Серая глухая пелена, прорезаемая ослепительными серебряными вспышками, постепенно истаивала, но открывающийся вид не казался особенно оживленным и готовым приютить усталого путника. Скорее, наоборот — во все стороны, насколько хватало глаз, тянулась пологая равнина, накрытая пепельным куполом небес. Солнечный диск вопиюще отсутствовал, хотя некоторый свет имелся — поток болезненно-желтоватых лучей, скупо льющихся снизу вверх.

В первый миг Франческо растерялся, не в силах решить: видимое им — морок или существует на самом деле? Он отчетливо помнил, как они спускались в туннель, уловил отголоски непонятной ссоры между Мак-Лаудом и отцом Ансельмо, помнил даже нелепое обещание, сгоряча данное им монне Бьянке — вернуться в замок Ренн, и снисходительно-вежливую улыбку ее молчаливого и загадочного брата из числа тех людей, что зовутся «себе на уме». Четверка начала спуск вниз по широкому, сочащемуся водой коридору… и угодила прямиком в это непонятное облако. Франческо слышал отчаянный выкрик Изабель: «Держитесь вместе! Ради всего святого, держитесь вместе!», а затем его вместе с лошадьми точно накрыло приливной волной и потащило за собой в глубины неведомого океана. Все пропало — звуки, голоса попутчиков, ощущение движения в пространстве, осталось только непроглядное марево.

И вот теперь он находился неизвестно где. Впрочем, их честно предупредили, что подземные ходы Ренна отличаются своеобразием и, в отличие от прочих сооружений подобного рода, совершенно не обязательно выводят на поверхность земли. Оно и понятно: разве можно ожидать чего-то хорошего от двери, открываемой ключом, взятым у демона? Да, в тот момент этот путь казался наилучшим из возможных — через ворота их бы не выпустили, а потайная дверь находилась под охраной. Так сказал Тьерри, но Франческо заподозрил, что средний — и, возможно, отныне единственный — из наследников семейства де Транкавель слегка покривил душой, преследуя какие-то свои загадочные цели. Впрочем, какая разница, солгал Тьерри или нет? Они здесь, они потеряли друг друга, и он представления не имеет, как отсюда выбраться.

Какое-то время Франческо с ужасом размышлял над тем, не Чистилище ли вокруг него — место неприкаянных душ, не заслуживших ни награды райского света, ни проклятых темных подземелий ада. Очнувшийся от обморока здравый смысл въедливо напомнил, что в Чистилище вряд ли бы пустили животных, а скакуны по-прежнему оставались с ним и мало походили на бестелесных призраков. Он слышал размеренные вздохи темно-солового Фламандца, принадлежавшего мессиру Гаю Гисборну и временно перешедшего в его пользование, чувствовал, как справа натягивается и ослабевает притороченный к седлу ремень, тянущийся к уздечке серого жеребца Мак-Лауда, как пыхтит идущая слева гнедая кобыла, груженая уцелевшей поклажей, и все больше убеждался, что лошади — настоящие. Кроме того, он сам продолжал испытывать вполне бренные чувства, скорее всего, невозможные в Ином мире: неудобство от сидения в непривычном седле, ноющую боль в наскоро вправленной руке и, как это не смешно, сильнейшее желание перекусить.

Кони, не понукаемые и не направляемые человеком, неспешно рысили вперед, поднимая вокруг себя облачка сероватой пыли. Здесь все — и небо, и земля — носило тот или иной оттенок серого. Этот цвет уныния вскоре щедро окрасил безрадостные размышления Франческо. Равнина не имела пределов и каких-либо примет, без сгинувшего солнца невозможно определить направление, и самое главное — неясно, куда вообще держать путь. Может, на самом деле он все еще находится в подземном коридоре? Лошади ведь не испугались ни призрачного тумана, ни того, что внезапно очутились в совершенно ином месте. Животных не обманешь наваждениями — их разум слишком прост, чтобы осознавать несуществующее. Они спокойны и, если положиться на них, возможно, они благополучно довезут его до конца подземного хода, где все мороки непременно сгинут. А если не довезут? Если они тоже обмануты? Что ж ему теперь, до конца жизни ехать через эту пустыню, словно засыпанную пеплом, над которой не светит солнце и не носится ветер?

Вскоре он усомнился и в том, что едет. Лошади, конечно, перебирали ногами, но вокруг ничто не менялось. Даже парочка темно-синих размытых облаков, висевших над линией горизонта, не трогалась с места. Он постоянно озирался по сторонам, но не замечал ничего, хоть немного напоминающего о жизни, оставшейся там, наверху. Теперь даже Ренн и его обитатели вспоминались с тоскливым сожалением — при всех своих недостатках они все же оставались живыми людьми. Интересно, после всего случившегося оставят они свои далеко идущие замыслы или нет? Франческо казалось, что и не подумают, и вдобавок он сомневался, чтобы людей, вольно или невольно принесших столько неприятностей, так легко отпустили на все четыре стороны. Умение предвидеть вероятную опасность, растворенное в крови, позванивало в тревожный колокольчик, и в иное время Франческо непременно уделил бы ему все свое внимание. Но сейчас… сейчас его занимало другое.

Он нерешительно потянул за жесткие поводья — конь Гая, конечно, обладал на редкость спокойным характером, но кто знает, захочет ли он подчиниться незнакомому всаднику? Соловый тряхнул головой и послушно встал. Сзади недовольно зафыркал Билах.

Франческо не мог в точности сказать, зачем ему понадобилось останавливаться. Это место на равнине ничем не отличалось от прочих, но в его голове кружилось несколько догадок, нуждавшихся в проверке. Он спрыгнул на землю, подняв облачко пыли, взлетевшее медленно и как-то сонно, точно под водой. Больше всего он боялся выпустить из рук поводья и того, что лошадям вздумается покинуть его посреди этого безжизненного поля.

Отойдя на шаг в сторону — ровно столько позволяла длина повода — он наклонился, с внезапно обострившимся вниманием вглядываясь в серую, слегка неровную поверхность. Он не заметил этого с высоты седла, зато отчетливо видел теперь: кости, множество костей. Облепленные непонятной серой коркой, ноздреватой и потрескавшейся, отчасти смахивающей на растущие у берегов Средиземного моря кораллы, у него под ногами лежали кости людей и животных, рассыпающиеся при малейшем прикосновении. Он успел разглядеть поблизости вытянутый лошадиный череп, с которого свисало подобие истлевшей уздечки с позеленевшими бронзовыми пряжками, изящно выгнутые арки человеческих ребер, чью-то оторванную кисть со сложенными в неприличном жесте костяшками пальцев… Его вдруг затрясло, он шагнул назад, прижавшись лицом к теплому лошадиному боку, мерно поднимавшемуся и опускавшемуся.

«Я еду через поле давно отгремевшего боя, — ему очень хотелось завопить от ужаса, но обитавшая где-то в глубине души капелька самообладания не позволяла. — Не знаю, что за сражение здесь гремело, но тебе лучше постараться взять себя в руки. Это всего лишь кости. Они не способны причинить тебе никакого вреда».

Но его повергала в холодный, всхлипывающий кошмар малейшая попытка представить, какое количество людей способна вместить эта бескрайняя равнина. Он почему-то вспомнил услышанное (или прочитанное где-то?) высказывание, над смыслом которого никогда всерьез не задумывался, сочтя его противоречащим учению Церкви: «Не существует ни рая, ни ада, потому что не пришел еще Страшный Суд и не настало время отличать праведников от грешников. Кара не коснется злых раньше, чем будут вознаграждены добрые, и лишь в конце света добрые семена будут окончательно отделены от плевел. Ни одна душа не обитает в аду, ибо она еще не осуждена, и ни одна душа не пребывает в раю, ибо не настал еще час ее вознаграждения; но души всех умерших дожидаются своего срока sub altare Dei, у алтаря Господня…»

Монотонный голос, произносивший слово за словом, неумолчно гудел в голове, и Франческо неожиданно вдруг вскинул стиснутую в кулак руку и с силой ударил себя по виску. Перед глазами вспыхнула россыпь искр, но заунывное чтение прервалось.

— Я не сойду с ума, — слегка дрожащим, но упрямым голосом проговорил молодой человек. — Может, это испытание, смысла которого я не в силах понять, но я не сойду с ума…

Потеря рассудка, способности здраво мыслить и рассуждать всегда казалась ему самым страшным из всего, что может случиться в жизни человека.

Он вскарабкался обратно в седло — неловко и неуклюже, точно древний старик. Почудилось, что лошади косятся на него с недоумением и скрытым разочарованием, безмолвно ворча: «Мы-то надеялись, что ты, человек, додумаешься, как нам попасть домой, в привычный мир с зеленой травкой и солнцем, но ты даже на это не способен!»

Треск костей, безжалостно перемалываемых лошадиными копытами в легкую пыль, казалось, зазвучал громче и приобрел, если так можно выразиться, некую осмысленность. Франческо невольно вслушался, вскоре различив повторяемую на разные лады одну и ту же фразу: «Это ты виноват. Из-за тебя мы здесь. Ты мог бы спасти нас, а вместо этого предпочел отойти в сторону. Ты виноват».

— Что я сделал не так? — тоскливо спросил Франческо, отстранено напомнив себе, чем закончился его предыдущий разговор с призрачными голосами, требовавшими открыть некую дверь. Тогда его спасло появление Бланки, велевшей голосам оставить гостя Ренна в покое, но запретную дверь он и его спутники все-таки открыли. Пусть не тогда, попозже, и чего добились? Ему везет, он еще жив, но что сейчас происходит с его попутчиками? Какие мрачные чудеса разворачиваются перед их глазами?

«Они здесь, — обрадованно зашелестело вокруг. — Они остались с нами, чтобы никогда не воскреснуть. Ты виноват. Ты повернулся и ушел, сказав, будто тебе не по силам эта ноша и ты не хочешь сломаться под ее тяжестью».

— Какая ноша? Почему мои друзья здесь? Они умерли? — Франческо поймал себя на том, что говорит вслух, задавая вопросы несуществующим собеседникам, что, как известно, является наивернейшим признаком приближающегося безумия. — Почему их лишили надежды на спасение? В чем я совершил ошибку?

«Нас победили, — над пеплом равнины пронесся короткий и еле заметный порыв ветра — первый за все время пребывания незваного гостя с поверхности. — Последняя Битва состоялась и была проиграна, потому что ослабевшие людские души начали повторять то, чему их научил ты: „Это меня не касается“. Ты мог бы научить людей смелости, но предпочел отсиживаться в своем тихом углу».

— Я никого ничему не учил! — завопил Франческо. — Кто я такой, чтобы учить, если сам ничего не знаю?

Молчание. Глухие ритмичные удары шести пар опускающихся на землю копыт.

— Я никого ничему не учил, слышите? И не собираюсь этого делать! Я хочу выбраться отсюда, только и всего!

«Перестань нести чушь, — этот слегка раздраженный голос Франческо узнал сразу, и застыл с полуоткрытым ртом. Тихий, твердый голосок из невообразимой дали, голосок его „предчувствий“ и смутных надежд на лучшее. — Какого ты обманываешь — самого себя? Последняя Битва еще не состоялась, и наступит не скоро, но приготовлениям к ней не суждено прекратиться никогда».

— Но как мне быть? — он растерянно посмотрел на неподвижное небо, точно надеялся увидеть там ответ, начертанный огненными буквами. Голосок не отвечал, сказав все, что считал нужным. Хор призраков тоже примолк. — Какую ношу я должен взять и куда ее нести? Где я оступился? Эй, скажите хоть что-нибудь!

Застывшая, мертвая тишина покинутого поля сражения. Ни единого звука, никакого движения, крохотные точки, ползущие из ниоткуда в никуда по навсегда опустевшему миру: три лошади и человек. Франческо никогда еще не испытывал такого ошеломляющего одиночества — сколько он себя помнил, поблизости всегда находились люди, семья, родственники, дорожные попутчики… Он не умел быть один.

— Мне надлежит свершить нечто важное в этом мире, — выговорил он немеющим языком, и услышал тихий, жалобный звук — словно порвалась верхняя струна его виолы, самая тонкая и самая щемящая. Он подумал о чаше, наверняка оставшейся стоять на окне их комнаты в Ренне. Он хотел взять ее с собой, но не смог: сначала потому, что не решился, потом — потому что не успел. Его попутчики, скорее всего, просто не обратили на нее внимания, и он не собирался обвинять их — вряд ли они разглядели бы в невзрачном деревянном кубке то, что померещилось ему, то могущество, которое он самоуверенно попытался разбудить. Чаша вернется туда, откуда он ее забрал — в крипту под часовней святой Магдалины. Вернется, чтобы впредь не появляться на свет, теперь хозяева Ренна позаботятся об этом…

Призрачный звон повторился, став сильнее. Франческо устало огляделся — может, ему приготовили новый подвох?

Шагах в тридцати от него вспыхнуло блекло-желтоватое сияние, сквозь которое отчетливо просматривались два стоящих рядом человеческих силуэта. По мере того, как свет мерк, фигуры приобретали отчетливость и осязаемость, становясь все более и более узнаваемыми.

Изабель опять услышала раздающийся где-то поблизости тяжелый топот.

По весьма приблизительным подсчетам, она прошагала уже не меньше лиги, и этот путь стал дорогой от холодного ужаса, сковывавшего мысли и движения толстой коркой льда, до все возрастающего раздражения. С ней ничего не происходило. Она шла по коридору с угрожающе низким потолком, через тусклый свет и полумрак. Пятнадцать шагов — очередной факел, с подтеками смолы и черной полосой копоти на стене. Под ногами хлюпали лужицы стоячей воды, время от времени она поднималась или спускалась по лестницами или открывала двери — одинаковые двери из темно-желтого дерева, укрепленные бронзовыми полосами, закрытые, но не запертые. Ручками на дверях служили латунные головы всевозможных хищных животных, сжимавших в зубах сплетенные из колючек кольца. Иногда ей казалось, будто она улавливает запахи — в основном раскаленного металла или застоявшейся воды, но раз повеяло цветущим лугом, или звуки — вскрики, попискивания, шлепанье тяжелых капель с потолка. В каком-то месте ее настигло звучание далекого хора, тянувшего низкое, перекатывающееся по бесконечным переходам «о-о-о», от которого чуть заметно подрагивали стены.

Сначала она боялась. Потом ей надоело подпрыгивать при каждом шорохе, и она начала злиться. Раз уж она угодила сюда, это неспроста. Вокруг ничего не менялось — коридор, выложенный темно-серыми, плохо обработанными плитами, сочащаяся между швов вода, налет блекло-зеленого мха на стыках между стенами и полом. Никто не бросался из темноты, не выл дурным голосом и не пытался пролезть сквозь стены.

Отыскать выход пока тоже не удалось.

Изабель остановилась на очередной развилке, посмотрела влево-вправо, и пожалела, что у нее не оказалось с собой ничего, чем она могла бы оставлять знаки на стенах. Вполне возможно, она уже давно бродит по кругу — полутемные коридоры ничем не отличаются друг от друга. Можно, конечно, выцарапывать на замшелых стенах стрелки кинжалом, но жаль портить лезвие. Она уже сообразила, что угодила в какой-то огромный и запутанный лабиринт, попыталась вспомнить все, что знала о подобных сооружениях, но додумалась только до одной полезной вещи — на каждом повороте сворачивала налево. Мысль, что лабиринт может вообще не иметь выхода, она старалась гнать, как только та осмеливалась показать свою чешуйчатую морду, распяленную в гнусной ухмылке. Она не впадет в панику. Возможно, по сравнению с остальными ей еще повезло — она всего лишь бродит по гигантской пустующей норе. Чутье утверждало, что она по-прежнему находится глубоко под землей, и Изабель не видела причин оспаривать его выводы. Она всего лишь хотела поскорее убраться отсюда и по возможности отыскать своих попутчиков.

Из левого коридора несло гнилью и прелыми листьями. Изабель принюхалась, недовольно скривилась, поколебалась, но все же пошла вперед, чуть пригнувшись и сжимая в руке кинжал с тонким, острым лезвием. Пока она использовала его только один раз, и то не по назначению — после некоторых размышлений отрезала подол собственного платья до колен, чтобы не мешался под ногами. Неровно обрезанные лоскуты тщательно обернула вокруг ладоней — не перчатки, но хоть какая-то защита.

«Мак-Лауд носит юбку, и ничего, никто над ним не смеется, — угрюмо размышляла она, возясь с плотной тканью, не желавшей поддаваться стали. — Впрочем, только полный дурак рискнет острить по поводу его одежды… или манеры разговаривать… или поведения… Черт, я бы не отказалась от пары штанов — наплевать на приличия, зато бегать удобно».

Бегать, как упрямо подсказывало ее сердце, придется еще много.

— Из огня да в полымя, — вслух проговорила Изабель, пытаясь хотя бы звуками собственного голоса разогнать осязаемо висящую вокруг хрупкую тишину. Кожаные сапожки еле слышно шлепали по неровным плитам пола, она чувствовала, что натерла мозоли на обеих ногах. Еще немного — и придется искать укромное местечко для отдыха, хотя вряд ли она сможет заставить себя вздремнуть в этом месте. Поэтому она шагала дальше и дальше, пристально вглядываясь в полумрак в поисках малейшего движения, вслушиваясь и раздумывая о том, как быть. В миг первоначального испуга, когда она пришла в себя в тупике одного из коридоров, ее, точно безжалостная молния, пронзила мысль — вдруг ей предстоит целую унылую вечность скитаться по равнодушным пустынным коридорам? Отблески этого кошмара еще порой мелькали в уме, затмевая все здравые соображения.

«Возможно, мне все это только кажется, — упрямо твердила она. — Я сплю и вижу сон».

От этой мысли становилось еще хуже. Любые сны рано или поздно подходят к концу, и что она увидит, когда проснется? Комнату в замке Ренн и тусклые, похожие на фальшивые медяки, погасшие глаза наследника фамилии де Транкавель? Лучше уж мрачный лабиринт… За все в конечном счете приходится расплачиваться.

Она замерла, повернув голову набок и насторожившись. Нет, не показалось — издалека доносились непонятные звуки, похожие на ритмичное «топ-топ-топ». Убежать или пойти навстречу? Бегство выглядело более разумным — вряд ли тут можно наткнуться на доброго самаритянина или другого такого же заблудившегося посетителя. Это местечко мало походило на излюбленное место уединенных прогулок.

«Смотря чьих прогулок, — Изабель поежилась и навострила уши. — Почему я только позволила им совершить такую глупость? Мы могли бы попробовать бежать другим путем. Могли бы… Кого ты пытаешься обмануть? Нам не оставили иного выбора. Не скули, пошевеливайся, если хочешь жить!»

Следующая развилка предоставляла ей целых четыре возможных пути, и она упрямо выбрала самый крайний слева проход. Топот стал отчетливее, теперь она уже не сомневалась, что поблизости бродит некое крупное создание. Не человек, слишком тяжелые и частые шаги. Животное. Скорее всего, опасное. Она пошла быстрее, настойчиво твердя себе, что не должна, не имеет права срываться в бессмысленный бег. Если она побежит, зверь услышит ее и наверняка захочет разузнать, кто забрел в его владения. Пока она ведет себя тихо, у нее остается возможность проскользнуть незамеченной. Здесь должен быть выход. Какой прок создавать лабиринт без выхода, ведь тогда пропадает само его содержание и цель? Во сне она сейчас или все происходит наяву — не имеет значения. У нее есть долг и невыполненные обязательства, и никакие запутанные коридоры не заставят ее сдаться, захныкать и истошно звать на помощь.

«Выберешься — сможешь вволю порыдать, и желательно на чьем-нибудь надежном плече, — хмыкнула она, перепрыгивая через расплывчато поблескивающую лужу. — А сейчас помалкивай».

Она едва не споткнулась о ступеньку ведущей вверх лестницы и поспешно начала подниматься, стараясь одновременно коситься назад и вперед. На ум пришло совершенно неожиданное и несвоевременное воспоминание. Однажды ей довелось побывать на острове Крит, в городе Капее, и вместе с несколькими друзьями она отправилась посмотреть на развалины царского дворца, выстроенного в те времена, когда пожар войны еще не погубил великолепную Трою. На одной из уцелевших стен она заметила полустершуюся от времени фреску, изображающую тавромахию, танцы с быками. Люди казались такими маленькими по сравнению с животными…

«Это бык, — панически подумала Изабель. — Бык, вот кто там ходит!»

Ей отчетливо представился этот самый бык — черный с белыми пятнами, коротконогий, грузный и невероятно проворный. У него будут длинные, изогнутые рога, изжелта-светлые на концах и каштаново-темные у основания, и красные маленькие глаза навыкате. Он учует ее, побежит следом и непременно догонит, потому что с рождения знает все хитросплетения коридоров. Она еще успеет почуять его теплое, вонючее дыхание, прежде чем острые кончики рогов с размаху вонзятся ей в спину чуть пониже лопаток. Наверное, она успеет вскрикнуть и увидит, как на противоположной стене расплывается грязное пятно выплюнутой ею густой крови. Она упадет, бык пробежит дальше и вернется — завершить дело. Он пройдется по ней, слушая, как трещат ломающиеся человеческие кости, может, обнюхает труп, пыхтя и недовольно фыркая. Потом он отправится дальше, обходить лабиринт в поисках шатающихся по коридорам подозрительных личностей.

Она уже не шла — бежала, судорожно хватая отдающий тухлятиной воздух и слыша нарастающий рокот. Случилось то, чего она боялась: зверь почуял чужака и отправился в погоню. Она неслась по мелькающим мимо коридорам, все быстрее и быстрее, факелы сливались в сплошную оранжево-красную полосу, бык скакал где-то сзади, не приближаясь, но и не отставая, грохоча рогами по стенам и зло ревя. В какой-то миг Изабель почудилось, что ее почти догнали, она истошно завизжала, оглянулась и запуталась в собственных ногах.

Приземление вышло неудачным и на редкость болезненным. Она с размаху приложилась левым бедром о камни пола, заскользила дальше, выронив кинжал и нелепо размахивая руками, врезалась в стену и зажмурилась, ожидая сокрушительного удара снизу вверх.

На макушку ей с потолка упала тяжелая капля и разбилась. Изабель нерешительно приоткрыла один глаз, затем второй, осторожно приподнялась. Коридор пустовал. Никаких быков и иных животных. Она представила себя со стороны — растрепанная девица в платье с косо обрезанным подолом, из которого торчат нитки, стоит на четвереньках в пустом коридоре и еле слышно подвывает. Глаза у этой особы вытаращены, сердце колотится, точно собирается вот-вот разорваться, кожа бледная, точно шляпки вырастающих в заброшенных сырых погребах поганок, перекошенный рот разинут и с его уголка наверняка тянется прозрачная ниточка слюны. Полюбуйтесь, люди добрые, на девицу, всегда гордившуюся своим хладнокровием и выдержкой!

— Изабель-Джулиана Уэстмор, ты глупая гусыня, — пробормотала она и тыльной стороной правой ладони вытерла рот. Губы походили на два плохо выделанных и пересохших кусочка кожи. Изабель качнулась в сторону, неловко села, подвернув ногу. — Даже не гусыня, вы — квочка. Вы отвратительны, мистрисс Уэстмор. Вы ошибка Господа, позор семьи и достойны только всеобщего презрения.

Она привалилась к влажной стене, пару раз шмыгнула носом и тяжело вздохнула. Кажется, воображение сыграло с ней дурную шутку. Может, в этом месте потаенные страхи обретают плоть и кровь? Миг назад бык действительно существовал, она заметила его краем глаза, когда оборачивалась — черно-белый, с низко опущенной лобастой головой, он мчался за ней, выбрасывая вперед короткие толстые ноги, и из его ноздрей вырывались струйки горячего пара, каплями оседавшие на холодных стенах.

— Им бы стоило написать на стенах: «Хie sunt taurus», — с истерическим смешком Изабель поднялась на ноги и поковыляла дальше, наклонившись, чтобы подобрать кинжал. Лабиринту удалось сделать то, чего не могли добиться люди — заставить ее на несколько мгновений испытать всепоглощающий ужас. Она не столько испугалась быка, угрожавшего растоптать ее, как человек мимоходом растаптывает гусеницу. Ее тревожило иное — что, если здесь, в месте, лишенном времени, ведется игра без правил? В обычном мире любой лабиринт — не только запутанное строение, но и зашифрованная фраза, символ в извечном безмолвном разговоре людей и Бога. В нем обязательно должен иметься выход — как любое изречение завершается логическим выводом. Но если здешний лабиринт создан безумцами, презревшими все законы, и она обречена до конца времен бегать по темным коридорам от черного быка и иных чудовищ, явившихся из древних языческих времен?

— Я же не Тезей, — поделилась она с мокрыми стенами. — И даже не Ариадна. Я всего лишь Изабель, и у меня нету спасительного клубка.

Она прислушалась — топот отдалился и вроде бы затих, что ничего не означало. Бык мог вернуться. Может, он уже вернулся и крадется по соседним коридорам, подняв тяжелую морду и ловя влажным носом запах ее страха…

«Прекрати! Прекрати немедленно!»

От злости на саму себя она с размаху ударила сжатым кулаком по камням и немедленно затрясла ноющей рукой. Кажется, подземелье мало-помалу добилось своего — она вновь начала паниковать, оборачиваться на каждый шорох и несколько раз нарушила правило поворотов.

«Может, я умерла? — всплыло новое безрадостное соображение. — Это местечко мало похоже на рай, но ад оно тоже не напоминает. Оно вообще ни на что не похоже. И, уверена, всевидящий и всезнающий Господь редко заглядывает сюда. Тут правит кто-то другой, или здесь вообще нет хозяина. Брошенные руины, по которым бродят некогда грозные, а теперь забытые призраки, ища, кого бы напугать. Темный пыльный чулан для отживших свое чудовищ, вот куда ты угодила!»

Она резко выдохнула, пытаясь вместе с воздухом избавиться от всех пугающих мыслей. Неважно, как называется это место и кому оно принадлежит. Важно одно — как его покинуть.

Впереди мелькнул свет, более яркий, нежели от факелов на стенах. Изабель невольно пошла быстрее, прихрамывая на каждом шагу, потом резко остановилась. Свет — еще не спасение. Он может оказаться ловушкой. Надо прижаться к стене и идти на цыпочках.

Еще несколько осторожных шагов. Теперь она разглядела распахнутую дверь, за которой вроде бы не тянулся очередной опостылевший коридор, а располагалось какое-то большое помещение. Изабель стояла, закусив губу и раздумывая, потом с обреченным видом пожала плечами и шагнула вперед. Все равно ей не из чего выбирать. Если ей суждено сегодня умереть — под копытами быка или от собственных страхов, значит, так и произойдет. Ей очень хотелось, чтобы рядом оказался Франческо — он бы посоветовал, как поступить. При всех своих недостатках и странностях Франческо обладал одной полезнейшей способностью — безошибочно разбирался в людях, их желаниях и стремлениях. Но мессир Бернардоне пребывал где-то далеко, и, без сомнения, отгадывал собственные загадки. Она мысленно пожелала ему удачи. Ему и всем остальным. Потом перехватила кинжал, направив лезвие чуть вверх, толкнула дверь и вошла.

Она очутилась в круглом зале, около десяти шагов в поперечнике, с плавно изогнутым куполом потолка, с которого свисало на длинных цепях чуть раскачивающееся огромное бронзовое колесо, утыканное множеством оплывающих свечами. По всей окружности зала темнели проемы открытых дверей — не меньше полутора десятков возможных дорог в неизвестность. Слегка опешившая, а потому удвоившая внимательность Изабель медленно, переступая с носка на пятку, отошла от двери и недоуменно повела головой, решая, который из проходов ей больше по душе. Кажется, повезло — она добралась до центра лабиринта или, по крайней мере, до какого-то важного места…

Створки еле заметно дрогнули и одновременно захлопнулись со звуком, напомнившим Изабель стук опускаемой крышки гроба. Она шарахнулась назад, невольно расслышав еще кое-что — скрип задвигаемых засовов. Руки лихорадочно зашарили по гладкому дереву, темно-желтому, лишенному даже намека на дверные ручки и скважины. Не поверив ощущениям собственных пальцев, она присела, уставившись на равнодушную створку. Вскочила, перебежала к другой, затем к следующей, встречая везде одно и то же…

«Меня заперли! — загнанная в тупик крыса заметалась в голове, пытаясь спастись. — Закрыли в самом сердце лабиринта!»

Она метнулась к следующей двери, поскользнулась, едва не упав, и тупо уставилась на острый носок сапога, выпачканный в чем-то красном. Перевела ставший отсутствующим взгляд на пол зала — ровный, сложенный из светло-коричневых шестиугольных плиток. Поверх них кто-то размашисто начертал яркой красной краской огромный сложный знак — многоконечную звезду, обрамленную несколькими окружностями. Изабель по невнимательности наступила на один из лучей рисунка, смазав его и превратив в бесформенное пятно.

«Как я могла не заметить его с самого начала? — вяло подумала она, прижимаясь к стене и чувствуя, как поневоле начинает съезжать вниз. — Или, когда я вошла, его еще не было?»

Раздался тихий звон — Изабель выпустила кинжал из ладони. Теперь она сидела на корточках, вжавшись в крохотную нишу между двумя выступами каменной кладки, и смотрела прямо перед собой. Обычно живые и яркие, ее голубовато-зеленые глаза напоминали пару застывших на морозе лужиц. Больше некуда бежать, она сама пришла в расставленную ловушку. Скоро сюда явится тот, кто нарисовал пугающий символ, и тогда настанет время ответить за все. Она ни мгновения не сомневалась, кто именно откроет одну из запертых дверей. Рамон обещал вернуться за ее душой, и он это сделает. Непременно сделает.

«Одна, — тоскливо подумала она. — Совсем одна. Он затащил меня в место, спрятанное от всех, и оставил дожидаться, зная, что я никуда не убегу. Он умирает там, наверху, но никогда не умрет здесь, в темном лабиринте своей души. А чтобы не скучать в ожидании Страшного Суда, он прихватил с собой меня».

Она не могла точно сказать, сколько просидела так, бессмысленно пялясь на перечеркивающие пол красные линии и невнятно бормоча про себя. В какой-то миг она точно услышала свой голос со стороны и вяло подумала, с какой стати повторяет именно эти слова? Допустим, чтение Pater Noster вполне объяснимо — человеку необходимо верить в защиту высших сил, особенно если он угодил неведомо куда. Но почему между молитвами она принималась почти беззвучно напевать песенку, слегка отдававшую терпким яблочным ароматом прежнего, исчезающего Зеленого Острова:

— Хотелось бы знать, кого вы так старательно ищете, молодая особа? — сварливо поинтересовалась Изабель. — Очередного рыцаря на белом коне? Не волнуйтесь, никто за вами не прискачет. У ваших рыцарей хватает неприятностей и без вас.

Она пошевелилась, разминая затекшие ноги, и попыталась встать. Хромая, совершила несколько кругов по залу, старательно осматривая каждую дверь. Она даже пересчитала их — ровно двенадцать. Попытка узнать время по тому, как быстро сгорают свечи на бронзовом колесе, не удалась — белые толстые столбики не желали уменьшаться в размерах, и Изабель решила, что это вполне отвечает здешним порядкам, отвергающим любые законы и традиции.

В отчаянье она шлепнулась на четвереньки и попыталась заглянуть в щели под дверными створками, но и тут ей не повезло. Двери настолько плотно примыкали к каменным порогам, что не пролезало даже тонкое лезвие стилета. Изабель тихонько зарычала — наполовину от страха, наполовину от ярости — и снова уселась ждать неведомо чего. Время неслышно текло мимо, не задевая ее, единственными звуками оставались далекая мерная капель да шлепанье изредка срывавшегося вниз воскового наплыва. Изабель превратилась в раскрашенную статую, жили только ее мысли — быстрые, нетерпеливые и тревожные.

«Это загадка, — повторяла она себе. — Забудь о Рамоне и его бреднях. Ты должна понять, в чем кроется здешний секрет, разгадать его смысл и тогда наверняка сможешь выбраться. Ищи решение. Неужели после всего, через что нам довелось пройти, ты опустишь руки и заноешь: извините, я устала, это мне не по силам и вообще это не мое дело?»

Нам.

Изабель озадаченно потерла согнутым указательным пальцем нижнюю губу. Коротенькое такое, простенькое словечко. Обозначает некое количество людей, большее двух. Мы: трое молодых мужчин и девушка, сведенные любящей пошутить судьбой и пережившие вместе довольно-таки трудные дни. Она принялась размышлять о своих попутчиках, вызывая в недовольно ворчащей памяти имена, голоса и лица. Франческо — единственный пока в ее жизни человек, ради безопасности которого она была готова лгать и убивать, не колеблясь и не беспокоясь о собственной душе. Почему — она не знала, но твердо верила в правильность своего решения. Дугал. Она уважала подобных людей и хотела бы стать его другом — если только этот человек допускает мысль об обычной дружбе между мужчиной и женщиной. Впрочем, как знать?

Гай… Хм. Интересно, что он думает о ней после всего, что произошло в Ренне? Он и так-то невысокого мнения о представителях торгового сословия, а теперь, наверное, не захочет даже смотреть в ее сторону. Жаль. Очень жаль. Он, наверное, сам не догадывается, какое впечатление производит. Интересно, у него есть невеста или просто знакомая девушка, которая терпеливо ожидает возращения отправившегося в Палестину героя?

— Трижды правы те, кто называет женщин суетными и тщеславными созданиями, — пробормотала Изабель. — Чем ты занимаешься, дорогая? Сидишь и предаешься праздным мечтаниям о человеке, для которого ты — не более чем досадная обуза, — она вскочила и заметалась по круглому залу, точно пыталась схватить ускользающую догадку. Она чувствовала, что построила верную цепочку от одной мысли до другой, и ей не хватает самой малости, крохотного звена до правильного ответа на невысказанную загадку.

— Эй! — она замерла в центре зала, как раз посреди скрещивающихся линий, начавших подсыхать и приобретать буроватый цвет сворачивающейся крови. — Эй, мне все это надоело! Или вылезайте и начнем веселье, или я ухожу! Нехорошо заставлять даму ждать!

«Куда это ты собралась, интересно?» — злорадно напомнил невовремя проснувшийся здравый смысл, и прикусил язык. Изабель мимолетно поразилась, какое раскатистое и долгое эхо породил ее неожиданный выкрик, а потом затаила дыхание, прислушиваясь. Ей померещился ответ — смутная тень далекого человеческого голоса.

— Я здесь! — на сей раз она заорала изо всех отпущенных сил, не сомневаясь, что завтра — если это «завтра» когда-нибудь наступит — она сможет только шептать, и напрочь позабыв о том, что на ее вопли могут сбежаться все обитающие в этом пугающем месте существа. — Я здесь!

Непонятный отдаленный звук стал отчетливее, приближаясь с каждым мгновением. Поначалу она сочла его похожим на хруст бьющегося стекла или тонкой глины, но потом добавилось что-то новенькое — пронзительный треск раздираемого (или, что вероятнее, разрубаемого мечом) жестяного листа. Свистящий скрип — лезвие с трудом продирается через слои металла, застревает, его яростно дергают, извлекая наружу, и оно снова пронзительно скрежещет, пролагая путь. Возможно, к ее освобождению. Но что, если ее спаситель откроет дверь, войдет и тоже окажется в ловушке?

— Изабель!.. — несколько тягуче долгих мгновений она тупо пыталась сообразить, не послышалось ли ей. Однако голос, выкрикивавший ее имя, нетерпеливо повторил: — Изабель, где вы?

— Сюда! — она лихорадочно замолотила кулаками и рукояткой кинжала по первой подвернувшейся створке, продолжая кричать и не замечая, что в зале становится теплее. Только когда на стене заплясали тусклые багровые отсветы, она догадалась оглянуться и в ужасе ахнула.

Линии, очерчивающие многолучевую звезду, занялись пламенем — пока еще невысоким, призрачно-малиновым, пронизанным золотистыми вспышками. Изабель недоуменно уставилась на неизвестно откуда взявшийся огонь, бесшумно плясавший шагах в двух от нее, и на ленты сизоватого дыма, поднимавшиеся к потолку и сворачивающиеся там в туманные облачка. В горле запершило, на глаза навернулись слезы.

«Я же сгорю! — растерянно подумала она. — А если не сгорю, то непременно задохнусь! Это… это несправедливо! Я ведь почти сообразила, каков ответ на мою загадку!»

Дверь напротив нее, уже почти неразличимая за языками разгорающегося пламени, открылась. Даже не открылась — распахнулась от изрядной силы толчка, отбросившего створку к стене и едва не сорвавшего с петель. В проеме возник человеческий силуэт, озиравшийся по сторонам и тревожно звавший:

— Изабель? Изабель, ты здесь?

Времени на раздумья не оставалось. Еще немного, и непонятный огонь вырастет до высоты человеческого роста. Девушка судорожно вдохнула наполненный горьким дымом воздух, зажала рукавом рот, зажмурилась, и, с силой оттолкнувшись от стены, ринулась вперед, точно собираясь прыгнуть с высокого обрыва в глубокий омут. Она пролетела через зал, краем глаза заметив наконец-то взревевшее оранжевое сияние, как живое, пытавшееся ухватить ее, но поймавшее только затлевший подол, с размаху врезалась в кого-то и услышала самый желанный звук в мире — стук закрывающейся за спиной двери.

Ее спасителю пришлось торопливо отступить на несколько шагов, чтобы не упасть вместе с ней. Отрезанное дверной створкой пламя гудело и облизывало преграду, на которой вырастали и лопались тягучие пузыри расплавляющегося лака.

— Все хорошо, — успокаивающе проговорил голос у нее над головой. — Вы в безопасности.

Изабель отважилась приоткрыть слезящиеся глаза. Ей пришлось несколько раз быстро сморгнуть, дабы убедить себя, что зрение не вздумало ее сыграть с ней жестокую шутку. Она хотела заговорить, но язык отказывался подчиняться. Поначалу ей удалось издать неразборчивое сипение, и лишь затем отчетливо выговорить:

— Гай? Гай, это в самом деле ты?

— Думаю, что я, — серьезно ответил сэр Гисборн, и она внезапно поняла, что только ее присутствие удерживает обычно спокойного и на редкость уравновешенного молодого человека на тонкой грани между действительностью и безумием. Мессиру Гаю выпал свой лабиринт и свои чудовища, а знакомство с ними ни для кого не проходит даром. — Хотя в последнее время я начал изрядно сомневаться во всем, даже в том, что я — это именно я, а не кто-то другой. Что с вами случилось, мистрисс Изабель?

— Ничего хорошего, — рассеянно пробормотала девушка, только сейчас догадавшись бросить взгляд по сторонам и озадаченно нахмурившись. Вокруг покачивались искореженные и перекрученные жестяные ленты, свисавшие с невидимого потолка. Кое-где между лентами висели под самыми невероятными углами разнообразные зеркала — серебряные и бронзовые, побольше и поменьше, в вычурных рамах и без. Изабель не заметила, чтобы блестящие пластины поддерживало что-то, кроме воздуха. Зеркала тоже плавно раскачивались на неощущаемом ветерке, тускло отражая два цветных пятна, в которых при определенном воображении угадывались женщина в зеленом платье и мужчина, нерешительно обнимавший свою спутницу за плечи — то ли в попытке защитить, то ли не позволяя ей свалится на пол.

— Это мы? — вдруг спросил Гай, ткнув рукой в расплывчатые тени. Вернее, не рукой, а кончиком зажатого в ладони меча.

— Конечно, — твердо сказала Изабель. Она небрежно помахала своему отражению, и то послушно повторило жест. — Кто же еще?

Сэр Гисборн промолчал. До того, как он услышал крики мистрисс Уэстмор, доносившиеся словно из-за толстой каменной стены, его времяпровождение заключалось в беспорядочных метаниях из стороны в сторону и разбивании зеркал, причем он старался проделывать это как можно быстрее. Отполированные металлические листы, вопреки всем законам разума, отражали что угодно, кроме него. В матовых глубинах возникали лица его знакомых, друзей, случайных встречных, а порой и вовсе незнакомых людей. Это зрелище он вполне мог вытерпеть, но, стоило ему подольше задержать взгляд на каком-нибудь образе, картина разительно менялась. Лица людей превращались в синюшные, ухмыляющиеся маски мертвецов, полуистлевшие пальцы требовательно стучали по гладкой изнанке зеркал, заставляя их покрываться сетью трещин, а затем выламывали острые куски металла, прокладывая себе путь наружу. Гай довольно быстро выяснил, что в разбитом зеркале всякие попытки жутких существ выбраться на свободу прекращаются, и принялся за работу. Однако, пока он расправлялся с одним противником, десяток других почти успевал добиться своего. У сэра Гисборна не оставалось времени на размышления и попытки осознать, что все это означает и куда он попал. Он твердо знал: одно из зеркал фальшивое, скрывающее за собой выход, и, если он не успеет его отыскать, призраки заберут его с собой, в мир обманчивых, искаженных отражений.

Но теперь, когда рядом с ним стояла вполне живая и слегка заикающаяся от пережитого страха девушка, зеркала исправно выполняли то, для чего предназначались. За одно это Гай был согласен простить мистрисс Уэстмор любые ее прегрешения и выходки — как прошлые, так и будущие.

— С меня причитается большой должок, — глухо произнесла Изабель. — Но сейчас нужно придумать, как найти остальных. Кажется, я поняла, зачем мы здесь.

Она не успела договорить. Зеркала подернулись зеленоватой патиной, а затем начали с легким звенящим шорохом осыпаться вниз — в точности падающий снег, только не белый, а черный, прорезаемый сияющими вспышками осколков. «Снегопад» продлился сущие мгновения, Гай и Изабель успели только растерянно переглянуться в тягостном предчувствии новых неприятностей. Но лабиринт из камня и лабиринт из зеркал пропали, сменившись бескрайней мертвенно-пепельного равниной под низким свинцовым небом с обрывками синеватых облаков. Царившую здесь тишину разрушило низкое, довольное ржание вполне живой лошади, а спустя миг к нему присоединился звенящий от недоверчивой радости человеческий голос.