Глава двадцатая
Открыв сомкнуты негой взоры,
Россия вышла в неглиже
Навстречу утренней Авроры,
Готовой к выстрелу уже.
И. Губерман
Жребий был брошен вместе с остальными доспехами при попытке обратно перейти Рубикон. Уж не знаю, какой парад устраивал великий Цезарь, собираясь упразднять римскую демократию, но высокое посольство «императора Петра III», очевидно, всем своим видом должно было свидетельствовать о величии и могуществе разбойного государя. Избранные «енералы», сменившие невероятные зипуны и иные, еще более экзотические одежи на вполне пристойные кафтаны, явно позаимствованные в сундуках разоренных усадеб, восседали на чистокровных аргамаках, поигрывая драгоценными уздечками. Грудь каждого из них была украшена «царевыми» наградами, среди которых мне удалось разглядеть и какие-то прусские медали, и петровские целковые с сердитым профилем мнимого дедушки самозваного монарха. Были здесь и какие-то медные, наспех сделанные кресты, явно оригинального дизайна, и польские награды на уланских тужурках шляхетского отряда.
Гарцующий на своем соловом кракене совершенно трезвый Пугачев раздавал последние указания остающимся в ставке военачальникам:
– …Пошли гонцов в башкирские степи Салавату Юлаеву. Поведай ему, что тут было, да вели собирать своих конников воедино и сюда идти. По атаманам пошли, передай, что ежели войска стрелять не будут, то и нам негоже. Пусть у воды укрепятся да эстафетой со ставкой связь держат. С Орловых глаз не спускать! Если, паче чаяния, неладное случится, их военный опыт вам весьма полезен будет.
– Но, государь-надежа…
– Не перебивай царя, Чика! Знаю, о чем говорю. Опасность не шутейная, но волхв зря говорить не будет.
– Да что, батька, волхв, – не унимался безутешный атаман.
– Ты думаешь, что говоришь?! – прикрикнул на него Пугачев. – Кабы не волхвы, ты бы по сей день в колодках парился да под кнут спину подставлял. Так что исполняй, как я велю. Все, прощевай, пора отправляться. Старшим тебя оставляю, но с тебя же потом и спрошу. Так что попусту не лютуй и жди от меня вестей.
По рядам «царской свиты» прокатился тихий шепоток: «Волхвы идут!» Седобородая троица шествовала мимо строя, как бы принимая парад, шествовала, постукивая своими длинными клюками, не обращая, кажется, никакого внимания на яркое восточное великолепие готового к маршу отряда. Я уже знал, что все, связанное с волхвами, окружено здесь ореолом безмерного почитания, и потому был момент, которого я никак не мог понять. Путь, насколько я себе представлял, им лежал не близкий. Но никому из пугачевцев не приходила в голову мысль предложить своим высоким гостям ежели не коней, то хотя бы телегу. Волхвы шли мимо строя, глядя вдаль, словно окружающая их действительность была миражем, легкой, ничего не значащей дымкой. Внезапно самый старший, тот, что разговаривал с Пугачевым, остановился напротив меня и, взглянув невероятно, непередаваемо синими глазами шестнадцатилетнего юноши, произнес:
– Чужу живу взяв, самому живе не быть. Вовек скитаться тебе, а свою не найти. – Едва старец умолк, вокруг меня зазвенели серебристым малиновым звоном сотни маленьких колокольчиков. Этот звон я уже когда-то слышал в бреду на яхте герцогини Кингстон. Так звенели колокольцы на цепи с талисманом, в котором была заключена душа лорда Дорвича, уносимая магом в толщу скалы. – А ты, – расслышал я сквозь звон, волхв обернулся к Лису, – твоя доля…
Больше я не слышал ни слова. Я видел, как движутся губы старца, как меняется выражение лица моего напарника, но ни слова, ни ползвука не доносилось до моего слуха.
Волхв умолк, хотя мне и странно утверждать подобное, повернулся и зашагал в степь. Спутники его последовали вслед за ним все с тем же отрешенным выражением на лицах. Весь отряд пугачевской свиты с почтительным молчанием глядел вслед удаляющимся каликам перехожим. Они шли, постепенно уменьшаясь, и наконец исчезли. Но я готов был биться об заклад, что они именно исчезли, а не скрылись за горизонтом.
– Ну что замерли, как неживые! – стряхивая оцепенение, рявкнул Пугачев, поднимаясь в стременах и указывая рукой с перначом на запад. – Понеслась душа в рай. Поехали! Песельники, запевай!
Пошли девки да покупаться, —
загремели песельники. —
Пошли девки да покупаться,
Пчелушка, пчелушка,
Чудо-чудо-чудо-мушка,
То ж была, верно, лужка,
Гоп, гоп, гоп! —
подхватили остальные, и почетный эскорт двинулся в путь.
* * *
Ночью мы стояли в степи. Я дремал, положив седло под голову, укрывшись попоной, и сквозь сон слышал, как близ мерцающих костров что-то заунывно тянули цыгане.
– Вальдар, – потряс меня за плечо Лис. – Вставай, пора.
– Куда? Зачем? – непонимающе возмутился я. – Ночь на дворе.
– Ты шо, капитан, умом подвинулся?! А бабусю проведать? Или ты хочешь, чтоб твоя зазноба вместе с ней за Урал-камень откочевала? Давай просыпайся!
– Да. – Я подскочил. – Сейчас, только Редферна разбужу.
– Слышь, ты, эксплуататор трудового казачества, на кой ляд он тебе там сдался? Пусть спит. Он с этаким хозяином еще днем намаяться успеет. Седлай коня, поехали.
Мы выехали минут через десять. А вот сколько ехали, я толком даже не смог разобрать. Как говорится, ехали они себе долго ли, коротко ли, а вдруг глядь: стоит средь моря ковыльного, средь горечи полынной избушка на курьих ножках. С банькой. Стоят себе, с ноги на ногу переминаются. Понятное дело, столько верст без обувки протопать, какие же ноги столько выдержат, намозолились, бедные. Соскочил с коня добрый молодец атаман Лис да и крикнул во всю богатырскую моченьку:
– Эй, бабуля-джан, встречай дорогих гостей! Да командуй своей избой, а то она битый час будет разбираться, где тут ближайший лес.
Заслышав появление моего напарника, лапчатый дуэт начал резво поворачиваться в сторону Лиса своими входными отверстиями.
– Батюшки-светы! – Баба-яга в цветастом платке, наверняка недавно подаренном моим заботливым другом, всплеснула руками, встречая нас в дверях. – И добрый молодец Лис, и добрый молодец Воледар здесь. Заходите, голуби мои яхонтовые, уж и заждались вас. Мы с Аленушкой все глаза проглядели, уж и пирожков вам испекли, и щей наварили. Заходите, родимые.
Мы соскочили из седел прямо в избушку, не пользуясь грубо сколоченным деревянным трапом, служившим для соединения жилища с бренной землей в часы стоянки. Та, кого Баба-яга ласково называла Аленушкой, ждала нас с ароматным поджаристым пирогом на чистом белом полотенце. Отвесив поклон, она протянула нам пирог.
– Добро пожаловать, гости дорогие, – произнесла Элен Фиц-Урс на чистейшем английском. Я смотрел на свою старую знакомую и никак не мог надивиться произошедшей перемене. Дело было не в том, что английская аристократка одета в костюм русской красавицы. Нет, и длинный, до земли, сарафан, и шитый жемчугом кокошник очень были ей к лицу, невзирая на неславянские черты этого самого лица, но было в девушке что-то совершенно новое, какое-то ощущение покоя, исходившее от нее, неведомая доселе глубина, появившаяся в серых, но уже не туманных глазах.
– Как костюмчик? – услышал я за спиной шепот Бабы-яги.
– Мирово! – восхищенно отозвался Лис.
– Мой, – похвалилась хозяйка. – Поди, тыщу лет не надевала, а все как новый. Садитесь ужинать, гости дорогие. Чай, путь был не близкий.
Мы не заставили себя упрашивать и с охотой отведали и наваристых щец, и безумно вкусного курника и, невзирая на рекомендации лучших собаководов не есть после заката, чувствовали себя вполне благополучно. Распоясавшись, довольный ужином Лис привалился к печи и затянул: «Ой, мороз, мороз, не морозь меня».
«Не морозь меня, моего коня», – подхватили в один голос Баба-яга и Элен Фиц-Урс. Правда, Элен пела на английском, но, похоже, присутствующих сей мелкий факт нисколько не смущал.
– Бабуля, – спросил я, когда песня закончилась, – вы знаете английский язык?
– О чем ты баешь, сокол ясный, язык у меня один. – Баба-яга радостно высунула то, что обычно рекомендуется держать за зубами.
– Так как же тогда вам удается понять, что говорит Элен?
Хозяйка уставилась на меня, как на внезапно приболевшего.
– Дык как, понятное дело – головой.
Мне оставалось лишь вздохнуть. Как объяснить суть языковых барьеров фольклорному элементу, отсиживавшемуся в лесных чащобах во время сокрушения Вавилонской башни и смешения языцев.
– Ладно, бабуленька родимая, пора нам ехать, – вздохнул Лис. – У тебя хорошо, а дорога еще предстоит дальняя.
– Ну да, ну да, – засуетилась бабуля. – А вот, Аленушка, дам я тебе клубочек заветный.
– Он нам короткую дорогу укажет? – оживился Лис.
– Да нет, – как-то удивленно протянула Баба-яга. – Чего это мотку шерсти вам тропу торить? А вот на зиму носки связать – сносу им не будет. А для дороги я гостинцев собрала. – Она протянула нам березовый туесок, наполненный разнообразной снедью. – Присядем на дорожку, – грустно вздохнула она. – Ну, в добрый путь, детоньки. – Кончиком цветастого платка бабуля смахнула непрошеную слезу. – Ступайте с миром. Отгоню от вас зверя дикого, гада ползучего, тучу черную, весть недобрую. Когда еще свидимся.
Лис подвел Элен свою заводную лошадь.
– Кстати, атаман, – подъехал я к своему напарнику, – как ты себе представляешь езду на лошади в сарафане?
– М-да. – Лис покосился на Элен, на седло стоявшей рядом с ним кобылы и вновь на девушку. – Фасончик не для конных прогулок, – он что-то прикинул в уме, – хотя ща мы тут такое учудим, парижские кутюрье от зависти удавятся. – Мой напарник соскочил наземь и обнажил саблю. – Сударыня, простите мне мою вольность… но не могли бы вы раздвинуть ноги?
Мисс Фиц-Урс начала стремительно краснеть, чего я никак не мог ожидать от прежней Бетси Чедлэй.
– Уверяю вас, никакой похабщины, сплошная высокая мода.
Девушка обреченно закрыла глаза и повиновалась, а спустя минуту подол сарафана уже свисал четырьмя отдельными лоскутами, которые Лис любовно связывал между собой по два.
– Жаль, конечно, бабулину обновку, да что поделаешь, не пехом же телепать из-за этого сарафана. Вот, прошу вас, мисс, прекрасная юбка-брюки.
– Еще один вопрос, Лис, как мы будем объяснять появление Элен в лагере?
– Вальдар, ты меня утомил. Ты шо, Британская энциклопедия, кому-то что-то объяснять? Где взял, где взял? Нашел. Посадим в обозе в мой возок и посмотрим, какая падла сунется спрашивать.
– Пожалуй, ты прав, – усмехнулся я. – Что ж, в диких нравах тоже есть свой резон.
– Милорд Вальдар, – негромко позвала меня Элен. – Я бы хотела поговорить с вами.
Я посмотрел на Лиса, тот понятливо кивнул и дал шпоры своему коню, вырываясь вперед. Некоторое время мы скакали молча, видимо, моя спутница подбирала слова для начала разговора, не решаясь высказать что-то сокровенное. Мне не хотелось торопить ее. Подобное молчание не может быть вызвано обычным кокетством.
– Я хотела сказать вам, – начала она и вновь замолчала. – Я хотела сказать, что очень благодарна за все. Вы так много сделали для меня.
– Что-то не так? – произнес я, давая возможность герцогине начать говорить о том, что ее действительно тревожило.
– Понимаете, – вздохнула она. – Вы очень любезный, очень достойный кавалер, и Элизабет Чедлэй, та Элизабет Чедлэй, которой я была полтора месяца назад, действительно искренне полюбила вас. И я, поверьте, я тоже испытываю к вам самые нежные чувства. Но дело в том, что теперь я обрела не только свое прежнее имя, но и прежнюю жизнь. А здесь, в этой жизни, у меня есть определенные обязательства.
Я отвернулся, чтобы скрыть усмешку. Скорее всего обязательства были каким-нибудь юным студиозом, бедным как церковная мышь и пылким, словно мифическая саламандра. Не может быть, чтобы у такой красивой юной особы не оказалось подобного ухажера. Они есть всегда, большеглазые придурки с манной кашей в голове, взывающие к Луне и грозящие продать душу дьяволу за один благосклонный взгляд. Впрочем, что это я, это может быть вполне достойный джентльмен, способный составить счастье прекрасной девушки, особенно с таким капиталом. Да черт возьми, что ж такое, к чему вся эта дурацкая ревность? Я сам-то что могу ей дать? Не сегодня-завтра, подобно джинну из бутылки, на дороге возникнет Джозеф Рассел и прикажет нам с Лисом сворачивать свои дела и убираться вон из этого мира. У меня, знаете ли, тоже в той жизни есть некоторые обязательства – одних счетов, поди, полный ящик. Но все же, все же, все же… Мне крайне редко нравились воздыхатели любимых женщин. Такая, знаете ли, беда.
– Я прошу вас, дайте мне время разобраться в своих чувствах, время оглядеться в этой жизни.
– О чем речь, – усмехнулся я. – Сколько вам будет угодно.
– Конечно, после того, что было между нами на русалочьей поляне, мне было бы странно просить вас стать мне братом. Хотя бы пока. Но…
– Как скажете, сударыня, – перебил я Элен. – Все будет так, как вы пожелаете.
– О, благодарю вас, милорд. Я не сомневалась в вашем благородстве.
– Пустое, – отмахнулся я. – Мы с Лисом довезем вас до Казани, там находятся ваши слуги и карета. А пока мы постараемся вас устроить как можно удобнее в повозке пугачевского обоза, и, я надеюсь, вы не выдадите своего инкогнито.
– Пугачевского обоза? – недоуменно переспросила Элен Фиц-Урс.
– Да. Моя миссия прошла успешно. Пугачев согласился на переговоры с Екатериной.
– Я не сомневалась в вас. Вы всегда добиваетесь своего.
Я грустно улыбнулся – знать бы, что здесь свое.
Мы приближались все ближе и ближе к Волге. Уже носились над нашими головами прожорливые чайки, готовые отвлечься от рыбной ловли ради охоты за объедками, и кое-где в ложбинах, там, где во время разливов река стояла особо долго, вокруг невзрачных, а порой и вовсе высохших луж высились целые поля засушенного камыша.
– Сегодня до вечера в Казани будем, – произнес Пугачев, обращаясь к «енералу» Закревскому.
– Казань – город славный, – отозвался Лис. – Это ж сколько его царь Иван долбил, покуда не одолел.
– Твоя правда, атаман, – согласился Пугачев. – Сам ведь знаешь, татары – народ отважный. С «алла» на пики лезут.
– А вот тебе, государь, верные люди говорят, губернатор хотел Казань без боя сдать.
– Похвально. Надо будет отметить его верность, – кивнул «император».
– Золотые слова. Верность в наши дни вещь не частая. Ее, для примера другим, поощрять нужно, – проникновенно произнес мой напарник. – Да только, – он выдержал паузу, – и измену примерно карать надо, коли уж о верности печемся.
– Ты это о чем, Закревский?
– Как же ж о чем? Губернатор-то, чай, у Катьки на службе состоит, а она его не для того туда сажала, чтобы он губернские города без боя сдавал.
– Ты о чем говоришь, енерал! – возмутился Пугачев. – Он ведь не татарам каким, а мне, государю своему, ключи отдать собирался!
– Конечно, тебе, надежа. Ты бы вон послал Тимир-батыра с его отрядом к казанским стенам на разведку, а губернатор ему как раз и ключи на подушке в руки: «Нате, – мол, – пользуйтесь!» – вот бы и получилось как раз, что крепость русскую он татарам сдал. А то негоже.
– Да к чему ты ведешь-то, хитрые твои глаза?
– Какая уж тут хитрость. Губернатор-то город тебе собирался передать, еще не зная, что ты и в самом деле государь-надежа. Он же тебя разбойным атаманом почитает, а стало быть, то как раз не верность царю своему, а форменная, как есть, измена Отечеству. А за измену злую и тыщу батогов мало будет.
– Толково говоришь, енерал, толково. Ну, дак приедем в Казань, разберемся, батогами али крестом губернатора жаловать. – Пугачев замолчал, обдумывая сказанное советником, а тот отъехал чуть в сторону, чтобы не мешать «государю» в столь нелегком деле, и запел печально-распевно:
Ой, не вечер, да не вечер.
Мне малым-мало спалось.
Мне малым-мало спалось,
Ой, да во сне привиделось.
Внезапно песня Лиса прервалась на полуслове. Он приложил ладонь к глазам, заслоняясь от солнца, и крикнул:
– Ну-ка, батька, глянь. Верховые скачут. Никак, то наша передовая сторожа. Уж не случилось ли чего?
Пугачев поднял вверх правую руку, и колонна остановилась. Затем, словно по команде, крылья ее начали разворачиваться вправо и влево, а шедшие за всадниками возы один за другим стали занимать заранее отведенное место в огромном круге вагенбурга. «Лихо это у них получается, – подумал я, глядя на перестроения обычно бесшабашного казачьего войска. – Без суеты, давки, все четко и естественно». Пугачевцы стояли в степи, полностью готовые к бою менее чем через пять минут после начала перестроения. Оставалось лишь отдать команду, и опустились бы в линию острые казацкие пики первой шеренги. Блеснули бы в воздухе отточенные сабли второй и понесся бы над мчащейся галопом удалой казацкой лавой многоголосый клич: «Сарынь на кичку!»
Всадники приближались наметом, явно не жалея ни себя, ни коней, спеша сообщить государю новости. Как видно, не самые приятные.
– Государь, – задыхаясь от быстрой скачки, выдавил из себя первый из всадников, приближаясь к Пугачеву, – Михельсон в степи, прямо перед нами. Вся армия.
Разбойный атаман глянул на меня недобро и поудобнее перехватил витую плеть.
– Ну что, флигель, в засаду завел?
– Вальдар, что бы это значило? – послышался в голове голос Лиса.
– Не имею представления, – честно признался я. – Видимо, губернатор таки вытолкал Михельсона в степь. Если это так, то Иван Иванович, должно быть, искренне считает, что на него движется все пугачевское войско. И этот отряд для него лишь авангард.
– Ага, авангард с обозом. Это ты хорошо придумал.
– В любом случае он не знает, что Екатерина посылала меня склонить Пугачева к переговорам, и ему надо отвезти подписанный императрицей пропуск, иначе сечи не избежать. Михельсон готовится дорого продать свою голову.
– А ты не думаешь, что твой переводчик из тайной канцелярии привез Михельсону совсем другой приказ? Ежели Пугачев пойдет на переговоры, перехватить его в степи и провести, как это говорится, первый тур.
– Об этом мы сейчас узнаем, – заверил я. – Во всяком случае, попробовать стоит.
В руке у Пугачева блеснула кривая персидская сабля с витиеватыми золотыми арабесками на клинке.
– Государя своего предал! – Он начал наезжать на меня, явно собираясь получше рассмотреть мое внутреннее устройство.
– Погодь, отец родной! – Лис развернул своего коня на месте, вклинился между нами. – Дай флигелю слово молвить. Чай, Михельсон еще не в уши дышит. Если что, успеем его в куски порубать.
Я мысленно поблагодарил Лиса за заступничество.
– Ладно, говори, – смилостивился Пугачев, как-то враз теряя лютость. Похоже, он окончательно свыкся с мыслью о предательстве и теперь готов был спокойно и размеренно принимать решения: драться, отступать или же обманным маневром пытаться оставить за собой войска императрицы и устремиться к беззащитной Казани.
– Ну что, Вальдар, пан или пропал, – обратился ко мне Лис, вновь беря на себя роль толмача. – Где там твой пропуск?
Я начал расстегивать рубаху, под которой в заветном нагруднике хранился подписанный государыней документ.
– Лис, постарайся объяснить Пугачеву, что сегодняшняя встреча ему ничем не грозит. Что войска еще не знают о заключении перемирия. Скажи, что твой, с позволения сказать, государь мог не согласиться на переговоры, и тогда бы война продолжалась. И объясни, что это разумная предосторожность, но не более того.
– Попробую, – пожал плечами Лис. – Ладно, давай свой мандат. – Он протянул руку за пропуском. – Быть может, бройлер-мутант на печати его в чем-то убедит.
Пугачев принял из рук своего советника документ, недоверчиво осмотрел его со всех сторон, разве что не попробовал на вкус, затем вернул его и произнес задумчиво, обращаясь к Лису:
– Ну что ж, если то, что ты мне перевел, – правда, то сей листкрип до Михельсона довести надо. Ты, Лис, возьми с собой десяток всадников половчее да этого флигеля. Мы покамест вас тут подождем. А за вами сторожа проследит. Коли живы вернетесь, слава вам будет великая. Ну а уж коли в землю ляжете, будьте покойны, кровушка ваша сегодня же сторицей отомстится.
– Слушаюсь, государь, – склонил голову мой напарник. – Эй, Макар, – он обернулся к ближайшему казаку своего полка, – ну-ка мухой сгоняй в обоз, сыщи чистую нательную рубаху да привяжи на пику, парламентерами пойдем.
Казак развернул коня и помчался к сомкнутым в кольцо возам.
– Ну что, Вальдар, нам остается надеяться, что их величество императрица Екатерина не решила использовать одного знакомого нам заезжего англичанина в качестве червячка на крючке.
Полковые каре с развевающимися знаменами и полевыми орудиями в углах построений были выстроены посреди степи и прикрывались с флангов колоннами драгун и завесой туземной легкой конницы, которую даже святой Петр вряд ли смог бы отличить от пугачевской. Заметив несущихся к боевым порядкам всадников с импровизированным белым флагом, первые линии стрелков опустили поднятые было ружья к ноге, ожидая надлежащей команды. Навстречу нам из драгунской колонны вылетел отряд не больше нашего и помчался наперерез, стараясь, чтобы встреча произошла на дистанции ружейного выстрела от михельсоновских каре. Вот наконец мы встретились.
– С кем имею честь? – с подозрением глядя на нас, осведомился юноша в форме драгунского поручика.
– Флигель-адъютант императрицы, премьер-майор Камдил, – отрекомендовался я.
– Миргородского казачьего полка сотник Сергей Лис, – вслед за мной небрежно бросил Сережа.
– О, простите, господа, я принял вас за пугачевцев, – извинился офицер. – Разрешите представиться: адъютант полковника графа Меллина поручик Сеславин.
– Поручик, – уточнил я, – я действительно флигель-адъютант императрицы, но все мое сопровождение – пугачевцы.
– Как так? – недоуменно смерил меня взглядом поручик. – Вы пленены?
– Нет. – Я достал выданный мне Безбородко пропуск, предписывающий военным и гражданским начальникам не чинить препятствий в движении яицкого казачьего атамана Емельяна Ивановича Пугачева с войсковой старшиной, коий по велению ее величества государыни императрицы направляется к Москве.
– Этого не может быть, – не веря своим глазам, прошептал поручик. – Как же так?
– И тем не менее сие правда. – Я взял пропуск из рук ошеломленного драгуна. – Будьте любезны, проводите меня и мой эскорт к полковнику Михельсону.
Ровно через десять минут ситуация повторилась с разницей лишь в звании недоумевающего офицера.
– Вальдар Реймондович, возможно ли это? Что бы сие могло означать?
– Большой политик, – развел руками я. – Не нам его обсуждать. Наше дело – неукоснительно выполнять свой долг.
– Вы правы, друг мой, совершенно правы. Но все же это какое-то, какой-то… – Он не нашелся, что сказать, и, махнув рукой, отъехал, чтобы скрыть внезапно подступившие к глазам слезы.
Казань встречала войска. Они возвращались без победы, но в глазах провинциальных мадам и мамзелей окутанные военной славой с ног до головы, подобно танцовщице, исполняющей танец семи покрывал. «Ура!» – кричало местное население, встречая зелено-красные мундиры стрелков, марширующих по центральной улице с примкнутыми к ружьям штыками. «Ура!» – встречали они синие кафтаны драгун. «Ура! – неслось над флюгерками пугачевских пик. – Да здравствует государь император! Да здравствует императрица Екатерина!»
– Эк встречают. – Пугачев склонился к верному «енералу Закревскому», как обычно, скакавшему по леву руку от него. – Любит меня народ. Вишь, как любит!
– Так об чем речь, – ухмылялся Лис. – Этому народу только дай кого полюбить. Эт-то ты, ваш личество, еще с губернатором не беседовал. Тот просто аж на дерьмо изошел из любви к тебе.
– Эх, голова ты, Лис, а слова говоришь нехорошие. Все «дерьмо», «дерьмо». Вон народ-то как ликует. А о губернаторе не напоминай, я и сам помню. Н-но, поехали!
«Ура! Ура!» – не стихало вокруг.
– Ты что ж, сучий сын, – кулак Пугачева врезался в губернаторское ухо, – города сдаешь?! Царевых полковников в тычки выгоняешь?! – Могучая атаманская рука подхватила увесистую тушку сановника и приподняла ее над полом. – Я ж тебя, лиходея, в железа закую, своей собственной рукой кнутом запорю!
– Да я ведь… – пытался оправдываться истязаемый.
– Я что тебе, псу зазорному, велел слово молвить?! Молчи, боров смердящий! В Урал-камень с кайлом пойдешь, душа твоя каторжная!
– Пойдемте, Иван Иванович, пойдемте. – Я начал тихо подталкивать полковника Михельсона к двери. – Пугачев тут сам управится. А когда их превосходительство очухается, негоже им помнить, что вы неподалеку были, когда ему «Петр III» свое высочайшее неудовольствие выражал. Обязательно ведь в тайную канцелярию донос настрочит. – Мы вышли из кабинета.
– …И вот тогда Наташа спрашивает: «Поручик, где вы пропадали?» – слышался из зала восхищенный голос Лиса. – А вы ей в ответ: «Мадемуазель, я спешил обнять своего старого друга, с которым сегодня же вечером надеюсь познакомить и вас».
– Да ну что вы, сотник, все было совершенно не так! Никакой Наташи Ростовой там и в помине не было. Как сейчас помню, девушку звали Татьяна Ларина. Ни по какой нужде я не выходил. А друг… Да, действительно, поутру с депешей прискакал мой старый друг князь Лобанов-Ростовский. Днем он должен был находиться в штабе, а ввечеру пожаловать ко мне в гости. Не пойму, что тут смешного? Вот лучше послушайте, что я вам расскажу…