Книга: Промысел Господень: Летописи крови
Назад: Глава 12
Дальше: Глава 14

Глава 13

1
Тускло мерцают люминофоры, чьи колонии искусственно привиты на поверхность нескольких полиуглеродных пилонов, укрепленных на стенах. Но этого света более чем достаточно для комфортной беседы двух старых знакомых. К тому же, перерождаясь в процессе фотосинтеза, бактерии обладали способностью менять свой цвет, отчего настроение в помещении также изменялось. Но самое удивительное, что подобные метаморфозы неразрывно связаны с тем, в каком направлении пойдет беседа. И тот из участников диалога, кому открылась закономерность таких превращений, будет иметь преимущество в разговоре, неявно влияя на его течение.
— Ян?
— Да?
— Есть в нашем прошлом таинственные истории, истинный смысл которых от меня ускользнул?
— Будь терпелив, всему свое время.
— Ошибаешься, если думаешь, что все еще обладаешь властью над временем.
— Хорошо, ты прав. Во всем. Итак, в начале я расскажу тебе о переселении.

 

Морщина пролегла по лицу. Глубокая морщина. Издали она была похожа на тонкую полосу тени. По мере приближения ее размер увеличивался. Сперва тонким ручьем, затем широкой рекой и, наконец, глубокой пропастью разделила она лицо на две неравные половины.
Шерхан молча стоял на берегу океана, внимательно вглядываясь в туманную дымку. Ожидание начинало утомлять его, но он был вынужден смириться с этим. Иного выбора в сложившейся ситуации не было. Возможно, что это было к лучшему.
Ватек переживал интересное состояние. Он учился терпению, что ранее было ему недоступно. Выводы, сделанные им за прошедшие несколько дней, ясно показали, насколько несовершенными были его первоначальные планы, с каким высокомерием и дерзостью пренебрег он возможностями своих противников. За что начал расплачиваться, и выставленные счета оказались слишком велики. Иные, менее сильные личности, восприми они произошедшие события как знак неизбежного поражения, давно бы опустили руки и сложили бы оружие. Но Шерхан был вылеплен из особой глины, крепкой как сталь. Он все еще был очень далек от подобных мыслей, несмотря на то что многие его соратники были готовы сдаться в любой момент, уповая на милость Патриархов. Он чувствовал это, с каждым днем волна неприятия, катившаяся от окружающих, набирала силы. Туманные знамения, если они действительно являлись таковыми, имели на каинитов, слабых духом, огромное влияние. С этим приходилось бороться. Но Ян отдавал себе отчет в том, что репрессивные методы могут только усугубить сложившуюся ситуацию, но уж никак не способствовать ее позитивному изменению. Прежде всего проблема крылась в отношении рядовых вампиров к тем силам, против которых выступил их лидер. И это была неразрешимая проблема. Движение, зародившееся внутри туманной завесы над линией горизонта, отвлекло Шерхана от гнетущих мыслей. Он напряг глаза, подался вперед. Постепенно до него стал доноситься шорох, который могли издавать только большие кожистые крылья вампира, предпочитающего полет прочим видам передвижения.

 

Ночь. Холодное дыхание ветра заставляет плотнее кутаться в одежды. Шум моря, по кромке берега, омывая босые ступни в соленой воде, идет человек. Он сильно сутулится, вжимая голову в плечи, руки заведены за спину. Тот, кто ожидает его уже несколько часов, стоит в некотором отдалении, опираясь спиной на базальтовую глыбу, единственного свидетеля климатической трансформации, имевшей место на этом берегу. Он поднимает голову и смотрит на приближающегося. Хотя никто не произносит ни слова, им обоим все ясно. Вместо приветствия они обмениваются кивками и весьма многозначительным молчанием. Пришедший хочет что-то объяснить, но уверенный жест собеседника прерывает его. Не стоит, сверх уже сказанного лишним будет любое слово. Но все же для долгого молчания наступит более подходящий момент, а пока им есть что сказать. Пауза будет длиться ровно до тех пор, пока один из них не наберется смелости нарушить тишину. Но для лишних свидетелей звук речи утонет в реве прилива.
Шерхан улыбается. Выходит фальшиво, но, пожалуй, от него трудно ожидать чего-либо другого. К тому же его гостю нет никакого дела до подобных проявлений эмоциональности. Сейчас, когда его крылья складываются, кроме щемящей боли в лопатках, его более ничто не интересует.
— Все же, старый друг, ты откликнулся на мой призыв. — Ватек помогает трансформировавшемуся вампиру подняться с земли.
— Да, я тщательно все обдумал и понял, что не могу оставить между нами даже намека на недосказанность.
— Это похвально, но мне больше хочется знать, не поменял ли ты своего решения.
— Нет, Ян, более ни слова об этом. Я, мой клан останемся здесь. Мы никуда не полетим.
— Но почему, Ратклифф, почему ты так упрям.
— Я ждал высшей воли, но ответа не получил. Значит, для меня еще не настало время.
— И не настанет никогда, если ты продолжишь оставаться таким упрямым. Я не раз говорил тебе, что каждый каинит имеет полное право вершить свою судьбу без оглядки на Патриархов.
В течение беседы каиниты мерили шагами полосу прибоя. На последней фразе Ватека его собеседник остановился. Встретились их взгляды. Несколько секунд каждый вампир пристально изучал собственное отражение в чужих зрачках.
— Мне все ясно, Ватек. Абсолютно все. Ты не пророчишь мне новое будущее. Ты подстрекаешь меня.
— Ты не слышишь меня.
— Нет, Ян, это ты глух к моим словам. Тебе известно, какие слухи ходят о тебе?
— Вполне.
— Я не придавал им большого значения. И, видимо, напрасно. Я думал о нашей дружбе, не подозревая, во что ты втягиваешь меня. Это бегство, и ты призываешь меня пойти той же дорогой, которую уготовили для ренегата.
Ватек молчит. Больше всего он хочет убить Ратклиффа. Пожалуй, это может стать отличным прощанием с Террой. Да, закрыть дорогу назад кровью побратима.
Почувствовав холодное излучение, исходящее от Ватека, Ратклифф делает несколько шагов в сторону, слега поворачивается к Шерхану боком, прикрыв рукой левую половину груди.
Но Шерхан не доводит мысль до воплощения.
— Почему ты веришь им больше, чем мне, Ратклифф? Почему?
— Они создали наше общество. Они — наш закон.
— Тогда объясни мне, почему твой закон бежит, поджав хвост, без оглядки, оставляя нас на враждебной планете.
— Твоя оценка их поступков пристрастна и неверна. Это не бегство, это колонизация. Но ее плоды не будут принадлежать нам. Это вотчина Патриархов и только их. Наше время придет гораздо позже.
— Но ведь они не запрещают нам покидать Терру! Не запрещают!
— Но и не дают разрешения.
— Что ж, старый друг, в таком случае нам более нечего сказать друг другу. Прощай.

 

Терцио внимательно выслушал Ватека. Долго хранил молчание, после чего все же высказался:
— Я полагаю, это только часть истории.
— Верно. Продолжение будет куда занимательнее. Но сперва несколько подробностей.

 

В сущности, до того, как развиваются люди, каинитам не было никакого дела. Прежде всего решающее значение имели только два вопроса — безопасность и пропитание. Пока агрессивность людей не переходила тот порог, за которым перед слепой волной человеческой злобы не устоит ни одно существо в мире, вампиры относились к ним не иначе как к пищевому ресурсу, безмозглому и безвольному. Однако способность корма давать отпор зачастую делала подобные максимы не более, чем фигурами речи.
Как бы то ни было, развитие людей не могло идти отдельно от развития вампиров. Особенно тесная взаимосвязь наметилась после первого серьезного противостояния этих двух биологических видов.
2
— Ты говоришь о войне, после которой Патриархи наложили Ограничение.
— Да. Отныне и впредь вампиры не могли нападать на людей по собственному произволу и уничтожать их бесконтрольно. Люди же обязались не учинять охот на нас до тех пор, пока действуют условия перемирия.
— Все это мне известно.
— Согласен. Но кое-какие сведения тех времен многие из нас стараются не вспоминать. Например, когда ты получил перерождение?
— В конце двадцатого века. Я младше тебя меньше чем на пять сотен лет.
— Дело не в этом. Главное — помнишь ли ты свое перерождение?
— Это достояние моего человеческого прошлого. А с тех пор я более не человек.
— В две тысячи сто тринадцатом году люди и вампиры схлестнулись в первом и единственном конфликте, охватившем почти всю Терру. В войну были вовлечены также и низшие Дети, внимание к которым у Патриархов было не таким пристальным, как к вампирам. Огонь вражды горел почти триста лет.

 

А началось все следующим образом. Выяснилось, что Патриархи очень плохие родители. Хотя с разных точек зрения и оценка может оказаться разной. Так, для людей, еще помнивших о теплоте чувств друг к другу, полное безразличие к собственному потомству было неприемлемо и невозможно. Попечительство над детьми в ряде случаев принимало весьма резкие формы, что, впрочем, в не меньшей степени зависело и от самих детей. Патриархи же практически не интересовались судьбами тех, кто принял перерождение из их рук. Тем более что подобных вампиров, носителей чистейшей из кровей, было совсем немного. Чуть более двух десятков. Именно они, каждый в свой срок, стали основателями могущественных кланов или семей, чье потомство с каждым поколением приобщенных и кровных родственников становилось дальше и дальше от Вершины, на которой устроили свой трон Патриархи.
Более того, последние оказались недостаточно дальновидны, упорно пренебрегая тем, что происходит с каинитами на биологическом уровне.

 

— Однажды мы обнаружили, что не боимся солнечного света. Мутации, происходившие в наших организмах, рано или поздно должны были привести к чему-нибудь подобному, но вряд ли кто-либо мог предугадать, чем в конечном итоге все это завершится. С одной стороны, у нас стало на одну слабую сторону меньше. С другой стороны, окажись мы более прозорливыми, это явление возложило на нас некоторую ответственность, коей мы пренебрегли.
— Да, это все весьма поучительно. Ян, я не думал, что ты будешь скармливать мне хрестоматийные истории.
— Усмири свое нетерпение, Хранитель ауры. Все самое интересное еще по-прежнему впереди.

 

Помимо избавления от светобоязни были обнаружены и следующие изменения. Серебро из разряда смертоносного вещества стало просто сильным аллергеном. Конечно, в зависимости от пропорций и объемов аргентума в оружии сапиенсов оно по-прежнему представляло для нас немалую опасность, но уже не было панацеей в борьбе с нами. Но все это было не так важно.
Сузился Барьер…

 

— Постой! Барьер? Я был плохим учеником в свое время. Ха, я читаю ауры, а это должно было стать лучшим способом увеличивать собственные знания. Что ты вкладываешь в смысл этого слова?
— Для большинства из нас Барьер — не более чем осколок старой мифологии. О нем сейчас редко кто помнит, даже для посвященных Барьер стал практически мифом, неким иррациональным напоминанием о правампирах.
— А что же имеет место на самом деле?
— Что ж, постараюсь объяснить в нескольких словах.

 

Барьером называли границу, отделяющую миры людей и каинитов. На уровне метафор считалось, что таким образом именуют те психосоматические признаки, по которым отличаются наши виды. Однако некоторые древние книги повествуют о первых каинитах, носферату или неумерших кровососах. Практически все хроники уничтожены, а то, что сохранилось, является не более чем беллетристикой. Согласно их преданиям, Барьер был создан богом сапиенсов с целью раз и навсегда отделить порождения тьмы от его мира. Но поскольку их бог отличался склонностью к всепрощению, он создал ряд заповедей, соблюдая которые, любой каинит, — соблюдай он законы в точности по духу и букве, — имел шанс на обратное перерождение. Да-да, вампир, добровольно отказавшийся от пития живой крови, мог вновь стать человеком. Говорят, что первые носферату поступили именно таким образом.
Жизнь их мало отличалась от скотского существования, вряд ли достойного таких могущественных существ, которыми они являлись. Мотивы их выбора нам неизвестны, да и искать их уже не имеет смысла. Правампиры сделали свой выбор и стали людьми. Они жили в пещерах, загнанные под землю не только страхом перед светом солнца. Люди постоянно шли по их следам, желая уничтожить во что бы то ни стало. Некоторые носферату не выдерживали условий обета и срывались. Все они, рискнувшие выйти из убежищ, были уничтожены. Те, чье терпение и сила воли были несравненно крепче, достигли желанной цели. Объятия сердобольного бога ныне были открыты для них.
Но эта история имела бы мало смысла, если бы не содержала ряд подводных камней и вторых, сразу неразличимых, смыслов. Барьер касался не только вампиров. Любая нечисть, обладающая собственным разумом, имела тот же шанс, который был дан носферату. Однако воспользовались им только носферату. Вервольфы и ликантропы, малефики и колдуны предпочли остаться во мраке.
Их души, бесспорно, были настолько черны и непроницаемы для семян добра, что, пожалуй, в мире долго еще не будет силы, способной изменить их сущность.
Прошло несколько столетий. И люди стали замечать, что ночь вновь запахла кровью и страхом. Произошло это следующим образом.

 

Осень выдалась слишком дождливой. Дороги превратились в хлюпающие зловонной жижей трясины, в которых застревали все, без кастовых, сословных и имущественных различий. Кем бы ни был путник, от простого смерда до титулованного лорда, он не был застрахован от того, чтобы его конь или повозка или он сам не застрял бы в грязи и мутных селевых потоках. День практически не отличался от ночи. Тот же шум ветра, та же мелодия дождя, от которой в ушах стоит нескончаемый переливчатый звон.
Страшнее бездорожья может быть только гниющий на полях хлеб. Не завершившие созревание колосья, полные больших зерен, которые могли быть собраны и перемолоты в отличнейшую муку, из которой искусные пекари приготовили бы горячий хлеб, под потоками воды превращались в кашеобразную, источающую слизь массу, осыпающуюся на посевные земли. По лесам звери разбредались по берлогам и норам, чтобы хоть как-то спрятаться от всепроникающей влаги. Их зачаточные разумы, все их инстинкты говорили об одном — если, так или иначе, вода не уничтожит все живое, голод завершит ее черное дело.
В церквях, церквушках, скитах и отшельнических пещерах люди неустанно молились только об одном — о прекращении ненавистной непогоды. Но даже если на небе и прислушивались к их голосам, к их плачу, то просветления небосвода, когда сквозь свинцовую тучу мелькнет яркий росчерк солнечного света, были весьма непродолжительны.
Одной такой ночью, когда гроза бушевала особенно свирепо, расточая без скупости молнии и громы, на окраине небольшой деревушки полночную тишину разорвал на части крик ужаса и боли. Именно им была завершена трапеза вампира, попросившегося к очагу.

 

Скрипят половицы, прогибаясь под тяжестью человека, идущего по ним. Скрипит старая дверь, ее остов рассохся, впитывая в себя влагу из окружающего воздуха, а петли покрылись толстым слоем ржи, забыв, что значит быть хорошо смазанными. В руках искрится кремень, он только что познакомился с яростной лаской огнива. Теплится пугливый огонек, обвивающий фитиль масляной лампадки.
В дверь начинают стучать более настойчиво.
— Кого там черти принесли? — скрипучим голосом произносит старик, хозяин домишка.
За дверью некто пытается ответить:
— Добрый хозяин, не приютишь ли ты пилигрима, спешащего в святые земли?
Старик ворчит, не злобно, но едко и громко:
— Да кому нужны эти святые земли. В такую-то погоду.
— Нужны, хозяин, нужны. Ты открой дверь, приюти путешественника.
— Что ж, коли ты божий человек, греха в моем доме от тебя не прибавится. А если ты разбойник или иной лиходей, то брать у меня нечего, сам убедишься.
Засов тоже старый, как и весь этот дом, покосившийся, вросший одним из углов в землю так крепко, что если найдется сила, готовая оторвать строение от земли, то она унесет с собой только три угла, а этот, северный, оставит как есть.
Но в сильных руках старика замок подчиняется и открывает двери. За порогом, под проливным дождем, стоит человек, не высок, но и не из низкорослых. Потертый дорожный плащ блестит в сумрачном свете лампады, настолько он промок.

 

— В том доме жили простые люди, двое мужчин, отец с сыном, и их женщины, чьи-то жены, чьи-то матери. Вампир, нашедший у них приют, не собирался никого убивать. В сущности, он даже не осознавал себя вампиром.

 

Еще ребенком он удивлялся тому, как тяжело ему находиться днем на улице, под лучами солнца. Его кожа сразу же покрывалась страшными волдырями, которые лопались, источая черный гной и зловоние. Он кричал, прятался по подвалам, убегал в лес, где мог долго жить, прячась в звериных норах и питаясь тем, что давали ему растения. Его водили к священникам, пытались лечить травами, заговорами и молитвами. Ничего не помогало.
Он рано осиротел, стал предоставлен сам себе. Родные места пришлось покинуть, слишком многие с радостью сожгли бы его как бесовское отродье. В его же планы не входил ранний исход из жизни. Первый приют ему привычно предоставил ближайший лес. Близилась зима. По утрам на ветках оседал кристаллизованный иней, утяжеляя их и пригибая к самой поверхности земли. К вечеру дул пронзительный ветер, гонящий по самому низу раннюю порошу.
Первые четыре дня голода он вытерпел более или менее стойко. Но на пятый день желудок предъявил ему весь спектр претензий и жалоб. Началось все с устойчивой колющей боли в брюшине, от которой острые иглы спазмов доставали до самого черепа, перед глазами крутили хороводы разноцветные пятна и искорки. Он попытался было перекусить сухими ягодами, которые чудом уцелели на кустарнике, не ободранные зверьем и не сорванные ветром. Ягоды были сильно мороженными и практически безвкусными. Облегчения они не принесли. Он маялся еще сутки, прежде чем зародыш решения, появившийся в его голове утром, не перерос в нечто куда более зрелое. Ему предстояло выйти на первую охоту.
В свое время отец, предпочитавший более привычный людям образ жизни — дневное бодрствование и ночной сон, — не удосужился научить сына примитивным навыкам охотника, как, впрочем, и любому другому ремеслу. Во-первых, он здраво предположил, что тратить время на это не имеет никакого смысла, ребенок с таким странным недугом вряд ли проживет много. А во-вторых, просто не успел, смерть забрала его в ту весну, когда сыну исполнился пятый год.
Поэтому искусству первого из доступных смертным ремесла ему пришлось учиться самостоятельно. На некоем уровне архетипов он чувствовал, что природа наделила его всем необходимым. Он знал, что дичь обладает весьма чувствительными слухом и обонянием. Но еще мать, пока была жива, отмечала не только его болезни, но и абсолютно бесшумную походку. А также отсутствие запаха, который по идее должна была источать его кожа.
А еще он знал, что может надолго входить в некое трансовое состояние. Он не теряет связи с окружающим миром, но при этом при замедлении моторных процессов обостряются всего его чувства. Глаза, в обычном состоянии весьма слабые и болезненные, начинают видеть так, что могут позавидовать многие книжные мудрецы, изобретающие для этого особые трубы, название которых… хм, он и читать-то не умел, так, слышал разные истории. К тому же, обычно слабые, лишенные тонуса, мышцы вдруг чудесным наливаются силой, которая может сохраняться очень долгое время.
Чуть позже, став старше, он поймет, насколько удачно и прозорливо он повел себя, не став никому рассказывать о своих способностях. Поступи он так, дай волю языку и, весьма вероятно, не прожил бы более и дня. Костер инквизиции умели разводить быстро и неумолимо. Как бы то ни было, судьбе было угодно, чтобы чудесный ребенок выжил.

 

Терцио оказался весьма благодарным слушателем. Возможность лишний раз услышать историю первого каинита особо важным событием не являлась. И в первый миг Хранитель аур готов был продолжить свои протесты по поводу хрестоматийных историй. Но Терцио был бы плохим Хранителем, если бы не увидел, в каком направлении движется аура Ватека, через какие точки преломления она проходит и что это все может означать.
Терцио собрался, он весь был настроен на восприятие новой истины, которая не спешила раскрываться перед ним. Ватек был большим мастером в области мистификаций. Это доставляло ему особое удовольствие. Картина мечущегося между разнообразных огней Терцио заставляла каинита внутренне заходиться в приливах смеха.
Наконец Шерхан дошел до ключевого события в старой истории.

 

— По идее Патриархов, по-своему трактующих переломный момент в жизни Каина, он был изначально настроен на питие людской крови. Он пришел в деревню именно за ней. Он чувствовал, что есть сила, препятствующая ему в осуществлении задуманного, но вместе с тем реальной угрозы для своих планов и себя лично он не обнаружил. Повинуясь смутному инстинкту, он стал проситься на ночлег. На третий раз ему повезло и дверь открыли. После чего вампир совершил свою кровавую трапезу.
— Верно, так записано в наших канонах. Также там говорится о Девяти Лордах, рожденных женщинами сапиенсов от Каина, которые положили начало остальным Семьям.
— Да, но со временем носителей чистой крови Каина практически не осталось. Их подвела буйная и агрессивная наследственность. Их кланы были малочисленны в силу того, что большинство их жертв просто съедались, а единицы, получившие перерождение, не могли стать хорошей базой для роста популяции. Очень скоро Девять Лордов были уничтожены. Но их семя уже было посажено. В каком-то смысле мы все так или иначе их дети, потомки Каина.
— В каком-то смысле?
— Лорды были сыновьями, прижитыми Каином от женщины-вампира. От обращенной им женщины. Многие ли из нас могут похвастаться такими родителями?
— Что ты имеешь в виду?
— Патриархи навязывают нам вариант канона, который подвергся массированной редакции. Почти полностью. Канон фальсифицирован.
— Но канон, как ты его называешь, просто свод негласных максим, устно оформленная воля самих Патриархов.
— Верно, но так было не всегда. Текущие правила появились только после войны с людьми. Той единственной полномасштабной схватки между нами и сапиенсами.
3
Александра вышла из душной кабины ховермобиля и, присев на скошенном ребре пилона, вытащила из нагрудного кармана стальную табакерку, в которой помещалось несколько унций наркотического порошка. Приняв весьма объемную дозу, девушка заглянула обратно в кабину, где на тесном месте рядом с водителем рылся в своем скарбе Хант. По всем внешним признакам он был весьма взволнован. Редкие седые волосы были сильно всклокочены, отдельные пряди упрямо топорщились в разные стороны. В глазах горел странный огонек, руки явственно дрожали.
Хант суетился, никак не мог найти удобного положения в тесной кабине. Но неизменно его взгляд был прикован к Компасу.
— Замечательно, замечательно.
Александра хмыкнула что-то себе под нос и вновь высунулась наружу. Она закурила, распустила волосы.
Солнце клонилось к закату. Девушка посмотрела на горизонт, где словно из ниоткуда вырисовывались силуэты спутников Марса, отражающих далекий свет, исходивший от звезды. Но ворчание, доносившееся из кабины ховера, заставило ее отвлечься от созерцания природных явлений. Александра спрыгнула с вездехода и медленно побрела в сторону от машины, в сторону от вечно всем недовольного Ханта.
Но найти искомое уединение ей было не дано. Хант догнал ее, тронул за плечо, остановил и заставил выслушать себя. Чего девушке хотелось меньше всего. А вот что ей было действительно нужно, так это свежая человеческая кровь. Горячая, сладкая, живительная. Но там, где она была вынуждена находиться, не было ничего подобного. Только силикат и ветер.
— Мы почти нашли его.
— Стокера?
— Да, дочь Ватека, да и еще раз да. Значит, этот чертов Компас работает.
— Забавно. Так ты направился на поиски с прибором, чья работоспособность, оказывается, находится под большим вопросом.
— Дочь Ватека, ты должна научиться быть более терпимой к древности. Этому прибору столько же лет, сколько всем нам в совокупности. Он был сделан существами куда более высокого порядка для более важных целей. Мы всего лишь бездеятельные свидетели мастерства прошлых лет.
— Во-первых, перестань называть меня «дочь Ватека»! А во-вторых, конкретные данные твой Компас выдает?
— Нет, но посмотри, капля практически приблизилась ко дну. Стокер где-то поблизости. И скоро наши пути пересекутся.
Александра пристально посмотрела на Ханта. Внезапная догадка обожгла ее мозг. Отчего-то внутри стало как-то холодно и неуютно, смутные волны непонятных чувств заструились по телу. Она сделала несколько шагов в сторону, села на песок, поджав под себя ноги, и случайно расстегнула клапан кобуры, укрепленной на правом бедре.
— Хант, ты можешь ответить на один простой вопрос?
— Конечно, всю свою жизнь я занимался именно этим. Отвечал на вопросы.
— Тогда это не заставит тебя тратить слишком много сил. Зачем мы здесь?
— Это твой вопрос?
— Именно.
— Мы ищем Стокера.
Александра была очень эмоциональным человеком. Обычно разумная подоплека тех или иных шагов и поступков придумывалась ее post factum. Но в данном случае она проявила исключительную выдержку. Имей Хант возможность увидеть ее мысли, он бы изрядно удивился.
— Я могу ошибиться в ряде деталей, но ты сказал отцу, что Стокер обладает знанием о местоположении Патриархов. Для того чтобы достичь той же цели, мы в первую очередь должны найти самого Стокера. Верно?
— Да. Что именно тебя смущает?
— Сущий пустяк. Ты также утверждал, что в своих поисках Стокер руководствуется указаниями такого же трейсера, какой есть и у тебя. Так зачем мы ищем Стокера, вместо того чтобы искать непосредственно Патриархов? А?
Александра ожидала любой развязки. Независимо от того, были ли ее подозрения обоснованы или нет, любая предсказуемая реакция Ханта была ей известна. Но каинит удивил девушку. Он глубоко вздохнул, поставил на песок Компас, до этого так нежно сжимаемый в руках, и раздавил его ударом ноги.
— Развеян очередной миф, — сказал он не без горечи в голосе, — любой каинит связан с Патриархами узами такой силы, что не нужны никакие побочные приспособления, чтобы разлученные судьбой дети и родители могли вступать в связь друг с другом. Ты абсолютно права, Александра, но вряд ли ты понимаешь, что истинные наши цели не входят ни в какое сравнение с честолюбивыми попытками воевать за власть.
— Оставлю твое последние заявление без внимания. По крайне мере до тех пор, пока ты толком не объяснишь, что мы здесь делаем.
Девушка рывком вскочила на ноги и направила на Ханта ствол своего оружия. Тот лишь ухмыльнулся.
— Импульсивность тебе к лицу, Александра. Правда, это абсолютно бесполезно… я имею в виду твое оружие.
За считанные мгновения Хант превращается в облако тумана. Александра пытается стрелять, но реактивные пули зря прошивают навылет горячий воздух пустыни. Девушка отбрасывает бесполезное оружие и сама пытается трансмутировать, чтобы принять иное, более подходящее обличье. Но тут к атаке приступает Хант.
Из того облака, в которое превратилась его плоть, бьет мощный поток концентрированной энергии. Его острие впивается в грудь Александры и отбрасывает девушку на землю. Когда ее спина касается поверхности, поднимая вокруг облако силикатного крошева, Хант подлетает и, зависнув над ее головой, выпускает из себя еще несколько субстанциональных отростков, оплетающих шею Александры.
— Охлади свой пыл, дочь Ватека, и выслушай меня.

 

— Этот Стокер, почему он так важен для нас? Я долгое время искал этому должное объяснение. Почему мой выбор в свое время пал именно на него? Почему, несмотря на всеобщее неодобрение, я и Яз приняли решение об инициации Брема? Как мы могли не заметить, что происходит с ним, какие мысли терзают его душу… Столько вопросов.
Первое время он весьма сильно тяготился стезей вампира. Он не мог пить кровь людей не в силу болезненной патологии, а по убеждению. Но однажды что-то сломалось в нем, и ярость, которую он выплеснул на сапиенсов, не имела примера. По крайней мере в прошлом «Ахерона». Мы не ошиблись только в одном — древнее знание действительно открылось Стокеру. Но он не пожелал делиться полученными сведениями. Ровно как и не пожелал дать новую жизнь забытым тайнам.
— Скажи в принципе, как он стал каинитом?
— Мы многие века собирали наследие нашего рода. Книги, фолианты, инкунабулы. Мы берегли их от людей, поскольку написанное кровью на дубленой коже девственниц вряд ли вдохновило бы их на нечто иное, нежели на желание к уничтожению подобной литературы. Мы же, лишенные способности прочесть и, соответственно, понять знания предков, не только стали хранителями этого бесценного материала. Мы знали, что если удастся найти удачное сочетание инициирующих кровей, то перерожденный каинит станет носителем способности расшифровать все то, что написано в этих книгах.

 

Эмпатическая охота, которую я вел, затянулась настолько, что была практически потеряна всякая надежда на успех. Мы инициировали несколько сотен новых адептов, но ничего, кроме рождения очередных вампиров, не достигли. Мы аккуратно и четко записывали и анализировали все события, происходящие с нами. Мы учились предугадывать, как изменится тренд нашего развития, по какой из возможных дорог мы двинемся в будущее. Вслед за Патриархами мы отправились на Марс, обосновались здесь, перевезли в наш новый дом все наше наследие, накопленное за века кропотливой и неблагодарной работы.
И вдруг я нахожу его. Молодого человека, ищущего нечто свое собственное в оккультных знаниях и мистификациях. Упорно изучающего вопросы с изнанки привычного ему мира. И в его глазах я читаю то, что уже не надеялся найти. Я принимаю решение допустить его до инициации.
— Перерождение?
— Мы называем этот процесс иначе. Я уже говорил тебе об этом. Мы не кусаем своих адептов, а просто переливаем им кровь, смешанную с некими препаратами, которые заставляют сердце пациента вырабатывать его уникальный ихор. Таким образом люди становятся каинитами клана «Ахерон».
— Я помню. Продолжай.
— Мне тяжело вспоминать это. Ведь все происшедшее так или иначе случилось по моей вине. Я привел Стокера в клан, я настоял на его инициации. Я патронировал его развитие и допустил ряд оплошностей.
— Какова была цель всех этих манипуляций?
— Создать существо с функциями уникальной дешифровальной машины. Свойства его мозга должны были превзойти все вычислительные ресурсы, которые так или иначе были вовлечены в процесс изучения письменного наследия каинитов. В частности, Канона Каина.
— Канона? Впервые слышу это название.
— Об этой книге не знает практически никто. Несколько избранных да, пожалуй, сами Патриархи. Ведь они так старались если не уничтожить Канон, то хотя бы как следует спрятать его.
— Почему ты рассказываешь об этом именно сейчас. Здесь и мне, а не моему отцу?
— Его будет тяготить любое лишнее знание. Энергия Ватека питается тем, что он не имеет никакой лишней информации о природе существ, против которых восстал. Даже небольшая капля, гомеопатическая доза информации, может разрушить его уверенность в правильности выбранного пути. Делать это нельзя ни в коем случае. Ватек должен завершить начатое. А вот те, кто будет рядом с ним и к чьим словам он будет прислушиваться, они-то должны будут ненавязчиво подталкивать его, корректировать. Иначе же ошибки будут неминуемо совершаться и это разрушит все.
— Ватек не будет слушать никого. Я в этом уверена.
— Что ж, Александра, время покажет.

 

Есть кое-что в этой истории, что я хотел бы оставить при себе. Никто не должен знать, что истинно формирует то связующее звено, которое держит меня и Стокера в единой цепи событий.
И есть главный вопрос: почему из всего клана выжили только я и он? Что содержит его голова и чего не могу увидеть я. Я боюсь, дочь Ватека, что дело не только и не столько в Патриархах. Но тебе не нужно знать этого. Тебе также может навредить любая лишняя информация.

 

— Он уже близко. Я чувствую его присутствие без помощи подручных средств. И есть что-то, сильно изменившееся в нем.
Александра вновь сидит за пультом управления ховером. А Хант ходит кругами, описывая неравномерные сегменты эллипса вокруг транспорта.
— Ты останешься внутри. Я создам Стену Преломления, чтобы сделать тебя невидимой. В нужный момент ты поможешь мне пленить Стокера.
— Он по-прежнему так важен?
— Да. Я предвижу, что его поиск увенчался успехом. Но как он достиг этого? Как?
— Компас?
— Дело не только в этом. Конечно, прибор мог привести его к Приюту здесь, на Марсе. Но у нас был аналогичный компас. Если Стокер шел, ориентируясь на каплю собственного ихора, а я, в свою очередь, цеплялся за то, что его сердце частично вырабатывает и фрагменты моей крови, то рано или поздно мы пришли бы в одно и то же место. Но этого не произошло.
— Значит, врет твой прибор?
— Девочка, инструменты правампиров не могут врать.
— Пусть будет так. Продолжай.
— Есть некое условие, ключевое состояние и еще что-нибудь. И Стокер нашел этот ключ. Поэтому Патриархи открыли ему местоположение своего Приюта.
4
Ватек делает небольшую паузу. В принципе он доволен тем впечатлением, которое удалось произвести на Терцио. Почему он не сделал этого раньше? Ян не может сказать однозначно. С одной стороны, ему с самого начала хотелось поделиться с собратьями открывшимся ему знанием. Ведь это началось задолго до убийств в Соборе. Еще не было конфликта, связанного с Миной. Да, были только смутные подозрения и нестерпимое жжение в сердце…
Терцио потрясен. Но всеми силами старается сдержать тот бурный поток эмоций, который изнутри бьется об стенки кожи, лезет наружу через глазницы, рот и носовые полости. Оплетает внутренности, расплющивает кости, превращая их в студень. Терцио боится. За целостность своего разума. Основы его мировоззрения всегда казались ему весьма прочными конструкциями. И вот по ним нанесен сокрушительный удар. Он переводит дух. Закуривает. Пытается собраться с мыслями.
— Я не думал, что твой рассказ будет иметь такое влияние на меня.
— Что ж, ты коснулся лишь подножия пирамиды. Впереди нас ждет долгое восхождение.
— Стоп, Ян, не торопись. Мне нужна некоторая пауза.
— Верю, старый друг. Охотно верю. Ведь все это началось задолго до нашего переселения сюда.
— Об этом ты пытался рассказать Ратклиффу?
— Приблизительно. Конечно, с тех пор я продвинулся далеко вперед. Но до сих пор остаются моменты, не поддающиеся моему пониманию.
Шерхан выходит на галерею, обрамляющую залу по внешнему периметру. Сквозь тонированное стекло он смотрит, как солнце поднимается на востоке.
— Мы проговорили всю ночь. Раньше встреча восхода была бы последним, что мы бы увидели в своей жизни. А теперь же ненавистное солнце не более чем источник света, далекая звезда, сгусток плазмы. Забавно.
— Что?
— Как мы могли бояться всего этого.
— Проклятие Каина.
— Какого из Каинов? Библейского братоубийцы? Или мальчика Каина, чье имя, данное ему по рождению, он сменил на звучный псевдоним?
— И того, и другого. Ведь я так понял твой рассказ?

 

На пороге стоял дряхлый старец в простой льняной рубахе, перепоясанной пеньковым шнуром. Длинные седые волосы, такая же борода, обрамляющая лицо. Глубоко посаженные глаза и пергамент кожи, глубоко и часто расчерченный морщинами и шрамами.
Старик же, со своей стороны порога, видел несколько иную картину. Юноша, почти еще мальчик, одетый в драный плащ, явно снятый с чужого плеча. Осунувшееся лицо, заросшее острой щетиной. Блуждающий, но ясный и твердый взгляд. Сильное тело, однако не совсем ясно, как в столь юном возрасте молодец смог обзавестись своей силой. А впрочем, для того, кто покинет утром этот дом, не имеет смысла оставлять здесь слишком много частиц от себя.
— Позвольте переночевать?..
— Проходи, раз уже открыто. Как звать-то?
— Каин.
— Плохое имя. И откуда ты, Каин?
— Из-за холмов. В лесу живу… то есть жил.
— И что же заставило тебя пуститься в путь?
— Глас Божий. Он позвал меня, и до тех пор, пока не найду я искомое, не будет мне отдыха.
— Я тебе уже говорил о твоем имени?
— Да, хозяин.
— Что ж, повторюсь, плохое имя.
Старик провожает Каина в комнату, сажает у огня. Дает еды и питья. Путник благодарит, но к пище не притрагивается.
Кроме старца, юноша знакомится с остальными обитателями дома. Все они крестьяне, старшие по давней традиции обрабатывают металл, куют то оружие, то утварь и инструменты, смотря на что спрос больше. Жены и дочери прядут, ткут и шьют. А еще кормят и рожают детей. Все как всегда.
После трапезы рассаживаются вокруг очага. Старик молится перед темной иконой, висящей в углу. Под ней — ладанка. Крестьяне осеняют себя крестным символом. И даже Каин следует их примеру. Пока…

 

— Пятьдесят лет.
Терцио слегка задумался, погрузился глубоко в себя, поэтому не обратил внимания на реплику Яна. Но тот повторил:
— Пятьдесят лет.
— Да?
— До последнего времени я не пил живую кровь пятьдесят лет. Символично…
— Находишь?
— Каин питался кровью животных ровно столько же. И за все это время его внешность не изменилась ни на гран. Он словно застыл на своем пятнадцатилетии. Вот почему приютившие его крестьяне так удивлялись молодому паломнику и тем историям, которые он рассказывал. Он задержался в их доме на три коротких дня. На рассвете, еще раньше их пробуждения Каин старался уйти куда-нибудь, чтобы спрятаться от солнца. Он не хотел афишировать эту особенность. Возвращался после заката. Чтобы снять с себя подозрение, он приносил с собой дичь, объясняя это особой охотничьей удачей, доставшейся ему в наследство от отца. Правды так никто и не узнал. На третий день случилось то, что навсегда изменило жизнь Каина.
— Он был изгоем. Он не мог понять причин своего отличия от людей. Вот потому-то и выбрал такое имя.
— Да, отчасти было именно так. Отчасти. Помни, что от носферату, правампиров, до рождения Каина прошло несколько веков.
— Каким образом в его кровь попал наш ихор?
— Не было ничего подобного. Скорее всего сам Барьер дал некий сбой, причины которого уже не найти. Природа сама заполнила опустевшую нишу. На осознание того факта, что мы необходимы этому миру, у нее ушло совсем немного времени. По космическим меркам.
— Почему Патриархи стараются скрыть от нас эту историю? Что ими движет?
— Помни, старый друг, пятьдесят лет Каин не знал человеческой, живой крови. Да, солнце губительно влияло на него, и он прятался от его лучей. Возможно, он также опасался серебра, хотя сейчас это не главное. Половину века он не испытывал Жажды. И это главное.
Терцио улыбается.
— Ян, а почему я не понял этого сам?
— Ты же вампир. Терцио.

 

Третья вечерняя трапеза. Третий вечер у очага. Старые легенды, библейские предания, молитвы. Мужчины чинят инструменты, женщины шьют.
Каин сидит в некотором отдалении. Почти дремлет. Неожиданно, как и все случайное, в сумрачной тишине раздается нечаянный вскрик. Из рук одной из женщин падают пяльцы, ткань расстилается по полу. А глаза внимательно смотрят, как по подушечке указательного пальца расплывается пятно крови.
Мужчины хмыкают. Кто-то убегает в другую комнату за куском чистой материи. Ведь надо перевязать рану. И никто не смотрит в сторону Каина. До него никому нет дела.
Он раздувает ноздри, чтобы вдохнуть как можно больше воздуха. Потому что грудь сдавила внезапная боль. В желудке вдруг образовалась бездонная дыра, в которую за считанные секунды унеслись все силы. Каин едва смог сдержать крик, теснившийся в груди.
В груди раздается толчок. За ним еще и еще. Что-то стучит в грудную клетку, хочет вырваться наружу. Это второе существо, новая сущность, до поры спящая в легких, в сердце, в голове, решает, что настал подходящий момент, чтобы явить себя миру. Оно, это второе «я», это древнее чудовище, нашедшее приют в слабом теле сапиенса, хочет вырваться на волю, переродиться. Оно чувствует кровь. Живую, полную сладкой витальной субстанции, дающей право на существование. И тварь недоумевает, почему пришлось так долго ждать.
Каин, прежний молодой человек со своими маленькими странностями, медленно поднимается из своего угла. Он подходит к женщине, сжимающей раненую руку. По воле злого случая простой укол о швейную иглу стал причиной обильного кровотечения. Каин садится на пол рядом с женщиной и смотрит прямо ей в глаза.
— Ты станешь матерью моих детей. Их будет девять у нас.
Каин прикасается губами к кровоточащему пальцу и начинает пить кровь.
Так он открывает для себя Жажду.
5
Хант практически завершил свои приготовления, когда из-за ближайших дюн вышла слегка сутулая фигура. Незнакомец остановился, присел на край песчаного холма, склонил голову к плечу и принялся наблюдать, как каинит внизу ходил кругами вокруг плотного сгустка тьмы неясной природы.

 

Александра увидела его сквозь визор внешнего наблюдения. Хант приказал ей закрыть фильтр остекленения кокпита, так что девушка оказалась полностью отрезанной от окружающего мира. Единственное, что связывало ее с действительностью, были системы электронного слежения. В первые мгновения Саша подумала, что визоры не справляются с помехами, вызванными начинающейся песчаной бурей. Но, переключив канал в спектр инфракрасного излучения, она поняла, что первое ее впечатление было обманчивым.
Среднесуточная температура на поверхности марсианской пустыни достаточно велика. Любое тело или предмет, обладающий более низкой температурой, в ИК-диапазоне будет выглядеть как пятно, градиентно окрашенное в бело-серые разводы. Поскольку температура тела каинита практически равна нулю, то на экране теплочувствительного радара можно различить только контур.
Саша напряглась. Сомневаться в том, кто именно предстал перед ней, не приходилось. Но вот как стоило бы поступить в этом случае?
Девушка едва поборола первое желание покинуть кабину. Хант четко и ясно дал ей понять, какой силой мог быть наделен Стокер. И что этого ему могло хватить на уничтожение нескольких десятков каинитов. А само применение подобной мощи зависело только от настроения вампира. Чего никто предугадать не мог. Поэтому Хант настоял на том, чтобы Александра не просто запечатала кокпит ховера, но и поставил жесткий временной замок. Теперь открыть доступ внутрь транспорта можно было или дождавшись срабатывания таймера, или же вскрыв корпус специализированным резаком, который обладал бы достаточной силой для того, чтобы разрезать многослойную броню на основе изомерного композита карбон-углерода.

 

Стокер ожидал найти своего суррогатного отца. Поэтому открывшаяся его глазам картина не стала сюрпризом. Без всяких приспособлений, основываясь на гипертрофированной чувствительности к энергетике окружающего мира и дьявольской интуиции, каинит знал, что по его следу неустанно идет некто, давно знакомый и отчасти родной. Когда силы вновь вернулись к нему, Стокер не без удивления обнаружил, что его разум скрывает в себе целую гамму чудесных и одновременно страшных талантов. И одним из них был дар всезнания.
Каинит жил во времени. В том смысле, что он не просто менялся с тем, как уходили в прошлое мгновения его жизни, а в смысле того, что он сам стал частью эфемерного хронического потока. Он мог совершать поступки, одновременно отождествляя себя с первым и третьим лицом. Он стал и вершителем, и свидетелем своих действий. Решение, мысль и дело потеряли свои различия в аспекте времени. Что было первичным, что вторичным, где полагалось следствие, а где была его причина — все стало одним целым. Одним существом.
Он открыл это для себя и удивился тому, каким плоским может быть мир для разума, не способного развиваться во времени. Поскольку само по себе время есть субстанция постоянная, просто лишенная массы покоя. Только конечность всего и вся отличает движущееся от недвижимого, живое от мертвого. Только так можно увидеть развитие и финал существа или процесса. Когда же оказываешься вне этого, то не знаешь, благодарить ли судьбу, или проклинать, скорбя по былому.
Даже бессмертие, будучи прежде всего явлением материальным, не дает такого эффекта. Спасибо памяти, умеющей очищаться от ненужных данных. Благодарность телу, способному видоизменяться.
Когда-то Стокер испытывал чувство, похожее на зависть. Он наивно полагал, что было бы очень кстати ощутить себя существом, равным какому-нибудь божеству. А достигнув желаемого, он уже не знал, радоваться этому или же оплакивать себя.

 

Она услышала чей-то крик. Звук был так силен, что ей пришлось плотно заткнуть уши руками, чтобы ее голова не лопнула изнутри. Тут же удар необычайной мощности сотряс ховермобиль. Сила, воздействующая на него снаружи, была достаточной для того, чтобы продавить бронелисты. Из разошедшихся швов со свистом выходил воздух, словно бы давление внутри ховера было выше, чем снаружи.
Александра испугалась. Из ее глаз хлынули холодные струйки слез.

 

Хант оставил в покое приборы и пристально всматривался в горизонт. В раскаленном воздухе пустыни предметы теряли свое четкое обличье, их абрисы превращались в искаженные кривые, переплетающиеся друг с другом. Но на зрение Хант никогда не полагался, он больше доверял своим чувствам, интуиции, дару прорицания. Он без труда уловил ментальный поток, который шел к нему от медленно бредущего существа, появившегося из-за песчаного холма далеко на стыке земли с небом.
Хант поправил пояс, которым был перевязан его длинный балахон. В одном из многочисленных кошелей, подвешенных на нем, он нашел колбу с запечатанной в ней магической суспензией. Осторожным движением распечатав пробку, он начертил вокруг себя защитный круговой контур, стараясь по возможности экономить порошок. Когда песок пропитался веществом из колбы, по окружности загорелся синий огонь, от которого силикат превратился в подобие вулканического стекла.
Хант выпрямился, вытер пот со лба. Бросил короткий взгляд в сторону ховера. Пусть эта девчонка сама придумает способ защитить себя, он же будет беспокоиться только о себе. Почему-то сейчас ему меньше всего хочется переживать за других. Тут хотя бы самому уцелеть. Но и малодушничать старый вампир тоже не собирается. Он включает переговорник.
— Дочь Ватека?
— Да?
— Мы нашли его… он нашел нас, — Хант делает особое ударение на второй части фразы, — он нашел…
— Что теперь делать, Хант?
— Тебе лучше всего закрыться в машине и при первой же возможности смыться отсюда.
— А ты? А миссия?
— К черту любые миссии, дочь Ватека! Ты и так уже достаточно узнала, чтобы продолжать спокойно жить. Слушай меня внимательно и передай это Ватеку. Никто и никогда не искал Патриархов, потому что…
Хант остановился. У него осталось не так много времени, чтобы продолжать постоянно сомневаться. Пришло то время, когда хотя бы самому себе он мог сказать правду. Но что-то по-прежнему сдерживало его.
Хант провел языком по обветренным губам, слегка заныли десны от того, что клыки полезли наружу. Вампир подвигал нижней челюстью, разминая ее.
— Хант! Говори же!
— Дочь Ватека, это очень важно… Они…
Вновь словно бы груда камней появилась в гортани, разрывая мягкую плоть. Вампир схватился руками за горло, стараясь размять внезапно затекшие мышцы.
— Слушай меня внимательно. Стокер должен встретиться с Ватеком сам. Но он не жаждет мира и будет убивать. В том числе нас с тобой. Я постараюсь задержать его, а ты предупреди отца.
Мощный удар воздушной волны опрокинул Ханта на землю. Он недоуменно посмотрел на то, как на мгновение заискрился воздух вокруг него. Он вскочил, бросил взгляд на землю. И завыл от отчаяния. Стеклянный контур рассыпался на осколки от мощной атаки Стокера.
— Уходи, Александра. — Хант сорвал с головы обруч с переговорником и, бросив его на песок, растоптал несколькими мощными ударами каблука.
— Мне больше нечего сказать тебе. — Последнюю фразу Хант произнес одними губами. Вокруг не было никого, кто мог бы услышать его.
В запасе у старого каинита оставались еще некоторые козыри, с помощью которых он мог продать свою жизнь по высокой цене. Однако возможный покупатель был весьма привередлив. Старик понимал, что судьба отмерила ему несколько болезненных мгновений, прежде чем передать его в холодные лапы смерти. Забвения Хант не боялся, ему было жаль только того, что слишком много ценных знаний уйдет вместе с ним. Но кому они будут нужны теперь, когда многие основы его мира стремительно меняют очертания, превращаясь из ценностей в пустяк. Он мог бы заплакать, но понял, что время сокрушаться и жалеть осталось в далеком прошлом. Настала пора расплаты за былую слепоту и гордыню. Он был готов к этому.

 

Стокер остановился в нескольких шагах от Ханта. Он сел на песок в любимую позу и подпер рукой голову.
— Здравствуй, отец, — тихо проговорил он, — в твоих рукавах еще припрятаны фокусы для нерадивого отпрыска?
Хант молчал. Он знал, что не сможет заговорить с собратом. В его словаре не было подходящих слов. Все остальное было бы простой тратой времени.
— Почему ты испугался меня, отец? Я не причиню тебе вреда. Ведь это ты дал мне возможность стать тем, кем мне удалось стать.
Старый вампир посмотрел на Стокера. Лишь бы не поддаться на его провокацию. Лишь бы не открыть рта. Ведь что он может сказать? Извиниться? Или продолжать настаивать на собственной правоте? Или, быть может, принять точку зрения заблудшей овцы, возомнившей о себе бог весть что? Бессмысленно. Никто не удосужится прислушаться к его словам. Для Стокера это не более чем лепет.
— А ты был прав. — Стокер поднял голову и посмотрел на Ханта. Он изучал вампира, внимательно следил за его реакцией. — Ты был прав, я повторю. То, что я искал, мне более недоступно. Как и прежде, им удалось ускользнуть от меня. И так будет всегда. Любой, решивший отыскать их по собственному произволу, ничего не достигнет. Потому что ищет не там, идет к ним не той дорогой. А ведь они близко. Ты просто руку протяни и коснешься их тел, почувствуешь, какой запах они источают. Разве это не просто? Отец, почему ты молчишь?
Он был сильнее. Он что-то понял, постиг, и это придавало ему огромные силы. Хант был беспомощным котенком, игрушкой в руках существа, наделенного огромным могуществом. И не мог ничего противопоставить этой силе, чьим единственным желанием было только лишь уничтожение всего вокруг.
— Предки были правы в своем решение перейти Барьер. Я давно подозревал, что они преследовали какие-то свои цели. Но все же их поступок казался таким глупым. Добровольно отказаться от власти, от той силы, которой они обладали. Вряд ли хотя бы один из нас решится на нечто подобное. Но я понял, зачем они это сделали.
Носферату были наделены особым даром. Они всеми фибрами своей души ощущали ту шаткость равновесия, которое поддерживалось во Вселенной. Они знали, что дальнейшее существование таких, как они, приведет к всеобщей гибели. Человеческая кровь стала тем катализатором, который завершил реакцию, и их глаза открылись. Я думаю, увиденное повергло их в такой ужас, что правампиры решили добровольно уйти. Видно, будущие страдания были многократно больше сиюминутной боли смерти. Ты ведь тоже так считаешь?
Хант сломался.
— Нет. Я думаю иначе.
— Ты всегда думал иначе. Почти как я. Но мне удалось вырваться из сетей твоего ордена. Мне удалось уничтожить вашу заразу. Такие, как ты, на словах провозглашали наше превосходство, а на деле всеми силами старались найти способ уничтожить всех одним ударом. Вы не зря так тряслись над своей рухлядью из прошлых жизней. Все ваши знания — суть орудие, которое вы так и не смогли применить.
— Что они сказали тебе, Стокер? Что они сказали тебе?
— Что все знали с самого начала, что вели меня к цели, следили за каждым шагом. Они были везде, слышали каждое мое слово, контролировали каждый вдох. Но я им не поверил! Как всегда, ведь я и раньше сомневался во всем, что слышал от вас.
— Неисправим! То, что ты сделал, не поддается пониманию!
— Лукавишь, отец, пытаешься закрыть глаза на очевидные факты. Скажи мне, когда ты понял, что все идет не так, как должно? Когда ты понял, в чем их слабость, где их уязвимое место?
— Не так давно, как тебе кажется. Но это не дает нам права…
— Нет! Это у них нет никаких прав превращать нас в бездумное орудие!
— Да, они были предвзяты. Как, в общем, любое существо, наделенное властью. Но тот порядок, который они обеспечили нам, был во благо. Благодаря им мы выжили!
— Мы не должны были выживать, мы должны были властвовать.
— Я уже слышал подобные слова из уст другого каинита. Это ничего не решает. Нас сломала наша же сила. Изуродовала.
— Каин хотел того же.
— Твой Каин был просто одним из сынов Его, который пошел по неверному пути.
— Об этом ты мне и расскажешь! Как получилось, что один из девяти сынов Каина предал его, скрылся, спрятался в тот самый миг, когда отцу нужна была помощь всех его детей. Как получилось, что один из девяти архонтов встал на сторону жалких тварей, кичащихся своей разумностью, а вместе с тем живущих подобно червям, пожирающим плоть земли, давшей им жизнь?!
— Ты ничего не знаешь об этом?
— Да?! А как получилось, что его память нашла уголок в моей голове? Через твою кровь, Хант, мне стали доступны тайны каинитов, которые ты так хотел скрыть. Почему ты дал жизнь целому роду, который продолжал воспевать Бога, против которого восстал твой отец?!
— Мальчишка! Ты даже не представляешь себе, куда мог завести нас Каин?
— И не хочу знать! Поскольку если тогда у меня не хватило на это сил, то я наверстаю упущенное сейчас.
Назад: Глава 12
Дальше: Глава 14