Глава тринадцатая

Кареты исчезли вдали, а я стоял, глядя вслед, понимая, что теряю что-то очень важное, теряю, быть может, безвозвратно. Граф Калиостро, которого язык не поворачивался назвать злым гением, все еще был у меня перед глазами. Мне никак не удавалось понять, что в действительности представляет собой этот человек. Я был благодарен ему и за себя, и за Баренса и потому не мог держать на него зла, но в то же время чувствовал, да нет, знал, что их отношения с Бетси Чедлэй окутывает жуткая тайна, что он имеет какую то странную, загадочную власть над ней и в той игре, которую ведет великий магистр, жизнь девушки, да и любая другая жизнь, значит что-то лишь в том случае, если может быть использована для достижения ему одному ведомых целей. Я не сомневался, что Бетси Чедлэй не та, за кого себя выдает, я не сомневался, что стараниями графа она и сама не в силах вспомнить, кем была на самом деле. Я был уверен, что вся эта комбинация с ее омоложением и дальнейшим прибытием в Россию была только ходом для того, чтобы поближе подобраться к Екатерине. Псевдо-Фике, обнаруженная мной во флигеле Калиостро, не оставляла сомнений в том, какая участь ожидала государыню, доверься она россказням о возврате юности и подпусти к себе хитроумного итальянца на расстояние прямой слышимости. Но что нужно было этому человеку? Власть над Россией? Богатство? Вряд ли. Ведь не стала же девушка, занявшая место герцогини Кингстон, холодной и расчетливой авантюристкой, какой мне описывал ее лорд Баренс. Смогла бы бедная горничная из Митавы убедительно подменить государыню? Ни за что бы не смогла. Значит, конечная цель была где-то глубже. Но где? Власть как таковая не слишком интересовала непоседливого маэстро тайных знаний, она была очень обременительна для него. Деньги? Тоже не похоже. После ряда удачных авантюр он ничуть не нуждался в средствах, к тому же авторитет, которым пользовался Калиостро в масонских кругах, предоставлял ему практически неограниченный кредит. Тогда что же? Ответа не было. Пыль уже улеглась, а я все смотрел на дорогу в ожидании чуда.

– Ваша милость, вы уже на ногах? – Редферн, чисто выбритый, как подобает образцовому слуге, стоял возле меня в ожидании распоряжений. Увлеченный своими мыслями, я не заметил, как он подошел. – Прикажете нести умывание? – спросил он. – Вода уже нагрета.

– Да, – вздохнул я. – Гусары поднялись?

– Поднялись, ваша милость. Через час можем выступать. – Он чуть помедлил, собираясь возвращаться на постоялый двор. – Их светлость уехали?

Я молча кивнул.

– Больше не серчают?

Я невольно усмехнулся. Если бы все было так просто!

– Ну, вот и славно, – улыбнулся в ответ Редферн. – Знать, Лада все сладила.

– Пошли в дом, Питер. – Я похлопал по плечу верного камердинера. – Действительно, пора умываться, завтракать и отправляться в путь. Он у нас еще ой какой неблизкий.

Когда мы выехали с постоялого двора, солнце еще едва виднелось над верхушками деревьев. Голубое, без единого облачка небо обещало жаркий полдень, и нам следовало поспешить, чтобы пройти побольше до наступления полуденного зноя. Тем более что расстояния, казавшиеся вполне заурядными для коренного жителя Российской империи, мне, выросшему в стране, которую за неделю можно проехать из конца в конец, казались настолько нереально огромными, что невольно думалось о нескончаемости нашей экспедиции, о долгих месяцах, которые придется провести в дороге. Мы шли короткой рысью, чтобы не утомлять коней понапрасну, и я, отключившись от меланхоличного созерцания окрестных пейзажей, вновь и вновь возвращался к событиям последних дней, стараясь найти их внутреннюю логику.

– Вальдар, – произнес скакавший рядом штаб-ротмистр Ислентьев.

Я очнулся от своих мыслей и обернулся к нему:

– Да, слушаю тебя.

– Все не решаюсь у тебя попросить. – Никита замялся.

– О чем же?

– Ну, понимаешь, мы довольно долго будем в пути. – Он запнулся, явно все еще не решаясь изложить свою просьбу, и потому начиная издалека. – На привалах все равно нечего делать, мы бы могли… Если тебе, конечно, не трудно…

– Никита, да о чем ты, в самом деле?

– Я хотел бы брать у тебя уроки фехтования, – собравшись с духом, выдохнул Ислентьев.

– Хорошо, – пожал плечами я. – И это все?

– Да, – обрадованно кивнул мой приятель. – Ты не представляешь, как меня обяжешь. Сам ведь наверняка знаешь, у полковых наставников многому не научишься, а там, куда мы едем, без этих умений можно сразу в гроб ложиться.

Я не стал расстраивать своего соратника известием о том, что там, куда мы едем, укладывают в гроб и с этим умением, тем более работа учителя фехтования была мне куда ближе, чем та роль, которую теперь приходилось исполнять. Да и форму надо поддерживать, и на привалах действительно чем-то заниматься – в общем, со всех сторон удачное предложение. Я повернулся к Ислентьеву:

– По рукам. Но у меня к тебе встречная просьба. Я тебе фехтование, а ты мне русский язык.

– По рукам, – улыбнулся тот.

– Кстати, – оглянулся я, уже окончательно выведенный из своих раздумий. – А куда подевался наш бравый поручик?

– Ржевский, что ли? Да вон он, сзади у повозки рассказывает жене твоего камердинера, как вместе с Румянцевым гнал турок аж до самого Константинополя.

Я недовольно поморщился. Черт возьми, гусарские заезды в сторону «наследницы престола» никак не входили в мои планы. Некухарское происхождение мадам Орловой было настолько явственно, что ставило под угрозу всю операцию по ликвидации последствий моей собственной благородной глупости.

– Тебе что-нибудь известно об этом поручике?

– О да! В легкой кавалерии его знает каждый. Смельчак, рубака, за Кагул был награжден, да креста не получил: дуэлировал с румянцевским адъютантом. Вместе с Суворовым ходил на Туртукай и опять наградой обойден, но тут уже из-за какой-то амурной истории.

– Понятно, – вздохнул я. Плакала моя легенда, рыдала Ниагарским водопадом. – Зови-ка сюда этого храбреца, нечего ему честной женщине кружить голову.

Ислентьев подал знак поручику приблизиться, и тот, явно извинившись, дал шпоры коню. Я тяжело вздохнул – это был недобрый знак. Даже если сам Ржевский еще не понял, что его собеседница не та, за кого себя выдает, в душе он уже сознает ее ровней себе.

– Господа, не правда ли, чудная погода! – Поручик явно был в отменном настроении, отчего, казалось, усы у него топорщились с особым шиком и султан на кивере торчал навстречу небесам незыблемым символом мужественности. – Я вот помню, стояли мы в Бессарабии в одном селении, там у местного помещика была дочь… Точнее, у него было две дочери, но за второй волочился мой друг корнет Азаров.

– Поручик, я хочу поговорить с вами.

– Слушаю вас, господин премьер-майор.

– Вам не следует вести беседы с этой женщиной.

– Но дама скучает! – моментально понимая, о ком идет речь, возразил начальник конвоя. – Я всего лишь развеял ее скуку парой светских анекдотов. Вот, кстати, один препикантный…

– Ничего, даме полезно поскучать, – прервал я его.

Поручик поглядел на меня подозрительно:

– Надеюсь, она не ваша аманта?

– Нет, – покачал я головой. – Она жена моего камердинера, и я желаю, чтобы она таковой оставалась и впредь.

– Ну конечно, – радостно согласился офицер. – Я вовсе не собираюсь на ней жениться. Хотя хороша, видит бог, как хороша! Я так понял, она недавно замужем за вашим камердинером?

– Поручик, какое, собственно говоря, вам до этого дело?

– Да нет никакого. Так, знаете ли. Задумался о превратностях жизни. Тот, кому достаются в жены такие красавицы, должен иметь крепкие клыки, если не хочет иметь крепкие рога. – Он захохотал, радуясь своей шутке. – А ваш Питер уже не молод…

Я нахмурился. Похоже, мысли моего собеседника уже приобрели четкую направленность, и это была направленность в койку на ближайшем постоялом дворе.

– И все же, поручик, повторяю вам еще раз, я не желаю вас видеть рядом с этой женщиной. Я не желаю, чтобы вы разговаривали с ней, и уж тем более не желаю, чтобы вы пытались совратить ее. Можете воспринимать это как приказ. Если же вас что-то не удовлетворяет, я готов дать вам сатисфакцию в первый же день после выполнения данного мне поручения.

Признаться, я не надеялся, что поручик тут же примется неукоснительно выполнять приказ, как и не надеялся запугать его возможной дуэлью. Передо мной был человек явно не той породы, которую вообще можно было чем-то запугать, но что еще я мог сделать?

Оставив Ржевского под наблюдением толмача, я пересел из седла в походный возок, в котором ехала Елизавета Кирилловна.

– Сударыня, насколько я понимаю, вы собираетесь погубить и меня, и себя. Зачем вы флиртуете с поручиком? Вы хотите, чтобы он понял, что вы такая же кухарка, как я министр финансов? Не забывайте о своем положении.

– Вы странный человек, господин премьер-майор. Сначала я сочла вас своим другом, коль скоро вы помогли мне освободиться из рук палачей узурпаторши, но вышло иначе. Вы сами взяли меня в плен и теперь содержите как пленницу. Вы говорите, что мой супруг бежал, и тут же обещаете доставить меня к нему. Почему я должна вам верить? Быть может, это какая-то дьявольская уловка Екатерины? Она мастерица на всякие коварства. А вы, насколько я успела понять, ее величества флигель-адъютант, – произнесла она тоном, которым в лондонских кабаках окликают гулящих женщин. – Быть может, вам поручено было изобразить похищение, чтобы не дать истинным друзьям помочь мне.

– Каким еще друзьям? – досадливо бросил я.

– Неужели вы думаете, что у родной внучки императора Петра в этой стране не найдется верных людей, готовых рисковать своей жизнью ради ее свободы?

Я пожал плечами:

– Пока что всем этим рискую я.

– Я вам не верю, – надменно произнесла «пленница». – И потому оставляю за собой право выбирать себе друзей.

– О Господи! – вздохнул я. – Вот уж воистину, ни одно благодеяние не остается безнаказанным. Сударыня, что бы я ни сказал, вы все равно не желаете меня слушать. Если вы не верите, что я вам не враг, – воля ваша. Доказывать что-либо я не намерен. Скажу вам лишь одно: если замечу, что вы пытаетесь обольстить поручика или еще кого-нибудь из конвойной команды, – в ближайшем городе сменю весь конвой, и впредь буду делать то же самое в каждом гарнизоне, пока мы не доберемся до места. – Я собирался еще что-то сказать, но в этот момент включилась связь.

– Молчи, дурак! – послышался обиженный окрик Екатерины. Это был окрик возмущенной женщины и уж никак не великой государыни. Да и кому приятно сознавать, что одногодка твоя выглядит юной девушкой, когда ты уже не в силах прятать морщины у глаз и отвисающие щеки.

На канале воцарилась гробовая тишина.

– Ну, что молчишь? Язык проглотил? – возмущенно прикрикнула императрица.

– Говорят люди, – с неохотой произнес Безбородко, – да мало ли, что говорят.

Безбородко шумно вздохнул.

– Измену еще более тяжкой изменой прикрывают, канальи! Изловить и казнить изменников! – Она мрачно замолчала, и могущественный кабинет-секретарь боялся проронить слово, страшась нарушить это молчание. – А что, Камдил уже выехал? – спросила она резко, безо всякого перехода.

Связь прервалась, видимо, кто-то посторонний был пропущен за «кавалергарды», лишая возможности Василия Колонтарева далее транслировать утреннюю сводку новостей.

Я удивленно посмотрел на свою спутницу. Глаза на ее тонком лице были какого-то нереально фиолетового цвета, но в остальном с ней все было нормально, и никаких ищеек тайной канцелярии поблизости не наблюдалось, не считая, конечно, Ислентьева. Но его заподозрить было не в чем.

Дальше мы ехали молча, духота в возке становилась все более нестерпимой, и я уже начал клевать носом, убаюканный мерным покачиванием, когда в окошке появилась довольная улыбающаяся физиономия Ржевского. Поручик появился со стороны Лизаветы Кирилловны, и, видимо, потому брови на его лице тут же начали вытанцовывать канкан, и усы вытянулись, словно стрелка компаса. Мадам Орлова по достоинству оценила этот жест, одаривая поручика обворожительной улыбкой.

– Сударыня, а что, господин премьер-майор спит?

– Господин премьер-майор не спит, – внятно произнес я. – Если вы хотите ко мне обратиться, будьте любезны подъехать с другой стороны.

– Вот же змеюка английская, – продолжая улыбаться, произнес Ржевский на «непонятном» мне русском языке. – Зарядить бы тебе в ухо, чтоб не пыжился. – Он тронул поводья, чуть придерживая коня, и через мгновение оказался у моего окошка.

– О чем вы только что говорили? – осведомился я по-французски.

– Я только хотел сообщить вам, что солнце в зените и пора бы уже делать привал.

– Хорошо, – кивнул я и добавил по-английски: – А желание заехать мне в ухо я тебе, кобелю, припомню при первой возможности.

– Простите, ваше высокоблагородие, не понял?

– Я говорю, что нам необходимо беречь солдат и коней и незачем тащиться по жаре.

– Так точно, господин премьер-майор! – выпалил поручик, глядя на меня с подозрением, и, дав шпоры коню, скомандовал привал.

Пережидая полуденный зной, мы расположились в лесной тени на небольшой поляне. Ислентьев, пользуясь моментом, притащил пару рапир, загодя прихваченных из Петербурга, и мы зазвенели клинками. Действительно, штаб-ротмистру было чему учиться. Он был горяч, суетлив и оттого, к немалому своему огорчению, то и дело ловился на вполне простые приемы.

– Движения короче, – командовал я, – не размахивай руками, как ветряная мельница! Береги силы. – Ислентьев отступал, стараясь пунктуально выполнять мои указания, но через минуту вновь начинал отмахиваться оружием от мух, теряя логическую нить поединка. – Не так, Никита, опять не так! Прочувствуй, проживи каждое движение – оно не должно быть случайным. Фехтование подобно поэтической беседе, говорят, подобные были весьма популярны во времена Франсуа Вийона. Первый, кто не находит достойную рифму к последней строке строфы своего противника, кто не может продолжить состязание своей строфой, проигрывает. Ты снова горячишься! Подумай, что следовало сделать при такой атаке?

– Взять парад квартой? – виновато вздохнул Ислентьев.

– Можно и квартой, – согласился я. – Но лучше соединить кварту с обратным батманом. И вот когда твой клинок скользит по клинку противника, начинай поднимать кисть вооруженной руки вверх по дуге. – Мы проделали все сказанное. – Вот видишь, куда направлен мой клинок?

– В горло, – негромко произнес штаб-ротмистр, казалось, завороженный видимой простотой движения.

– Теперь тебе остается только дослать руку вперед. – Я коснулся острием клинка шеи ученика. – Понятно? Давай попробуй сам. Только, ради бога, не горячись. – Я взял клинок и согнул, проверяя его гибкость. – Вот послушай, что говорил великий испанский учитель дон Хайме д’Астарлоа: «Фехтование – это искусство, а не ссора между простолюдинами. Если настоящий джентльмен вынужден убить, то сделает это самым безупречным образом в защиту своей чести и достоинства». – Я чуть усмехнулся, вспоминая, что знаменитый учитель еще не появился на свет и даже дедушка его, которому суждено будет погибнуть в боях против Наполеона, еще вряд ли получил звание мальтийского рыцаря. – Все понятно? Начали!

В эту секунду прорезалась связь. От неожиданности я отпрянул, заставляя противника на выпаде тянуться за мной, и резким ударом по сильной части клинка от гарды вниз вышиб его из рук Ислентьева. Честно говоря, демонстрировать свое превосходство над учеником в такой манере было признаком дурного тона. Но, черт возьми, кто знал, что Лису придет в голову возникнуть на канале связи именно в этот миг. Нехорошо, конечно, но никак не могу привыкнуть к подобным внезапным вторжениям в мое сознание.

– Опаньки! Это шо, на вас уже напали или ты все еще дуэлируешь? – с места в карьер начал мой напарник.

– Ни то ни другое, – недовольно отозвался я. – Обычный урок фехтования.

– Нет, – вздохнул я. – Но, похоже, к тому идет.

На том конце канала воцарилась гробовая тишина. За время паузы вполне мог родиться целый выводок дураков.

– Не, капитан, шо, правда? Без балды?! – наконец прервал молчание Лис.

– Без чего? – переспросил я.

– Живой поручик Ржевский? – не отвечая на вопрос, продолжил напарник.

– Да в чем дело-то? – недоуменно спросил я.

Подобная постановка вопроса меня несколько обескуражила. То есть ходить под знаменами Пугачева за пару веков до собственного рождения – это нормально, а вот с каким-то безвестным поручиком водки выпить – предел мечтаний. Воистину, загадочна русская душа. Особенно когда она украинская.

– Послушай, но, может, это не тот Ржевский, может, какой другой? Мало ли отпрысков данного рода служат Отечеству в рядах вооруженных сил, и практически все они прошли через младшие обер-офицерские звания.

Связь исчезла, и, освободив мозг от посторонних шумов, я задумчиво уставился на Ислентьева, уже вновь стоявшего с рапирой в руке, удивленно взирая на меня.

– Все нормально?

– Да-да, – кивнул я, окончательно приходя в себя, – можем продолжать. Ангард!

Солнце уже начинало скатываться на запад, прокладывая себе путь сквозь невесть откуда взявшиеся перины облаков, и, конечно же, как все, кто прокладывает себе путь сквозь перины, оно оставляло в них изрядную долю своего жара, давая нам возможность нормально дышать. Я ехал в возке рядом с гордо молчавшей претенденткой на престол и каждый раз гневно хмурился, когда герой здешнего эпоса вновь появлялся за окошком госпожи Орловой, желая то осведомиться, не будет ли каких приказаний, то сообщить, что до постоялого двора осталось еще десять верст. Мне оставалось лишь мрачно зыркать на него, глубоко сожалея, что лисовская просьба лишает меня возможности претворить в жизнь данное Лизавете Кирилловне обещание оставить ее фатоватого ухажера в ближайшем гарнизоне. Еще я благодарил небеса за то, что обед у гусар состоял из куска хлеба и ломтя мяса, прихваченных на ночной стоянке, иначе бы пришлось приставлять к кухарскому делу нашу синеокую красавицу.

Голос Екатерины вывел меня из задумчивости, и я вновь уставился на петровскую внучку, стараясь предугадать, что собирается поведать государыне глава тайной канцелярии.

– Верно, государыня. – Из кабинета Екатерины донесся печальный вздох.

– Мудро говоришь, Александр Иванович, да только я Гришку с Алеханом знаю, не таковы они, не по их уму. Цепляйся за хвост да держи покрепче, так всю лису из норы и вытянешь. Ищи, кто слухи распускал, они наверняка знают, куда и как Орловы подались. – Она ненадолго задумалась. – А жену Алехана ты вот что, в каземат не сажай, пусть в Петропавловке живет, но с уважением. О том же, что она умом повредилась, – никому ни слова. При случае будет чем с Алексеем Григорьевичем поторговаться.

На канале связи послышался встревоженный голос Колонтарева:

– Вальдар, что такое? Ты что, оставил свою боевую подругу в Питере?

– Да нет, – я включил картинку, – вот она сидит. Интригует против меня, в общем, занята своим обычным делом.