Вскоре после публикации романа «Двенадцатый компьютер» я проводил профилактику сознания и убирал из памяти не нужные мне сведения. Зачем мне было помнить, как восьмого марта меня подрезал на повороте от Солнца к Сириусу некий абориген Паргуса-4, даже не извинившийся за свое дорожное нарушение. Или вот еще: к чему держать в памяти, к примеру, что двадцать три, помноженное на тридцать восемь, дает восемьсот семьдесят четыре? Всю эту ненужную информацию я время от времени выбрасываю из памяти и готов поделиться с читателями своей методикой.

Так вот, я изо всех сил старался забыть печальную информацию, связанную с выходом в свет моего «Двенадцатого компьютера», как вдруг галактическая почта внедрила в мое занятое сознание письмо следующего содержания:

«Малоуважаемый Шекет! Я и раньше считал ваши потуги на литературное творчество не более чем прогрессирующей графоманией, а теперь убежден в этом полностью и окончательно. Почему вы позволили одному своему персонажу (Кысе) прирезать другого (Бандера)? Профессиональные авторы так не поступают! Разве Бандер с Кысей достигли своей цели — обогащения? Читатель в моем лице ждал продолжения их бездарных приключений, а что он (в смысле — я) получил? Труп полюбившегося персонажа? Только такие графоманы, как вы, мало уважаемый Шекет, способны так поступать с собственными читателями. Учитывая изложенное, я требую продолжения „Двенадцатого компьютера“ с теми же персонажами. Примите и проч.».

Подписи, естественно, не было, а возможно, я сам стер ее из собственной памяти вместе с результатом умножения двадцати трех на тридцать восемь. Но проницательность неведомого читателя меня поразила настолько, что я немедленно прекратил издевательство над своей памятью — ведь именно в тот момент я как раз собирался избавиться от воспоминаний о злополучном персонаже Бандере и его глупом и жадном подельнике Кысе.

«Стоп! — сказал я себе. — Разве ты сам не хотел продолжить серию их приключений? Разве это в твою бездарную голову пришла мысль прирезать Бандера перед самым финалом? Нет, это все Кыся, это его безудержная жажда богатства любой ценой! Я же вовсе этого не хотел. Спасибо читателю — он наставил меня на путь истинный».

Теперь вы понимаете, надеюсь, почему в моем новом романе «Золотой зельц» никто не найдет результата умножения двадцати трех на тридцать восемь, а равно и воспоминаний о том, как меня подрезал на повороте… Нет, этого эпизода из своей биографии я решительно не помню, а потому вставить его в роман не было никакой возможности.

Нет в моем новом романе и Кыси, этого теплокровного убийцы. После совершенного им преступления я просто не мог видеть его не отягощенную мыслями физиономию — есть же и у автора определенные права на жизнь собственных персонажей!

А Бандера я с удовольствием воскресил для жизни в новом литературном произведении. Да, Кыся перекусил Бандеру горло своей вставной челюстью, но зубы оказались тупыми и, к тому же, нечищенными. Если бы Кыся перед совершением преступления показал свою челюсть дантисту, я, как автор, вынужден был бы смириться перед неизбежностью летального исхода. Но Кыся терпеть не мог дантистов, как, впрочем, и авторов. Результат: прокусить горло до смерти прокусываемого он не сумел, однако Бендеру все же пришлось проваляться в больнице больше года — как раз до начала следующего романа. Дело было в том, что в горло моего персонажа попала виртуальная инфекция от нечищенной челюсти Кыси — тут я, как автор, оказался бессилен. Надо чистить челюсти, господа читатели, даже если они у вас вставные, как у Кыси, брошенного мной на произвол судьбы.

Из больницы Бандер вышел злым, как тираннозавр после охоты на игуанодона. Сначала единственным его желанием было найти Кысю и отомстить. Потом воскресло второе желание — обогатиться. Из двух зол — мести и жажды денег — Бандер выбрал второе, и я, как автор, с ним согласился: мне куда интереснее было сочинять роман о поисках клада, чем о погоне за постылым Кысей.

К слову сказать, больница, в которой лечился Бандер, располагалась на Щаруноре-2. Если кто не знает: именно на этой планете водятся жующие создания зельцы, способные по собственному желанию обращаться в золото. Водятся зельцы в горной местности, совершенно недоступной и даже не обозначенной на картах. Иногда отдельные экземпляры зельцев (должно быть, совершенно выжившие из ума) спускаются в долину, где находится столица Щарунора-2, и отдаются во власть первого встречного индивидуума. Обладатель зельца обычно прячет свое достояние подальше от пристальных взглядов соседей и налоговой полиции — зачем ему лишние хлопоты, ведь зельцы на Щаруноре-2 занесены в Красную книгу и каждый экземпляр подлежит немедленной сдаче в государственный заповедник под названием «Монетный двор».

К чему я напоминаю читателю об этой особенности щарунорской жизни? К тому, что, выйдя из больницы, Бандер, естественно, узнал о существовании зельцев от первого же встречного щарунорца.

— А в самом городе, — осторожно спросил Бандер, — есть ли счастливые обладатели золотых зельцев?

— Да уж, конечно, — уверенно заявил первый встречный, представившийся господином Китайком. — У многих есть, но никто ведь не признается! Кому хочется платить налог на недвижимость (ибо золотой зельц неподвижен), домашний скот (ибо зельц все-таки животное), движимое имущество (ибо зельц, что ни говори, может служить и гужевым транспортом), а также налог на добавленную стоимость — это, согласитесь, вообще безумие, придуманное государством, чтобы грабить честных граждан?

Гневно произнеся эту длинную тираду, Китайк быстро пошел прочь, а Бандер, даже после болезни не лишенный сообразительности, направился за ним следом. «Откуда у Китайка, — думал он, — такие точные знания о зельцах, если сам он не является тайным зельцевладетелем?».

«Можно, конечно, — продолжал рассуждать Бандер, не упуская Китайка из виду, — бродить по городским улицам в ожидании спустившегося с гор зельца, но сколько это отнимет времени? Год? Три? Всю жизнь? Не проще ли отнять золотого зельца у того, что уже им владеет? Логично? Логично. Более того — не только логично, но и правильно».

Китайк между тем дошел до своего жилища и скрылся за бронированной дверью, вид которой лишь утвердил Бандера в том, что мысль его была логичной, правильной и, к тому же, простой, а следовательно, гениальной.

Предстояло сделать две вещи. Во-первых, убедиться в том, что Китайк действительно владеет золотым зельцем. Во-вторых, убедить Китайка расстаться с собственностью в пользу Бандера.

Первый пункт программы был выполнен моим героем в ту же ночь, когда взошли три щарунорские луны, похожие на обкусанные буханки хлеба. Бандер постучал в бронированную дверь и, когда заспанный Китайк спросил, какого хрена ему тут надо, сказал сладким голосом:

— Ах, дорогой Китайк, это я, супруга вашего зельца. Мне бы мужа своего назад получить… Хотя бы на ночь… Нам бы селеночка зачать в любовном экстазе…

Как поступил бы любой щарунорец, золотым зельцем не обладавший? Выругался бы последними словами и пошел досыпать. В мыслях же Китайка немедленно начался полный разлад. С одной стороны, как хотелось ему заполучить еще и золотого селеночка! С другой — а вдруг это провокация налогового управления? Где это видано, чтобы жены золотых зельцев спускались с гор за своими супругами? Мало в горах других зельцских особей, с которыми можно зачать селеночка без риска для жизни?..

Китайк заметался. Начал было открывать дверь, но тут же запер ее еще на один запор. Бросился было к тайнику, в котором хранил своего золотого зельца, но тут же понял, что за ним могут следить рентгеновские глаза налогового инспектора. Слыша из-за двери все эти шумные метания, Бандер удовлетворенно кривил губы и разрабатывал план последующих действий.

Когда в доме все стихло (Китайк спрятался под одеялом и решил притвориться спящим), Бандер подошел к окну спальни и завопил:

— Телеграмма для Китайка, владельца золотого зельца!

— Ш-ш-ш… — зашипел Китайк, появившись в окне в полном неглиже. — Как-кая телеграмма? К-какой еще зельц?

— Читаю! — продолжал вопить Бандер. — «Грузите зельцы бочками! Братья Каракозы!»

— Тише-тише, — заволновался Китайк. — Это полная глупость, милейший. Какие бочки? Какие зельцы? Вы весь город разбудите!

— Особенно агентов налогового управления, — согласился Бандер и понизил голос. — Отдайте золотого зельца, и я навсегда оставлю вас в покое.

— Нет у меня никакого…

— В задней комнате, за перегородкой, — заявил Бандер, зафиксировавший на слух недавние метания Китайка.

— Нет у меня никакого… — повторил Китайк, но куда менее уверенным шепотом.

Бандер лишь плечами пожал — торопиться ему было некуда.

— Послушайте, милейший, — решился наконец Китайк, — я пожалуй отдам вам бронзового зельца, стоящего у меня в гостиной. Это семейная реликвия, но я готов…

— Золотого, — рявкнул Бандер. — Золотого, иначе я иду в налоговое управление!

— Ну и идите, — злорадно ответил Китайк. — Лучше отдать часть государству, чем вам всего зельца целиком!

— Значит, — с удовлетворением констатировал Бандер, — вы признаете, что владеете золотым зельцем, хотя минуту назад утверждали обратное? Хорошо, я принимаю ваш аргумент и готов взять лишь голову зельца — согласитесь, налоговый инспектор заберет гораздо больше!

Китайк молчал, обдумывая предложение. Он так погрузился в раздумья, что не расслышал шагов в собственной гостиной — это Бандер проник в квартиру, открыв бронированную дверь платиновой отмычкой. «Думай, думай», — бормотал он себе под нос, вскрывая потайную панель, за которой обнаружил золотого зельца, потупившего свои умные глаза.

— Пошли, — коротко сказал Бандер и, не оглядываясь направился к выходу. Золотой зельц топал следом, зыркая глазами по сторонам и обращая в золото все, на что падал его томный взгляд.

Ах, если бы Бандеру была известна эта удивительная особенность местной золотородящей фауны! Но мой герой шел вперед, не оглядываясь, а зельц оставлял за собой золотую бронированную дверь, золотые ступеньки на лестнице и беднягу Китайка, обращенного в золотую статую, когда зельц бросил на бывшего хозяина прощальный взгляд.

По дороге к космопорту зельц смотрел в небо, на три луны, на звезды, на красоту ночной природы — к счастью, зельцы не настолько дальнозоркие создания, чтобы обращать в золото удаленные небесные тела, так что обошлось без вселенских катаклизмов. А в звездолете, куда Бандер погрузил золотое животное, способность зельца к трансмутации и вовсе угасла, поскольку в сильных магнитных полях реакции холодного ядерного синтеза не идут, согласно физическим законам, действующим в любой части Вселенной.

Мог ли Бандер знать об этом? Мог, конечно, поскольку об этом знал я, автор романа «Золотой зельц». Однако своим знанием, приобретенным во время долгих межзвездных странствий, я не стал делиться с придуманным мной персонажем, о чем совершенно не жалею. Вот еще! Могу себе представить, что начудил бы Бандер, знай он истинные возможности золотого щарунорского зельца и физические законы трансмутации.

Финальную сцену романа я считаю своей творческой удачей (не то чтобы остальные сцены удались хуже, но эта своей эстетической новизной превзошла даже мои собственные ожидания). Представьте себе: звездолет класса «моль» пронизывает пылевое облако, на корпус через шлюз-тоннель вылезает удрученный очередной жизненной неудачей Бандер с бывшим золотым зельцем в руке и с воплем «Да пропади ты пропадом, железяка несчастная!» швыряет несчастное животное в черный, как любят писать плохие литераторы, провал мироздания.

Формально Бандер прав — действительно, в условиях подавления трансмутантных способностей зельц из золотого превратился в обычное, никому не нужное железо. Прокляв весь населенный космос и прочие галактики впридачу, Бандер печально сидит на корме звездолета, свесив ноги в пустоту Вселенной, и не подозревает, что, удалившись от корабля на расстояние половины световой секунды и оказавшись, следовательно, вне действия наведенных магнитных полей, зельц вновь обрел свои былые способности и обратился в золото. Более того, золотой зельц принялся трансмутировать вокруг себя все, что попадало в его поле зрения: астероиды, кометы, пролетавшие мимо звездолеты и даже космическую пыль…

Поистине, космос за кормой бандеровской «моли» становится золотым, но мой герой не знает об этом и на последней странице романа горестно произносит: «Миллионера из меня не вышло, придется переквалифицироваться в управдомы».

А что? Вполне достойная профессия — правда, не очень популярная в наше время.

НЕТ ПОВЕСТИ ПЕЧАЛЬНЕЕ НА СВЕТЕ…

С сожалением вынужден констатировать, что литературная критика — это проявление лютого каннибализма в наш просвещенный и гуманный век. Литературный критик имеет неприятную привычку выедать у рецензируемого автора печень и мозги до тех пор, пока не лишит объект своего внимания воли к творчеству.

Так было во все времена — наши не исключение. Критики из Древних Афин довели Софокла до психического расстройства, и пусть мне не говорят, что на самом деле автор «Царя Эдипа» прожил счастливую жизнь — я лучше знаю, что происходило на самом деле, поскольку присутствовал при смерти этого великого человека, исполненяя обязанности партульного в Комитете по охране времени «Брументаль». А что некий Писарев вытворял с классиком русской словесности Александром Пушкиным! В общем, не говорите мне о критиках — нет существ более презренных и менее пригодных к нормальному цивилизованному общению.

Я это к тому говорю, что после выхода моего романа «Печальная история Ромино и Этты» критики набросились на меня так, будто я написал не шедевр современной лирической трагедии, а графоманское подражание сюжету некоего Шекспира, пьесу которого под названием «Ромео и Джульетта» я, скажу честно, не только не читал, но даже не видел одноименный виртуальный блокбастер, побивший, говорят, все рекорды кассового успеха.

Сначала я бросился было в бой, пытаясь убедить критиков, что рассказанная мной история — не компиляция, а истинное происшествие, имевшее место на Вороне-9 именно в те дни, когда мой звездолет совершил на этой планете вынужденную посадку по пустячной, в сущности, причине: у моего компьютера разболелся головной световод, и этот негодяй потребовал срочной замены всего расчетного блока. Тогда-то я и стал свидетелем ужасной трагедии, которую описал в своем романе, будучи под впечатлением от гибели столь красивых и юных существ.

Но разве критиков успокоишь предъявлением справки от начальника космопорта Вороны-9? «Шекет — плагиатор!» — вот их вердикт, поставивший жирный крест на моей литературной карьере.

Судите, однако, сами. Для тех, кто никогда не был ни на одной из планет в системе Вороны, сообщаю: места это дикие, и живут там два принципиально разных класса разумных существ. Точнее было бы сказать — не живут, а произрастают, поскольку и монты, и капульки являются особями растительного происхождения: первые укореняются в твердых скальных породах и больше всего напоминают стелющиеся земные кустарники, а вторые пускают корни в мягких почвах и тянутся вверх наподобие пальм или корабельных сосен.

Поскольку монты и капульки растут в разных климатических и сейсмических зонах планеты, то обычно они друг с другом не враждуют, поскольку и не встречаются. Но иногда самые любопытные особи — молодежь в особенности, ибо молодым воронцам любопытство свойственно в наибольшей степени — пересекают ничейные земли, чтобы испытать свою корневую систему в непривычных условиях произрастания. Так вот и получилось, что компания юных монтов, среди которых находился и мой герой Ромино, отправилась по камням пустыни Роузмарки в сторону ближайшего леса капулек.

Монты, скажу я вам, очень красивые создания — с вьющимися ветвями, огромными цветами, бросающими вокруг себя пронзительные взгляды, и сильной корневой системой, позволяющей каждой особи перемещаться по скалам со скоростью до десяти километров в час — даже я не могу бегать так быстро, а у меня, как вы знаете, две длинные человеческие ноги, а не перепутанные друг с другом тонкие панцирные корешки.

Получилось так, что Ромино с приятелями, среди которых находился и его лучший друг Мерукац, приплелись к лесу капулек ранним вороньим вечером, когда деревья устроили бал по случаю совершеннолетия Этты, стройного создания, буквально вчера перешедшего из стадии прикрепленного ростка в стадию личной свободы. Такое событие случается раз в жизни — то ты висишь на стволе у родителя и вдруг спрыгиваешь на рыхную почву, и проникаешь в нее своими нежными корнями, и рыхлишь, и пьешь влагу, и учишься ходить, высоко переставляя корневые щупальца… Незабываемые впечатления!

В общем, Этта пребывала в состоянии эйфории и вдруг увидела вросший от удивления в землю куст Ромино. Взгляды их встретились и до самого конца романа так и не смогли оторваться друг от друга. Поди расскажи кому-нибудь, что взгляды могут связывать крепче, чем самые прочные канаты! Поверить действительно трудно, но, мне кажется, я сумел в своем произведении передать это томительное влечение, это упоительное скрещение световых потоков, излучаемых глазными светильниками Ромино и Этты…

Черт возьми, господа! Любой селекционер на любой планете Галактики был бы просто счастлив, если бы ему удалось в своих теплицах скрестить столь разные породы растений — монтов с капульками. Любой селекционер гордился бы тем, что у него растет уникальное разумное существо: монтокапульк.

Но разве на Вороне-9 есть хоть один селекционер? Их там в помине не было, как не было на Земле сверхсущества, которое прививало бы человеку по мере его эволюции правила разумного поведения и общения. Человек до всего доходил своим умом, и если в конце концов на нашей родной планете возникла единая раса, соединившая гены китайцев, европейцев и даже пигмеев Африки, то в том нет заслуги инопланетного селекционера.

Разве индеец племени Сиу, обнаружив на своей территории бравого янки, думал о том, как бы слиться с ним в единую человеческую особь? Нет, он снимал с неприятеля скальп, если неприятель не успевал выстрелить первым.

Так же и на Вороне-9. Ромино и Этта соединились взглядами, и этому нужно было только радоваться, поскольку рождалась новая раса — самое совершенное растение не только на Вороне-9, но, возможно, во всей Галактике. Что, однако, сделали капульки, обнаружив в расположении своего леса пятерых монтов, один из которых нагло присосался взглядом к самой имениннице? Разумеется, бросились в атаку, размахивая ветвями и высоко выбрасывая из земли перепачканные злым соком корни.

— Какая ты красивая! — говорил тем временем взгляд Ромино, облучая всю поверхность ствола молодой прелестницы Этты.

— Какие у тебя изумительные листья! — отвечал томный взгляд юного стройного деревца.

— Я не предполагал, что капульки могут быть так прекрасны! — говорил Ромино, пересчитывая лучом своего взгляда каждый листок на ветках своей любимой Этты.

— А я не думала, что у монтов такие удивительно сильные и упругие стебли, — отвечала Этта, и два влюбленных существа все ближе придвигались друг к другу.

Тибл, высокий капульк, уверенный в том, что хороший монт — это мертвый монт, вклинился между Ромино и Эттой как раз тогда, когда лучи их взглядов начали менять цвет с белого на розовый — это означало, что влюбленные готовы приступить к созданию общего семени, способного при надлежащем уходе вырасти в самое прекрасное и разумное существо на Вороне-9.

Разве Тибл понимал, что в тот момент энергия взглядов способна была даже камень расплавить, не то что перерубить не такой уж прочный ствол?

— Ах! — одновременно воскликнули Ромино и Этта, когда Тибл буквально на их глазах переломился пополам и скончался с рычанием, побудившим остальных капульков к немедленным агрессивным действиям.

Четверо спутников Ромино, естественно, в долгу не остались. Кустарникам трудно бороться на равных с высокими стройными деревьями — тем более, что хозяевам было куда легче, чем пришельцам, заново укореняться в рыхлой почве после каждого успешного удара кроной по стеблям. Эта батальная сцена описана в моем романе с предельным реализмом и даже, я бы сказал, с натуралистическими подробностями. Оторванные ветки монтов падали на землю и пытались пустить корни, но капульки пускали ядовитые для противника соки, и вот уже пал первый монт, куст его почернел и растекся, будто желе на тарелке. Вот уже и второй монт отдал жизнь за Ромино, третий тоже недолго держался против наступавшего неприятеля, а потом подошла очередь Мерукаца, и он скончался под ударами, проклиная всех монтов и капульков скопом.

Не прошло и получаса, как от четверых монтов не осталось даже посмертного желе — все впитала в себя плодородная почва. Для Ромино же с Эттой время остановилось — полчаса для них стали вечностью и мгновением, всей их жизнью и кратким мигом. Семя будущего монтокапулька вызревало в световом луче взглядов, и был у капульков только один способ прервать этот живородящий процесс. Ну что бы им именно тогда остановиться, подумать хорошенько своими ветвистыми головами! Для чего живет на планете разумный капульк? Не для того разве, чтобы расти над собой, создавать себя-нового из себя-старого? Разве не в эпосе капульков сказано было: «И посади Семя»?

Да, конечно, но я, как автор, не готов осудить своих персонажей-капульков за то, что они так и не поняли в тот момент, какое именно семя намерены уничтожить. Истина обычно осознается тогда, когда в этом уже нет нужды. Гениальные прозрения и откровения становятся достоянием не современников, а потомков. Герои, изменившие мир, погибают в безвестности, и примеров тому не счесть.

Я уверен, что когда-нибудь на Вороне-9 поставят Ромино и Этте памятник, как в земном городе поставили памятник никогда не существовавшим шекспировским героям, не имевшим — теперь вы в этом убедились сами — к моим персонажам ни малейшего отношения. Будучи писателем-реалистом, а не каким-нибудь сочинителем благополучных житейских историй, я вынужден был в финале своего романа описать то, что произошло в действительности на далекой планете Ворона-9. Совместными усилиями лесу капульков удалось оттащить от Ромино влюбленную в него Этту. Более того, капульки, поднатужившись, буквально выдернули Ромино из почвы, и луч его взгляда сразу потерял свою жизненную энергетику. Ветви съежились, корни вытянулись, листья опали.

Ромино умер, и зачатое им семя будущего монтокапулька умерло вместе с ним.

— Ах, — сказала потрясенная Этта, увидев, как тело ее возлюбленного превращается в грязное и смрадное желе. — Любовь моя, мне без тебя нет жизни!

И с этими словами Этта сама погасила луч своего взгляда, расслабила корневую систему и замерла навеки, как это происходит обычно с капульками, лишенными жизненных соков почвы. Так она и стоит на невысоком плато неподалеку от нового космопорта Вороны-9.

А новая раса монтокапульков не возникла до сих пор.

Печальная и возвышенная история.

Вот и скажите, что общего у моего романа с мало кому, кроме критиков, известным сюжетом Вильяма, сами понимаете, Шекспира! Ничего. Тем более, что английский драматург наверняка, в отличие от меня, не бывал на Вороне-9 и не видел своими глазами тонкое, окаменевшее от горя деревце.

После того, как критики обвинили меня чуть ли не в плагиате, я твердо решил: бросаю литературную деятельность, поскольку она приносит мне одни неприятности. Да, я так решил, но не удержался и все-таки создал свою лебединую песню — веселую и полную оптимизма.