Дугал видел сон; сон о давно забытом прошлом. Дело происходило ранней весной — окрестные холмы в призрачной зеленой дымке, сладкий запах мокрой земли, черные оседающие сугробы в оврагах. Белые хлопья, взлетающие над тесным ущельем и росой оседающие на камнях — речка Байнен, и без того бурная, после недавнего паводка превратилась в негодующее чудовище, стремящееся сокрушить все, что встанет на его пути. Байнен яростно клокотала, подгрызая стены своего ложа, и даже здесь, наверху, ощущалось чуть заметное подрагивание земли под ногами.

Трое мальчишек-подростков, на вид лет тринадцати-четырнадцати (на самом деле они могли быть намного младше — в здешних краях люди быстро проходят путь от младенца до старика) топчутся неподалеку от края обрыва. Мальчишки ежатся от холодного ветра, хихикают, подталкивают друг друга все ближе к неровному срезу, за которым начинаются тридцать-сорок локтей мокрой глины, пронизанной древесными корнями, и ликующее безумие грязно-белой воды в клочьях рваной пены. Примерно на высоте двух человеческих ростов вдоль берега шагов на пять-шесть тянется грозящий вот-вот осыпаться узкий карниз, на котором в состоянии удержаться достаточно ловкий и легкий человек. Например, подросток.

Мальчишки слишком часто озираются по сторонам — если кто-нибудь из взрослых увидит их здесь и поймет, что они задумали, взбучки не миновать. Но сегодня такой замечательный весенний денек, и компания слишком молода, чтобы всерьез задумываться о возможной опасности. К тому же они только что поспорили, и на кон поставлено настоящее сокровище — маленький кинжал, подарок отца одному из подростков, будущая награда тому, кто рискнет пройти по шаткому выступу над бурлящей Байнен.

Вожак крохотного отряда — долговязый, тощий, с глазами, лихорадочно блестящими в предвкушении жутковатого приключения — стоит на краю обрыва, примериваясь, где удобнее начать спуск. Одно стремительное движение, он уже за краем, цепко удерживаясь на крутизне, перемещаясь все ниже и ниже, пока не добирается до карниза и не встает на него обеими ногами. Он задирает голову и вызывающе смотрит снизу вверх на приятелей, чьи лица отсюда кажутся бледными овальными пятнами. Поток ревет и беснуется, зажатый в ставшие слишком тесными стены ущелья. Ему нужно преодолеть от силы пять или шесть больших шагов, и причина, толкнувшая его на рискованный поступок, кроется вовсе не в кинжале и не в затаенном восхищении друзей. Ему нравится заигрывать со смертью, ощущать за плечом ее ледяное дыхание, и всегда ускользать. Он ни мгновения не сомневается, что улизнет и на этот раз. Улизнет, оставив старую каргу в дураках, и посмеется над ее неуклюжими попытками схватить его.

Корень, за который он ухватился, с треском рвется. Очень долгое мгновение он смотрит на зажатый в ладони обрывок, покрытый землей, затем бросается вперед, распластываясь на мокрой глине и пытаясь сохранить равновесие. Уступ под ногами медленно проваливается, но мальчишка еще не понимает, что случилось. Это происходит не с ним, с кем-то другим, а он благополучно добрался до своей цели и сейчас вскарабкается наверх.

— Лови! — доносится сверху истошный вопль. — Держи-ись!

Разматывающаяся веревка задевает его за плечо. Он медленно, как во сне, протягивает руку, пальцы на мгновение ощущают надежный колючий волос, но карниз начинает стремительно осыпаться, увлекая его за собой. Он еще успевает бросить один взгляд вверх, на удаляющиеся перекошенные лица, и подумать: «Интересно, я сначала разобьюсь или захлебнусь?»

Он падает молча, и спустя пару ударов сердца Байнен принимает его вместе с лавиной щебенки, вырванных с корнем растений и комьев глины. Черные камни в пенящейся воде похожи на зубы бешеной собаки, и эти равнодушные челюсти с размаху смыкаются на нем.

Только тогда он начинает кричать и просыпается. Вернее, кричит, приходит в себя, судорожно пытается вскочить и снова кричит — на этот раз от ослепительно-белой молнии боли, пронзающей левую руку. Не худа без добра: вспышка заставляет вспомнить, что его тринадцатилетие давным-давно осталось позади, вместе с друзьями детства и падением в реку. В тот промозглый весенний день он сумел поймать брошенную веревку, и приятели выволокли его наверх — трясущегося от пережитого прикосновения Старухи с косой, но не угомонившегося. Он никогда не задумывался, почему они всегда поддерживают его, какой бы замысел не пришел ему в голову, считая их поступок само собой разумеющимся. Разве он не был самым сообразительным и решительным среди них? Друзья защищали его перед сверстниками, когда их компания сталкивалась с другой, перед рассерженными родителями, решавшими, что пора положить конец проделкам младшего отпрыска, и не покинули его, когда… Когда что?

Когда игра перестала быть игрой и обернулась безжалостной жизнью. Они погибли, дав ему возможность скрыться. Он твердо знал: в последний миг своей суматошной жизни сквозь дрожащее пламя свечей он увидит их лица, навсегда оставшиеся молодыми, лица не осуждающие, но вопрошающие — исполнил ли он данное обещание?

— Я старался, — пробормотал он. — Видит Бог, я очень старался.

Он оперся на правую руку — в ладонь впились острые ребра крохотных камней — и осторожно сел. Перед глазами плавали разноцветные точки, и он ничуть не удивился, нащупав на затылке, под слипшимися в колтун волосами, широкий рваный шрам. Ему еще повезло, он не размозжил голову, с размаху брякнувшись на дно оврага. Докучно саднили царапины — множество незначительных и несколько глубоких, начавших заплывать кровью. Слева, под ребрами, при малейшем движении остро напоминала о себе не слишком удачная попытка сбежавшего противника проделать в нем небольшую дырку. Разрезанная ткань рубахи и пледа присохла к ране, и он скривился, представив, с какими мучениями придется ее отдирать. На мелочи вроде сорванных ногтей и разбитых губ он не обратил внимания.

Хуже всего обстояли дела с левой рукой. Ее пришлось перекладывать на колени, точно некий посторонний предмет. Там она и осталась лежать, напоминая фиолетово-багровый распухший окорок, потерявший всякую возможность двигаться и кое-где насквозь проткнутый неожиданно белыми и чистыми обломками кости. К счастью, кровяные жилы и связки вроде не пострадали, хотя крови на нем самом и на валунах поблизости хватало с избытком.

— Случались деньки и получше, — мрачно поделился он с безмолвной стеной оврага, носившей заметные следы его отчаянных попыток остановить скольжение вниз по склону. Рука, сломанная по меньшей мере в двух, если не в трех местах, сгорала в безжалостном незримом огне. — Но коли в этом мире за все приходится платить…

Он еле успел отклониться в сторону — его вырвало. Обломки костей с отчетливым скрежетом терлись друг о друга. Любому известно, что человеческое тело, к сожалению, не настолько выносливо, как хотелось бы, а люди оружия рискуют собой гораздо чаще остальных. Он соглашался с этим и не собирался чрезмерно огорчаться по поводу нынешнего невезения. В конце концов, кто лет пять назад устроил лихие скачки с препятствиями на плохо объезженной лошади, завершившиеся месяцем унылого пребывания в лечебнице какого-то крохотного монастыря? Вот то-то же.

…Сегодня все обстояло намного серьезнее, нежели в прошлый раз. Ему необходима помощь и как можно скорее, иначе придется всю оставшуюся жизнь обходиться одной рукой. Кроме того, если он не вернется к утру, его компаньонам, и без того находящимся в незавидном положении, начнут задавать разные неприятные вопросы, и не приведи Господь, чтобы монахи из Алье явились именно сегодня.

Наконец, ему теперь известно кое-что из того, что обитатели замка предпочли бы держать в глубочайшей тайне. Только как могла выйти такая нелепица: он валяется здесь (луна вот-вот скроется за вершинами, значит, с момента падения миновало не меньше четверти часа), а его законная добыча, его враг, разгуливает на свободе? Перед взглядом памяти мелькнули отрывистые картины схватки: отчаянная попытка дотянуться до собственного ножа и увернуться от полосующего воздух узкого серповидного лезвия, скрежет разбрасываемой гальки, звон столкнувшихся кинжалов, пропущенный удар в лицо — черт, больно ведь! Потом… потом ему удалось вывернуть руку противника и, безжалостно молотя ее по камням, заставить того разжать пальцы и выпустить клинок. Лишившись оружия, добыча истошно завизжала и попыталась кусаться, но присмирела, несколько раз чувствительно схлопотав по физиономии и ребрам.

И тут наконец-то получивший возможность разглядеть противника Дугал несколько опешил, торопливо решая, что предпринять. Связать пойманного зверя и притащить к воротам замка? Никто не поверит его рассказу, и граф Редэ в первую очередь. Может, прикончить? Неподалеку протекает Од, столкнуть труп в реку… Через день или два он всплывет ниже по течению, никто не догадается связать смерть на охоте с гостями Ренна…

Наверное, пленник догадался о грядущем исходе своей судьбы, потому что заерзал, кашлянул, прочищая горло, и совершенно нормальным, слегка обеспокоенным голосом поинтересовался:

— Эй, ты ведь не собираешься меня убить?

— Заткнись, — огрызнулся Мак-Лауд. Добыча послушно помолчала несколько мгновений, затем пожаловалась:

— Вообще-то мне неудобно. Может, слезешь с меня, и поговорим, как подобает людям?

— Давно ли ты стал человеком? — злорадно спросил Дугал. — И то, что ты натворил, на самом деле всего лишь невинные забавы?

— А-а, это, — презрительно скривился пленник. — Зато они прямиком угодили в рай, разве не так? Зачем ты пошел за мной? Схватил бы свою девчонку и убирался вместе с ней и приятелями раньше, чем налетят вороны из Алье. Они вас заклюют… Забавно будет посмотреть, — он засмеялся, чисто и искреннее, затем выкрикнул неожиданно охрипшим голосом, явно подражая кому-то: — Оборотни, оборотни повсюду! Сойдет с небес очищающее пламя и спалит всякую нежить… Эй, скотт, ты случаем не нежить? А драться-то зачем? — добавил он спустя миг, получив короткий удар по скуле. — Кстати, ты не собираешься просидеть тут до скончания времен? Придется что-то делать, так?

— Оборотни, говоришь? — протянул Мак-Лауд и наклонился вперед, чтобы пойманный им человек лучше осознал услышанное: — Значит, у вас полно оборотней? Интересно, что ты скажешь, если я сейчас просто уйду и брошу тебя здесь? С переломанными руками и ногами? Как думаешь, в каком виде тебя отыщут завтра утром? Или не завтра?

— Не слишком-то мне будет весело, — добыча задергалась, не прилагая особенного старания, чтобы обрести свободу, но проверяя бдительность охотника, и повторила: — Так как насчет договориться? Полагаю, если ты меня убьешь, глупая выдумка монахов под названием «совесть» тебя не замучает? — пленник состроил задумчивую физиономию и сам ответил: — Конечно, нет. Однако тебе что-то нужно, я прав? Ты любопытный тип, намного догадливее, чем кажешься. Только не говори, будто тебя нельзя купить, ладно?

— Почему нельзя, можно, — согласился Дугал. — Была бы цена хорошая. Например, скажешь, что вы тут затеваете?

— И ты меня отпустишь? — с наигранным недоверием поднял брови лежавший на земле зверь в обличие человека. — Да? Прямо возьмешь и отпустишь? Может, еще до дома проводишь, как добрый христианин?

Мак-Лауд пропустил мимо ушей все старания добычи вывести его из себя и постарался говорить как можно равнодушнее:

— Послушай, мне вообще-то наплевать на тебя и на то, что ты о себе воображаешь. Я могу взять твою голову и стучать ею о камни, пока она не треснет и оттуда не посыплется то, что я хочу узнать. Возможно, я тебя отпущу. Все равно ты долго не протянешь. Но хотя бы день, да твой.

Пленник оскалился, показав неожиданно ярко блеснувшие в лунном свете зубы:

— Ты не сможешь. Твоим хозяевам ничего не достанется — ни моя жизнь, ни мои знания, ни мои тайны.

— Это почему? — мягко и отчасти ласково осведомился шотландец.

— Так обещано, — с этими словами зверь неожиданно сильно рванулся вперед и вбок, вырвался, перекатился по камням, дотянувшись до улетевшего на несколько шагов ножа. Дугал, шепотом выругавшись, бросился за ним… и замер, увидев тень над гребнем холма.

Он посейчас не понимал, как и без того темной ночью смог разглядеть неясные очертания всадника на лошади. Однако он видел их: вороного коня, в глазах которого навсегда застыл отблеск нездешнего пламени, и сидевшего на его спине человека.

Никогда еще ничего всерьез не пугавшийся Дугал Мак-Лауд впервые в жизни вдруг понял, что такое страх — столкновение с силой, против которой ты ничего не сможешь поделать. Она сметает тебя, подобно сходящей с гор лавине, не интересуясь, враг ты, друг или просто случайный свидетель. Тебе остается единственное: последовать за ней или вовремя убраться с ее пути. Дугал предпочел второе, забыв об удирающем преследуемом и своей цели. Он сделал шаг назад — всего лишь один крохотный шаг, но позади, там, где миг назад тянулось каменистое дно лощины, теперь оказалась пустота. Извернувшись, он попытался ухватиться за осыпающийся край, удержаться любой ценой… и полетел вниз, вместе с градом мелким камешков и сознанием полного поражения. Все потеряно, остается только сдаться на милость победителей. Ему стоило догадаться в самый первый миг — Ренн и его обитатели под защитой, которая надежнее крепостных стен и железных замков.

Теперь он сидел здесь, на дне узкой расселины, у него болела голова, страшно хотелось пить, он плохо представлял, как одолеет полторы или две лиги, отделяющие его от замка Ренн, и как вскарабкается на стену. Охотничья луна хорошо подшутила над ним, позвав на ночную прогулку — он заполучил ключи ко многим загадкам, но не мог использовать их.

Подавив еще один приступ тошноты, он с трудом поднялся на ноги, постоял, медленно раскачиваясь взад-вперед и тупо глядя перед собой. Когда головокружение прошло, он заковылял вверх по оврагу, иногда спотыкаясь в темноте о камни и стараясь оберегать безжизненно свисавшую переломанную руку. Ему пришло в голову, насколько он сейчас смахивает на выходца с того света — жуткое, залитое кровью и воняющее блевотиной существо, которое, пошатываясь, бредет навстречу своей судьбе сквозь бессердечную ночь.

Глухо прозвучавший удар по створкам заставил беспокойно дремавшего Франческо мгновенно проснуться и по недавно приобретенной привычке схватиться за кинжал. Он бросил короткий взгляд в окно гостиной — там висела непроглядная хмарь предрассветных сумерек. Стук не повторялся, и Франческо, на цыпочках приблизившись к двери, шепотом окликнул:

— Кто там?

— Френсис, открой, — хрипло и неразборчиво донеслось снаружи. Дверь слегка вздрогнула — кто-то грузно навалился на нее с другой стороны. Франческо потянулся к засову… испуганно отдернул руку и вполголоса позвал:

— Мессир Гай, там…

— Отопри, — Гай, оказывается, уже успел вскочить с постели («Возможно, он и не ложился», — мельком подумал итальянец) и стоял позади него, озабоченно хмурясь. — Похоже, это Дугал.

— Хорошо, — кивнул Франческо, сбрасывая со скоб тяжелый брус засова. По его мнению, доносившийся из-за двери голос ничуть не напоминал голос их попутчика, но мессиру Гисборну виднее.

Створка приоткрылась, и они еле успели подхватить обрушившегося на них человека. Бросив взгляд вниз, Франческо со страхом увидел расплывающиеся на каменных плитах пола и на вытершемся ковре мутно-багровые пятна.

— Убери следы, ладно? — сквозь зубы прошипел Гай, с трудом удерживая компаньона, намного превосходившего его ростом и весом, от падения. — Сможешь быстро раздобыть горячей воды, много тряпок… что еще нужно?

— Я попробую, — робко сказал Франческо, и до наступления рассвета они действительно сделали все, что могли, не рискуя привлечь внимание обитателей замка. Впавший в полубессознательное состояние Мак-Лауд не слышал обращенных к нему расспросов о том, что с ним произошло и как он сумел вернуться в Ренн. Сначала они предположили, что шотландец, благополучно спустившись со стены крепости, в темноте сорвался с обрыва, но затем, возясь с его многочисленными ранами, наткнулись на глубокие отметины, явно оставленные узким тонким лезвием, что доказывало — Мак-Лауд с кем-то дрался. Гисборн торопливо переворошил горку пропитанных кровью вещей напарника, найдя подтверждение своим догадкам: ножны пустовали, длинный кинжал с рукоятью из оленьего рога пропал, оставшись на месте схватки неведомо с кем.

Они оба старались не смотреть лишний раз на месиво, в которое превратилось левое предплечье их попутчика. Неведомо каким способом Мак-Лауд умудрился перетянуть ее выше локтя обрывками рубахи, но, как заподозрил Гай, если в течение ближайшего дня-двух они не найдут хорошего лекаря, его компаньона ждет незавидная участь. Кости, может, через месяц-другой срастутся — при условии, что их правильно сложат, но с любыми мыслями о дальних путешествиях на этот срок придется распрощаться. Понадобится место, владельцы которого согласятся приютить раненого и ухаживать за ним, а где такое отыщешь? Возвращаться в Алье, в тамошний монастырь? Но как им покинуть замок?

«Выходит, мне придется добираться до Константинополя одному, — внезапно сообразил Гай и похолодел. — Франческо и мистрисс Изабель наверняка останутся в Марселе. Как быть с архивом? Попросить мистрисс Уэстмор отдать его мне? И что же, с кучей бумаг на руках я должен как-то попасть почти на другой конец света? Или лучше дождаться, когда этот тип сможет снова встать на ноги? Дугал, ты даже нарочно не мог выбрать наилучшего момента, чтобы разбить свою дурацкую голову! Все планы летят кувырком, и я совершенно не представляю, как буду выкручиваться!»

В обычное время гостям Ренна принесли завтрак, съеденный в угрюмом молчании. Молодые господа, как сказал слуга, еще не вернулись с охоты, старый граф заперся у себя и никого не желает видеть. Мак-Лауду стало хуже, он начал бредить, но ни Гай, ни Франческо не понимали смысла отрывистых гаэльских слов. К полудню сэр Гисборн не выдержал дальнейшего пребывания среди четырех стен и после краткого препирательства с совестью, требовавшей остаться, улизнул, заверив Франческо, что вернется не далее, как через час, и постарается разузнать местные новости. Итальянец кивнул — его не удручала необходимость заботиться о ком-то, а после вчерашней стычки он не слишком рвался снова разгуливать по Ренну.

Заперев дверь за ушедшим Гаем, Франческо бесцельно побродил по гостиной и нерешительно заглянул в соседнюю комнату, надеясь, что раненому удалось заснуть. Вместо этого он услышал невнятный шорох и еле различимый, севший голос:

— Кто?..

— Это я, — Франческо вошел и, обойдя огромное, рассчитанное на пять или шесть человек, ложе, присел на край, чтобы Мак-Лауд мог его видеть. — Лежите спокойно. Хотите пить?

— Нет, — хотя Франческо не слишком разбирался в искусстве врачевания, его познаний вполне хватило, чтобы понять: обстоятельства складываются не в их пользу. Мак-Лауд не слишком хорошо выглядел — трудно ожидать иного от человека, вынужденно пересчитавшего камни на склонах здешних гор, однако итальянца обеспокоило другое. Из взгляда мессира Дугала пропала та веселая сумасшедшинка, притягивавшая к нему людей, он заранее смирился с исходом, полагаемым худшим из возможных. — Где Гай?

— Ушел за новостями, — доложил Франческо. — Скоро придет. Или мне сходить за ним?

Ответа не последовало. Мак-Лауд безразлично разглядывал почерневшие балки потолка и вновь заговорил только после долгого молчания, заставив Франческо вздрогнуть.

— Наверное, я не доживу до вечера, — спокойно произнес шотландец и слегка удивленно добавил: — Никогда не думал, что умру проигравшим.

— Глупости, — Франческо очень старался, чтобы слова прозвучали сердито, но в действительности они выглядели жалкой потугой на гнев. — Вы всего лишь упали и сломали руку. Кроме того, вы сумели вернуться сюда, и, думаю, у вас вполне хватит сил, чтобы пережить два или три месяца сидения взаперти, пока вы поправитесь. Все обойдется.

— Я не помню, как пришел, — рассеянно сказал Мак-Лауд. — Там была повозка… с коровьими тушами, что ли… их везли в замок. Возницы не заметили еще одной туши, — он остановился передохнуть. — Может, я и выкарабкаюсь, но нам больше не ходить одними дорогами. Прошлой ночью я видел то, чего не стоит видеть человеку. И я испугался.

— Все пугаются, — осторожно проговорил Франческо. — Таково свойство человеческой природы.

— Не я, — на миг в голосе Дугала воскресло давешнее упрямство, тут же сменившись равнодушием: — Раньше я в это верил. Теперь — не знаю. Похоже, с завтрашнего дня вам придется обходиться без меня. Я увидел покровителя Ренна и мне стало страшно. Он забрал часть моей души… заберет и остальное. Хайме был прав — все перестает иметь значение, кроме замка и его тайн.

— А мы? — тоскливо спросил Франческо. — Неужели вы хотите бросить нас? Променять на посулы старой крепости?

Мак-Лауд закрыл глаза и промолчал, однако, когда Франческо почти бесшумно поднялся, безучастно спросил: — Ты уходишь?

— Никуда я не ухожу, — на сей раз молодому итальянцу отлично удалась сварливая интонация. — Просто собираюсь кое-что сделать, и, между прочим, для вас, мессир Дугал, — он помолчал и решился: — Вряд ли у меня хватит смелости сказать такое еще раз. Вы хороший человек, но ваша гордость скоро перерастет в гордыню. Я могу только догадываться о событиях прошлой ночи, однако в силах понять очень простую вещь: вы всего лишь узнали, что умеете бояться, также, как и все остальные люди. Это открытие мучает вас сильнее любой боли. Вы, как и хозяева Ренна, полагаете, будто вам дано нечто, чего нет у прочих. У них есть Книга и замок, у вас — ваши секреты, ваше умение драться и стремление выделяться среди прочих, — он выскочил из комнаты прежде, чем Мак-Лауд успел что-либо ответить и принялся яростно перетряхивать свой скарб, ломая голову над причиной, заставившей его говорить подобным образом. Он никогда раньше не позволял себе судить чужие поступки и чужие характеры, справедливо полагая это весьма опасным занятием. Никто не горит желанием услышать обширный перечень своих недостатков.

Франческо наконец отыскал необходимую вещь — большую коробку, обтянутую серой кожей. Он захватил ее из разоренного каравана, здраво рассудив, что законному владельцу — лекарю мэтра Барди — она уже не пригодится. В коробке хранились снадобья, необходимые в дороге, и Франческо, немного знавший о содержимом пузырьков и шкатулок, намеревался отыскать какое-нибудь зелье, способное заставить их попутчика уснуть и позабыть о пережитом. Франческо не сомневался, что Мак-Лауд в самом деле увидел нечто, поразившее его до глубины души, и отчасти догадывался, что именно.

Над откупоренными флаконами поплыли запахи — травы, засушенных цветов, неизвестных Франческо настоев. Их он не рискнул трогать, пользуясь содержимым только тех склянок, в назначении которых был уверен. Получилось нечто густое, не слишком приятное на вид, но сладковатое на вкус. На всякий случай Франческо еще раз перемешал свое варево, огляделся, ища подходящий сосуд — пустую кружку или кубок, оставшиеся после завтрака. Взгляд уперся в непритязательную деревянную чашу — он сам поставил ее вчера на подоконник.

Несколько очень долгих мгновений мессир Бернардоне исподлобья разглядывал свой трофей, принесший ему столько неприятностей. Затем медленным, размашистым жестом выплеснул приготовленный состав в камин, полыхнувший розовыми и зеленоватыми языками пламени. Обогнул стол, поднял задвинутый в угол тяжелый глиняный кувшин, наклонил над первой попавшейся кружкой. Из широкого горлышка струйкой полилась вода — как он убедился, попробовав, обычная горьковатая вода из ручьев графства Редэ. Двигаясь все также неторопливо, Франческо снял с подоконника деревянный кубок, наполнил его и подержал в руках, смотря на прозрачно-синее осеннее небо за окном и что-то беззвучно шепча. Затем прошел в спальню.

Мак-Лауд, услышав его шаги, слегка повернул голову и с отголоском прежней иронии осведомился:

— Принес отраву? Она хоть быстро действует?

— Очень быстро, — Франческо заставил себя улыбнуться. — Вам помочь или сами справитесь?

— Давай сюда, — Дугал протянул здоровую руку, взял принесенную чашу и двумя быстрыми глотками осушил ее, пролив несколько капель на подушки. — Чего ты туда намешал? Горькая, как полынь…

— Ничего, могущего вам повредить, — искреннее ответил Франческо и слегка наклонился вперед, поймав взгляд шотландца: — А теперь послушайте, что я скажу. Вас обманули, вернее, вы сами себя обманываете. Никто, никакие призрачные видения и нездешние голоса не властны над вашей душой. Она принадлежит только Господу Богу и вам. Постарайтесь запомнить это, ладно? Спите и не помышляйте о смерти, а когда проснетесь, вам наверняка будет лучше и мы найдем способ покинуть это место.

— Почему-то я тебе верю, — задумчиво пробормотал Мак-Лауд. — Если я в самом деле засну, разбуди меня, когда придет Гай. Я хочу кое-что рассказать вам обоим. О вчерашней ночи, о Книге… и обо мне.

— Разбужу, — пообещал Франческо и, забрав кубок, нетвердыми шагами выбрался в гостиную. Там он добрел до служившего ему постелью сундука и обессилено присел на застеленную овечьими шкурами крышку. В голове, как птицы над пепелищем, неотступно кружили две мысли: «Долг оплачен» и «Что же я натворил?».

Принесенные Гаем новости с трудом подразделялись на плохие и хорошие, ибо не заключали в себе ничего обнадеживающего. Братья де Транкавель вернулись в свое владение — как и предсказывала Бланка, без добычи, зато весьма чем-то обеспокоенные, и старший сразу отправился к отцу. Стража не пропустила сэра Гисборна в жилище мистрисс Уэстмор, сославшись на приказ наследника Ренна. Библиотека оказалась запертой изнутри, и никто не отозвался на стук. Нетрудно догадаться, что гости впали в немилость, которая многократно возрастет в тот миг, когда через арки барбикена въедут представители епископства Алье. Как удрученно догадывался Гай, шагая через двор и чувствуя бросаемые ему вслед неприязненные взгляды, возвращением архива они уже не отделаются. Мак-Лауд, он сам, Франческо и мистрисс Изабель раскачали дерево с осиным гнездом на макушке. Скоро осы вылетят наружу и начнут жалить виновных.

В комнатах полуденной башни его встретило удивительное спокойствие. Дугал спал — к счастью, без кошмаров и криков. Франческо сидел возле камина, разыгрывая сам с собой шахматную партию. Принюхавшись, Гай уловил слабый аромат каких-то лекарственных снадобий, поняв, что итальянец распотрошил свои запасы и использовал по назначению.

— Ступай пройдись, — сэр Гисборн присел за стол. — Похоже, с сегодняшнего дня мы не в чести, так что грех не воспользоваться подворачивающейся возможностью. Братцы приехали, но монахов еще нет. Как он? — Гай кивнул в сторону закрытой двери спальни. — Ты его чем-то напоил? Не удалось вызнать, что с ним случилось?

Франческо молча наклонил голову, решив не вдаваться в подробности. Он не мог сказать, чего опасается больше — полнейшего неуспеха своего замысла или наоборот, его удачи, сулившей новые (и совершенно непредсказуемые) бедствия. Пожалуй, ему в самом деле нужно выбраться из комнат, побыть одному и хорошенько подумать над тем, что рассказал Гай о своем вчерашнем визите в библиотеку. Сейчас день, по всему замку ходят люди, и вряд ли Гиллем решится на повторение вчерашнего. Однако, прежде чем уйти, ему нужно поделиться своими размышлениями.

— Мессир Дугал упомянул, будто видел некоего «хранителя Ренна», — негромко произнес Франческо, заставив англичанина резко повернуться. — Похоже, встреча с этим существом и стала причиной его падения, потому что я не в силах представить иного повода. А еще… — он замялся. — Я думаю, ваш друг пытался выследить тварь, называемую «волкодлаком из Редэ» и достиг своей цели.

— Может, волкодлак его и подрал? — предположил Гай. Зная характер Мак-Лауда, нетрудно предположить, что он принялся решать вопрос самым простым способом — лично вмешавшись в кутерьму вокруг поисков волка-оборотня. — Но где же тогда сам зверь — живой или его труп? Мак-Лауд непременно притащил бы его сюда, чтобы швырнуть посреди замкового двора и во всеуслышание заявить: «Вот ваше чудовище, убийца Хайме де Транкавеля и многих других невинных!»

— Волкодлак ушел, — убежденно сказал Франческо. — Можете посмеяться надо мной, но я убежден — между хранителем Ренна и волкодлаком имеется некая связь, и минувшей ночью первый спас шкуру второго. Эта непонятная и давняя связь пронизывает живое и неживое — владельцев замка и сам замок, библиотеку отца Ансельмо, часовню, окрестные поселения и их жителей, накрепко соединяя их. Если бы еще суметь понять, какова природа этой цепи, в чем ее смысл и существование…

— Мессир Бернардоне, по-моему, вы несколько преувеличиваете, — заметил Гай, хотя в глубине души почти согласился с выводами итальянца.

— Возможно, — легко согласился Франческо, тряхнув копной вьющихся волос, и, вспомнив, поднял палец: — Мессир Дугал просил разбудить его, когда вы вернетесь. Он хотел рассказать нечто важное. Но, пока нас не тревожат, может, повременим хотя бы до середины дня? Мы тогда выясним, каково наше положение, а он придет в себя.

Сэр Гисборн ничуть не возражал. Любая тайна могла потерпеть пару часов, а его компаньону в самом деле настоятельно требовался отдых.

— Я попробую обратиться к монне Бьянке, — слегка смущенно пообещал итальянец, уже стоя возле двери. — В замке наверняка есть лекарь, однако нам требуется не только целитель, но и его молчание. Если мы скажем — мессир Дугал слегка перебрал хмельного и свалился с лестницы, нам не поверят и сообщат хозяевам.

— Возникнут подозрения, — продолжил мысль Гай. — Хотя мы и так по уши в них. Ладно, иди, только не забывай об осторожности. Правильно говорят: «Горе побежденным». На их долю выпадает самое тяжкое — ожидание, как распорядится их судьбой победитель.

Франческо пожал плечами и бесшумно выскользнул в коридор. Сэр Гисборн вяло подумал, что надо бы запереть за ним дверь, но какая польза от засовов? Если хозяева Ренна пожелают войти, их ничто не остановит. Гаю стало тоскливо и одиноко, и он в который раз запоздало пожалел, что позволил втянуть себя в это безумное предприятие. Он вполне мог отправиться в Палестину немного попозже, вместе с собиравшимися в Портсмуте рыцарями. А сейчас все идет к тому, что в этом году он Святой Земли не увидит, и трудно сказать, доберется ли туда вообще. Мишель де Фармер и его оруженосец напрасно прождут в Константинополе два условленных месяца, решат, что попутчики безнадежно отстали, с сожалением разведут руками и отправятся в путь без них. Грандиозные замыслы рассыпаются, как детские постройки из песка, смываемые приливной волной, и на берегу остается весьма обескураженный милорд Гай Гисборн из Ноттингама, лишенный друзей, поддержки и жизненной цели.

— Простите, я вам не помешал?

Не расслышавший дверного скрипа Гай вскочил, отпихнув табурет, и протягивая руку к лежавшим на столе ножнам. Визитер не относился к семейству де Транкавель, но сэру Гисборну не понадобилось долго рыться в своей памяти, чтобы узнать, кто это. Он уже встречал этого человека — седеющего аристократа в черном костюме, лихо сдвинутом набок ярко-малиновом берете и привычкой носить длинный узкий меч на правом боку, что непреложно означало: владелец оружия — левша. Больше месяца назад Гай столкнулся с этим типом на постоялом дворе в Туре, получив недвусмысленное предупреждение — забыть о Тулузе, пропавших документах и поручении принца Джона. Поначалу сэр Гисборн полагал тот краткий разговор за плод собственного разыгравшегося воображения, однако в последнее время переменил мнение. Последуй они совету незнакомца, давно уже стояли на пристани в Марселе и приценивались к оплате за перевозку через Средиземное море.

— Вот именно, — кивнул неизвестный, словно отвечая на мысли Гая, невозмутимо присел на первый попавшийся табурет, и деловито загремел кувшинами, выискивая еще не опустошенный. — Но вам было угодно проявить благородство, и вот теперь вы расхлебываете последствия. Добрый день, мессир Гисборн. Садитесь, потолкуем. У меня не так много времени, но, признаться, вы меня чрезвычайно заинтересовали. Меня вообще интересуют личности, выделяющиеся среди общей благочинной серости. Семейство де Транкавель, например. Или понаслышке знакомый вам, небезызвестный маркграф Конрад Монферратский.

— По-моему, я вас знаю, — выдавил Гай, не решаясь сесть и невольно отступая поближе к полыхающему зеву камина. Показалось или нет, но в комнате стало ощутимо холоднее.

— Меня многие знают, — согласился незнакомец, наконец-то найдя не откупоренную бутыль и переливая ее содержимое в неизвестно откуда взявшийся позолоченный кубок. — А поминают еще чаще, нежели моего вековечного оппонента. В обморок грохаться не собираетесь? Нет? Вот и славно. Приношу свои извинения за устроенную вам маленькую неприятность в Туре, однако, согласитесь, у нас обоих не хватало времени на долгие и подробные разъяснения, кто есть кто. Кроме того, я тоже склонен к предубеждениям и счел вас одним из представителей туповатого рыцарского племени. Сейчас у нас имеется время… Потому для дальнейшего разговора мне понадобится имя. Скажем… — он задумчиво изогнул бровь. — Мессир де Гонтар, давний друг здешней благородной фамилии…

— И покровитель замка Ренн, — неосмотрительно брякнул Гай, чувствуя, как сердце медленно, но верно проваливается в желудок, оставляя вместо себя зияющую промерзлую пустоту. Собеседник окинул его внимательным взглядом кремнисто-серых глаз:

— И покровитель замка Ренн, если угодно. Мне давно приглянулось это местечко и его владельцы, — он хмыкнул и язвительно проговорил: — Мессир Гисборн, ваш следующий вопрос написан у вас на лице: «Что вам, то бишь мне, надобно от честного христианина?».

— Но раз вы здесь, значит, вам что-то нужно, — робко заикнулся сэр Гисборн. — Мне как-то затруднительно представить, чтобы вы просто зашли поговорить…

— На редкость верная мысль, — создание, называвшее себя «мессиром Гонтаром», подняло кубок в приветственном жесте. — Действительно, неужели мне больше нечего делать, как мотаться туда-сюда между вашим незначащим мирком и тем великолепным местом, где я… скажем так, постоянно обитаю? Однако в последнее время здесь начали твориться весьма забавные события. Кстати, долго еще вы собираетесь подпирать стену? Признаться, не люблю пить в одиночестве.

Сделав пару шагов на негнущихся ногах, Гай нащупал сидение табурета, оказавшись напротив гостя. Взял второй кубок, умудрившись не расплескать светло-золотистую жидкость, и сделал глоток. Следующий пошел заметно легче.

— Итак, несмотря на мое предостережение, вы здесь, — мессир де Гонтар задумчиво побарабанил пальцами по столу, и Гисборн неожиданно обратил внимание, насколько ухоженные у его визитера ногти, хотя и длинноватые. — Что с вами прикажете делать? Надо отдать вам должное, вы настойчивы, предприимчивы, сообразительны, кое-кто из вас даже обладает такой редкостью, как логический склад ума и врожденный дар предводителя. Кроме того, вашему разуму каким-то образом удалось остаться не слишком замутненным. Да, вы повторяете внушенные с детства благоглупости, однако в глубине души прекрасно осознаете, что это — не более чем дань вежливости и традициям. Скажите, мессир Гай, вы испытали бы сожаление, глядя на то, как разрушается, скажем, собор в Тулузе? Думаю, что да. Я тоже способен испытывать сожаление, чтобы там не говорили завистники и недоброжелатели. Я сожалею, когда вижу людей с незаурядными задатками, загубленными во имя сохранения общественного спокойствия. «Никто не должен выделяться, — вот так на самом деле звучат проповеди всех ваших пастырей. — Сиди смирно и не высовывайся». Потому, как я уже говорил, мне отчасти симпатичны незаурядные личности, входящие в вашу маленькую дружную компанию. Это не комплимент, всего лишь сухое подтверждение фактов. Я бы сравнил вас с горстью песка, насыпанного в жернова времен. Вряд ли вы сумеете остановить их вращение — это никому не под силу — но вполне можете замедлить или даже слегка изменить. И, разумеется, любой, а не только я, предпочел, чтобы происходящие изменения соответствовали его желаниям и планам.

— Но для этого требуется наше согласие, разве не так? — подозревая, что в словесном поединке над ним легко одержат верх, Гай решил придерживаться иной тактики. Раз его назвали «представителем туповатого рыцарского племени», он и будет таковым.

— Святые небеса! — скривился гость, дернув углом узкогубого рта. — Простите, вырвалось. До чего же вы, люди, все-таки предсказуемый народ! Вечно-то ожидаете каких-то гадостей, ищете подвохов. Что, ожидаете предложения золотых гор и короны Британии впридачу? Не дождетесь. Я вам не итальянский торговец и не еврейский ростовщик. Можете катиться на все четыре стороны… если сумеете выбраться отсюда. Сами, без посторонней помощи. Единственное, что могу вам посоветовать — использовать голову не только для ношения шлема. Вы, сэр Гисборн, изрядный тугодум, что есть, то есть, но медленное соображение еще не означает глупости. Постарайтесь хоть на миг снять со своих глаз решетки, скованные из ваших дурацких представлений о том, что достойно, что недостойно, и здраво оценить ситуацию. Жаль, здесь нет вашего друга фон Райхерта…

— Вы его знаете? — насторожился Гай, мгновенно припомнив, как отзывался о германце Мак-Лауд.

— Как я уже говорил, я знаю многих сильных и слабых мира сего, — отмахнулся мессир де Гонтар. — Помнится, он даже как-то рискнул вступить со мной в диспут о судьбах мира… Так вот, герр Райхерт сумел бы вам кое-что растолковать даже лучше, нежели я, ибо он — лицо заинтересованное.

— В чем? — быстро осведомился сэр Гисборн.

— Спросите его сами при встрече. Думаю, для вас это будет весьма поучительная беседа. Так вот, я предлагаю вам хоть раз в жизни серьезно задуматься. Помните, что выбор есть всегда, и мир не сошелся клином на Палестине. Подвиги и славу всегда можно найти в другом месте.

— Где, здесь? В Лангедоке? — Гаю показалось, будто он начинает что-то понимать, улавливать ту обычно ускользающую от него связь между словами и подлинными устремлениями людей. — Вам почему-то необходимо, чтобы мы остались в Ренне? Это связано с архивом? С угрозой раскрытия секретов де Транкавелей? Или с тем, что произошло прошлой ночью? Мак-Лауд видел вас — вас и волкодлака, так?

— Вы задаете слишком много вопросов, — с легкой укоризной произнес седой человек в черном костюме непривычного фасона. — Хотя сами знаете ответы на большинство из них. Кроме того, подобно вашему приятелю Гунтеру фон Райхерту, вы переоцениваете значение собственной скромной персоны. Вы — головная боль графа Редэ и его наследника, а не моя. Просто случаются времена, когда одной личности, даже самой заурядной, удается повернуть предписанный ход мира. Добавьте сюда то немаловажное обстоятельство, что нынешнее Творение пока не имеет жестких ограничений…

— Что, простите? — рискнул переспросить сэр Гисборн.

— Неважно, — резко бросил мессир де Гонтар. — Просто имейте в виду, что у вашей компании имеется небольшой шанс стать чем-то большим, нежели незамысловатыми искателями приключений на королевской службе. Вы можете упустить этот шанс… а можете схватить его за скользкий хвост, обуздать и заставить везти в нужном направлении. Хотите узнать, что ожидает вас в столь чаемой Святой Земле, куда вы так упорно стремитесь? Не хочу никоим образом задеть вашу родословную, милорд Гисборн, но вы — северянин. Длинная череда ваших предков привыкла жить при холодных зимах и довольно блеклом летнем солнышке, и передала это ценное умение вам. Солнце Палестины наградит вас через месяц непрекращающейся головной болью. Франкские лекари ничего не смогут для вас сделать, вы стиснете зубы, затолкаете вашу истекающую кровью гордость поглубже, и поползете к вашим противникам — арабам. О да, они вам помогут, но эта помощь обойдется дороже, нежели вы думаете. Но продолжим! Я не отрицаю, что вам может повезти и вас минует сия чаша. Вы наконец отправляетесь в поход, весь такой из себя освободитель Гроба Господня. Вокруг потянется песок, только песок и ничего кроме песка. Тухлая вода, гнилое мясо, заплесневелая мука, червивые фрукты, но чаще всего — полное их отсутствие. Вскоре, извините за вульгарные подробности, вас начнет куда больше беспокоить состояние вашего желудка, нежели спасение Иерусалима. Но даже не это самое страшное. Страшно другое — презрение. Вас будут презирать европейцы, прижившиеся в Святой земле и ставшие ее частью, вас будут презирать ваши якобы товарищи по оружию — вы, сами того не замечая, отравляете им жизнь своим вмешательством в их дела и представляете опасность, поскольку молоды, полны сил и нахальства. Наконец, вас будут презирать враги — за ваше полнейшее незнание того, куда вы попали, и нежелание даже пытаться это узнать. Восток — совершенно иной мир, сэр Гай, со своими законами, тысячелетними традициями и другими взглядами на жизнь. С другим Богом, в конце концов. Хотите узнать, чем кончится ваше геройствование? В одну прекрасную ночь на ваш лагерь — безобразно обустроенный и почти неохраняемый, потому что стража либо мается животами, либо дуется в кости на последний бурдюк воды — совершенно случайно наткнется едущий по своим делам арабский отряд и решит во славу Аллаха покрошить вас на мелкие части. Вы не успеете даже сказать «Ой!», как ваша блистательная несостоявшаяся карьера рухнет, а там, где заканчиваются все пути, вы честно и кратко скажете: «Я отправился в Крестовый поход, обосрал половину барханов Палестины и был убит в ночной стычке, не успев даже схватиться за меч». Точка, конец рассказа. Я ничего не преувеличил, скорее, даже преуменьшил.

— Возможно, — согласился Гай, слегка передернувшись при мысли, что хотя бы половина из услышанного вполне может оказаться правдой. — Но я постараюсь как-нибудь пережить эти неурядицы. Все идущие в Палестину заранее знали, что их путь не будет устлан коврами и розами.

— Ну-ну, — презрительно хмыкнул мессир де Гонтар. — Я с удовольствием послушаю, что вы будете говорить спустя полгода. Будет познавательно взглянуть, как быстро меняются людские ценности, — он поднял голову и прислушался к чему-то, недоступному Гаю. — Не смею больше отнимать ваше драгоценное время.

— И все? — опешил сэр Гисборн.

— Я ведь не странствующий торговец, — снисходительно проговорил гость, поднимаясь. — Предоставляю вас вашей собственной судьбе. Если вы достаточно разумны, найдете выход и без моих подсказок.

— А… А можно вас спросить? — отважился Гай, тоже выбираясь из-за стола. — Скажите, семейство де Транкавель… они катары? То есть эти, «сочувствующие»? Вы поэтому оказываете им покровительство? Они признают вас равным с…

— Понятия не имею, — равнодушно отозвался мессир де Гонтар, привычным жестом поправляя свой роскошный берет. — Меня не интересуют мелочи наподобие вероисповедания. Я обращаю внимание лишь на образ мыслей, хоть немного разнящийся с общественным. С этой точки зрения благородное семейство графа Редэ выгодно отличается от прочих смертных. У них всегда хватало смелости иметь собственное мнение и отстаивать его. Кроме того, ваша всепрощающая и всемилостивейшая Церковь нанесла им глубочайшее оскорбление, которое не забывается даже по истечении нескольких веков и смывается не одним потоком крови.

— Вы имеете в виду короля Дагоберта? — догадался сэр Гисборн. — Значит, легенда говорила правду?

— Я имею в виду убийство короля Дагоберта во имя интересов Рима, — голосом прожженного крючкотвора-законника уточнил гость. — Папе угодно было видеть на престоле будущей Франции своего ставленника, и Меровингов хладнокровно принесли в жертву. Как, по-вашему, это называется? Молчите? Правильно делаете. Честно говоря, не понимаю, почему де Транкавели так долго ничего не предпринимали, ибо в их смирение мне верится меньше всего. Что же до правды… Никому не известно, какова она, эта самая правда, которой вы так рьяно доискиваетесь. Но, если хотите знать, убеждения семейства де Транкавель в своем праве на трон имеют под собой самое веское доказательство.

— Книга, — отчетливо проговорил Гай. — У них есть Книга. Мы ее видели. Книга-Апокриф, рассказывающая историю их рода.

— Ну и что? — якобы непонимающе дернул плечом мессир де Гонтар. — В каждом семействе хранятся фамильные летописи и пожелтевшие скелеты в сундуках. Кстати, — он бросил короткий, острый взгляд в сторону запертых створок соседней комнаты. — Все же позвольте дать вам на прощение один совет. На вашем месте я бы не принимал так близко к сердцу досадное происшествие с вашим другом и постарался бы растолковать ему на будущее, что охота за чужими тайнами порой становится чрезвычайно опасной. Он доселе не расплатился со своими предыдущими долгами, чтобы погрязнуть в новых.

— Какими долгами? — растерянно спросил сэр Гисборн.

— Теми, что преследуют его и ночью, и днем, — последовал туманный ответ. — У каждого из вас в душе есть накрепко запертый темный чулан, в который не допускаются родные, друзья и исповедники. Спросите у своего приятеля, какие сокровища он хранит в этом чулане. А вот ваш Франческо, сам того не подозревая, только что, по незнанию, спас мессиру Дугалу жизнь, но вместе с ней даровал величайшее проклятие. Ах, малыш, если б он предполагал, что именно нашел… Прощайте, Гай. Удачи не желаю, но и беды — тоже…

Дверь открылась и бесшумно закрылась. Гай стоял посреди комнаты, туповато взирая на коричневые, покрытые начавшим шелушиться лаком доски, и медленно повторяя про себя: «Я только что разговаривал с тем, кого именуют Князем Ночи, и все еще жив. Мало того, он не пытался купить у меня душу или перетянуть на свою сторону. Такое чувство, будто ему просто захотелось лично разузнать, что представляет из себя некий Гай Гисборн и годится ли он для его целей. Он узнал и ушел. Господи, подскажи, как мне дальше жить с этими воспоминаниям?»

В коридоре зазвучали быстрые шаги нескольких человек, кто-то торопливо ударил кулаком по створкам и, не дожидаясь приглашения, ворвался внутрь. Гай успел подумать: должно быть, возвращающийся Франческо и мистрисс Изабель, а может, и леди Бланка. Хорошо бы они привели лекаря.

Он угадал наполовину. Вслед за откровенно встревоженной мистрисс Уэстмор в комнату вошел молодой человек со скуластым, маловыразительным лицом, обтянутым желтоватой кожей, и равнодушным взглядом — средний из братьев де Транкавель, мессир Тьерри.