Посаженные без права на досрочное

…Раздался нарастающий свист, и темный сфероид размером с футбольный мяч, окутанный размытой дымкой, стремительно опустился с неба. Растерянно порыскал, замер на миг в полуметре от почвы и целеустремленно подплыл к людям, что лежали в густой траве. Приземлился в непосредственной близости от двух тел, сомкнутых вместе. Дымка тут же рассеялась.

– Чья пайка?.. Тебя когда-а посадили? – томно спросила женщина.

Имя ее, подобно дубленой коже, было твердым, но голос – вовсе нет. Змеей выскользнув из-под мужского тела, придавившего ее к земле, Жесткая протянула руку к посланию неба.

– Моя. Меня как раз с утреца кинули, – ответил большой мужчина, грузно переваливаясь на спину.

– Ну так и меня же…

Они переглянулись и озадаченно уставились на сфероид.

Лагерное солнце уже почти выползло из-за восточного горизонта. Еще несколько минут, и оно оторвется от линии, стартует, обреченно отправится в полет, чтобы совершить посадку на западе. У солнца точно такой же, подневольный лагерный распорядок, некуда ему деваться…

– Дотронься, узнаешь.

– Ч-черт, угораздило ж Маркграфа сбить в пару двоих, засаженных в одно и то же время суток… – проворчал Тим.

– Все равно придется пробовать. Разведаем, к кому суточный рацион раньше прибывает, завтра уже будем знать очередность.

– Только вот кому из нас разведчиком быть?

– Тебе. Потому что я… – Женщина осеклась.

Раздался нарастающий свист, и сверху прибыл еще один сфероид. Точно такой же, но побольше диаметром; раза в полтора. Произведя аналогичные эволюции, над самой травой поплыл к людям.

– Разбегаемся подальше!!! – Жесткая, не тратя времени на вставание, устремилась прочь на четвереньках, шустро перебирая руками и ногами. Мужчина замешкался, но к тому мгновению, когда и он наконец-то зашевелил конечностями, его резвая напарница успела отдалиться на порядочное расстояние. Окутанный дымкой шар растерянно застыл, будто раздумывая, и… не поплыл за нею. Продолжил двигаться к Тиму. Наплыл впритык, но не остановился, а с налету ткнулся в живот и упрямо потеснил человека. Большой мужчина сдавленно рыкнул и запрыгал в сторону. Шар преданно вильнул, следуя за ним. В шаге от Тима опустился наземь и перестал окутываться. Заблестел полированной черной поверхностью в лучах набирающего силу утреннего солнца.

– Опять у них прицел барахлит, ч-черт… – проворчал мужчина, раздраженно пнув успокоившийся «мяч» и потирая атакованный живот. Посмотрел на женщину и сказал: – Чего было бегать, спрашивается. Я сразу понял, что это мой. Я уже давно дополнительный паек не получал. Наверное, сегодня как раз еще один месяц прошел… Первая капсула не моя была. Теперь знаем: тебя чуток раньше меня засадили.

Он наклонился, без опаски взял большую капсулу в руки, и тонкостенный пластиковый шар тотчас же распался на две полусферы. Внутри обнаружились разнокалиберные пакетики, тюбики, брикетики, облатки, полулитровая бутылка с оранжевой жидкостью; и аккуратный сверток, занимавший примерно половину внутреннего объема. Тим вынул его, встряхнул, и на толстом крючке указательного пальца обвис пятнистый комбинезон. Точно такой же, каким облекалось мышчатое тело мужчины, только новенький и чистый, в отличие от рваного и грязного, надетого на Тиме сейчас.

Жесткая встала на ноги, вернулась, подобрала свою капсулу и тоже раскупорила ее. Уселась рядом с мужчиной в измятую телами траву и принялась распечатывать упаковки. Приступив к завтраку, она при этом ни на миг не переставала зорко посматривать по сторонам. Какая-нибудь местная зверушка в любой миг могла захотеть позавтракать людьми, и этот миг ни в коем случае нельзя было упустить. Следующий миг может оказаться последним, и будет поздно реагировать на происки враждебной аборигенной фауны.

– Гуманные, чтоб им ни дна ни покрышки, – проворчал Тим, опустившись в траву, и с треском разорвал феронфан хлебного брикета, – кормят, поят, одевают, даже хоронят по всем правилам… образцовая тюрьма, ч-черт!

– Тюрьма-то образцовая, ничего не скажешь, супертюрьма. Только вот иногда целятся по нам не глядя… Хорошо хоть не сезонный доппаек свалился. Прикинь, новыми ботинками и рюкзаком по башке с разгону получить!

– Ч-черт!

– Один получил как-то. Годовым пайком… ну там палатка еще, и аптечка, и письма. Пришлось вертухаям труповозку со стационарной орбиты снимать и на поверхность сажать. Тот парень оказался солнцепоклонником, адептом обновленного космического зороастризма, тело его надо было обратно в небо подымать.

– Труповозку? Это еще что за фигня? Трупозахоронку знаю. Когда прикончат кого и ментальный сигнал оборвется, администраторы регистрируют смерть и кидают робота, хоронить по всем правилам…

– А-а, да, ты ж не так давно сел… Не-е, именно труповозку. Есть у них такая. Случаются племена и веры, по религиозным канонам которых захоронения производятся только в открытом космосе. Чем ближе к богам, тем лучше, в общем. – Жесткая запрокинула голову и пристально всмотрелась в рассветные небеса, нависшие над планетарным концлагерем; будто пыталась сквозь многослойное покрывало атмосферы рассмотреть лагерные орбитальные подразделения: сетью накрывающие весь Харрб автоматические спутники слежения и базы поставок, обитаемую станцию с немногочисленными живыми единицами администрации, и причальный комплекс для грузовиков и «зэковозов». А может, она искала ответного взгляда вышеупомянутых богов?.. Не дождалась, опустила голову и угрюмо добавила: – Наши гуманные тюремщики соблюдают все тонкости похоронных обрядов различных верований. Чего и следовало ожидать от придурочных рас, которые поотменяли смертные приговоры и теперь содержат суперзоны, выделяя целые планеты и вбухивая немереные деньги честных налогоплательщиков.

– Тупые иные мозги! – выругался мужчина, сворачивая крышку бутылке с соком. – Хоть бы имена на капсулах писали, ч-черт, или номера! Чтоб паек попадал точно по адресу, контактной осязательной опознавалкой и «противоугонным» электрошоком снабдить не забыли, а вот…

– Уймись, Тим. Не так уж часто ЗэКа сбиваются в пары или группы. Это скорее исключение, чем правило. Лагерь новый, места для десятка миллионов людишек – завались… А что, ты еще помнишь номер свой? Я его из головы выбросила, как только меня посадили. На кой ляд нужно таскать в голове семизначную цифирь скинутому человеку, засаженному на пожизненное…

– У меня девятизначный, – глотнув полбутылки, сообщил мужчина. – Уже. Один-пять-два-четыре-семь-три-три-восемь-два.

Женщина резко повернулась к нему лицом. После долгой паузы тихо-тихо проговорила:

– Значит, счет уже перевалил за сотню миллионов. Пяток циклов всего… Такими темпами скоро нас станет так много, что свободной территории не останется, и начнется передел мира.

– Маркграф умный, – сказал Тим. – Он уже сейчас, заранее создает правильный имидж, ч-черт. Он еще станет императором каким-нибудь. Рано или поздно.

– А то я не понимаю? Потому я с ним. Знаешь, какой у него номер? Трехзначный! Может, где-то и выжил кто-нибудь из первых тысяч, посаженных восемнадцать циклов назад. Но лично я никого из них не встречала. За все пять циклов, что я здесь. В этих широтах еще сносно, уровень враждебности аборигенной среды не зашкаливает, а вот южнее настоящий ад. Меня посадочный модуль на экваторе оставил, уж я-то знаю! И севернее, говорят, не лучше. Оттуда мало кто сюда выбрался. Слыхал выражение: «Истинный гуманизм – это когда сразу к стенке и сгусток плазмы в лоб»? Маркграф как-то рассказывал, что первой это сказанула циклов семнадцать назад одна девчонка из «четырехзначных». Когда ее приговорили и скинули, ей было восемнадцать. Когда она вырывалась из Заполярья, превратилась в столетнюю старуху.

– Ч-черт, пожизненное в восемнадцать?

– Ага. За супружескую измену. В ее родном мирке для женщин это страшнейшее преступление. Хуже преднамеренного убийства первой степени.

– Во дают люди!

– Она была не человек. В смысле, не наша. То ли с Завигг Рулла, то ли с Далжа. Маркграф не уточнял.

– Ч-черт, черномазых далжиан нам еще тут не хватает!

– Ты лучше радуйся, что природные условия Харрба годятся только близкородственным нам биовидам. Не хватало нам еще за землю сражаться с какими-нибудь сороконожками! А прикинь перспективочку: миллиард-другой крысоидных шиарейцев накидают вдруг? Вполне могут. Вот тогда-то и начнется настоящее веселье…

– И до самой смерти никуда не денешься, ч-черт, да и после тоже… ох-хо-хо, – сокрушенно вздохнул Тим.

– После смерти – денешься. Хоть кто-то вырывается на свободу.

– Чего еще ожидать от иных! Когда безмозглые инопланетяшки пользуются нашими идеями, они доводят их до абсурда…

– Ладно, напарник. Закругляемся. Собирай манатки, переодевайся, и вперед. Слышишь, уже дневные хищники на охоту полезли? Только бы беглецы зверюгам на клычок не попались раньше, чем мы наших драгоценных тяшек оскальпируем и кастрируем, чтобы принести Маркграфу доказатель…

– Ч-черт, Жесткая! – Тим резко вскочил и задрал ручищу, показывая женщине куда-то за ее спину. Жесткая моментально крутанулась на пятке, ожидая, что сзади коварно подкрался упомянутый зверюга, тимара собственной персоной или саблезубый морат, но напарник указывал вверх, куда-то гораздо выше древесных крон. Однако летучих тварей – шкоорат, ромакш или запфой – в поле зрения, слава всяческим богам, не наблюдалось…

– Да это же всего-навсего посадочный модуль, – разочарованно сказала она, проводив взглядом двояковыпуклую «тарелку» гравилета, что спланировала с неба и исчезла в зеленых волнах леса. – Ты чего переполошился-то?

– Близко совсем, ч-черт, – проворчал мужчина. – Чуть на голову не свалились. Сходим глянуть?

– А на кой ляд нам новички? У нас что, своих забот мало? Пускай приживаются самостоятельно.

– …Цивилизация – всего лишь притворство. Стоит пригрозить нам смертельной опасностью, как мы снова превращаемся в обыкновенных обезьян и мигом забываем об интеллектуальном превосходстве разумных. Мы оборачиваемся поросшими шерстью приматами, забиваемся в пещеру и скалим клыки на врага, прогоняя из жилища, да еще тычем пальцем в тяжелый камень, недвусмысленно давая понять, что не колеблясь пустим его в дело, стоит только угрозе приблизиться.

Она зябко передернула хрупкими плечиками и посмотрела в сторону входа. Там, в неправильно-треугольном проеме светило суровое лагерное солнце, недавно начавшее дневной обход небес. Сюда, в глубину пещеры, свет еще не проникал, но благодаря тому, что проем выходил прямиком на восток, следовало ожидать, что вскоре проникнет. И станет гораздо светлее. Теплее – вряд ли. Хотя эту ночь, вернувшись в предгорья, они провели в гораздо более комфортных условиях. Предыдущую скоротали в некоем подобии шалаша, сооруженного кем-то неведомым в развилке ветвей огромного дерева, напомнившего ей заповедные кузохаи, покрывающие священные острова ее родного водного мира, а ему исполинские логитиарры его засушливой родины. Хотя, конечно, кузохаи намного больше размерами, логитиарры же – никакие не растения, а вовсе даже животные.

– Ну, кто-то обезьяной становится, а кто-то обходится и без малоцелесообразных посреднических превращений. Проще уж в камень превратиться и врезать врагу, чтоб мало не показалось. Особи трансморфирующихся биовидов так и делают… О, наконец-то!

Он протянул левую руку и подставил ладонь. Окутанный серой дымкой темный сфероид, вплывший в пещеру, приземлился на семь растопыренных, узловатых пальцев. Силовое поле уже не могло обжечь их – вся левая сторона его тела утратила сенсорную чувствительность после того, как носок сапога Маркграфа угодил в соответствующую точку за правым ухом. Главаря группировки настолько изумило, что какой-то хилый юнец, да еще «тяшка», осмелился охмурить его наложницу, что бандит даже не убил парня сразу… Но рано или поздно осязание вернется, выжить бы к тому времени. Хуже было другое – в голове постоянно зудело, тоненько-тоненько. Словно под череп забрались москиты. И время от времени перед глазами все вспыхивало, на мгновение… Он понимал, что серьезно повреждены зрительные и слуховые синапсы, но ничего не говорил ей. Пока он видит и слышит – вести ему. Потом… о том, что случится потом, он боялся даже думать. Одно он знал наверняка. ЕЕ живой он ИМ не отдаст.

– Знаешь, мы бы никогда не встретились, если бы не совершили тяжкие преступления, – сказал он ей. – Твой мир на противоположном от моего краю Вселенной. Я помню сетевые карты… Я вот подумал. Если бы мне предоставилась возможность переиграть свою судьбу, не угодить в тюрьму, сделал бы я это, переиграл или нет?.. И вдруг понял, что любовь – это когда на подобный вопрос отвечаешь однозначно: НЕТ, не переиграл бы. Я не верил, что хоть что-нибудь, исходящее от землян, может быть хорошим, правильным, по-настоящему важным… оказалось, что любовью они нас заразили не зря.

Девушка продолжала вылущивать слипшиеся комочки из копны того, что казалось простыми волосами, но на самом деле было еще и природными радиоантеннами. Она отрицающе повиляла носом, не соглашаясь с парнем, и произнесла:

– Нет, любимый мой, это не они. Земляне просто больше всех о ней вслух говорят. Нравится им болтать… Но если мы люди, значит, и мы способны любить. Разве мы не были людьми еще до того, как появились земляне? У нас и без них было полным-полно странностей.

– Боже, кошмар какой… Мы никогда не сможем убежать из лагеря! Живьем нас не выпустят. Да, конечно, став мертвым, мое тело уплывет в космос, я же реформированный космоастрист, но… любовь нужна живым! Мальчишкой я однажды спросил маму, что такое счастье, и она сказала: это когда у тебя есть половинка, единственный человек, с которым тебе хочется поделиться всеми впечатлениями о жизни. И добавила, помолчав: я была счастлива, когда был жив твой отец. Теперь, когда ты подрос, я счастлива, потому что у меня есть ты… Любимая, мне до дрожи в животе жаль, что я никогда не смогу тебе показать, как восходит солнце в моем родном мире! Ветер вздымает песчинки, и когда лучи света пронзают взвесь, исчезает все, все, и земля, и воздух, и мироздание превращается в светлую бесконечность…

– Не жалей о том, чего мы не в силах изменить! Мы вместе сегодня, сейчас, в эту секунду – и это главное. Мы победили. Мы вместе, а значит, сильнее всех и не подвластны никому.

…Жесткая молча показала Тиму на вход в пещеру: они там, внутри. Берем их тепленькими, сытенькими, размякшими. И сделала еще один недвусмысленный жест, резанув себя по горлу ногтем большого пальца: дескать, кончаем сразу, нечего возиться! Тим недовольно поморщился и энергично подвигал тазом вперед-назад, будто сношая кого-то: мол, а позабавиться?! Жесткая погрозила ему кулаком и плавно огладила себя по бедру: дескать, тебе мало меня, что ли?! Тим закатил глаза, но согласно кивнул. Предпочел не нарываться, значит.

А изнутри продолжало доноситься негромкое, приглушенное каменными сводами пение беглецов. Девичий голосок смолк, пока преследователи обменивались жестами, но теперь грустную песнь юной марувианки сменил голос файгианца. Женщина и мужчина, подкравшиеся ко входу с двух сторон, замерли и переглянулись изумленно. Парень пел не на родном ему языке, как девушка на марувианском; пел он на языке самом что ни есть чужом – для него. На космическом русском.

– …Любимая, эта песня была в последнем письме, которое мама получила от отца, – сказал он, отвечая на невысказанный вопрос, застывший в ее глазах. – Когда в подростковом возрасте я случайно нашел записи его писем и узнал, что он эрсер, и понял, что я полукровка, рожденный от потомка землян, ненавистных поработителей-имперцев, мне хотелось повеситься! У меня в голове не укладывалось, что моя мама, моя самая красивая, самая чудесная на свете мама, могла лечь в постель с МОНСТРОМ, и… Не перебивай, послушай, пожалуйста, а то я собьюсь и не сумею сказать! Моя мама действительно самая чудесная, теперь-то я это понимаю. Она не оправдывалась, не винилась. Она очень спокойно мне, разъяренному, взбешенному идиоту, сказала тогда, что любят не за что-то, а потому что. Истинная любовь – это когда среди уймульярдов людей для тебя существует единственный человек, и это на всю жизнь. И совершенно не важно, каков он снаружи, главное, что у него внутри… У эрсеров есть очень правильное слово, сказала мама. Половинка. Любовь – это когда ты не можешь кушать печенье, потому что оно вкусное и ты хочешь, чтобы этот вкус разделил с тобой твой единственный. Не можешь идти без него на концерт или в ресторан, потому что удовольствие испытаешь, лишь разделив его с ним. Не хочешь без него поехать куда-нибудь путешествовать или сходить поразвлечься. Потому что если его нет – ЗАЧЕМ ВСЕ? Без него ВСЕ ПРОПАЛО… Потому что все радости жизни просто не существуют, а разделять их со случайными людьми не получится. Солнце без него не греет, вода не утоляет жажду, хлеб не насыщает… Любовь – это когда ты ждешь обещанного письма, которое все не приходит и не приходит, и ты сходишь с ума от беспокойства и теряешься в догадках: заболел твой любимый, или очень занят делами, или он уже общается с другой женщиной, растрачивая на нее единственное истинное богатство, которое есть у людей, – время жизни… Но ты не ревнуешь, ты искренне желаешь ему, чтобы счастливо провел он с нею время, не зря потратил часть жизни, если уж предпочел не тратить его на тебя… Ты понимаешь, о чем я?! Люди ведь так часто слышат вовсе не то, что им говорят, а то, что им хочется услышать!

– Да-а, говори-и… – выдохнула она, явно пораженная страстностью его слов. Обычно немногословный, он вдруг разразился целой речью.

…Тим сделал нетерпеливый жест: мол, врываемся? Не выслушивать же этот бред, ч-черт…

Но Жесткая неожиданно энергично покачала головой: НЕТ! И велела жестами руки: дескать, стой и слушай.

Тим удивился и повнимательнее присмотрелся к напарнице. Женщина приникла к камню у самого проема, и по ее напряженной позе было ясно, что она вся превратилась в одно сплошное УХО. И оно зачарованно слушало разглагольствования файгианца.

– …хотя еще за два дня до этого заверял тебя, что не наобщался с тобой, именно с тобой, что дня не может спокойно пробыть, не поговорив с тобой… А ты все ждешь и ждешь, когда же твой ненаглядный объявится, и просишь ты у него мысленно только одного: будь с кем хочешь, сколько хочешь, но, умоляю, позвони мне и сообщи, что жив-здоров, что ничего плохого не случилось! Потому что ожидание и неизвестность – самые страшные палачи, они забивают душу вусмерть, палками сомнений… Потому что любовь – это пища души. Мама сказала мне, что страсть может насытить лишь тело, но эгоистичные люди зачастую не понимают этого и путают любовь с похотью… А души есть у людей всех рас, что бы спесивые земляне по этому поводу ни думали. Потому что людьми нас всех делает вовсе не способность изменять окружающую среду по своему усмотрению, а то, что у нас есть душа. А любящая душа хочет поделиться всем лучшим, что припасено для единственного и неповторимого, долгожданного. Но я тогда не понял маму, дурак… Само слово «душа» настолько ассоциировалось у меня с эрсерами, что меня передергивало, когда она произносила его вслух… Но теперь я понимаю, что каждое мамимо слово – истинная, выстраданная ею правда. Я никогда не мог даже вообразить, что моя единственная родится не под лучами Файгиана и что твое невозможно уродливое по меркам моей расы тело будет для меня самым прекрасным на свете… Потому что… Вот именно, потому что. Я люблю. Тебя. Все, добавить мне нечего. Надеюсь, ты услышала то, что я сказал на самом деле, а не то, что тебе хотелось услышать.

– Да, мне кажется, я тебя поня… Ой, погоди, я что-то уловила! Там…

Файгианец испуганно глянул в неправильно-треугольный проем, ожидая, что его заслонят фигуры преследователей, но марувианка, торопливо ероша собственные «волосы», прерывисто исторгла:

– Нет, не там… не близко… дальше… что-то в радиодиапазоне появилось… я столько времени была тут полуглухой… на планете же нет ни единого передатчика… и вдруг…

Она вскочила, ее расчищенная антенна вздыбилась рыжими языками пламени, заискрилась.

– Кто-то приближается, и у него вроде бы есть радиопередатчик, я понимаю, что этого в нашем лагере быть не может в принципе, но я же чую, кто-то излучает… – торопливо зачастила девушка.

…Тим неистовствовал. Орать ему приходилось молча, и большой мужчина буквально корчился, умоляюще жестикулируя.

Женщина встряхнула головой и конвульсивно содрогнулась. В эту секунду она будто очнулась, выйдя из транса. Схватилась за виски и посмотрела на напарника ошалело. Он даже «орать» перестал, такое неподдельное изумление нарисовалось на дубленом лице лагерной ветеранки. Ее выпученные глаза спрашивали: что за наваждение, неужели это я, я, Жесткая, проторчала столько, позволяя разглагольствовать этому придурку-иному, этому уроду-тяшке?!

Мужчина резким кивком подтвердил: ДА! Глаза женщины хищно сузились, она подобралась и кивнула в ответ, показывая напарнику: сейчас начнем! Вперилась во вход, подняла руку вверх, выставила три пальца. Начала отсчет, согнув безымянный, средний, указате…

И в это мгновение, прежде чем кончик указательного пальца прижался к жесткокожей ладони, произошло нечто, чего преследователи ожидали меньше всего на свете. За их спинами раздался громкий мужской голос, он насмешливо обронил:

– Я с этой крутой парочки просто балдею, Ир.

– Точно! Прямо как в кино, Солли. Чистый боевик!

Второй голос был женским. По странному совпадению разговаривали они на космическом русском.

Застигнутые врасплох преследователи синхронно вздрогнули. Из пещеры донесся испуганный вскрик; беглецы поняли, что их настигли. Уже развернувшись, Тим и Жесткая услышали:

– Правильные у нас были предки, маленькая. Душевные песни нам оставили!

– Полное имя Нади, обрати внимание – Надежда. Может, все еще не так безнадежно, Вань, и мы не такие уж монстры, в реале?

Мужчина и женщина оказались лицом к лицу с… мужчиной и девушкой. Новенькие, одетые в стандартные для этого климатического пояса Лагеря пятнистые тюремные робы, стояли поодаль; однако не настолько далеко, чтобы не сократить расстояние парой-тройкой прыжков.

– Общий звездный привет всем, и нашим, и не! – поздоровался неожиданный пришелец, с виду натуральный белый эрсер, огромный и высоченный блондин, мощнее и выше Тима. Борода его и львиная грива густых спутанных волос шикарно отсвечивали серебром. – Как тут у вас житуха вообще, а, ребятки?

– Ну, какая в этих краях у людей жжитуха, по ним видать невооружженным глазом. Припеваючи живут, ажж завидно! – хрипловатым, вибрирующим голосом высказалась невысокая смуглая девушка с ощутимо монголоидными чертами лица и наголо обритой головой. – Да, люди-звери, я тут краем… – она запнулась и хмыкнула, – гм, краем уха уловила, кто-то из вас упоминал о единственном способе унести отсюда тело. Это правда, как-нибудь все-таки можжно?

– Точно. Засиделись, однако… Пора сваливать, маленькая. Мне тут активно не нравится. Не переношу мест, которые не могу покинуть по своей воле. Я тут всего пару часов, а уже шизею от клаустрофобии… Бежать, бежа-ать!

– О, это мне нравится! – обрадовалась новенькая зэчка. Главное, чтобы решетку не надо было проморажживать! Помнится, я как-то из одной тюряги сорвалась, проморозив решетку до стеклянного состояния. Сверху и снизу – три толстенных сталепластовых прута. Так покуда леденила, чуть сама не зазвенела! Вот это была работенка, доложжу я вам!

– Ничего себе! Ты мне ничего об этом не рассказывала, Ира! – поразился большой пришелец. Даже руками всплеснул.

– А ты что, думал, у тебя одного – бурное уголовное прошлое? Я тожже немало по космическим трассам потаскалась.

– Ну-ка показывайте нам, ребята, кого здесь надо прикончить, чтобы совершить побег?

– И пошевеливайте веточками, урки, не то выпадет ваша вонючая зона из Сети Миров, и попробуй потом с нее выбраться по-быстренькому!

– Точно! Я еще понимаю, в Новом Детройте, к примеру, заякориться, еще до того, как система Терра Новы исчезла. Но Харрб ваш далеко не Америка…

Тим и Жесткая даже пошевелиться не могли. Будто их невидимыми веревками опутали. Из пещеры не доносилось ни единого звука. Хотя внутри тоже наверняка расслышали все. До последнего словечка.

Ведь там был единственный в обширной округе человек, бренную оболочку которого после смерти администрация «Оставь Надежду Всяк» ОБЯЗАНА была оттранспортировать в космос.

Транспортировку производил не посадочный модуль, тот никогда не опускался ниже нескольких метров от поверхности планеты; и не «одноразовые» роботы-похоронщики, тех обычно десантировали с большого гравилета, что зависал метрах в ста как минимум.

Чтобы забрать тело, орбитальному анг-челноку необходимо совершить посадку непосредственно НА поверхность Харрба.

Совершенно непонятно, где бородатый новичок успел прознать о единственном существующем способе посадить космический корабль непосредственно на поверхность Лагеря.

Но этот наглый сереброволосый тип прекрасно знал, КАК.