Под вечер вновь прилетели эти проклятые призрачные птицы. Он спрятался в выемке под скалой, как делал это уже не раз, хотя прятаться было вовсе не обязательно, и, вжавшись спиной в холодную каменную толщу, приказал себе отбросить все мысли и перевоплотиться в обыкновенный камень, угловатый обломок без всяких помыслов, желаний и переживаний. У этих диковинных созданий, подобных сгусткам полупрозрачных теней, не было глаз, однако они каким-то образом чувствовали его.

Тогда, в первый раз, они настигли его на пути из колонии серых прыгунцов, посреди черной стекловидной равнины, усеянной извилистыми рядами вертикально стоящих каменных плит, похожих на старинные надгробия. Он не знал, чего можно ожидать от этих почти бестелесных летающих существ, но на всякий случай остановился и присел у одной из плит, упираясь коленом в твердую стекловидную поверхность. Бледное небо было заляпано клочьями черных туч — и на фоне этих туч он и смог разглядеть удлиненные силуэты с широкими, лениво шевелящимися крыльями и маленькими приплюснутыми головами на длинных змеиных шеях. Стая пролетела мимо и он уже поднялся, собираясь продолжить свой путь, когда несколько птиц, летящих последними, взмыли высоко вверх и, сделав вираж и на некоторое время пропав из виду, вдруг оказались совсем близко. Зависнув в воздухе над его головой, они начали издавать какие-то шипящие звуки, перемежаемые треском, медленно поводя из стороны в сторону узкими головами. Он замахал руками, надеясь, что это испугает их, но птицы — их было пять, — образовав круг, начали осторожно снижаться, вытягивая в его сторону длинные шеи. Вот тогда-то он и рассмотрел, что у них нет глаз, а есть только конусообразные толстые клювы. Ему подумалось, что такими клювами можно без труда пробить голову, даже если закрывать ее обеими руками.

Защищаться ему было нечем: свою палку — единственное, не ахти какое грозное оружие — он потерял при переправе через бурный поток, когда сгнившее бревно под ногой внезапно провалилось и он полетел в ледяную воду, стремительно потащившую его по скользким камням. Справиться с неумолимым напором струй он не мог, тело почти мгновенно онемело, и он наверняка не выбрался бы оттуда живым, но поток, с грохотом врываясь в каменный коридор, делал резкий поворот — и его просто выбросило на берег. На покатую черную стекловидную поверхность, смыкающуюся вдали со светло-оранжевым небом, в котором не было солнца.

Пока он лежал, приходя в себя и медленно обсыхая на легком ветру, набегавшем размеренными теплыми порывами, небо побледнело и на нем проступили лохмотья черных туч — именно проступили, словно свалившись откуда-то сверху, а не приплыв из-за горизонта. В лесу по ту сторону потока раздался противный пронзительный вой, повторился, приближяясь; оттуда слышался треск ветвей и еще какие-то громкие неприятные звуки, похожие на быстрое чавканье (так, наверное, мог бы чавкать изголодавшийся великан), — и он счел за благо уйти подальше от потока, в глубь черной равнины. Оглянувшись, он убедился, что и лес, и поток исчезли, и сзади простирается такая же плоская черная поверхность. Оставалось надеяться, что впереди его не ждет ничего подобного тем уродам, которые чуть не оторвали ему руки на краю невыносимо смердящего болота. Он и рад был бы обойти то место стороной — но другого пути не было: сзади оставались трясущиеся скалы — гнуснейшее место! — а почти впритык к болоту, оставляя свободной только узкую полоску более-менее твердой земли, шла совершенно гладкая и высокая белая стена, и свисало с этой стены что-то, очень похожее на пряди волос.

Да, в глубине черной равнины пока не видно было тех уродов, но зато появились призрачные птицы. И как знать — не хуже ли они тех уродов?..

Птицы продолжали снижаться, угрожающе разевая клювы, и он перестал махать руками. Отбиваться было нечем, и негде было спрятаться на этой равнине, уставленной кладбищенскими плитами. Он подумал, что, изловчившись, можно, наверное, свернуть шеи этим тварям… но прекрасно знал, что не стоит тешить себя беспочвенной надеждой: пока он вцепится в одну, остальные четыре проломят ему череп и разорвут на куски его тело.

Он стоял, упираясь рукой в шероховатую плиту, все мускулы его были напряжены, но он знал, что это бесполезно. Никуда ему не деться от клювастых зловещих призраков.

«Хорошо бы превратиться в эту плиту, — с тоской подумал он, лихорадочно обводя глазами нависших над самой головой неведомых существ. — В застывшую, холодную, твердую, абсолютно несъедобную каменную плиту…»

Он отчетливо представил себе, как быть этой плитой — он сам стал такой же плитой, вогнанной в черную стекловидную массу ударами гигантского молотка; верхний край плиты не могло согреть даже самое жаркое солнце, а под нижним краем, в глубине, были замурованы чьи-то тоже абсолютно несъедобные кости… Он-плита стоял здесь с первых дней творения, и время не только не разрушало его, а, наоборот, спрессовывало все больше и больше, так что даже самые крепкие клювы не смогли бы отколоть от него хотя бы один кусочек. И погребенные под ним кости давным-давно окаменели и не поддавались уже никакому воздействию…

Птицы застыли в воздухе над его головой и вдруг взвились в небо и стремительно понеслись прочь, словно обрывки тумана, подхваченные ураганным ветром. Он привалился спиной к жесткой поверхности плиты, медленно сполз вниз и долго сидел, стараясь глубокими вдохами утихомирить бешено стучащее сердце.

Потом птицы-призраки попадались ему еще не раз, и он вполне научился обманывать их, притворяясь то лужей с затхлой зеленой водой, то извилистым оврагом с пыльной сухой травой, то обгоревшим бесплодным деревом, то гниющей падалью, источающей нестерпимую трупную вонь…

Вот и сейчас птицы, покружив, улетели прочь, на закат, растворившись в огромном лиловом диске тяжело нависшего над горизонтом угрюмого светила, и он выбрался из-под скалы, машинально отряхивая рубашку. И замер, вглядываясь в неприветливые сумерки. Вниз по склонам холмов стекала, переливаясь неяркой синевой, какая-то тягучая масса. Чудилось в ней что-то липкое, киселеобразное, что-то угрожающее. Она выбралась на равнину, ускорила ход, с верхушками поглощая немногочисленные засохшие деревья с тонкими ветвями, увитыми серым смердящим пухом, перетекла через русло появившейся вчера и тут же высохшей реки и устремилась к скале, возле которой он стоял, бессильно опустив руки. Через несколько мгновений синий кисель заполнил то заветное место у кустов, где наконец-то возник контакт, и продолжал приближаться.

Он обернулся. За скалой вправо и влево, насколько могли видеть глаза, тянулась широкая трещина, далекое дно которой весь день скрывал желтый туман; она возникла сегодня ночью или рано утром на месте каменистой равнины. Оставался только один выход — если это был выход — лезть на скалу.

«В Биерре все более-менее устойчиво, иди туда,» — говорило ему вчера паукообразное существо, часто-часто закрывая и открывая два десятка своих выпуклых красноватых кротких глаз. Вот тебе и устойчивость…

«Спокойно, Лео, — сказал он себе, осматривая скалу и прикидывая, в каком месте удобнее будет взбираться к вершине. — Кому суждено быть повешенным…»

Синий кисель девятым валом надвигался на него, и он, больше уже не раздумывая, начал карабкаться по чуть покатому боку скалы, нашаривая руками выемки и трещины. Он поднимался все выше и думал о том, что Голос обещал перебросить Стана, и что Стан должен добраться сюда, и что синий кисель может исчезнуть — нужно только подольше не оглядываться и лезть себе к вершине совсем недавно появившейся скалы и не портить нервы волнением и тревогой. Он уже довольно долго был здесь, в этом странном мире, и пока оставался живым… Несмотря ни на что оставался живым, хотя и не достиг пока своей главной цели.

У самой вершины, метрах в тридцати над землей, нога его сорвалась с опоры и он повис на руках, закусив губу и намертво вцепившись пальцами в скальный выступ, удерживая на весу вдруг оказавшееся очень тяжелым собственное тело. Прошло несколько томительных мгновений, прежде чем ему удалось вновь нашарить ногой спасительную трещину. Обливаясь потом и жадно хватая ртом воздух, он преодолел последние метры и выполз на самый верх.

Вершина скалы представляла из себя наклонную, довольно ровную площадку, словно срезанную огромным ножом. Он перевернулся на спину и некоторое время смотрел на странное небо, испещренное то вспыхивающими, то медленно угасающими зелеными пятнами; таким оно было впервые за все время его пребывания в этом мире. Потом он сел, обхватив руками колени, и перевел взгляд вниз. Синий кисель бесшумно обтекал скалу и сползал в широкую трещину, расколовшую поверхность от горизонта до горизонта; в глубине его дергалось и извивалось что-то темное, непрерывно меняющее форму. Бесшумный колышущийся поток наконец полностью исчез в трещине, оставив за собой взрыхленную почву и измочаленные тела деревьев. По-прежнему было тихо, но не так, как в спящем лесу или в пустой квартире; тишина казалась не простой тишиной, а непримиримой противоположностью, полным отрицанием звука. От такой тишины хотелось выть. Лиловое светило, испустив напоследок ослепительный сноп лучей, провалилось за горизонт, словно сдернутое с небес чьей-то исполинской рукой, но темнее от этого не стало. Зеленые пятна продолжали попеременно вспыхивать и угасать в вышине, и все пространство вокруг скалы приобрело какой-то тревожный оттенок.

Спускаться на землю он пока не решался, потому что спуск был бы гораздо сложнее подъема да и наступавшая ночь могла принести очередные неприятные чудеса. Он решил дожидаться рассвета на вершине скалы и, уткнувшись лицом в поднятые колени, устало закрыл глаза. Это была не физическая, а душевная усталость — пребывание в этом покривившемся на все бока мире изматывало до предела, потому что приходилось постоянно быть начеку, в каждый момент ожидая очередную гадость — а гадости здесь появлялись в достаточном количестве, не давая забывать о себе. Взять хотя бы этих птиц. Или бродячие кусты с острыми извивающимися лезвиями, выскакивающими из гущи листьев; ему еле удалось ускользнуть от этих кустов, призвав на помощь всю свою ловкость. А покрытые бурой бородавчатой коркой одноглазые мохнатые создания, прыгающие наподобие земных кенгуру… Лишь только когда он буквально сломал пополам трех нападавших — с каким противным хрустом лопалась их скользкая корка! — остальные убрались восвояси, в темные норы, усеявшие обрывистый берег широкой реки с водой цвета засохшей крови. А колючие зубастые гусеницы размером с маршрутник, которые преградили ему путь на горном перевале… Много всякого было; казалось, этот мир задался целью доконать незваного пришельца.

К счастью, были и другие встречи. Человек-ящик на склоне холма (так мысленно он окрестил это неподвижное существо) подсказал ему направление. Это просто-таки окрылило его — оказывается, в инореальности все же возможно общение! Серые прыгунцы хоть и не имели голов и не могли разговаривать, но тем не менее начертили ему примерный маршрут; кто мог знать, что маршрут этот будет постоянно меняться? Инореальность вносила свои коррективы. Красноглазое подобие паука сообщило о Биерре…

Да, перемены продолжались, но инореальность все-таки стала более устойчивой, действительно превратившись в реальность, перестав быть скопищем почти непрерывно изменяющихся, утекающих, рассыпающихся под пальцами, проваливающихся под ногами, выворачивающихся наизнанку иллюзорных подобий знакомых и совершенно незнакомых предметов. Он все никак не мог решить для себя один вопрос: направляются ли все происходящие здесь процессы чьей-либо волей или все происходит в соответствии с какими-то закономерностями этого мира. И еще: что значат эти нападения? Всегда ли агрессивны обитатели инореальности по отношению друг к другу или такая агрессивность связана только с ним, чужаком, проникшим в их владения?

Голос спас его. Вновь, как и в первый раз, спас его. Голос предупредил его об опасностях и кое-что подсказал. При всех нестыковках, недомолвках и недопонимании, мешавших их разговору, Леонардо Грег был почти уверен в том, что Голос вполне целенаправленно помогает ему. Хотя, возможно, он просто судил со своей, человеческой, точки зрения, стараясь совместить необъяснимое или не так понятое со своими представлениями. Их общение было недолгим, и неведомая сущность упорно игнорировала все вопросы о Славии, но все-таки дала понять: поиски могут оказаться не напрасными.

Если бы только не эти преграды и перемены! Если бы только обитатели Преддверия были менее агрессивными и более разговорчивыми… Правда, ему все-таки удалось выжать из них туманные намеки насчет Славии, но слишком медленно он продвигался в этом мире; путь его не был прямым, изобиловал неожиданными поворотами, возвращениями и рысканием по сторонам, а время уходило. Его не переставал преследовать образ, внушенный, вероятно, тем странным растением в овраге — бородатой, почти человеческой головой на толстом зеленом стебле с лакированными блюдцами листьев: огромная черная воронка или застывший водоворот с узким провалом в основании; по стенке воронки медленно двигалась лежащая навзничь Славия — и каждый виток совершался ниже предыдущего, и Славия, которая то ли спала, то ли была без сознания, неуклонно приближалась к узкому провалу. Он знал, что из этого зловещего провала нет и не может быть обратного пути…

Господи, сколько всякого уже произошло и кто знает — что еще произойдет? Он все-таки добрался до Биерры и отыскал то место у кустов — неправильной формы пятно твердой ссохшейся земли, над которым дрожал жаркий воздух. Об этом пятне долго и путано говорил ему кто-то невидимый в темноте ночного леса. Он чувствовал присутствие этого невидимого совсем рядом, но, шаря руками вокруг себя, не натыкался ни на что осязаемое, кроме странно уплотнившегося мрака; казалось, что руки его совершают движения глубоко под водой. Из обрывков фраз, из круговерти громоздящихся друг на друга почти ничего не значащих слов, из совершенно нелепых, с его точки зрения, рассуждений и повествования о неизвестных ему явлениях, он все-таки сумел выудить главное, вернее, то, что казалось ему главным: информацию об этом пятне в Биерре.

Он стоял возле клочка засохшей бесплодной земли и чувствовал, что его подталкивают в спину, заставляя сделать шаг вперед и ступить в это пятно. И он сделал шаг, окунувшись в нагретую струю воздуха, устремляющуюся вверх, к безразличному небу.

Он знал, чего хочет, словно кто-то, стоящий рядом, беззвучно руководил им, давая советы. Сосредоточившись, он мысленно позвал Стана. Потом еще и еще раз. Ему было жарко, пот стекал по лицу, и он то и дело облизывал соленые губы; рубашка прилипла к спине, струйки пота щекотали поясницу. Он звал и звал, он чувствовал, что Стан совсем близко, их сознания почти соприкасались — но не было контакта, не было того пробоя, что вспыхивает ветвистой ослепительной молнией и порождает в поднебесье раскатистый оглушительный грохот грома.

Когда стало совсем невмоготу, он вывалился из горячего воздушного столба и обессиленно опустился на редкую траву цвета лазури. Но от пятна не ушел. Он боялся, что поток изменений поглотит это пятно, превратит во что-то совсем другое и тогда дозваться Стана будет уже невозможно.

Он лежал рядом с пятном, положив руку на ссохшуюся землю, надеясь, что это его постоянное прикосновение не позволит ей раствориться, погрузившись в круговорот метаморфоз. Потом, собравшись с духом, встал и вновь шагнул в горячий воздушный гейзер.

«Стан… Стан… Стан… — упорно твердил он про себя, зажмурившись, стиснув зубы и сжав кулаки. — Стан… Стан… Отзовись… Отзовись… Отзовись…»

Контакта не было.

Он попробовал позвать Голос, но тщетно…

Потом он уже перестал считать, сколько раз покидал пятно и снова погружался в удушливо-жаркую струю. Небо то светлело, то темнело, что-то время от времени менялось кругом, а он все продолжал свои настойчивые попытки.

«Стан… Стан… Отзовись… Отзовись… Ты слышишь меня, Стан? Отзовись!»

И наконец-то сверкнула молния, яркой вспышкой взорвавшись в его голове! И он действительно услышал раскатистый грохот, и от этого грохота мир вокруг раскололся на мелкие куски, тут же подхваченные и унесенные налетевшим вихрем. Окружающее исчезло — и он, наконец, увидел Стана.

Контакт состоялся.

И тогда он похвалил себя за то, что, зная о сложности поисков, в разговоре с Голосом спросил, возможна ли помощь извне, имея в виду Стана. Голос ответил как-то уклончиво, но сквозь расплывчатость туманных формулировок Грег уловил главное: Голос поможет Стану попасть в Преддверие, как уже помог ему, Грегу. «Дпя этого нужно поступить так, как я? — спросил он у Голоса. — Броситься вниз с обрыва или откуда-нибудь еще?» Голос вновь ограничился намеками, но Грегу стало ясно: условием перехода в Преддверие является неотвратимость смерти.

«Кажущаяся неотвратимость смерти», — мысленно уточнил он. А потом, уже гораздо позднее, ему пришло в голову одно не очень веселое соображение: его физическое тело могло действительно разбиться о камни под обрывом, на Альбатросе, и в Преддверии пребывала иная часть его существа — ведь искалеченное тело Славии тоже покоилось в могиле на Журавлиной Стае. А значит, такая же судьба ждет и тело Станислава Лешко…

«Но я же вернулся — в собственном теле», — возражал он себе, но сомнения оставались. В конце концов он решил, что если им суждено выйти отсюда — они выйдут; даже если его тело похоронено на Альбатросе, оно восстанет из могилы, когда иная часть личности Леонардо Грега вернется из Преддверия. Если вернется…

Он твердил себе, что у него только одна цель: найти Славию и вытащить ее из Преддверия, вырвать из черной воронки, на дне которой был вход в те края, откуда уже никогда не возвращаются, но отлично знал, что думает и о другом. Это было и жутко, и заманчиво: увидеть Врага, оценить его силы и с помощью Голоса попытаться расправиться с ним. Он понимал, что вряд ли стоит рассчитывать на победу, но жаждал этой встречи, хотя и страшился ее…

Издалека донеслись протяжные ноющие звуки, словно кто-то тянул и тянул на одной ноте унылую песню-плач о потерянной жизни, Грег оторвал голову от коленей и осмотрелся. Небо было холодным и светлым, оно превратилось в огромнейшее вогнутое зеркало от горизонта до горизонта, и в нем искаженно отражалась поверхность земли с лесами, реками, оврагами и холмами. В той стороне, откуда пришел в Биерру Грег, плясали в воздухе над черной кромкой леса розоватые сполохи. Поглотившая синий кисель трещина была на месте, только, кажется, чуть распрямилась и сузилась; кое-где поднимался над ней легкий сизоватый то ли пар, то ли туман. Почва вокруг скалы по-прежнему казалась вспаханной, а измочаленные совсем недавно деревья уже распрямились и стояли, как ни в чем не бывало, едва заметно подрагивая ветвями. Он попытался отыскать в небесном зеркале свою скалу и понял, что в небе отражаются какие-то иные места. Может быть именно где-то там и находилась Славия…

Он лег на спину, раскинул руки и вновь закрыл глаза. Он чувствовал размеренное биение своего сердца, грудь его слегка вздымалась и опадала от вдохов и выдохов, он ощущал собственное сильное и ловкое тренированное тело — и все-таки сомневался. Он не вел отсчет времени — одни ночи и дни были длиннее, другие короче, светило могло возникнуть прямо в зените или погаснуть, не дотянув до горизонта, — он не считал часы, но знал, что находится в Преддверии уже довольно давно. Тем не менее, он до сих пор ни разу не испытывал чувства голода, а кожа на щеках и подбородке оставалась гладкой, без малейших признаков небритости, хотя, по его прикидкам, там уже должна была вырасти небольшая борода. То ли здесь, в Преддверии, время текло как-то по-другому, ухитряясь оставаться на месте, то ли все-таки в инореальности находилась иная составляющая его личности.

Лежать на камнях было жестковато. Он пошевелился, собираясь переменить позу, — и в тот же миг почувствовал, что твердая поверхность под его спиной внезапно размягчилась и прогнулась, превратившись в подобие болотной трясины. Он не успел ничего предпринять и полетел вниз, в черную глубину, не зная еще, чего ожидать от очередной метаморфозы, но уже заранее настраиваясь на какую-нибудь новую гадость…

Все-таки это было не свободным падением в пустую безликую неизвестность — что-то липкое придерживало его, превращая падение в неторопливый спуск. Невидимые во тьме веревки, даже не веревки, а нечто подобное, судя по ощущениям, широким лентам, обвило тело, прижав руки к туловищу, туго затягиваясь вокруг ног. Так, в спеленутом виде, он и закончил свое погружение внутрь скалы (если это еще было скалой) и мягко опустился на ровную поверхность, совершенно беспомощный перед возможными опасностями. Мрак расступился, и он, напрягшись, сумел сесть и разглядел источник света.

Свет исходил от стены, точнее, светился только один участок стены, похожий очертаниями на человеческий череп. Света было вполне достаточно для того, чтобы он мог разглядеть окружившие его приземистые и широкие темные фигуры. Какие-то существа уставились на него поблескивающими глазами и он подумал, что они чем-то похожи на серых болотных плакальщиков, которыми буквально кишат тропические леса Крыла Ворона: такие же короткие нижние конечности, массивные шеи, заостренные к макушке головы и оттопыренные тонкие, почти просвечивающие уши; только здешние плакальщики не были покрыты шерстью и носили на своих почти обнаженных безволосых телах нечто, напоминающее широкие набедренные повязки из какого-то темного материала. Местные «внутрискальные» обитатели стояли посреди большой пещеры, дальние концы которой терялись во мраке. Тишину нарушал лишь еле слышный далекий звон; наверное, это просто звенело у него в ушах.

Он осмотрел себя и убедился, что действительно с ног до плеч обмотан ворсистыми желтоватыми лентами. Напрягая мышцы рук и ног, он проверил эти ленты на прочность и понял, что вряд ли сможет без посторонней помощи освободиться от пут. Обведя взглядом продолжавших оставаться неподвижными местных жителей, он спросил, не очень-то рассчитывая на ответ, потому что — он уже знал это по собственному опыту — ответа можно было добиться далеко не от каждого обитателя инореальности:

— Ну и что вы собираетесь со мной делать? Зачем это вдруг я вам понадобился?

Слова прозвучали приглушенно и не так уверенно, как хотелось бы ему. Темные фигуры приблизились, сжимая кольцо. Их поблескивающие, ничего не выражающие глаза казались осколками зеркал. Одно из этих существ подошло к нему почти вплотную и отчетливо сказало:

— Ты другой. Ты чужой. — Его голос напоминал приглушенный рокот. — Тебя здесь не было.

«Не было… не было… не было», — подхватил хор голосов.

— Да, меня здесь раньше не было, — ответил он, настороженно наблюдая за каждым движением обитателей скалы. — Я пришел издалека, я долго ходил по разным краям. Я ищу девушку по имени Славия. Вы ничего не знаете о девушке по имени Славия?

— Ты другой, — вновь прозвучало под сводами пещеры. — Другие не должны здесь ходить.

«Не должны… не должны…» — раздалось со всех сторон.

Он вздохнул и безнадежно повторил:

— Я ищу Славию. Когда я найду ее, я не буду больше здесь ходить. Вы не слышали о Славии?

— Мы всегда здесь жили и будем здесь жить, — заявило все то же существо. — А тебя здесь не было. Ты ходишь, ты ищешь. Ты не должен здесь ходить.

«Не должен… не должен…»

— Хорошо, — согласился он. — Отпустите меня и я уйду отсюда. Я не буду здесь ходить.

— Ты не должен здесь ходить. Ты не будешь здесь ходить. Ты не будешь ходить. Ты будешь лежать. Ты чужой.

Произнеся этот заунывный монолог, житель скалы протянул тонкую руку и с неожиданной силой толкнул Грега в плечо. Грег все-таки сумел не удариться затылком о каменный пол — и тут же множество рук подхватило его. Бормоча что-то невнятное, существа понесли его к стене и положили в углубление неподалеку от черепообразного источника света. Прямо ему в лицо сунули что-то дымящееся и он непроизвольно вдохнул едкий дым и закашлялся. Обступившие его фигуры как-то странно перекосились и начали расплываться, свет померк, в голове загудели колокола. Он почувствовал, что сознание сейчас отключится, но еще успел увидеть в полумраке, как сверху на него опускается что-то большое и темное. Он хотел закричать, но забыл, как это делается.

«Кажется, влип», — подумал он, и это было его последней внятной мыслью.

…Он куда-то бежал, за кем-то гнался, то и дело взлетая и отталкиваясь руками от упругого воздуха, а потом понял, что не он гонится за кем-то, а гонятся за ним…