались в круг, глядя на пламя костра, забивали в калюмет табак, смешанный с кинникинником, утверждая тем самым священный мир на вечные времена.

Местные жители, вначале с опаскою глядевшие на эту необычайную армию, как-то пообвыклись и уже как должное воспринимали отсутствие грабежей и довольно суровую пугачевскую дисциплину. Так, скажем, любого солдата, пойманного на мародерстве, по старинному казацкому обычаю привязывали к столбу посреди площади, и каждый проходящий мимо должен был нанести ему удар увесистой палкой, лежавшей тут же у ног жертвы.

Невообразимо огромная по американским меркам пугачевская армия неудержимо двигалась вперед на соединение с просто фантастической, и по численности, и по личному составу ордой Салавата Юлаева. Я все чаще пытался себе представить, что же будет, когда наконец два этих потока сольются в один, когда императорская армия по мощи своей превысит объединенную армию Конгресса и англичан, и, честно говоря, даже представить себе не мог, к каким последствиям может привести такое великое переселение народов.

Но пока что перед войском Пугачева лежал Питтсбург. Город, куда после крупных военных неудач в Нью-Йорке и Бостоне из Филадельфии, ставшей небезопасной, удалился американский Конгресс, как говорится, от греха подальше, куда сейчас, на выручку пребывающих в смятении отцов нации, шли остатки северной армии Джорджа Вашингтона.

По сути, Питтсбург был для конгрессменов большой ловушкой. Невзирая на все усилия Вашингтона, на спешно стягиваемую к городу пенсильванскую милицию, на аврально возводимые укрепления, город было не удержать, и я сомневаюсь, чтобы у кого-то из конгрессменов были иллюзии на этот счет. Однако покинуть оружейную столицу Соединенных Штатов они уже не могли. Летучие отряды индейцев, уже вовсю вышивавших бисером на своих рубахах символы пугачевской армии, контролировали подступы к городу, пропуская внутрь невидимого кольца только воинские части. Питтсбург готовился к осаде, мы же с Лисом к завершению порученного нам задания. Другого шанса подписать Декларацию Независимости ни у нас, ни у Конгресса уже могло и не быть.

Спустя две недели после перехода армии Пугачева через Потомак Питтсбург был взят в осаду. В императорском штабе царили весьма разноречивые настроения, абсолютно неизбежные в случае, когда командный состав формируется не обычным иерархическим путем, а благодаря заслугам тех или иных боевых командиров.

Партия «войны», возглавляемая Григорием Орловым, ратовала за немедленный штурм, и в этом решительном порыве ее поддерживала почти вся казацкая верхушка. Умеренная партия Алексея Орлова утверждала, что штурм – это лишние потери и никакой необходимости терять людей при попытках с ходу взять город нет. Нам с Лисом и вовсе надо было примирить враждующие стороны, о чем, похоже, ни Пугачев, ни Вашингтон даже не помышляли. Голоса на военном совете разделились ровно пополам. Пугачев, по традиции высказывавшийся последним, оглядел спорщиков и, увидав с одной стороны хитрого Лиса и мудрого Орлова-Чесменского, а с другой его горячего братца и еще более горячего Ржевского, произнес:

– Осаждать будем.

Недовольный этим решением Григорий Орлов угрюмо насупился, но, не говоря ни слова, вышел и вместе с Ржевским отправился подыскивать место для размещения штурмовых батарей. Вернулись они только под утро, оживленно переговаривающиеся и явно удовлетворенные результатами рекогносцировки. Но к этому времени славного бригадира в лагере уже поджидал изрядный сюрприз.

– Эй, Ржевский! – радостно крикнул «государь», едва заметив въезжающего в лагерь гусара. – К тебе гостья.

– Что? – Глаза кавалериста расширились, и задорная улыбка сползла, словно рисунок гуашью под проливным дождем.

– Ну эта, рыженькая, у которой мы перед переправой стояли.

Лицо Ржевского начало бледнеть на глазах. Я видел его в гибельных атаках, среди змей на острове Сатанаксио, но таким… Таким мне довелось его увидеть впервые.

– О Господи! – прошептал он. – Да неужто…

Отряд под командованием миссис Мерилин Эвандерс прибыл в пугачевский лагерь спустя пару часов после отъезда Орлова с Ржевским. Три сотни вчерашних рабов, вооруженных британскими винтовками «Браун Бесс», очевидно, оставленных хемпширскими гренадерами на полях Эвандерсфилда после штурма табачного редута, сопровождали огромный обоз с продовольствием, приобретенным хозяйкой поместья на деньги, вырученные от продажи плантации. Они примаршировали за сотни миль от родных лачуг, оглашая округу свежей строевой песней:

Дальше шел чуть ли не поименный список врагов, выпеваемый с таким неподражаемым энтузиазмом, что казалось, Господь должен был бы поразить молниями всех упомянутых в нем негодяев хотя бы для того, чтобы заставить этот черный батальон наконец заткнуться.

От миссис Эвандерс мы узнали, что лишенный обоза деморализованный Корнуоллис на следующий день после нашего ухода пробовал было пуститься вдогон, но на берегу Потомака столкнулся с не менее деморализованными остатками армии Гейтса, сгоняемыми в стадо безутешным командующим. Между враждующими сторонами произошла стычка, едва ли заслуживающая даже упоминания в истории военного искусства, но моментально преподнесенная местными газетами как решительная победа американского оружия. Сделав для порядка несколько залпов, Корнуоллис отступил и устремился на северо-восток к Нью-Йорку, где ждал его генерал Гоу.

– Ваше величество. – Ржевский, белый как Северный полюс после снегопада, устремил на Пугачева умоляющий взгляд. – Христом богом молю, не выдавайте! Пошлите меня, скажем, навстречу Салавату Юлаеву. Хотите, с бригадой, хотите, самого. Я ж змеей проползу, птицей пролечу, где хошь пройду, только не выдавайте!

– Да в чем дело-то, братец? – недоуменно уставился на бригадира Пугачев, явно не ожидавший столь бурной реакции на сообщение о приезде недавней возлюбленной нашего гусара. – Али плоха бабенка?

Ржевский преобразился и подкрутил усы.

– Плохи бабенки те, что не с нами, – выпалил он заученно.

– Так в чем же дело? – еще более удивился «император».

– Да видите ли, ваше величество, – обреченно вздохнул Ржевский, – как вы меня послали к Мерилин урожай табака выцыганивать, так она мне условие и поставила: женись, говорит, все здесь твое будет.

– Ну а ты?

– Я ей ответил: «Сударыня, военная дорога полна тревог и опасностей. Быть может, завтра вражеская пуля пронзит мою грудь и я паду, обливая своей горючей кровью, на обоженный солнцем камень Аппалачей. Быть может, я останусь без руки, без ноги, без глаз – такова судьба солдата. Но я не хочу, чтобы золотые дни цветения вашей молодости были погублены рядом с бессильным инвалидом. Вокруг война, сударыня, а потому я не могу вам дать того слова, которого вы желаете и которое рвется из моего сердца. Но я обещаю вам, что если когда-нибудь я женюсь, то избранницей моей души будете именно вы».

– Ну?

– Она согласилась. Да только кто ж знал, что этой бедовой бабенке взбредет в голову тащиться за мной на войну!

– Так что ты гужуешься, женись, и дело с концом. Цыкнешь: сиди у печки, пироги пеки…

– Какие пироги, государь! Она два года командовала полком через своего мужа. А я, – Ржевский, казалось, был готов разрыдаться, – я еще слишком юн, чтобы связывать себя такими узами.

– Ну ладно, – махнул рукой Емельян Иванович, хитро поглаживая бороду, – твоя взяла. Погуляй еще, сокол ясный. Закревский! Отпиши Салавату, что мы его тут ждем. А ты бери свою бригаду, индейцев из местных, да поутру ступай к тем озерам, из-за которых подмога к нам идет. Я уж как-нибудь за тебя отбрешусь. Да только ж ты смотри, боле не балуй, табак уже армии без надобности.

– Ну, так может, еще курительные трубки пригодятся, – произнес, преображаясь, Ржевский, смеривая пристальным взглядом фигуру молоденькой индианки, несущей воду. – Эта, кстати, из местных?

Утром Вашингтон предпринял вылазку, пытаясь отбить у Пугачева высоты, контролирующие русло реки Йокогейни. Вряд ли эта вялая попытка была сделана по желанию самого командующего, вероятнее всего, он был вынужден пойти на нее под давлением обезумевших от страха политиканов, со дня на день ожидавших окончания своей карьеры. Континенталы начали отступать после первых же пристрелочных залпов орловских батарей, и, на мой взгляд, подобный маневр только подтверждал военный талант осажденного полководца. Но в тот момент, когда горнист американцев начал трубить отступление, в штаб прискакал адъютант графа Ивана Орлова, командовавшего внешней оборонительной линией, с сообщением, что в нашу сторону движется генерал Гейтс.

– Ванька что там, с ума сбрендил?! – возмутился старший из братьев, грозно сдвигая брови. – Откуда здесь Гейтсу взяться?

– Не могу знать, ваше сиятельство! – выпалил адъютант. – Да только его передовая часть уже в виду наших позиций пребывает.

– Так и что с того? – Командовавший армией Алексей Орлов возмущенно стукнул кулаком об стол. – Ванька для чего там сидит, орехи щелкать? Пусть возьмет кавалерию, скажем, бригаду Доманского, проведет разведку боем…

Не успел Алексей Орлов изложить свой замысел, как в штаб примчался очередной адъютант с новым сообщением.

– Ваше сиятельство, – закричал он с порога, – генерал Гейтс со своим штабом выбросил белый флаг.

– Ничего не понимаю. Сдаются, что ли?

– Так точно! Генерал Гейтс просил проводить его к государю. Он желает сдать ему свою шпагу.

– Хм… Вот ведь как оно бывает. Ладно, – Алексей Орлов-Чесменский удивленно скривил губы и поманил первого из примчавшихся адъютантов, – скачи обратно, передай брату, чтоб привез генерала в штаб. Государь сейчас на позициях, ну да я за ним пошлю.

Приблизительно через час все участники высокого ритуала сдачи были уже в штабе. Генерал Уильям Горацио Гейтс, человек лет сорока пяти, с лицом гордым и резким, хотя и несколько мрачноватым, стоял посреди штаба, держась подчеркнуто прямо, отчего казался выше на пару дюймов, чем был на самом деле. Несколько его ближайших офицеров вытянулись в струнку за спиной своего генерала, всем видом демонстрируя готовность повиноваться любому слову военачальника.

Пугачев, только-только вернувшийся с позиций, облаченный в казачий мундир, сейчас более походил на простого хорунжего, чем на «государя». Но, невзирая на слой пыли, на усталость после которой уже бессонной ночи, было в нем теперь нечто, придававшее вчерашнему беглому донскому казаку вид царственный, и не просто царственный, а царственный по праву.

– Ваше величество, – негромко начал Гейтс, и я стал переводить его речь, стараясь не упустить ни единого слова, – я уже без малого тридцать лет на военной службе. За это время мне довелось познать и радость побед, и горесть поражений. Я знаю, что военная Фортуна переменчива, и научился стойко принимать удары судьбы. – Голос генерала прерывался так, будто каждое слово давалось ему с трудом. – К таким ударам я отношу и злосчастное золото, найденное моими солдатами в Потомаке. И хотя дезертирство армии покрыло меня несмываемым позором, я бы стойко выдержал этот удар и продолжил сражаться за независимость своей страны, пусть даже простым солдатом. Но после этого… – Гейтс извлек из-под мундира и протянул императору знакомую мне уже табличку, одну из установленных на берегу «золотоносной» реки по приказу Григория Орлова. – Ваше благородство сродни тому, что демонстрировали в древности славные рыцари Круглого стола.

– Вальдар, – прошептал мне одними губами Пугачев, – потом мне поведаешь, кто такие.

– Я не могу больше сражаться против вас, ваше величество, – завершил свою речь генерал Гейтс. – Это будет против моей чести. – Он вытащил шпагу из ножен и протянул ее Пугачеву. Офицеры его штаба поспешили последовать примеру своего начальника и передали оружие генералам армии Руси Заморской. – Располагайте нами, – с гордым видом произнес Гейтс. – Лишь об одном прошу: я готов сражаться под вашими знаменами против кого угодно, только не против своего Конгресса. – Он щелкнул каблуками и склонил голову, как бы выражая тем самым полную покорность дальнейшим распоряжениям победоносного императора.

– Справная шпага, Вальдар. Глянь-ка, и вправду справная. – Пугачев склонился ко мне, демонстрируя клинок, переданный ему американским генералом. – К такой доброй шпаге и хозяин нужен толковый. Как считаешь, братец?

– Все верно, ваше величество.

– А коли верно, так и давай вернем ее господину генералу. Чего ради, спрошу я вас, ножны пустыми-то таскать? – Он протянул оружие Гейтсу эфесом вперед. – Переведи-ка, друг мой любезный, что я говорить буду, – обратился он ко мне. – Мы в эти края чужедальние не за тем пришли, чтобы реки здешние кровью потекли. Всяка живая тварь бога хвалит, а потому губить ее без нужды – великий грех. Так меня волхвы учили, а они пустого не скажут. Мы за тридевять земель шли волю искать, чтоб своим разумением жизнь по-новому строить. О вас же я слыхал, что тоже воли и правды ищете, так что тут нам и делить-то нечего. Сесть бы рядком да поговорить ладком, авось верное слово и для нас, и для вас сыщется. Чего кровь-то попусту лить? Поди, не водица. Так что пущай генерал и офицеры будут нам гостями да пусть не думают, я, поди, не ирод какой, чтобы заставлять их на своих-то лезть. А вот покумекать бы им, как войну эту закончить, вот тут бы была им слава великая.

Я слушал Пугачева и поражался перемене, произошедшей с ним за этот год. Каким образом этот человек из дикого разбойного атамана, едва не повесивший меня при первой встрече за отказ дать присягу, превратился в мудрого государя, буквально одной фразой обращающего в верных слуг и сторонников вчерашних врагов? Каким образом этот безграмотный человек, не умеющий сам даже правильно подписать выпускаемые им высочайшие указы, умудряется так точно понимать суть сложнейших политических проблем и порою, кажется, даже не задумываясь, находит для них решения, на мой взгляд, единственно верные?

– Да вот еще что генералу скажи, – словно что-то вспоминая, обернулся ко мне «император». – Слыхал я, что Иуда на осине удавился оттого, что сребреники, которые ему дали, фальшивыми оказались. Так вот, чем бы ни платили за измену, все фальшивым будет. А золота в Потомаке отродясь не было. Так что изменщики долгу своему удавку для себя, почитай, в кармане таскают. И дрыгать им еще в воздухе ногами, это как пить дать.

Приезд генерала Гейтса единодушно было решено почтить торжественным обедом, благо караван, приведенный миссис Эвандерс, позволял пока еще устраивать праздничные застолья. Но, как гласит старая пословица, хороший гость всегда приходит к обеду, и едва-едва мы расселись за столом, едва прозвучал первый тост за единение, дежурный адъютант «государя» доложил, что группа местных выборных людей просит разрешения встретиться с его величеством.

– Ну что ж, – погладил бороду Пугачев, – коли пришли к еде, пущай садятся за стол. Мамай! – крикнул он своему ординарцу. – Позаботься о гостях.

Стоит ли говорить, что самые республиканские настроения торгового люда с великим трудом выдерживают прямое столкновение с каким-либо мало-мальским титулом, с приставками «де», «фон» и тому подобное. Гордые своим положением независимые фермеры, допущенные к столу государя-императора всея Великая, Малая и Заморская Руси, всю трапезу, кажется, не сомкнули челюстей, несказанно польщенные оказанной им царской милостью.

– Нуте-с, гости торговые, – обратился к делегации Пугачев между двумя переменами блюд. – С чем пожаловали? Какое у вас до нас дело?

– О, бизнес, бизнес, – оживились ведущие представители местной мелкой буржуазии, приведенные в себя ключевым словом «дело».

– Ваше императорское величество, – начал один из них, – мы представляем окрестных фермеров, которые до недавних времен ежедневно поставляли в город свежие продукты. Насколько нам понятно, впредь вы не намерены пропускать продовольствие в осажденный Питтсбург. Однако армии, которую вы привели, тоже необходим провиант. Мы были бы рады продавать его вам, ваше величество, по самым льготным ценам из уважения к столь мудрому и благородному государю, как вы.

Пугачев внимательно посмотрел на торговцев и заговорил, коверкая английские слова.

– Постой-ка, почтеннейший купец. – Емельян Иванович поднялся из-за стола и, обойдя его, подошел к обомлевшему фермеру. – Коли правильно я тебя уразумел, в город ты боле ездить не собираешься?

– Прошу прощения, ваше величество, может быть, я не совсем хорошо понимаю ваш язык.

– И то верно. Не силен я пока в вашей речи. Понимать-то уже понимаю, да сказать не могу. Эй, Вальдар, растолкуй господам купцам, что к чему.

Я поспешил перевести вопрос Пугачева на английский.

– Но, ваше величество, – не преминул удивиться торговец, – ведь Питтсбург в осаде. Вы же сами осаждаете его.

– Осаждаю, – кивнул «государь». – И что с того? У людей, что ли, с голодухи пузо не подводит оттого, что я город осаждаю? Коли торговать хотите, торговать будете и здесь, и в Питтсбурге. Пополам.

– Но, ваше величество, – начал купец, все еще не понимая, о чем толкует государь. – Наших запасов не хватит, чтобы прокормить и Питтсбург, и вашу армию.

– Значит, пояса потуже затянуть придется. На то и война, чтоб трудно было.

– Да что ж это творится, государь! – взметнулся из-за стола Григорий Орлов. – Мы что же, своими руками еду противнику поставлять будем? Зачем тогда вообще все это стояние нужно?! – Григорий грохнул кулаком об стол, заставляя жалобно звякнуть стоящую подле него посуду.

– Ты, Григорий, умно говоришь, – кивнул ему Пугачев, – спору нет. Однако ж не мудро. А мудро вот как будет. Переводи, Вальдар, пущай эти мои слова купчины в Питтсбурге в этот самый… ну ты понял, короче, в думу свою передадут. Мы сюда пришли не кровь людскую лить, а потому народ голодом мучить не желаем. Солдаты, что супротив нас воюют, дело другое. Но лишь до той поры, пока они с нами воюют. А потому велю я всякий день половину возов с припасами в город отправлять да продавать там. Но токмо жителям. Проведаю, что обман чините, вам, гости торговые, несдобровать. Подвоз запрещу, а по фермам вашим отряды фуражиров вышлю.

Ну а коли в Питтсбурге мириться захотят, запомни, купец, да так тамошней старшине и передай: всегда милости прошу к нам пожаловать. – Он обвел рукой пиршество.

– Ваше величество. – Генерал Уильям Горацио Гейтс поднялся из-за стола, нервно сжимая и разжимая пальцы на эфесе шпаги. – Прошу простить меня, что говорю без спросу, но я… потрясен вашими словами. Поверьте мне, ваше величество, я счастлив, что военная судьба дала мне возможность сражаться с таким великим противником, и вдвойне счастлив, что она позволила мне перестать быть вашим врагом.

Позвольте мне пойти в Питтсбург. Мое имя стоит, вернее, до недавней поры стояло наравне с именем Вашингтона. Я быстрее найду слова, которые смогут убедить конгрессменов, чем простой фермер. Я прошу вас, ваше величество, заверяю, вы не пожалеете.

Пугачев окинул Гейтса долгим взглядом. Как мне показалось, в этом взгляде читалась тревога, но отнюдь не от недоверия к словам генерала.

– Ну что ж, – произнес он медленно, не спуская глаз с отважного американца, – ступай, коли то считаешь верным. Да береги себя, благородство нынче вещь нечастая.

– Слушаюсь, ваше величество, – склонил голову генерал Гейтс.

– А вы, купцы, с моим начальником штаба сговоритесь, когда ехать да поскольку. Эй, Закревский, где ты там?! – крикнул Емельян Иванович.

– Щас, величество, все организуем, обеспечим. – Лис оторвался от сочного бараньего бока и поднялся, вытирая руки о скатерть. – Щас со всем разберемся: и чего, и сколько, и кому, и во шо им это обойдется. Полетели, голуби мои сизые, будем с вас пух государю на перину собирать. – Он обвел фермеров взглядом, в котором вполне четко читалась сумма, кою представителям частного капитала надлежит заплатить за право торговли в Питтсбурге и его окрестностях.

Купцы вернулись вечером. Вернулись довольные, хотя и рассказывая весьма занятные вещи. Как оказалось, фургоны с провизией сначала долго не желали впускать в Питтсбург. Потом, когда после тщательного досмотра все же пустили, собравшийся на экстренное заседание Конгресс решил было полностью сжечь доставленное продовольствие, подозревая, что оно отравлено. Затем, когда испуганные возможной потерей товара торговцы начали демонстративно поедать плоды своих полей на глазах у почтенных конгрессменов, решение было отменено, но тотчас его сменило другое: передать весь обоз армии. Вот тут уже почтенные маркитанты встали на дыбы, в один голос заявив, что в этом случае город не увидит больше ни крошки…

Неизвестно, чем бы закончились эти дебаты, когда б не изголодавшиеся горожане, узнавшие, что привезенную для них пищу Конгресс пытается отдать солдатам. Толпа смяла стоявшие у фургонов пикеты континенталов, спеша урвать от плодов земных до того, как в головы мудрых правителей придет еще какая-нибудь мысль, скажем, отослать обратно «данайские дары».

– Да, кстати, – один из фермеров, собиравшийся уже отъезжать в родные пенаты, обернулся к стоявшему рядом с провиантской колонной Лису, словно вспомнив что-то важное, – там этого генерала арестовали, который с нами в город ехал.

– То есть как это арестовали? – удивленно уставился на него мой напарник.

– Сначала вроде бы генерал пошел к Вашингтону. Потом я их видел вдвоем, ехавших в сторону ратуши, где сейчас заседает Конгресс. А дальше смотрю, ведут его четверо солдат, уже без шпаги, в сторону питтсбургской городской тюрьмы. Так что, по всему видно, арестовали. Наверное, как изменника. – Возница пожал плечами и хлестнул кнутом пару одров, запряженных в возок.

Осада продолжалась, хотя, видит бог, это была самая странная осада, о которой мне доводилось слышать. Невзирая на требования Григория Орлова приступить к более активным наступательным действиям, Пугачев не только запретил какие-либо попытки штурма или минной войны, он велел отвести батареи так, чтобы они не могли бомбардировать город. К явному неудовольствию решительного начальника артиллерии, ему было разрешено лишь отвечать огнем на огонь американских пушек. Правда, с ними, к вящей радости Григория Григорьевича, было велено не церемониться. Упрашивать Орлова не пришлось, и вскоре церемониться стало практически не с чем.

А осада все продолжалась и продолжалась. День ото дня мы отбивали вялые вылазки континенталов, вновь загоняя их обратно в город, день ото дня получали вести о подходящем все ближе Салавате Юлаеве. Все прибывавшие в армию отряды индейцев и негров сообщали новости издалека: что Гоу, соединившись с Корнуоллисом, взяли Филадельфию; что Джон Пол Джонс вернулся в Америку после удачного набега на Англию, где впервые после Вильгельма Завоевателя высадил иностранный десант; что юный французский маркиз де Лафайет, назначенный Конгрессом начальником штаба континентальной армии из почтения к знатности рода и рвения вчерашнего кавалерийского капитана сражаться за независимость Соединенных Штатов, теперь движется на помощь осажденному Вашингтону с могучим отрядом в триста сабель и три с половиной тысячи штыков…

Мы стояли и ждали. Ждали потому, что внутренне почти каждый из нас понимал, что то, чему суждено свершиться, – свершится здесь. Казалось, из всей нашей армии в полную меру хлопотал лишь Лис. Каждое утро он встречал провиантские возы, распределяя, кому ехать в Питтсбург, кому оставаться в лагере, снимал с торгующих местовые, прогонные, мостовые и еще бог весть какие пошлины в императорскую казну, записывал в особую книжечку количество припасов, оставляемых пугачевцам и отправляемых Вашингтону, а затем аккуратнейшим образом выспрашивал у возниц обо всем увиденном и услышанном в городе.

В этот день все было, как обычно. Неугомонный генерал-аншеф Закревский во главе дежурной комендантской роты инспектировал колонну, когда вдруг на всем ходу он остановился у фургона, доверху забитого мешками с картошкой, и скомандовал вознице:

– Разгружай.

Внезапно побледневший фермер, не смея ослушаться грозного генерала, с неохотой повиновался.

– Быстрее, быстрее, – торопил его Лис. – Помогите ему! – приказал он своим казакам.

– Что случилось? – спросил я, подходя поближе.

– Я этот фургон уже в который раз вижу. В нем никогда не было зазора между досками в задней части.

– Да мало ли, – махнул рукой я.

– Вот и посмотрим.

Мешки один за другим летели на землю.

– Вот. – Лис обрадованно ткнул в глубь фургона. Там, куда показывал мой друг, находился сколоченный из толстых досок ящик. – Давай открывай, – гневно крикнул он белому как полотно вознице. Но это было излишне. Крышка ящика поднялась, и из него, словно чертик из табакерки, появился мужчина.

– Полковник Сазерленд! – не сговариваясь, выпалили мы с Лисом. – Вот это встреча!