Глава 15

— В реале вы еще привлекательнее, чем в вирте, — говорит мне Клеопатра, протягивая узкую ладонь. Я, как и накануне в вирте, не пожимаю ее, но целую.

— О вас я такого сказать не могу.

— Почему? — обиженно приподнимает правую бровь Клеопатра.

Одета она классически: темный английский костюм, белая блузка, на лацкане изысканной формы брошь, поверх — распахнутый светлый плащ.

— Потому что вы — эталон красоты и в реале, и вирте. А красивее эталона быть невозможно. С ним можно только сравниться.

— А говорили, не умеете делать комплименты.

— До встречи с вами не умел. Да и теперь не умею. Это — констатация факта, а не комплимент.

Клеопатра, улыбнувшись, берет меня под руку.

— Куда вы меня поведете?

— В музей изобразительных искусств. Вы ведь любите оригиналы?

— Еще даже больше, чем вам кажется. Но музейные оригиналы — лишь бледная копия жизни или, как теперь принято говорить, реальности.

— То есть в музей мы не пойдем?

— Нет.

— Клуб, ресторан, театр?

— Все это — тоже имитация жизни. В клубе прикидываются значительными, в ресторане — богатыми, в театре наблюдают, как одни люди профессионально прикидываются другими, а сами при этом прикидываются ценителями искусства.

— Человеку свойственно жить в виртуальном мире. Если бы вирт не существовал, его следовало бы выдумать.

Мы идем по Охотному ряду в сторону Манежа. На нас оглядываются почти все встречные мужчины и женщины; первые — с восхищением и, после того как переведут взгляд на меня, с завистью, вторые смотрят только на Клеопатру — с завистью пополам с ненавистью.

А говорят — красота спасет мир… Видимо, ахейские мужи, разрушившие Трою, еще не знали этой прописной истины.

— Его не следовало ни выдумывать, ни тем более создавать, — грустно улыбается Клеопатра.

Я бросаю на нее косой взгляд. Это что, провокация? Или она действительно так считает?

— Почему? — прикидываюсь я, как говорят обыватели, шлангом. Смысл этого выражения от меня ускользает, но пользоваться им я умею.

— Подлинного и так было немного, ты сам только что сказал об этом, а с появлением вирта вся жизнь стала нереальной, в прямом и переносном смыслах.

Пару секунд я разбираюсь в этих смыслах. Ага, просто каламбур: нереальная теперь означает еще и «виртуальная».

Нет, это не провокация. Просто не все идут в ногу со временем, даже молодые привлекательные девушки, которые всегда безошибочно определяют, в какую сторону следует повернуть флюгер своей красоты. Когда в моде физики, они мелькают на физических факультетах, а иногда даже на симпозиумах, когда приходит время программистов — пытаются писать программы или хотя бы пить пиво с хакерами. Но не все девушки обладают этим инстинктом; возможно, в Клеопатре он не выработался — просто за ненадобностью. При таком, как у нее, инстинкте быть красивой все другие инстинкты становятся лишними.

— Я тоже иногда тоскую по Настоящему, — тихо, но многозначительно говорю я.

— Надеюсь, нам удастся извлечь хоть крупицу его из окружающей нас Нереальности, — говорит Клеопатра, прижимаясь грудью к моему локтю. Грудь у нее упругая и, я уверен, не подвергавшаяся коррекции бюста.

Мы свернули на Тверскую и уже подходим к центральному почтамту. Когда-то подобное здание было одним из главных в городе, во время войн и революций противоборствующие стороны стремились захватить его одним из первых. Потом здесь, в самом центре города, собирались московские путаны. Но теперь половина здания отдана в аренду нескольким мелким и крупным фирмам, а вторая, сохранившая верность выполняемой функции, влачит жалкое существование: все общение идет через вирт, почтовые марки перестали выпускать лет пять назад, телеграфные аппараты давно сдали в металлолом. Два десятка кабин с видеофонами для тех, кто не в состоянии заработать на вирт, — вот и все, что осталось от традиционной связи.

— В какой гостинице ты остановилась?

— В «Метрополе».

— Мы, кажется, идем в противоположную сторону?

— Нужно же было нам узнать друг друга, прежде чем ложиться в постель! — не понимает смысла моего вопроса Клеопатра и, решительно остановившись, вынуждает меня повернуться на сто восемьдесят градусов.

— А теперь, когда мы знаем друг друга целых двадцать минут…

— Я знаю тебя уже много дней, — не соглашается Клеопатра. — С того самого момента, как ты спас меня от сатанистов. А вот ты совершенно меня не знал.

— Зато теперь…

— Теперь тоже не знаешь. Женщину вообще невозможно познать. Мне, во всяком случае, еще ни разу не удалось этого — ни по отношению к другим, ни по отношению к себе самой. Но зато теперь ты не будешь меня бояться.

— Я? Тебя?? Бояться???

— Мужчины тоже плохо знают себя. Но для женщин вы прозрачны, как партитуры Моцарта.

Судя по сравнению, Клеопатра живет в мире еще менее реальном, чем вирт. Кого сейчас интересует Моцарт? И многие ли знают, что такое партитура? А самое забавное — почему она решила, что я ее боюсь? Впрочем, с женщиной лучше не спорить. Это — самое нерациональное занятие на свете.

— Пожалуй, к столь красивой девушке действительно не так просто подойти. Но мы уже познакомились, так что мне, наверное, нечего бояться?

— Я сама тебя чуточку боюсь, — признается Клеопатра. — Вернее, за тебя. Вдруг ты меня разочаруешь?

— Поживем — увидим.

Мы вновь сворачиваем на Охотный ряд.

— А ты молодец, не стал ни бахвалиться, ни сомневаться. Действительно, зачем гадать? Сейчас все станет ясно как божий день.

Мы входим в просторный вестибюль, поднимаемся по широкой лестнице на второй этаж. Клео вставляет в щель магнитный ключ, тяжелая дубовая дверь медленно отворяется. Клеопатра ставит сумочку на столик, подходит к зеркалу и поправляет волосы. Все правильно, прическа — основной предмет заботы всякой женщины. Она частично заменяет ей ум.

Подойдя к Клеопатре вплотную, я жду, пока она увидит меня в зеркале, удивившись, повернется и попадет прямиком в мои объятия. Резко и сильно прижав к себе Клеопатру, я страстно целую ее.

Клеопатра не сразу раскрывает губы: слишком неожиданным был маневр. Поначалу она даже пытается выскользнуть из моих объятий. Но, убедившись, что это бесполезно, вся отдается поцелую.

В ее возрасте поцелуи еще доставляют наслаждение, и я не лишаю девушку этого невинного удовольствия, предвестника удовольствий противоположных по смыслу, ассоциирующихся со словом «вина», греховных.

Как отчаянно она целуется… Словно этот наш затянувшийся поцелуй последний в ее жизни.

Наконец Клеопатра, почти задохнувшись, отстраняется от меня. Глаза девушки закрыты. Не позволив ей высвободиться из объятий, я чувствую, как сокращаются мышцы плоского, явно тренированного живота.

Она что, уже испытывает оргазм? Ну и темперамент…

Чуточку отстранившись, я протискиваю между ее и своей грудью руку, открытой ладонью в сторону упругих полушарий.

— Подожди… — останавливает меня Клеопатра. — Рыбу, птицу и девицу берут руками — но вначале их моют!

Ишь какая чистоплотная.

Я иду в роскошную ванную комнату, включаю воду, через минуту выхожу.

Клеопатра уже сбросила плащ и ждет меня в спальне. Постель разобрана — эта девушка явно не любит терять время даром.

Что ж, последуем ее примеру.

Но снять с себя жакет Клеопатра не позволяет. Зато теперь уже сама впивается в мои губы.

Однако! Буквально за каждый снятый с нее предмет одежды мне приходится расплачиваться серией пылких поцелуев! Так я и до вечера не управлюсь…

И потом, когда мы уже наконец достигаем постели, дела идут все так же медленно. Я пытаюсь применить силу, но Клеопатра, свернувшись калачиком и выставив во все стороны множество локтей, коленок и даже пяток, в корне пресекает мою попытку.

— Я не люблю, когда со мною грубо обращаются. Не разочаровывай меня, пожалуйста, — говорит она, когда я на секунду отступаю, чтобы перегруппировать силы. И мы вновь начинаем целоваться.

Наконец Клеопатра разводит плотно сжатые колени.

Войдя в нее, я оптимизирую размер своего полового органа. Это удается мне не сразу — оказывается, Клеопатре не нравится, когда фаллос слишком велик.

— Мне больно, — чуть слышно шепчет она.

— А так? — столь же тихо спрашиваю я, несколько укорачивая фаллос и делая его чуточку менее твердым.

Клеопатра не отвечает. Но судя по судорогам, сотрясающим ее живот и бедра, оптимум достигнут.

Не знаю, сколько оргазмов Клеопатра испытала, пока я ее раздевал, но на финишной стадии я насчитал пять.

— Все… Больше не могу… — просит она пощады. — А ты… Я совсем не нравлюсь тебе, да?

— Безумно нравишься! — говорю я и доказываю это, доведя до почти болезненного шестого оргазма и разразившись наконец своим.

Потом мы еще долго лежим в объятиях друг друга, изредка перебрасываясь ужасно глубокомысленными фразами, типа «Тебе было хорошо со мной?», «Безумно хорошо. Как ни с кем другим» «А тебе?»…

Эта фаза коитуса занимает неоправданно много времени, но, к сожалению, без нее не обойтись. Именно в эти минуты женщина благодаря довольно-таки примитивным химическим процессам, происходящим в ее организме, наиболее остро чувствует то, что у обывателей обозначается словом «любовь». А ради любви женщина готова на все…

Например, стать стукачкой.

— Поговори со мной, — просит Клеопатра, — Все равно о чем. Ты только не молчи, ладно?

— Знаешь, перед моим отделом поставили почти невыполнимую задачу — найти и обезвредить этого самого Заратустру, который учиняет безобразия в вирте. Я целыми днями мотаюсь по виртуальным, странам и страницам, устаю, как собака, даже в постели стал не так хорош, как раньше, а этот Заратустра всегда появляется там, где меня нет. Поможешь его поймать?

— А что ему за это будет?

— В общем-то ничего. Проведут беседу, при повторном нарушении отлучат на некоторое время от вирта.

— А что мне за это будет? — улыбается Клеопатра, и взор ее вновь затуманивается.

— Море любви. Аванс — прямо сейчас.

Глаза Клеопатры загораются радостью.

— Прямо сейчас? После того, что было?

— Тебе ведь понравилось?

— Безумно.

— Бармен, повторить! — щелкаю я пальцами и, отбросив простыню, вновь набрасываюсь на Клеопатру.

Не забыть бы потом выдержать паузу, полежать с нею, обнявшись и болтая всякие глупости. Чтоб крепче любила — а значит, и усерднее служила.

Часа через полтора, воспользовавшись тем, что Клеопатра вышла в ванную, я быстро обыскиваю ее номер, потом заглядываю в сумочку. Конечно, я не рассчитываю найти здесь какие-то документы — все личные данные зашиты в памяти теркома Клеопатры. Я мог бы воспользоваться своим служебным положением, составить ее фоторобот и отыскать основные сведения в базе данных «Граждане России». Но пока это не нужно. Мне просто интересно, чем Клео живет, чем дышит. Ничего интересного ни в номере, ни в сумочке я, однако, не обнаруживаю. Косметичка, прокладки, противозачаточные средства, флакончик духов… И билет на поезд! На послезавтра, до Смоленска, отправление в девятнадцать двадцать пять.

Значит, моя любимая меня скоро покинет, и мы будем встречаться с нею только в вирте.

Что ж, меньше мороки. Этот реал-секс так изматывает… Почти так же, как виртаин.