25
ЖУРАВЛИНАЯ СТАЯ. ПОСЛЕДНЕЕ ПОСЛАНИЕ
Не в силах моих было провести несколько часов в ожидании нуль-переброски на Журавлиную Стаю, поэтому я поступил по-другому. Изучив схему-расписание всех перебросок в Ассоциации, я выбрал рейс на Черный Дрозд, а оттуда, не выходя из тамошнего нуль-порта, переместился на Фламинго. И уже с Фламинго, прыгая, как космический кенгуру, от звезды к звезде, добрался до Журавлиной Стаи. Такой вариант был, в общем-то, не самым удачным, потому что мое прибытие пришлось на глубокую ночь — но я просто не мог бездействовать.
Вместо флаерокиба я решил воспользоваться прокатным авто. Авто — это часов шесть езды до Мериды-Гвадианы, и значит, я приеду утром и не надо будет среди ночи поднимать с постели Флориана Дюранти или Данни Барка. А в больницу ночью меня все равно никто не пустил бы…
С авто все решилось без проблем и вскоре я, оставив позади нуль-порт с разноцветными огнями магазинчиков и кафе, углубился в темноту — одинокий человек, ведущий авто по прямому шоссе под беззвездным, забывшимся в тяжелом сне небом. Передав управление автеру, я скорчился на сиденье, стараясь хотя бы задремать. Наверное, это мне в конце концов удалось, потому что, открыв глаза, я обнаружил, что мрак слегка поредел, не в силах больше удерживать натиск рассвета.
Придорожные деревья, полосы кустарника; иногда, в отдалении, какие-то одинокие огоньки; плавный спуск в низину — плавный подъем… Выскочило откуда-то встречное авто, пронеслось мимо — и в окне его я успел заметить Славию, целую и невредимую Славию, живую и здоровую Славию, задумчивую, как всегда… Она тоже заметила меня — и улыбнулась, и улыбка ее вышла печальной…
«Подожди!» — попытался крикнуть я — и очнулся от собственного стона. Серый безрадостный рассвет занимался над Журавлиной Стаей.
Некоторое время я пытался понять, что же такое необычное было в привидевшемся мне облике Славии — и наконец понял: ее одежда. Не брюки были на ней, и не юбка, а пышное длинное платье с кружевами, великолепное платье цвета рубина, похожее на одеяние королев и принцесс из детских книг.
Безликое серое утро уже окончательно выдавило за горизонт остатки унылой ночи, когда я въехал в Мериду-Гвадиану. Сверяясь с маршруткой, я довольно быстро добрался до городского управления полиции, возле которого застыли в ожидании десятка два авто. Тревожно сжималось сердце, все вокруг было серым и тоскливым…
Прим-ажан Флориан Дюранти словно ждал меня, стоя у окна в своем аккуратном кабинете, где каждая вещь имела собственное и единственно допустимое место. Рыжеволосая секунд-ажан Жанна Липсон, «Жанна секунд-ажанна», сидела в кресле у столика и пила кофе. Увидев меня, она поднялась, провела ладонями по бедрам, оправляя юбку, и во взгляде ее мне почудилось осуждение.
— Здравствуйте, — сказал я, остановившись у двери.
Флориан Дюранти повернулся от окна. Секунд-ажан Липсон молча кивнула. Вид у нее был недружелюбный. Ей-Богу, по-моему, она была уверена, что я во время первого посещения Журавлиной Стаи успел разбить сердце несчастной журавлинианки и та попыталась покончить с собой, бросившись в пропасть, когда я, отбывая назад, на Соколиную, не оставил ей никакой надежды на лучезарное будущее. «И вы, Грег, не лучше многих», — вот что говорил взгляд госпожи Липсон. Если только я не придавал ему то значение, которого не было и в помине.
— Здравствуйте, господин Грег. — Флориан Дюранти подошел ко мне и мы пожали друг другу руки. — Я чувствовал, что вы вот-вот должны приехать. Мы получили распоряжение господина Суассара об этом нейролептике, без комментариев, но выводы сделать не так уж трудно. Тем более после предупреждения относительно господина Минотти. Хотя, честно говоря, просто в голове не укладывается… Неужели такое возможно?
— Всему тому, что происходит в нашей реальности, совершенно безразлично, как мы к этому относимся и знаем ли мы о том, что происходит, — машинально ответил я, думая о другом.
— И вам тоже безразлично, как другие относятся к вашим поступкам, господин Грег? — с вызовом спросила секунд-ажан Липсон.
— Нет, не безразлично, — ответил я, выдерживая ее пронзительный взгляд. — Но я стараюсь не совершать неблаговидных поступков и, по-моему, мне это удается, госпожа секунд-ажан. Мне не в чем упрекнуть себя. Эта женщина… ее зовут Славией… мы жили… мы живем вместе. У нас все хорошо, понимаете? У нас все очень хорошо… В первый раз собираясь сюда, к вам, по поводу госпожи Карреро, я оставил ей записку. Написал, что буду здесь, на Журавлиной Стае, и скоро вернусь. Вот и все… Почему она тоже оказалась здесь — не знаю. Просто не знаю, госпожа Липсон.
Ее взгляд немного смягчился.
— Вот, это вам. — Флориан Дюранти протянул мне полупрозрачный сегмент аудиты.
Чувствуя, как подступает к горлу едкий горячий комок, я взял послание Славии, в котором, возможно, находились ответы на многие вопросы. Но читать не стал. Мне нужно было увидеть ее. Успеть увидеть ее.
— Как… это случилось? — с усилием спросил я.
Прим-ажан начал рассказывать — мы так и остались стоять у двери, а госпожа Липсон — у столика с недопитым кофе, — и мне все представлялась та черно-синяя от кровоподтеков маска, то сотни раз исцелованное мной лицо, которое возникло на моем экране, ужасное в своей неподвижности и обреченности.
Несчастье случилось в тот день, когда я был на Журавлиной Стае. Спустя час с небольшим после нашей погони за неизвестным, стрелявшим в сосновом лесу по моему авто. В результате опроса людей, видевших Славию в зоне отдыха у перевала, полиции удалось установить, что она зашла в один из ресторанчиков и купила аудиту — весьма распространенный носитель для всяких не очень срочных сообщений. Потом она поднялась по тропе на небольшое плато, где среди зарослей было несколько лужаек, и, вероятно, там наговорила свое послание. Поднявшись еще выше в горы, она прошла по довольно узкому карнизу над ущельем, выходящим в долину. Что случилось там, на карнизе? Кто-то столкнул ее вниз? Она оступилась? Или…
По дну ущелья бежал ручей, берега его были усеяны мелкими камнями, сквозь которые пробивалась трава — это место прим-ажан Дюранти показал мне на экране. Боковая грань скалы почти отвесно уходила вниз, к ручью, и там, в монолите, находилась обширная и глубокая то ли естественная, то ли искусственная ниша, которую нельзя было увидеть сверху. С карниза ущелье казалось безлюдным; на самом же деле в этой нише, которую тоже показал мне Флориан Дюранти, размещался уютный ресторанчик на открытом воздухе десяток столиков, четыре десятка кресел-качалок, шум горного ручья, уединение, прекрасная кухня, щекочущее нервы ощущение легкой тревоги от осознания того, что ты сидишь под скалой, которая может внезапно осесть и раздавить тебя вместе с твоим бокалом.
Славия упала прямо рядом со столиками. В это время в ресторанчике находились, кроме, хозяина, четверо посетителей — две молодые пары, вместе потягивающие вино. Хозяин моментально связался с пунктом скорой помощи, расположенным в зоне отдыха, и медицинский флаерокиб примчался на место происшествия буквально через две минуты. Уже на его борту разбившуюся Славию подключили к системе реанимации и доставили в реанимационный комплекс третьей городской больницы Мериды-Гвадианы — самого близкого к зоне отдыха лечебного учреждения. Пройди Славия по карнизу на три десятка шагов дальше, за поворот, — и ее, наверняка, обнаружили бы не так скоро. Вернее, ее тело…
Молниеносность действий предотвратила ее гибель. Она продолжала жить. Пока…
Я не стал прослушивать аудиту. Попросив Флориана Дюранти предупредить персонал реанимационного комплекса о моем визите, я собрался покинуть кабинет прим-ажана. Он с сочувствием смотрел на меня. Таким же был и взгляд госпожи Липсон.
— Господин Грег, вы не уточняли, почему препарат называется «Льды Коцита»? — внезапно спросил Флориан Дюранти, когда я уже открыл дверь, собираясь выйти.
— Наверное, название местности, — обернувшись, ответил я, не в силах оторваться от своих тяжелых мыслей. — Или имя владельца аутмаркета. Пока не выяснял. У вас что-то есть, Флориан?
— Да, я навел справки. Это из Данте.
— Из Данте? «Божественная комедия»?
— Да, господин Грег.
Имя великого поэта Земли было мне известно со школьных лет, но его поэму я никогда не читал. Знал только, что она считалась в свое время настоящим откровением, наиболее полной и красочной картиной потустороннего существования. Не раз высказывалось мнение, что великий землянин создал поэму отнюдь не силой воображения, а описал мир, который в действительности когда-то посетила его душа. Мир, существующий в иной реальности, но существующий…
— Не читал, — честно признался я. — Но о кругах Ада знаю.
— Я тоже не читал, — сказал Флориан Дюранти. — Помню только одно высказывание по этому поводу, не знаю чье: «Слава Данте пребудет вечно, ибо его не читают». В самую точку.
— Так что такое «Льды Коцита»? Что-то связанное с Адом?
— Коцит — это его девятый круг, — пояснил прим-ажан. — Ледяное озеро на дне воронки Ада. В центре Коцита стоит вмерзший в лед враг Господа нашего.
— Значит, кто-то все же читает Данте, — сказал я. И вспомнил, что агент Свен Блутсберг в тот вечер в отеле «Сияющий» тоже говорил о названии транквилизатора. «Название хоть куда», — что-то в этом роде.
Я вышел из здания полицейского управления, сел в авто и поехал в третью городскую больницу. Сказать, что на сердце у меня лежали тяжелые камни — значит, не сказать ничего. Не камни там лежали, а что-то такое… не знаю… Не знаю…
Слова, сказанные напоследок прим-ажаном Дюранти почему-то произвели на меня гнетущее впечатление. Возможно, из-за моего совершенно угнетенного и подавленного состояния. Я вел авто словно во сне, лавируя между тенями, в которые превратилась реальность, и ощущая себя вброшенным в те самые Дантовы круги Ада, где страдают грешные души человеческие. Забавное название выбрали для аутмаркета его создатели, и препарат назвали тоже весьма забавно… Ледяное озеро Коцит на дне инферно… И возвышается над ледяной гладью тот, кто хотел престол свой поставить выше звезд Божиих, тот, кто возгордился, возжелал стать подобным Всевышнему, взойдя на высоты облачные, — и из друга превратился во врага…
Боже, как тягостно было на душе!..
Я пребывал в состоянии какого-то внутреннего окаменения и воспринимал действительность как затянувшийся сон, когда хочешь проснуться, вынырнуть из темных глубин к воздуху и свету — и не можешь это сделать. Ограда, почти полностью скрытая разросшимися ползучими цветами… Помещение привратников… Песчаные дорожки… Деревья и пруды… Знакомый серый еж, вновь убежавший от меня (или и не было никакого ежа?..) Длинный белый двухэтажный корпус в окружении сосен, шишки на влажной земле…
Меня кто-то встретил, меня куда-то повели… И вот, за толстым стеклом, — странное механическое существо, конгломерат каких-то аппаратов, между которыми едва просматривается обнаженное тело, распростершееся на чем-то белом… Тело залито прозрачным раствором, тело совершенно неподвижно, и не видно лица — лицо скрыто под конусообразным белым колпаком, едва заметно подрагивающим… в такт биению сердца?.. в такт дыханию?.. То, что я вижу, вдавившись лбом в холодное стекло, никак не ассоциируется у меня со Славией, с той Славией, которую я знал, с той Славией, чье тело ласкали мои руки… То, что лежит за стеклом, не может быть моей Славией… Не может… Я все сильней вдавливаюсь в стекло и вдруг с пронзительной до боли отчетливостью осознаю, что там, под грудой аппаратов, лежит именно Славия… Я поворачиваюсь к кому-то в белом, с ярко-красным изображением змеи на груди, я молча смотрю на него — и тот, в белом, опускает глаза и говорит что-то о надежде и вере… Он говорит, что надо надеяться и верить, что нужно жить с надеждой и верой, а я мысленно добавляю, что нужно жить еще и с любовью — третьей сестрой этих двух, надо жить с любовью… Жить… Надо жить…
Лицо Славии я так и не увидел.
Я брел по дорожке мимо деревьев и искал хоть какой-нибудь повод, чтобы отвлечься, не позволить себе провалиться в пустоту, воцарившуюся в душе.
— Вы опять собираетесь устраивать допрос, господин полицейский?
Я поднял голову. В трех шагах от меня стоял на тропинке господин Луис Карреро, держа под руку госпожу Эвридику Карреро.
— Учтите, Дика не будет отвечать на ваши вопросы. Довольно! — Бородка капитан-директора лидер-секции «Карреро А» воинственно вздернулась. В темных красивых глазах госпожи Эвридики я заметил легкий испуг.
— Доброе утро, — сказал я. — Вероятно, именно это вы имели в виду, господин Карреро?
— Доброе утро, — недовольно ответил он. Госпожа Эвридика кивнула и попыталась улыбнуться мне. — Я имел в виду именно то, что сказал. Дике нельзя волноваться. По-моему, все, что она могла сообщить полиции, она уже сообщила. А вы опять! Так она никогда не выйдет из больницы!
Я неожиданно легко подавил в себе раздражение, хотя дружеских чувств этот высокомерный господин у меня не вызывал. Муж беспокоился о жене, муж заботился о жене, оберегал ее покой… Ему было о ком заботиться… У него была жена, перенесшая потрясение жена, у него был близкий человек, и он заботился о близком человеке…
— Меня привели сюда другие дела, — сказал я. — К сожалению.
Господин Карреро расслабился, перестал изображать песчаного колючника в боевой позе и, кажется, немного смутился.
— Новые пострадавшие? — осторожно спросил он, бросив взгляд на жену, продолжавшую с испугом смотреть на меня.
— Вам больше ничего не угрожает, госпожа Карреро, — обратился я к ней, не ответив на вопрос ее супруга. — Мы выяснили причину.
— Кто? — вскричал Луис Карреро, оставив жену и чуть ли не прыжком оказавшись рядом со мной. — Назовите имя!
— Расследование еще не закончено, господин Карреро, — охладил я его пыл, — поэтому не могу сказать ничего определенного. Единственное, в чем могу вас заверить: в случившемся нет злого умысла.
— Как? — пораженный капитан-директор отступил на шаг. — Но зачем все это было устроено? Это что — всего лишь чья-то невинная шуточка?
— Вы попали под дождь и промокли — не станете же вы обвинять дождь в злонамеренности?
— Так у вас есть основания считать, что Дика стала жертвой природного явления? — еще больше опешил господин Карреро.
— Да, — твердо ответил я. — В некотором роде. И не сегодня-завтра мы выявим создателей этих природных явлений.
— Но вы же противоречите сами себе! Какие создатели могут быть у явлений природы? Господь Бог? Или дьявол?
— Звучит противоречиво, — согласился я, почему-то ощутив озноб от последних слов господина Карреро. — Ничего не могу вам пока объяснить, но повторяю: злого умысла нет, это установлено совершенно определенно.
— Замеча-ательно, — с иронией протянул Луис Карреро. — И преступления нет, и виновных нет. И вообще к многомудрому полицейскому ведомству данный случай не имеет никакого отношения. — Он повернулся к жене. — Ты просто попала под дождик, Дика, под славный ласковый дождик.
— Извините, — сказал я, — мне нужно идти. Думаю, в ближайшее время вы получите более полную информацию.
Я слегка поклонился и, обойдя стоящего на тропинке, расставив ноги, господина Карреро, свернул к кустам, за которыми, как я помнил, должен был находиться пруд.
— Слава Богу, — тихо сказала мне вслед Эвридика Карреро. — Значит, никто не собирался меня убивать…
Я повернулся к ней, еще раз посмотрел в ее удивительные глаза и с чистой совестью произнес:
— Клянусь вам, госпожа Карреро, что это именно так.
— Вот таким образом и работает наша доблестная полиция, — сказал мне вслед господин Карреро, но на этот раз я не стал оборачиваться.
Пробравшись по узкой тропинке сквозь полосу кустарника, я вышел к небольшому пруду с серой водой, бесстрастно отражавшей такое же серое небо. Но это был не тот пруд, у которого я сидел совсем недавно… и так давно… Здесь у самого берега стояла чуть покосившаяся деревянная беседка остроконечная крыша на рассохшихся, покрытых трещинами резных столбах, широкая скамейка, идущая полукругом, с высокой, тоже резной, спинкой, деревянный стол; со столбов свисали желтоватые усы каких-то вьющихся растений. Кусты и деревья, окружавшие пруд, ограничивали поле зрения, и можно было без труда представить, что ты находишься в лесной глухомани, вдали от нуль-портов, городов и людей. Я вошел в беседку, сел на жесткую скамью, вынул из кармана аудиту и попытался включить ее. Эта несложная операция не сразу мне удалась, потому что у меня дрожали руки.
Некоторое время из аудиты не доносилось ни звука, словно она была пустой, а потом я услышал голос Славии. Она говорила прерывисто, с трудом, как будто ей не хватало воздуха, как будто она обращалась ко мне с самой высокой вершины Северных гор, протыкающей облака. Я и сам чувствовал себя, как на вершине, где нечем дышать. Сердце болезненно сжималось, пруд казался слепым глазом злого великана, а небо, чуть ли не притискиваясь к земле, проливало невидимый серый дождь обреченности…
«Лео, мой милый Лео, мой любимый Лео, — тихо звучал трепещущий голос Славии, готовый прерваться в любое мгновение, — я не знаю, что творится со мной… Я не знаю, почему я такая, чем заслужила такое существование, в чем виновата… Я почти не помню прошлое, только какие-то отдельные картины… и даже не уверена, относятся ли они ко мне или же я вспоминаю чьи-то чужие жизни… Я слишком долго и часто думала об этом, и теперь совсем запуталась… Лео, любимый, ты не можешь представить, как мне бывает страшно… Какие-то окровавленные лица — откуда они, из чьих они снов?.. И почему при этом всегда присутствую я? Ведь я не могла быть там, в тех местах, в тех временах! Я не могла жить сотни лет назад — так откуда же все это, чьи грехи обрушились на меня? Но я действительно не меняюсь, Лео! Я плохо помню себя, но все-таки помню… Я всегда помню себя такой же, как теперь… Я не меняюсь, Лео, я словно выброшена из времени! Чьи-то грехи на мне — грехи моих предыдущих воплощений?.. Сначала я часто думала об этом, а потом стала бояться думать… потому что, кажется, догадываюсь, в чем причина… Я боялась думать, и только сейчас… Это неотвратимо, Лео, я не в силах сопротивляться… Только один раз мне удалось поступить наперекор… сегодня… Это все, что я смогла…»
Голос Славии умолк. Я чувствовал, что окоченел и не могу пошевелиться. Невидимые льды со всех сторон наползали на меня. Серая вода в пруду превратилась в лед, и пруд был не прудом, а ледяным озером Коцит, девятым кругом Ада, и я осужден был всю оставшуюся вечность провести в окоченении на его берегу…
«Я знаю, Лео, почему люди оказались разбросанными по другим мирам. Теперь она говорила быстрее, словно кто-то подгонял ее… или она сама подгоняла себя, чтобы успеть сказать мне о многом. — Так было задумано, Лео. Рассеять по далеким пространствам и ждать… Ждать, когда возьмет верх темная сторона сущности человеческой…»
И вновь — бесконечно долгое молчание. И вновь — невесомый, уходящий безвозвратно голос:
«Боюсь снов, Лео, боюсь снов! Во сне я не принадлежу самой себе, не могу сопротивляться… Во сне кто-то указывает мне, что я должна делать… и я догадываюсь, кто это… Я пробовала не подчиняться, Лео, я пробовала! Но наутро превращалась в кусок железа, который притягивается магнитом. Кусок железа может мыслить, может сопротивляться, но не в состоянии разорвать связь между собой и магнитом — как человек не может не дышать… И я покорно пускалась в путь по мирам, я находила тех, кого мне нужно было найти, я что-то передавала им или они что-то передавали мне… Это забывается, быстро забывается, остаются какие-то обрывки… Я знаю: те, с кем мне велено было встретиться, такие же, как я, Лео! Такие же покорные куски железа… И сейчас меня тянет, Лео… Я знаю куда…»
Она заговорила еще более торопливо, повысив голос и обрывая фразы чуть ли не на полуслове. Я слушал ее, укрывшись в недосягаемой глубине собственного огромного, совершенно окоченевшего тела.
«Наша встреча была не случайной, Лео… Все тот же магнит… Мне велено было отыскать тебя в Кремсе… Должна была изучить тебя… Твои привычки… Где ты бываешь… И ждать удобного момента… А я все тянула и тянула… Я полюбила тебя, Лео… Люблю тебя!.. Как много крови в прошлые времена! Зато — остаюсь всегда такой же… В обмен на роль куска железа, безотказной исполнительницы… Сон, указание… Журавлиная Стая, Мерида-Гвадиана… Я никогда не знала, что есть такой город Мерида-Гвадиана! Возьмешь оружие у человека… там, в Мериде… Он тоже кусок железа… Во сне увидела лес, дорогу… Там должна была… Знала, что это ты… Должна была убить тебя! Ты опасен для него, Лео… Ты можешь сорвать его планы… Он хочет уничтожить тебя… Сам он не может… Он слабее, чем был когда-то… Ему нужны помощники… Но у меня получилось… Получилось! Смогла — наперекор… Но сил больше нет… Знаю, что предстоит мне сделать… Сопротивляться не могу…Один… один раз смогла. Ты… Люблю тебя… Сумела… один-единственный раз… Лео…»
Молчание. Застывшая россыпь бесконечных секунд.
«Догадываюсь, Лео… И я, и те люди… Неспроста… Грех моих предыдущих воплощений или мой собственный?.. Не знаю, Лео… Люблю, люблю тебя… Все-таки смогла… И пусть сейчас последует расплата — смогла…»
И — внезапный полукрик-полустон:
«Лео! Помогите им!.. Не дайте им умереть! Лео, любимый… Попробуйте справиться с ним, он сейчас слабее, чем когда-то… Слышишь? Слабее! Я знаю, он не может сам, без помощников. Лео… Прощай, Лео… Больше не могу… Иду… Прощай…»
Голос Славии отлетел. И тут же почувствовал я — не предположил, не догадался, а именно почувствовал, ощутил, — что в этот миг в больничном корпусе отлетела и душа ее…