Книга: Творцы апокрифов
Назад: ЧАСТЬ ВТОРАЯ ГОРЬКИЕ ВОДЫ РЕДЭ
Дальше: ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Тяжкое бремя катаризма

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
По выжженной равнине…

8 октября 1189 года, около полудня.
Область Редэ, Лангедок.
Был час в безумной юности моей,
Как заподозрил я, что каждый из людей
Владеет истиной о бытии загробном:
Лишь я один в неведеньи. Огромный,
Злодейский заговор людей и книг
Скрывает истину, чтоб я к ней не приник.
Был день сомнений в разуме людском:
Как можно жить, не зная впрок о том,
Как смерть, и мрак, и рок какой
Сознанье ждут за гробовой доской?

Никогда ранее сэру Гаю Гисборну, уроженцу Британских островов, не доводилось попадать в подобные места — завораживающие своей необычной красотой и пугающие одновременно. Золотое пламя осени, бежавшее с полуночи на полдень Европы, еще не добралось сюда, но вряд ли его появление внесло бы в окружающий пейзаж заметные перемены. Оставалось прежним голубоватое, словно вылинявшее от жары небо, рыжие охристые холмы причудливых форм с пятнами тусклой зелени, по склонам которым медленно перемещались пыльные клочья шерсти — овечьи стада. Никуда не девались качающиеся желтые цветы дрока, скрюченные низкорослые дубы, укрытые от непрекращающегося холодного ветра в глубоких оврагах виноградники и неровные квадраты распаханных полей. И, завершающим стежком на гобелене из блекло-синего, светло-зеленого и всех оттенков красного и оранжевого цветов, — тоскливый свист ветра в скальных выступах да резкий, пронзающий душу клич одинокого ястреба, плывущего в воздушных течениях.
Таково было древнее графство Редэ, лежащее в предгорьях Пиренеев, вернее, его маленький кусочек, протянувшийся вдоль долины реки Од и представший взглядам своих гостей поневоле. Выжженный солнцем унылый край, населенный угрюмым и неразговорчивым народом, вся жизнь которого проходит в постоянной борьбе с засухами и стремлении вырвать у земли хоть немного плодов. Проводник, немолодой уже и равнодушный ко всему человек, ждавший господ рыцарей на обочине дороги, ведущей в графство Фуа, казался похожим на местные камни — источенные сетью трещин и намертво вросшие в сухую почву. В день он произносил не больше двух десятков слов, в число которых входили «подъем», «привал», «стой», да иногда, в виде большого одолжения, мог махнуть рукой в сторону реки, причудливой скалы или поселка, соизволив невнятно бросить их название. Попытки расспросить о конечной цели пути не имели успеха — возможно, проводник даже не понимал языка, на котором с ним пытались говорить. В здешних местах бытовало свое наречие: чудовищная смесь провансальского с языками горных племен, остатками диалекта вестготов и слов, чье происхождение совершенно не поддавалось опознанию. Оставалось только ехать по узкой, немощеной дороге вслед за неспешно выступающим мулом проводника, гадать о том, где завершится это странное путешествие, да смахивать небывало въедливую белую пыль, толстым слоем покрывавшую всадников и лошадей.
Унылые, хотя и не лишенные диковатого своеобразия земли начались как-то сразу, стоило путникам покинуть цветущие, плодородные угодья вдоль Арьежа и перебраться через цепочку невысоких, но неприветливых и усеянных следами недавних оползней холмов к руслу Од. Здесь словно начиналась иная страна, и она сразу же познакомила гостей с одной своей неприятной особенностью. На первом же привале Мак-Лауд неосмотрительно хлебнул воды из струившегося между камней ручейка, на удивление прозрачного и чистого, тут же с гримасой отвращения сплюнул и разочарованно объявил:
— Горькая!
Не поверивший Франческо сунулся проверить, спустя миг подтвердив:
— Действительно, горькая… И кислая вдобавок.
Гай не решился последовать примеру попутчиков, доверившись наилучшим знатокам природы — лошадям, дружно отвернувшим морды от притягательного журчания, и мимолетной презрительной ухмылке проводника, исподлобья следившего за явственным огорчением своих подопечных. Водой для людей и коней, как выяснилось, в здешних краях надлежит заранее запасаться в поселениях, имеющих достаточно глубокие колодцы. Один такой источник принадлежал на равных правах городишке Лимy и расположенному чуть выше него аббатству Сент-Илере — замкнутого вида маленькой крепости, обосновавшейся на вершине холма, напоминающей нос тонущего корабля. После Лиму потянулись изрезанные глубокими оврагами плоскогорья, за которыми поднималась неровная горная гряда, коричнево-пепельная на голубом фоне. Однажды вдалеке промелькнули смутные очертания причудливого замка, оседлавшего макушку отвесной скалы, при виде которого Франческо сдержанно ахнул от восхищения, а проводник, нехотя обернувшись назад, процедил единственное слово:
— Монсегюр.
Все попытки разузнать, что такое этот Монсегюр, какие умельцы смогли возвести крепость на совершенно неприступной горе и кому она принадлежит, разбились о неприступную стену молчания. Исчезнувший вскоре замок так и остался в памяти — еще одной неразрешенной загадкой, таинственной и непостижимой. За несколько последних дней они хорошо научились отыскивать различные тайны, но пока ни к одной не подобрали решения. Расхотелось даже говорить о них — слишком жаркими и слишком неподходящими для доверительных бесед выглядели эти места. В них самих, казалось, заключены некие мрачные секреты, и Гай колебался, отвечая для себя на вопрос — хотел бы он их узнать или нет? Скорее всего, нет: ему, также как и его спутникам, вполне хватало собственных неурядиц.

 

* * *

 

Все началось еще в Тулузе, когда из перевязанного веревками кожаного мешка на стол в комнате гостиницы «Конь и подкова» явились три небольших сундучка черного дерева с окантовкой в виде бронзовых веточек лавра и пшеничных колосьев. Сэр Гисборн не мог в точности сказать, как долго они молча пялились на эти простые и изящные изделия рук человеческих, предназначенные для хранения мелкой утвари, а также различных бумаг или книг. Сундучки, как полагалось бессловесным и лишенным души созданиям, смирно выстроились в ряд, взирая на людей темными отверстиями скважин.
Первым лопнуло терпение у Мак-Лауда, всегда предпочитавшего решительные действия долгим размышлениям.
— Одно из двух, — заявил он, — или перед нами часть наследия моего погибшего хозяина, или мастерская, делающая такие игрушки, решила завалить своими изделиями всю Европу. Еще можно предположить, что мне мерещится, но тогда что видите вы?
— Три небольших сундука из мореного кедра с полировкой, — с готовностью ответил Франческо. — Сработанных, если не ошибаюсь, в Милане или в Генуе. Лично я не замечаю в них ничего необычного.
— Они похожи на те, которые мы пытаемся разыскать, — невнятно пояснил Гай, вспомнив, что их неожиданный попутчик представления не имеет о поручении из Англии, и, поколебавшись, решился: — Теперь я тоже склонен думать, что надо попытаться открыть их. Если кто-то сейчас заведет речь об обыскивании чужой собственности и попытке воровства, я согласен принять этот грех на себя.
Стремительно меняющиеся выражения лица Франческо убедительно доказывали, что ему нисколько не хочется подвергать своих новых знакомых опасности согрешить, но продолжать оставаться в неведении относительно содержимого сундуков тоже невозможно. Наконец, он выдавил:
— Если монна Изабелла спросит, кто шарил в ее вещах, я скажу, что это моя вина… Но как мы его откроем? У меня нет ключей. Будем взламывать?
— Обещайте, что промолчите о моих скромных талантах, — с кривой ухмылкой потребовал Дугал. — Френсис, мистрисс Изабель останется в приятном неведении относительно судьбы своего достояния, так неосторожно доверенного тебе. Гай, сделай одолжение — как только я скажу «начали», медленно считай вслух.
— Зачем? — удивился странности просьбы сэр Гисборн.
— Увидишь, узнаешь, — с этими словами Мак-Лауд начал лихорадочно рыться в своем мешке, пока не отыскал тщательно завязанный кошель из темно-коричневой замши. В нем, как выяснилось, содержался завернутый в отдельные тряпки набор диковинного вида приспособлений, смахивающих на плоды союзов между различными ножами, шильями, крючками, похожими на рыболовные, и отвертками. Все они ярко блестели хорошо заточенными краями и попахивали маслом, что доказывало неустанную заботу владельца. Дугал с задумчивым видом разложил непонятные предметы на столе, по очереди поднял сундучки, выбрав наиболее легкий и кратко пояснив, что обычно люди складывают самое важное в одном месте, а этого «важного» вряд ли наберется много. После чего повернул сундук набок, неизвестно ради чего заглянул в скважину и скомандовал:
— Начали!
Гай послушно проговорил «один», «два»… сбился на счете «три», завороженный стремительный мельканием загадочных инструментов и быстро смекнув, что видит обыкновеннейшие отмычки для незаметного вскрытия дверных, сундучных и иных замков. Ящик сопротивлялся недолго, раздался щелчок, легкий сухой треск и крышка отскочила.
— Семь, — со сдержанным уважением проговорил Франческо и подался вперед, с любопытством заглядывая внутрь сундука. Гай хмыкнул и сокрушенно покачал головой, что долженствовало означать: «С кем я только связался?»
— Между прочим, я редко злоупотребляю своими умениями, — точно оправдываясь, сказал шотландец. — Не портить же хорошую вещь, в самом деле?
Сэр Гисборн ничего не ответил, предоставив компаньону самому выяснять непростые отношения с собственной совестью. Его куда больше притягивала внутренность сундука, выложенная посекшимся лиловым бархатом, и десяток заключенных в ней свитков. Кроме бумаг, в ящике обнаружилась плоская резная шкатулка из желтоватой кости — судя по размерам, предназначенная для хранения какой-то книги.
— Глянем? — полувопросительно, полуутвердительно произнес Мак-Лауд и, не дожидаясь ответа, вытащил шкатулку, поставив ее отдельно, затем извлек свитки, ссыпав их в мгновенно раскатившуюся, похрустывающую горку. Почти на всех посланиях болтались привешенные на витых шелковых шнурках печати — тяжелые, зеленого или кроваво-коричневого сургуча, с глубоко вдавленными изображениям гербов. Каждое письмо посередине опоясывала тщательно завязанная несколькими узелками крученая нить.
Гай неожиданно понял (словно еле слышный печальный голос вкрадчиво прошелестел ему на ухо), что, как только они развернут и прочтут хотя бы один из свитков, ничто больше не станет прежним. Это тот самый поступок, который невозможно исправить или искупить, но который необходимо совершить, хотя твоя душа и твое воспитание отчаянно сопротивляются. После не будет никакой обратной дороги, но в какой-то мере это даже к лучшему. Сожженный мост — самое верное, хотя и безжалостное средство заставить армию двигаться вперед и только вперед.
Поэтому сэр Гисборн протянул руку, взял первое попавшееся письмо, с некоторым усилием распутал хитроумные узлы (краем уха слыша протестующий шепот Франческо) и развернул лист на столе, придавив края тяжелыми медными подсвечниками. Дугал немедленно перегнулся через стол, увидел ровные ряды строчек, выведенных ярко-красными чернилами, и озадаченно спросил:
— Слушайте, это на каком языке?
Подобных букв — округлых, напоминающих ряды бегущих волн — Гаю тоже раньше видеть не доводилось, но Франческо твердо сказал:
— На греческом. Нет, прочитать и перевести я не смогу. Мне просто довелось увидеть, как выглядит греческий алфавит в письменном виде — в Ливорно, там живут ромеи и греки, а я оттуда отправлялся во Францию, — он помялся и нерешительно добавил: — Раз мы вскрыли одно послание и ничего не поняли, может, с другим повезет больше?
Следующее письмо вскрывал Мак-Лауд, и удача его не оставила — свиток заполняли привычные латинские буквы вперемешку с цифрами, однако разгадать смысл этого текста мог только осведомленный человек. Гай предположил, что перед ними долговая расписка или перечень отправленных куда-то и полученных сумм. Франческо, тщательно изучив записи на листке, согласился с ним, многозначительно отметив, что отправитель позаботился не указывать имена, названия торговых домов или городов, ограничившись незамысловатыми: «Пришло столько-то», «уплачено столько-то», «долг такой-то». На месте подписи стояла маленькая синеватая печать, скорее всего, небрежно оттиснутая кольцом — еле различимая птица с развернутыми крыльями.
Обозлившийся Мак-Лауд принялся вскрывать все письма подряд, однако ничего нового не нашлось — те же строчки сухих цифр, иногда датированных (Гай нашел пометки от сентября прошлого года до марта нынешнего), краткие сообщения о выполненных поручениях (здесь встречались имена, но ни сэр Гисборн, ни его компаньон не могли припомнить, чтобы слышали о таких людях), и, наконец, даже не письмо — второпях накиданная записка, принесшая некоторый ценный улов. В ней стояло имя адресата — «мэтру Уильяму Лоншану, передать лично», и сообщалось, что переговоры проведены успешно, противная сторона выразила согласие с большинством предложений, но опасается брать на себя какие-либо обязательства и предпочла бы отложить выполнение намеченного до наступления осени или зимы.
— «Писано на день святого Георгия, год 1189», — вполголоса прочел Гай. — Вторая половина апреля. Интересно, о чем и с кем договаривался покойный канцлер?
— Лучше спроси: этот договор отменили в день его смерти или нет? — посоветовал Дугал. Он небрежно отодвинул рассыпанные листы, облокотился на стол, положил подбородок на сдвинутые кулаки и вопросительно воззрился на компаньона глазами цвета недозрелых орехов. — Что теперь? Вскрывать остальные? Я могу…
— Верю, — кивнул Гай. — Но стоит ли? Допустим, мы найдем еще кипу бумаг, предназначенных непонятно кому и гласящих неизвестно о чем.
— Я мог бы попробовать разобраться в этих записях, — робко заикнулся Франческо, и оба рыцаря точно сейчас вспомнили, что рядом с ними находится представитель торгового сословия, рожденный и воспитанный среди закладных бумаг, счетов и доверенностей. — Даже по такой малости можно проследить пути упомянутых сумм. Но мне понадобится время, причем изрядное — от седмицы и больше, а также дополнительные сведения и возможность заглянуть в учетные книги некоторых торговых домов, за что придется заплатить…
— Думаю, это пока обождет, — рассудил Гай. — Подведем итоги наших невеселых размышлений и открытий. Как выражаются господа законники, главнейший вопрос таков: считать ли найденные нами пергаменты частью приснопамятного архива господина де Лоншана? Если считать, то возникает еще два вопроса: что нам с ними делать и как они попали к мистрисс Уэстмор?
— Три, — поправил Мак-Лауд. — Не два вопроса, а три. Куда подевался остальной архив? Впрочем, сейчас это не слишком важно. Неважно и содержимое других ящиков, и обстоятельства, при которых оно попало к нашей пронырливой Изабель. Я даже готов поверить, будто она не знала, что везет. Может, ее покойный дружок Ле Гарру передал ей не только золото, но и сундуки с бумагами. Честное слово, это не имеет значения.
— Как — «не имеет значения»? — опешил сэр Гисборн.
— А вот так, — ехидно хмыкнул шотландец. — Единственное обстоятельство, по-настоящему значимое в этой истории, таково: какой-то тип очень хочет заполучить эти бумажки себе. Я не сомневаюсь, как только мы прибудем… не знаю, куда, но куда-то нас должны привезти… первое, что мы услышим, будет: «Женщина против бумаг». И знаешь, что я на это отвечу?
— Что? — против воли заинтересовавшись, спросил Гай.
— Нет, — отчетливо выговорил Дугал. Я скажу — «нет», и ты меня всецело поддержишь. Потому что начинает действовать одно из правил игры, такой же древней, как этот грешный мир. Игра зовется: «Обмани ближнего своего» и выучиться в нее играть проще простого. Фрэнсис, я прав?
— В какой-то степени да, — осторожно подтвердил Франческо, терпеливо дожидавшийся новой возможности вступить в разговор.
— Отлично! Гай, как не жаль, но тебе придется позабыть про твое возвышенное воспитание вместе с прочей ерундой и начинать срочно осваивать азы сложной науки вранья. Иначе нам всем конец. Итак, запоминай: если дело складывается не в твою пользу, тебя зажали в угол и жизни тебе осталось от силы на сказать: «Господи, прости!», что надо делать?
— Вести себя так, будто главный здесь — ты, — вполголоса проговорил итальянец. — Делать вид, будто тебе известно все, о чем думают и говорят твои враги, и ты в любой миг можешь справиться с ними.
— Слушай мальчика, он изрекает совершеннейшую истину, — хохотнул Мак-Лауд. Гай закатил глаза, но вступать в спор не решился. — Теперь глянем на наше дело. К нам в руки угодила некая вещь, явно очень дорогая. Зато наши противники держат у себя человека, которого нам желательно видеть живым и на свободе. Они хотят получить то, чем владеем мы. Мы не хотим это отдавать, но не прочь вернуть нашего человека. Как поступить?
— Не знаю, — растерянно сказал сэр Гисборн. — Наверное, придется расстаться с бумагами… Да, но что мы скажем дома, в Лондоне? Выходит, сундуки, лоншановы они или нет, отдавать нельзя. Как же тогда мистрисс Уэстмор?
— Придется крутиться, как червяк на крючке, — Дугалу, казалось, даже нравилось придумывать себе и компаньонам новые трудности вдобавок к имеющимся. — Надеюсь, вы поняли главное: мы не станем менять архив на женщину. Придется любым способом убедить наших соперников, что мы не шутим и, не моргнув глазом, пожертвуем мистрисс Уэстмор. Да не корчите таких страдальческих рож, ничего с ней не случится! В нынешней заварушке она теперь самый важный человек. Без нее невозможны никакие переговоры. Если нам немедля не предъявят ее, живую и здоровую, они и клочка бумажки из этих сундуков не получат, неужели не понятно? Когда мы ее увидим и побеседуем, тогда будем соображать, как быть дальше. В крайнем случае сунем им в зубы часть архива — авось подавятся.
— По-моему, будет лучше, если нам удастся создать впечатление, что мы не располагаем этими бумагами, — задумчиво проговорил мессир Бернардоне-младший, шестым или седьмым чувством угадав, что с этого мгновения его безмолвно включили на равных правах в компанию. — Например, что мы заранее спрятали их в определенном месте, которое откроем только при выполнении наших условий…
— Или не откроем. Правильно! — одобрил Мак-Лауд. — Для правдоподобия помашем у них перед носом несколькими листами… Гай? Эй, что с тобой?
— У меня от ваших коварных замыслов уже голова кругом идет, — честно признался сэр Гисборн. — Я понимаю, что вы правы и что иногда приходится действовать… скажем так, не вполне законно. Однако все эти рассуждения о допустимости лжи…
— Не бери в голову, — отмахнулся Дугал. — Понимаешь, если бы можно было обойтись без излишней словесной чепухи, я бы только порадовался. Но такое уж у нас везение. Придется потерпеть. Мне, сам понимаешь, особого доверия никто не окажет, так что большинство разговоров падает на тебя. Мистрисс Изабель трудно назвать прекрасной девицей, но вытащить из неприятностей ее необходимо.
— Не спорю, — вздохнул Гай. — Просто сомневаюсь, что у меня получится.
— Почаще напоминай себе, что в противном случае не видать нам никакой Палестины, как своих ушей, — с некоторым злорадством посоветовал компаньон. — Мы же тут, считай, никто. Чужаки в чужой стране, сгинем — ни одна живая душа не вспомнит. Я-то давно привык, что могу полагаться только на себя…
— Похоже, я скоро тоже начну привыкать, — мрачно сказал сэр Гисборн. Франческо посмотрел на них обоих извиняющимся взглядом, словно хотел попросить прощения за то, что невольно послужил причиной всех обрушившихся на компаньонов неурядиц, и начал собирать разлетевшиеся по всему столу пергаменты, снова перевязывая их шнурками и укладывая обратно в сундук. Гай рассеянно взял резную шкатулку, повертел в руках, открыл — ее выстеленная темно-лиловым фетром внутренность пустовала. Какую бы книгу не предполагалось сюда поместить, сейчас она находилась где-то в ином месте. Не исключено, конечно, что шкатулка сама по себе представляла ценность. Еще бы, желтоватая кость диковинного животного из Полуденных стран, покрытая мелким резным узором из переплетающихся иззубренных листьев, тонких веток и цветочных головок могла быть очень высоко оценена любителями редкостей. Сэр Гисборн не знал, когда и где могли сделать такую вещь, и тихонько спросил Франческо. Итальянцу хватило одного пристального взгляда и нескольких быстрых поглаживаний по бокам и крышке:
— Ромейская работа, около пятидесяти или шестидесяти лет назад. Кость лишь слегка изменила цвет. В таких шкатулках иногда держат дорогие книги, но чаще используют под драгоценности.
— Она принадлежала мистрисс Изабель? — почему-то сорвалось с языка у сэра Гисборна. Франческо немного подумал, вспоминая, и покачал головой:
— Не знаю. Во всяком случае, раньше такой вещи я у нее не видел.
На следующее утро они покинули гостиницу «Конь и подкова», а вслед за ней и Тулузу, с ее домами розового камня, воздухом, в котором витал тающий аромат минувшего празднества, и неведомыми любителями подкидывать замысловатые загадки. Дорога в графство Фуа, как заранее выяснил Мак-Лауд, была одной их трех, что начинались от Старых ворот столицы. Раздумывать над тем, кто будет ожидать компаньонов в указанном месте, не пришлось: в жидкой лужице тени под старым искривленным тополем терпеливо скучали двое — пегий мул в сбруе с вылинявшими кисточками, и его владелец, казавшийся столь же неотъемлемой частью пейзажа, как растрескавшиеся от жары камни и чахлая зелень. Увидев явившуюся на место встречи компанию — троих верховых при трех заводных лошадях, он равнодушно и длинно сплюнул, взобрался на костлявую спину своей скотинки и потрусил вверх по пыльной дороге, даже ни разу не оглянувшись, чтобы проверить, следуют ли за ним остальные.

 

* * *

 

После Лиму потянулись ставшие уже привычными невысокие, изрезанные ветрами и прокаленные солнцем коричнево-охристые горы с гребнями, похожими на отточенные лезвия ножей. Вдалеке по правую руку воздвигся неприступный на вид пик со снежной вершиной, кратко поименованный проводником «Карду». Точно для соблюдения симметрии, впереди, в направлении полуденного восхода замерцали отблески на ледяных выступах еще одной горы, окруженной черными утесами — Бланшфор и соседствующих с ней отрогов Рокко-Негро. Путники миновали еще один городок, чьи приземистые домишки лепились к неприветливым рыжим скалам, Алье-ле-Бэн, который мог даже похвастаться такой роскошью, как бенедиктинский монастырь и резиденция здешнего епископа. Франческо, задумчиво обозрев теснившиеся под защитой каменистого холма неказистые здания, предположил, что тут, наверное, самое захудалое аббатство во всей области, куда сюда ссылают в наказание согрешивших священнослужителей. Гай мысленно с ним согласился: местечко в самом деле мало походило на воплощение земного рая. Летом жара, зимой пронизывающие холодные ветры с гор, и во все времена года — унылые окрестности, еле-еле оживляемые тусклой зеленью во впадинах гор.
— Кажется, я догадался, куда мы едем, — заявил Франческо на следующий день после ночевки в Алье-ле-Бэн. Путешествовать в этих краях, как выяснилось, можно только с рассвета до часа третьего, а затем с девятого часа до наступления сумерек, иначе рискуешь если не изжариться заживо, то замучить лошадей. Потому самое жаркое время дня отводилось под отдых, а если удавалось найти подходящее укрытие с тенью, то привал считался просто роскошным. Кстати, через два или три дня пути компаньоны начали привыкать к горькой воде местных ручьев, хотя лошади по-прежнему отказывались ее пить. — Мне повезло: я познакомился с монахом из Алье, сборщиком милостыни, и расспросил про здешние края. Он сказал, что лиг через пять в Од впадает ее восходный приток, Риальса, а выше по течению Риальса сливается с еще одной рекой, Бланш или Бланк. Между тремя реками тянется большое возвышенное плато, на полуночном восходе которого стоит гора Бланшфор. Тамошние места получше здешних, в них больше воды и зелени. Там расположены замки местной знати — около двух десятков укрепленных крепостей. Сдается мне, что именно туда мы и держим путь, потому что больше некуда, разве что через горы, в тамошние королевства мавров…
— Где мы нужны, как лошади пятая нога, — заключил Мак-Лауд. Компания сидела у входа в пещерку под скальным выступом и смотрела вниз, на участок относительно плоской земли, поросший серовато-зеленым бурьяном, где бродили расседланные лошади и мул проводника. Сам проводник, завернувшийся в изрядно облысевшую шкуру неведомого зверя, храпел под шелестящей на ветру дикой сливой. На первый взгляд, старик дрых как убитый, но путешественники уже усвоили, что он обладает чутьем дикого животного, безошибочно подсказывающего ему, когда наступает подходящее время для продолжения пути. — Нечто в этом духе я и предполагал. Жутковатые здесь места, правда?
— У вас, мессир Дугал, никогда не хватает терпения дослушать до самого интересного, — с легкой укоризной проговорил Франческо. — Знаете, кто сеньор этого края и его ближайшие соседи? Нет? Так вот, я поспрашивал, и мне сказали: тут правит граф Редэ, Бертран де Транкавель, вместе с родичами, которых за глаза именуют Бешеной Семейкой. Честное слово, я ничего не выдумал! Я разговаривал с несколькими людьми — с монахами из аббатства на горе, с хозяином трактира и его гостями, с владельцем овощной лавки, что через дорогу от постоялого двора, и все повторяли: сердце здешнего маленького мирка — замок Ренн-ле-Шато, где заправляет Бешеное Семейство. Некоторые даже добавляли — Безумное. Их соседи и родственники — Бланшфоры из Фортэна, а по дороге дальше на полдень нам встретится замок Лавальдье и угадайте, кому он принадлежит? Семье по фамилии Плантар, вот так! Вам ничего не напоминают эти имена?
— Напоминают, — невесело сказал Гай. — Нам посчастливилось забраться именно в те края, о которых столь красочно повествовал блаженной памяти папаша Тардье из Муассака. Вот и говори, что в мире не существует случайностей.
— Не верю я в подобные совпадения, — бросил Мак-Лауд, но объяснять свое непонятное замечание не пожелал. В горячем воздухе, наполненном запахом увядающей травы и нагретых камней, повисло молчание, нарушенное Гаем:
— Хотите услышать еще одну прелюбопытнейшую вещь?
Попутчики кивнули: Франческо быстро и заинтересованно, Дугал — лениво, точно из вежливости. Сэр Гисборн продолжил:
— Пока вы рассиживались в трактире, я отправился прогуляться по этому Алье. Меня остановили по крайней мере пятеро человек вполне почтенного вида, и задали один и тот же вопрос, показавшийся мне довольно удивительным. Им весьма хотелось знать: мы, случайно, не собираемся поохотиться на волкодлака?
— Чего? — успевший задремать Мак-Лауд мгновенно проснулся, рывком сел, едва не свалившись с узкого карниза, и пристально уставился на Гая. — Ну-ка, повтори!
— Как утверждают горожане, в окрестных горах уже два или три года обитает волкодлак, волк-оборотень, — повторил сэр Гисборн, с величайшим удовольствием созерцая вытянувшиеся от изумления физиономии попутчиков. — Иногда благородные господа приезжают с намерением положить конец его безобразиям и растянуть шкуру зверя на главной площади Алье или Лиму, но пока никому не удалось даже мельком увидеть это существо. Оно крадет овец и порой нападает на людей: пастухов, охотников, детей из горных селений. Его также считают виновным в пропаже нескольких молодых женщин из Алье и соседних городков. Возможно, это работа самых обычных волков или других хищников, но поселяне убеждены, будто поблизости бродит волкодлак и очень хотели бы от него избавиться. В своих тревогах они дошли до того, что готовы заплатить любому, рискнувшему отыскать и уничтожить причину их бедствий.
— Знавал я одного парня, которого Господь слегка обделил мозгами и который убедил себя, будто он — оборотень, — рассеянно припомнил шотландец. — Этот тип жил в лачуге, подальше от людей, носил волчью шкуру, охотился на отбившихся от стада овец и мелких животных… В конце концов ему не повезло: он прикончил ребенка и не нашел ничего умнее, чем спрятать тело неподалеку от своей халупы. Родные начали искать пропавшего мальчишку с собаками, свора вывела их прямиком к могиле…
— И что произошло? — затаив дыхание, спросил Франческо.
— Известно, что, — пожал плечами Мак-Лауд. — Камень на шею, бултых в озеро, поминай, как звали. Еще легко отделался — могли бы спалить. Может, тут тоже шляется какой-нибудь недоумок? Или всего-навсего завелся обычный хитрый волчара со своим выводком. Устроили бы лучше облавную охоту, чем выдумывать каких-то оборотней.
— Может, скажешь, что их не существует? — вкрадчиво осведомился Гай.
— Я пока ни одного не встречал, — отрезал Дугал. — Увижу — поверю. А подобных баек я сам могу сложить хоть сотню.
— Ваш друг — прирожденный скептик, — хихикнул Франческо. — Человек, доверяющий только тому, что можно увидеть глазами или потрогать руками. Но как же тогда насчет отвлеченных от бытности идей?
Гай недоуменно поднял бровь, пытаясь сообразить, что имеет в виду Франческо, и удивился еще больше, когда Мак-Лауд ответил, даже не задумываясь:
— Всякую идею можно превратить в действие и посмотреть, что получится. Слова и люди всегда проверяются делами, и только ими… Отвяжитесь от меня, я спать буду.
В подтверждение своих слов он заполз поглубже в тень пещерки и свернулся на песчаном полу, бросив рядом с собой поскрипывающее сплетение ремней амуниции. Франческо поднялся, старательно отряхивая одежду от набившейся в складки белой пыли, легко спрыгнул вниз и заявил:
— Я скоро вернусь. Хочу подняться во-он на тот холм, — махнул рукой в сторону пологой возвышенности, замыкавшей узкую долину и добавил: — Когда мы проезжали мимо, мне показалось, что там разбит сад или оливковая роща. Раз роща — значит, поблизости обязательно живут люди. Можно разузнать, далеко ли еще ехать до замка Редэ. Мне уже до смерти надоели эти лысые скалы, а вам?
— Тоже, — кивнул Гай. — Ладно, ступай, только не заблудись. Если в самом деле наткнешься на жилой дом, добудь у хозяев что-нибудь более съедобное, чем солонина и кислые лепешки, идет?
Итальянец согласно кивнул и запрыгал по склону с камня на камень. Спустившись на поляну, он задержался глянуть, как поживают лошади, и начал карабкаться вверх, пробираясь между торчащими из земли валунами. Вскоре он добрался до скошенного гребня холма, огляделся, прикрыв глаза ладонью от не по-осеннему яркого солнца, и пропал из виду. Сэр Гисборн не заметил никакой рощи, но решил, что Франческо просто хочет побыть в одиночестве. Может, он действительно отыщет человеческое жилье — он же Счастливчик, которому везет чаще, нежели остальным смертным. Место их стоянки выглядело уединенным, единственная серьезная неприятность, которая тут грозила — поскользнуться или по неосторожности наступить на задремавшую на теплом камне змею. Впрочем, Гай считал Франческо достаточно сообразительным, чтобы избежать и того, и другого. Россказням про волкодлака сэр Гисборн не слишком поверил, отнеся их к обычным суевериям вилланов, склонных повсюду выискивать происки нечистой силы вместо того, чтобы работать как следует.

 

* * *

 

Дремоту Гая — нечто среднее между бодрствованием, готовым вот-вот плавно смениться сном вполглаза — нарушил скрип щебенки и треск мелких камешков под приближающимися шагами. Гай приоткрыл один глаз, дабы удостовериться в благополучном возвращении одного из своих компаньонов… и вскочил, успев одновременно пнуть в бок недовольно заворчавшего Мак-Лауда. Он не мог в точности сказать, зачем так поступил. Просто в облике быстро поднимавшегося к их убежищу Франческо появилось нечто тревожащее и наводящее на мысли о близкой опасности.
— Идемте, — не дожидаясь расспросов, быстро проговорил Франческо. — Вы должны это увидеть.
— Да что опять стряслось? — сердито осведомился Дугал, но ответа не получил: убедившись, что его попутчики проснулись, Франческо немедля повернул обратно. — Гай, что там?
— Ничего особенного, насколько я могу судить, — откликнулся сэр Гисборн, озадаченно глядя вслед быстро уходящему итальянцу. — Ему понадобилось взобраться на соседний холм — он якобы углядел там рощу и чей-то дом.
— Рощу и я видел, — Мак-Лауд протяжно зевнул и начал собирать разложенное на полу снаряжение. — Здорово смахивает на заброшенную. Ладно, придется сходить, иначе ведь не угомонится. Не знаю, что он там отыскал, но, похоже, успел изрядно перепугаться. Может, наткнулся на логово волкодлака?
— Не говори глупостей, — огрызнулся Гай. — Скажи лучше, разбудить проводника или не стоит?
— Обойдемся без него, — решил Дугал. — Пошли.
Склон холма оказался довольно пологим, несмотря на усеивающие его камни с острыми краями, но все равно мало подходил для пеших прогулок. Безнадежно отстававшему сэру Гисборну уже на середине подъема пришлось остановиться и передохнуть, уныло провожая взглядом быстро поднимавшегося шотландца, для которого, похоже, не имело особого значения, идет он по ровной дороге или круто забирающему вверх каменистому откосу. К тому времени, как Мак-Лауд исчез из виду, Гай еле-еле добрался до гребня холма, отмеченного светло-желтыми метелками ковыля, пробившегося между камнями, и смог наконец заглянуть в загадочную соседнюю долину.
Оливковые деревья, померещившиеся Франческо, наличествовали — около десяти или двенадцати правильных рядов, выстроившихся под защитой охристо-бурых скал. Однако узкие дорожки между ними наглухо затянули буйно разросшиеся сорняки, а сами деревья выглядели неухоженными и больными. Приближение людей спугнуло стайку заполошно взвившихся в воздух птиц, безнаказанно склевывавших черные и зеленые шарики созревших ягод.
«Весь урожай нынешнего года достанется птицам, — с отстраненным равнодушием подумал Гай. — Тем самым, которые не сеют, не жнут, но собирают брошенное. Удивительно, как быстро приходит в запустение покинутое человеком место, и там немедленно появляется бурьян, селятся крысы и лисы, а по осени налетают птицы, подбирающие все крошки».
Резким движением ладони он стер налипшие на лицо песчинки и зашагал вниз, к ожидавшим его на окраине рощи компаньонам. Пока на глаза не попадалось ничего угрожающего, кроме запущенной и наводившей уныние группки пыльно-зеленых деревьев.
Уже преодолев половину расстояния, сэр Гисборн понял, какой важной детали недостает в окружающем пейзаже. Имеется роща, пускай и брошенная на произвол судьбы, но где тогда жилище ее бывших хозяев? Их дом должен стоять где-то поблизости, иначе как бы они ухаживали за своим хозяйством? Гай на ходу обшарил долину взглядом, размышляя, где самое выгодное место для постройки. Долго искать не потребовалось: он бы разместил небольшой дом подле сужающейся впадины пересохшего оврага, где даже отсюда виднелась тонкая блестящая жилка ручья.
Франческо, впавший в какую-то настороженную тревогу, поневоле начавшую передаваться его спутникам, торопливо повел их в обход бывшего сада, намереваясь выйти именно к замеченной Гаем лощине. Под ногами с неприятным чмокающим звуком лопались упавшие с деревьев перезрелые оливки, становясь растекающимися лужицами густого зеленоватого сока, посреди которых валялись пустые шкурки.
Кусты бурьяна неожиданно расступились, открыв аккуратно вымощенную гладко отесанными камнями тропинку. Франческо остановился и резко отступил в сторону — похоже, он привел своих попутчиков именно туда, куда намеревался, предоставив им право самим увидеть так напугавшую его вещь. Однако сэр Гисборн не заметил вокруг ничего особенного. Дорожка вела мимо обложенного известняковыми плитами колодца с покосившимся набок деревянным навесом, мимо чего-то, напоминающего остатки разрушенного небольшого строения, и заканчивалась… Собственно, ей надлежало заканчиваться возле боковой двери в предполагаемый дом, но тропка упиралась в густую поросль отцветающего кипрея — цветка, в изобилии произрастающего на заброшенных вырубках и местах недавних пожарищ.
Слегка опешивший Гай вдруг заметил, что заросли кивающих на ветру высоких стеблей словно вытянулись вдоль незримых границ, повторяющих очертания некогда стоявшего тут здания — довольно большого, окруженного хозяйственными пристройками. Приглядевшись, он увидел осязаемые подтверждения своим мыслям: то там, то здесь над шелестящей травой поднимались покрытые черной сажей камни, похожие на гнилые расшатанные зубы. Вон торчат несколько сколоченных между собой досок — останки бывших лестничных ступенек. В зарослях наполовину утонуло нечто, похожее на обугленную дверную коробку. Точно, сгоревший дом, погубленный пожаром не далее, как в начале этого лета, а после милосердно укрытый растениями. Что здесь настолько необычного, чтобы Франческо понадобилось непременно тащить их взглянуть на позаброшенные руины?
— Это же часовня, — вдруг проговорил Мак-Лауд, и Гай впервые расслышал в голосе компаньона растерянность. — Или мне кажется?
— Не кажется, — холодно уронил Франческо и сделал движение, будто хотел подойти ближе к развалинам, но не отважился. Мак-Лауд, мгновение поколебавшись, осторожно дошел до конца дорожки, наклонился, пристально разглядывая что-то, скрытое узкими листьями кипрея, затем медленно двинулся вдоль бывшей стены. Сэр Гисборн присоединился к нему, быстро глянув на итальянца и поняв, что того лучше оставить в покое и не лезть с расспросами.
Под защитой начавшей вянуть зелени в самом деле таились остатки каменного фундамента. Возведенные на нем деревянные стены прогорели дотла и обрушились внутрь здания, смахивая теперь на безжалостно переломанные кости. Если посмотреть сверху, здание в плане напоминало повернутый с востока на запад крест, и вполне могло некогда служить уединенной часовней. Но почему она сгорела? Что стало причиной пожара — неосторожность обитателей или простая случайность вроде горсти выпавших из очага углей?
Дугал снова остановился, подобрал обломок наполовину сгоревшей доски, раздвинул им густые заросли и угрюмо кивнул, точно отыскав подтверждение не слишком радостным мыслям.
— Им не повезло, — кратко сказал он, отбрасывая доску. — Плохое место и грязная история. Надо увести отсюда Френсиса.
— Собственно, в чем дело? — не понял Гай. — Это действительно сгоревшая часовня? Что ж, порой церкви горят также, как обычные дома и крепости…
Вместо ответа шотландец с размаху пнул носком сапога наполовину скрытую кипреем горку бесформенных предметов, мгновенно рассыпавшуюся на части и заблестевшую на солнце угольно-черными внутренностями. Пройдя дальше, он нашел еще один такой же холмик и тоже разрушил его, после чего выжидательно покосился на Гая, точно осведомляясь, нужны ли еще разъяснения. Сэр Гисборн медленно покачал головой влево-вправо: ему все стало ясно.
Весной этого года кто-то обложил здание часовни связками хвороста, наверняка щедро плеснув поверх масла, и поднес к ним факел. Никогда не утихающий ветер быстро раздул пламя, и вскоре на краю долины заполыхал высокий, издалека заметный костер. Неизвестно откуда пришло твердое убеждение, что пожар случился ночью, и вокруг охваченного пламенем строения, чьи узкие окна напоминали красные глаза агонизирующего зверя, кружил десяток всадников, сопровождаемый злобно кричащими людьми, а потом черепичная крыша обрушилась, выпустив наружу ревущий искристый вихрь и положив конец еще доносящимся изнутри пронзительным воплям.
— Г-господи всемогущий, — с трудом выговорил Гай, не удивившись, как хрипло прозвучал его голос. — Но почему?..
— Я предупреждал, — Дугал попятился в сторону, словно опасаясь наступить на ядовитую змею или увидеть что-то, никак не вяжущееся с солнечным осенним днем, например, бледную призрачную тень, возникающую над развалинами. — Я с самого начала предупреждал, что в здешних краях не все чисто… — он вдруг подался вперед и вниз, почти нырнув в желтовато-бурую листву, и также стремительно шарахнулся назад. — Пошли отсюда, быстро!
— Что там такое? — с любопытством, показавшимся ему самому болезненным и противоестественным, спросил сэр Гисборн.
— Ничего, — отрезал Мак-Лауд, шаг за шагом отступая к дорожке и, ухватив Гая за край плаща, с силой потянул его следом. — Там ничего нет. Пойдем. Уже не так жарко, пора ехать.
— Что ты нашел? — упрямо повторил Гай. Ему одновременно хотелось и не хотелось услышать ответ, и он дождался зло брошенного:
— Череп там, понятно? Хорошо прокопченный человеческий череп и вдобавок не один. Не вздумай проболтаться Френсису, — он чуть слышно добавил: — Может, кому-то удалось сбежать…
Франческо ждал их там, где остановился в первый раз. Он сидел, привалившись спиной к покрытому расплывшимися белесыми пятнами выгоревшего мха камню и безучастно смотрел в землю прямо перед собой, точно пересчитывал трещины на засохшей глине. Дугал легонько потряс его за плечо:
— Вставай. Мы уходим.
— Кто мог сделать такое? — ошеломленно вопросил сэр Гисборн, когда оставшаяся без хозяев роща и обгорелые руины остались за гребнем холма. Итальянец молча шагал впереди, точно позабыв о своих спутниках и вообще обо всем мире. Гай подумал, что надо бы поговорить с ним, сказать что-нибудь успокаивающее, но в голову не приходило ничего путного. — Зачем?
— Чем чаще всего доказывается правота в споре? — раздраженно фыркнул Мак-Лауд и сам ответил: — Насколько я знаю людей, начинается все с разумных слов, но заканчивается одинаково — кулаками. Помнишь того парня из Муассака, что прикидывался безумным? Так вот, он прав — тут, в Лангедоке, спор о вере растянулся на десятилетия, и, как водится, вся тяжесть пала не на спорщиков, а на невинных, оказавшихся в плохое время в ненужном месте. Я же говорил тебе — здесь земля катаренов…
— Они называют себя катарами, — еле слышно бросил через плечо Франческо. — Они всегда жили тут — в краю горькой воды и безжалостного солнца. Вода отравила их мысли, а солнце выжгло души. Я не знаю, что ожидает их в конце пути, но Мадонна свидетельница, мне хотелось бы понять, почему они избрали для себя дорогу, завершающуюся тупиком и лишенную всякой надежды на спасение?
Он прибавил шагу, благо спускаться по склону всегда легче, нежели подниматься. Гай проводил его слегка растерянным взглядом и вопросительно повернулся к компаньону. Тот покачал взлохмаченной головой, блеснув тонкими посеребренными шнурками на концах заплетенных от висков косичек:
— Поговорим чуть позже, идет? Я надеялся, что нам не придется столкнуться с местными традициями, но сам видишь, как получилось… Мне известно немногое, Франческо, кажется, чуть побольше, тебе же вообще ничего. Это мой промах, и я его исправлю, однако не сейчас. Сказать по правде, мне слегка не по себе.
— Мне тоже, — признался Гай, почувствовав безрадостное облегчение при мысли, что не ему одному пришлось сегодня испытать ощущение близости к чему-то непонятному и отталкивающему. Он не хотел знакомиться с «местными традициями», как их назвал Мак-Лауд, но понимал: знания необходимы, даже те, что вызывают брезгливость и смутное отвращение. Он внимательно выслушает все, что ему скажут, и задаст необходимые вопросы, однако изо всех сил постарается забыть услышанное в тот миг, когда границы Лангедока останутся позади.
Но имелась еще одна вещь, в которой Гай не хотел признаваться даже себе. Витающий повсюду дух темного, манящего очарования, дух неразгаданных таинственных загадок, манящий приоткрыть запертые двери и увидеть спрятанное за ними. Сэр Гисборн всегда полагал себя обыкновенным человеком, пытающимся честно выполнять свое предназначение на земле, и внезапная, нездоровая тяга к здешним мрачным чудесам пугала его до глубины души.
Назад: ЧАСТЬ ВТОРАЯ ГОРЬКИЕ ВОДЫ РЕДЭ
Дальше: ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Тяжкое бремя катаризма