5
Наблюдательный пост выбрал чуть ближе к поселку. Засветиться не боялся. За те минувшие часы, что провел в засаде, никто его не обеспокоил. Люди из поселка здесь не ходили – некуда было, ближайший населенный пункт, который оставлял обок Пастух, теснился километрах в семи-восьми за невеликим островком леса и полями, на которых что-то колосилось. Что – Пастух не ведал: в его жизни сельской составляющей не случилось.
Он лежал себе, лежал, поглядывал то и дело в окуляры бинокля, ни о чем серьезном не думал, ждал. Так, бывало, часами мог лежать с хорошим снайперским комплексом с оптикой, с ночным прицелом – в кустах, в траве, среди камней – и тоже ждать. Уж чего-чего, а ждать и не думать он научился. Или жизнь заставила. И она, жизнь, научила никаких даров от нее не ждать и не думать о ней никак. Есть она и – славно. А задаром, как утверждал директор детдома, только кошки ссут. Часто утверждал, по разным поводам. Пастух тогда поверил словам, а потом не раз убеждался: прав был старик. Не в смысле кошек, а в смысле жизни людской. Числя негативное нормой, сладко ощутить подарком позитивное. Это уж сам Пастух впоследствии вывел.
Он так долго лежал и смотрел с горушки на поселок, что уже и не считал его реальным конгломератом или, если о его обитателях, сообществом, а невольно представлял красивой и подробной детской игрушкой, собранной из лего, например. И возможно протянуть руку и осторожно взять пальцами один коттеджик, умело сложенный, умостить на травке и легким щелчком разрушить. И – дело с концом.
Поймал себя на такой мысли, привычно подумал: старею, что ли… И сам себя укорил: что за банальность, блин, при чем здесь старость? Нет ее и, дай Бог, не будет! А что поселок с игрушкой сравнил, так он есть игрушка. Для хозяев поселка, для Мэра, для его жены, для иных хороших и послушных пользователей. Удобная, полезная, живая, комфортабельная игрушка: играть – не переиграть!
А у Пастуха, как у плохого мальчика, цель игры иная: сломать игрушку хороших и послушных. Так всегда было и есть. Плохие мальчики, по определению, умнее, хитрее и прагматичнее хороших. Аксиома!
В детдоме был конструктор лего. Даже, если Пастух помнил точно, целых три набора. Году в восьмидесятом или чуть позже какой-то завод, временами опекающий детдом, с барского плеча отвалил сироткам иностранную, занятную и в то время новую для Страны игру. Пастух с братом за год до этого попали в детдом, уже успели прижиться там и одними из первых освоили конструктор. Брат был маленький, ему очень нравилась возможность из ярких пластмассовых прямоугольников с круглыми шишечками выстраивать что-то похожее на домик. Но у него плохо получалось. Пальцы не слушались. Пастух ласково сообщал брату, что руки у того растут из жопы, но помогал строить, отвлекаясь от непрерывного футбола на пустыре за зданием детдома. И кто бы сомневался: брат однажды и наконец освоил игрушку, выстроил нечто разноцветное и с трубой. А девчонка, почти ровесница Пастуха, симпатичная вообще-то девчонка, с толстой косой и с бантом, сделанным из чистой вискозной тряпицы, подаренной ей детдомовской медсестрой, то ли из злобы, то ли из дурости, то ли для того, чтоб Пастух ее отметил вниманием, разрушила домик и раскидала кирпичики лего.
Брат плакал долго и тихо. Ушел в спальную комнату и там плакал. Пастуху сказали. Брата он, конечно, утешил. А девчонка с того дня, точнее – с ночи, жила без косы. Обрезали ее, пока спала.
А вообще-то Пастух не любил… как бы помягче… ну, обижать женщин не любил. Но приходилось, увы. Вот и в нынешнем списке пятерых есть баба…
Это – потом, после.
Солнце село. Часовая стрелка на часах Пастуха мощно перевалила за девять. Мэр еще не вернулся из города. По времени – вот-вот будет. Пришла пора собираться. Уполз со склона назад, к лесу, если его так можно обозвать. Отметил «на потом»: траву, где лежал и полз, надо будет хоть как-то поднять. Хотя, вообще-то, сама встанет… Дошел до машины, стоящей за кустом орешника, но недалеко от дороги. Переднее левое колесо у нее было спущено, типа – прокол. В багажнике имелся толковый насос, работающий от прикуривателя, накачать «проколотое» колесо будет делом нескольких минут. А так – минимум подозрений: ну прокололся водила, ну нет запаски, ну пошел куда-то – да хоть в поселок! – за помощью…
Да и прохожих на дороге Пастух особо не замечал.
Достал из багажника кейс: идти с этой «дурой» в поселок – приметно. Вынул из кейса оружие и аккумулятор, развернул заначенный к случаю полиэтиленовый пакет из супермаркета, сложил туда стрелялку. Бинокль оставил, в доме он ему лишним станет, а вот ночной бинокль с инфракрасной подсветкой в пакет уложил. Подумал-подумал, а все ж взял с собой «макарова» – мало ли что… Переоделся в черный спортивный костюм – безо всяких надписей на груди. Шапочку вязаную надел, тоже черную и с дырами для глаз. Перчатки нитяные черные за пояс сунул. Человек-паук, серия двадцать девятая…
Все? Вроде все.
Нет, не все! Передумал, взял бинокль, вернулся на позицию. Еще раз – сотый или пятисотый? – просчитал маршрут и пометил на нем возможные помехи. Пляж пуст. Пляжная калитка уже заперта. Запер ее, как полчаса назад видел Пастух, охранник из дома. Ключ взял с собой и повесил на крючок или на гвоздь, торчащий в заборе со стороны дома. Тоже у калитки. Легкомысленно, но понятно: кругом – свои. А замок в калитке можно хоть проволочкой отомкнуть, Пастух видел, когда гулял. Но отмычка у него была. С некоторыми оговорками – универсальная.
В последние годы, много позже войны или, точнее, войн, работая, так сказать, «в мирных целях», Пастух не переставал изумляться детскому разгильдяйству соотечественников. Они, в основной массе, жили так, будто кругом них – одни честные и славные граждане: соседи там, прохожие на улице, покупатели в магазинах, попутчики в метро. Причем скажи им, что жизнь со времен коммунизма резко поменялась, они легко согласятся. Но – теоретически. А практических выводов делать не станут. Прав был деревянный герой сказки: страна дураков. Или, мягче, страна наивных и подслеповатых людей. В социальном смысле. Хотя и полных ненависти к ближним и дальним. Этого парадокса Пастух не понимал. Но принимал. Коли не исправить, так лучше попользоваться.
На участке, где шла стройка, снова замерло все до рассвета. Песня просто. Участок между стройкой и домом Мэра тоже, как и прежде, был безлюден. А между тем стрелки на часах отметили время: без двадцати трех десять. Стемнело не по-детски. И чего ждать, решил Пастух. Раньше ляжешь, первым встанешь. Это – детдомовское правило. Оно имело продолжение: первым встанешь – первым у раздачи будешь. Речь – о жратве, разумеется. Но и к конкретной ситуации правило тоже подходило. Значит – пора.
Длинным крюком спустился к Великой Реке, пошел по бережку, легко помахивая тяжким во всех смыслах пакетом. Свой родной пистолет с глушаком засунул за резинки тренировочных портков и трусов. Резинки у них были не шибко тугие, но все ж держали оружие. Жопу только вот оно холодило…
И ведь вряд ли понадобится, понимал Пастух, но береженого, как известно…
Прошел мимо нужной калитки, не притормаживая, гулял, дышал воздухом, настоянном на траве, на хвое, на пришедшей откуда-то гари, на легкой сырости. Сел у воды – спиной к ней – на корточки, просто отдыхал. Вроде бы. А может, и не вроде бы. Он умел отдыхать, сидя на корточках, долгие переходы по горам обучили: тяжесть тела перенес на носки, уложил на колени руки крест накрест, а подбородок на руки, спину расслабил. Долго мог так сидеть, чуть покачиваясь взад-вперед. Но долго – смысла не было. Потянул время, поглядывая на калитку в поселок, на крыши домов: только их и было видно с этой позы.
Тишина. Темно. Дело к ночи. Спят усталые игрушки.
Встал. Прошел подальше – почти до конца забора, не встретил никого, смешноватый мужик в трениках с полиэтиленовым пакетом в руке. Вернулся вдоль забора – так же неспешно, а в правой руке держал отмычку. Притормозил у калитки, пошуровал отмычкой в замке – обе руки для этого понадобились, калитка и открылась. Закрыл ее за собой, запер. Пошел вдоль того забора, что огораживал участки. Тишина. Безлюдье. Дошел до участка, где шла стройка. Там, в заборе, тоже имелась калиточка. Все владельцы угодий, граничащих с рекой, понаделали себе вторые или, как принято говорить, черные ходы. Пожитейски – абсолютно логично. А миссия Пастуха – тот несчитанный форс-мажор, о котором знает только он. Спите спокойно, дорогие граждане, вашим снам ничто не грозит. Пока…
Пока все – вне камер. Как и рассчитал.
На стройке было тихо и безлюдно. Солидно охраняемый поселок, высокие и глухие заборы, охрана с оружием – чего, спрашивается, опасаться. Все верно, нечего! Пастуха здесь нет и не будет. Да и вообще никакого Пастуха не существует! Миф, о коем только избранные и слышали. А много ли их, избранных? Раз, два и обчелся. Буквально.
Забрался в коробку строящегося дома, поднялся по деревянной шаткой лестничке на невысокие леса. Невысокие, да, но участок Мэра с них видно. Хорошо, что ночной бинокль взял. Приложил к глазам, наблюдал. Хотя особо не за чем. Пусто было на участке. И только в двадцать два ноль девять на улице возник мэрский кортеж, две, как и прежде, машины, все вокруг осветилось фарами, ворота открылись, авто Мэра въехало, Мэр легко вынырнул из салона, что-то, нагнувшись, сказал водителю, хлопнул дверцей и пошел в дом. А машина сдала задом, выбралась на улицу, и обе отбыли в ночное. В гараж или куда там…
Следовало выждать: Мэр переоденется, умоется, обживется в домашнем, поужинает, не исключено – выпьет рюмку-другую, что там еще есть в его ритуале? – и пора будет Пастуху двигаться к дому.
Но уже спустился с лесов, выбрался из недостроя, согнувшись пробежал к забору, граничащему с соседями. Там, видел поверх забора, на участке никого не было. Свет в окнах дома горел всюду, хозяева не экономили электроэнергию. Но участок был темный. Разве что фонарик тускло тлел на столбе ограды.
Тридцать три минуты одиннадцатого. Минут через двадцать пять Пастуху надлежит быть в доме Мэра. Мэр к этому часу уже закончит ужинать. Дальше – душшмуш, что-то еще и, наконец, он скроется в своей обширной горенке. Что там у него: работа над документами, просмотр ди-ви-ди фильма, чтение книг, былое и думы. Пастух не ведал о том, и ему это знание было лишним. Главное – Мэр у себя в комнате, дверь закрыта и вряд ли заперта. Начало двенадцатого. Прислуга ушла в малый дом, остался один охранник у парадного входа. Если входить с черного, то возможно его не спугнуть. Точнее – необходимо.
Значит: дел вроде и не столь много и не столь они сложны, но риск засветиться есть, и ошибка недопустима. И он еще не решил, что задействует под занавес: воду или огонь. Или воду и огонь, хотя последнее отдает перебором. Как там классик советовал: не умножайте сущности…
У забора росли березки, явно посаженные хозяевами. Тоненькие, хлипкие. Воспользоваться ими было невозможно. Поэтому Пастух взял в зубы весьма нелегкий для оных пакет со стрелялкой и ночным биноклем, ухватился руками в перчатках за верх забора (слава Богу, никакой проволоки поверх него не натянули!), легко подтянулся, перевалился через забор, чтоб не очень заметно вышло, и мягко спрыгнул по ту сторону. Там росли не березки, а кусты то ли смородины, то ли малины, Пастух был не силен в садоводстве.
Оставалось быстро и незаметно пересечь чужой и обжитый участок. Пригибаясь, почти на корточках Пастух быстро посеменил по траве, огибая кусты, клумбы, беседку и неработающий фонтанчик, невесть для чего устроенный. У противоположного забора росла та же малина-смородина-крыжовник. Сел в кусты, затаился. Ждал возможной реакции: а вдруг кого-то не углядел, кто на ночь подышать-покурить вышел. Честно минут пять сидел на корточках. Никто не вышел.
Тогда – дальше. Забор был точно такой же. Видимо, типовой. Дома в поселке очень разными гляделись, а заборы, похоже, оптом строились.
Опять подтянулся на руках, заглянул на ту сторону. Тихо было. Никто не шастал по участку. Проделал то же самое, что и пятью минутами раньше, и оказался на территории Мэра.
Оставался предпоследний этап: дождаться ухода прислуги и смены караула, добраться до дома и войти в него, не обеспокоив охранника и хозяина ни шагом, ни шорохом. Потом – последний этап. Он будет самым сложным и самым стремным, но ради него он, Пастух, здесь.
Пригнувшись, короткими перебежками, достиг дома, вернее – пышных розовых кустов, которые высажены были по периметру здания, создавая некий благоухающий зеленый опоясок вокруг дома. Между опояском и фундаментом шла отмостка, выложенная фигурным кирпичом. В стене фундамента имелись крохотные окна, темные сейчас. Легко было предположить, что за окнами располагались домовая котельная, электрощитовая, иные подсобные помещения. Часы натикали одиннадцать ноль четыре. Если все шло по расписанию, прислуга с минуты на минуту покинет дом, а охранники внутри него поменяются.
Пастух добрался до края стены и залег в розах. Пахло изрядно, но не противно: все же розы, а не говно. Он услышал, как открылась задняя дверь, кто-то вышел на крыльцо. Засмеялся. Мужчина. Он же сказал:
– Спокойного дежурства, сменщик. А лучше – снов. Пройдись по дому на всякий пожарный. Хозяин в свою комнату уже слинял. Это до утра. А Хозяйка еще в Городе. Первый звонил, что выедут не раньше полуночи, заботы там у нее, как водится, знаем – какие… Обойди объект, не развалишься, делов-то – пять минут.
Сменщик что-то ему ответил, Пастух не услышал.
– Ну и что, что я ходил? А теперь ты походи. Подыми жопу, напарник, она у тебя салом зарастает. Давай! Первая шеренга – марширен… – сам засмеялся сказанному. – Пошли, девочки, пошли. Сейчас чаю с плюшками попьем и – в тряпки. Мне в шесть утра – на пост. Плюшки-то есть?
– Есть, есть, – ответил женский голос.
И шаги, шаги, шуршание каких-то кустов, высаженных вдоль дорожки к служебному дому. А еще – женский смех. И дверь вдалеке хлопнула. И все стихло. И откуда-то взялся ветерок, пахнущий розами.
А сменщика трогать нельзя. Никак. Значит, надо, чтоб он хоть на пару минут покинул пост. Если верить услышанному, то покинул. И не на две минуты, а уж точно на целых пять: дом-то не маленький: подвал плюс два этажа.
Апартаменты Мэра на втором этаже окнами выходили на парадный вход. И еще балкончик имел место. По незамысловатой логике частных охранников, знал Пастух, обход объекта начинался с верхнего этажа и заканчивался внизу. В данном случае – в подвальном помещении. Пастух предполагал, что спрятаться в подвале есть где, да и охранник вряд ли станет шерстить все по пути. С чего бы? Тот, кого он сменил, один раз все уже обошел. В доме – только Мэр. Кого искать? Мышей? Жуков?.. Ну, разве что не закрытый кран где-то в ванной комнате или в кухне. Или непогашенную лампочку. Ночные тати здесь не ходят по определению. А частные охранники слишком скоро привыкают к тому, что их функции сократил в разы быт охраняемых – изо дня в день, из часа в час одно и то же. Рутина!
И Пастух осторожно приоткрыл дверь в дом. Пока выходили отпущенные на чаек с плюшками, отметил: двери смазаны хорошо, не скрипят. Они и не скрипнули. Он бесшумно вошел, бесшумно закрыл дверь – язык замка убирался нажатием дверной ручки, огляделся. В пяти примерно шагах впереди – лестница на второй этаж. Через минуту, максимум – полторы охранник пойдет вниз. Впереди, за лестницей – открытые настежь двери в большой зал, не исключено – общая столовая, из нее – двери на террасу. Справа от дверей в столовую – коридорчик и в нем – дверь в кухню. Слева – открытая узкая дверца и ход вниз. Темно. Пастух метнулся к этой темноте и нырнул в нее, сбежал по ступеням. Черные мягкие кроссовки гасили звук шагов. По-прежнему в абсолютной темноте, касаясь пальцами стены, дошел до первой двери, открыл ее. Света из окна было достаточно, чтобы понять: котельная. Котел шумел хоть и негромко, но вполне знакомо Пастуху.
На лестнице послышались шаги охранника. Пастух метнулся за котел, присел на корточки. Был риск: охранник зажжет для проформы свет, чтобы убедиться в отсутствии ночных татей. Но он зажег свет в коридорчике. Фигура охранника – черная на контражуре – помаячила секунд двадцать в дверном проеме, потом исчезла и дверь закрылась.
Иного от охранника Пастух, если честно, и не ожидал. Охрана, или, как говорят профессионалы, личка, в этом доме, в этом поселке, а коли дальше множить, то и в городе, и в стране, и в Столице, и даже в Замке столичном легко и быстро привыкала к наличию лишь потенциального врага, потому что реального не попадалось. Реальные были далеко – там, например, где служил и сражался Пастух, и эти реальные вырабатывали мощную привычку всегда и везде ждать их появления – внезапного и беспощадного. А здесь, в мирном, сытом и обленившимся донельзя мире самым опасным врагом может стать лишь прохожий или проезжий, случайно замешкавшийся на пути охраняемого Объекта.
И слава Богу, что так. Пастуху работать легко.
Однако – вопрос: как устранить охранника, сидящего у входной двери? Ответ: не надо его устранять. Надо всего лишь миновать его так, чтобы он не засек Пастуха. Как?.. Приоткрыл дверь, посмотрел одним глазом: в холле с лестницей было темно, лишь над «черной» дверью горел ночничок. Около двери сидел в кресле ночной охранник и клевал носом. Почему-то не у парадного входа. Или он туда переходит, когда все уже будут дома?.. А пока просто подремывал. И то понятно: ночь, тишина, хозяйка еще не прибыла, а хозяин – у себя наверху. И пока висит в доме эта сонная и вязкая тишина, даже стоик начнет носом клевать. Поэтому надо просто быть бесшумным. Что Пастуху привычно. Тем более что лестничный пролет закрывает обзор от входной двери к входу в кухню. И темно.
Пастух взял пакет с оружием, выскользнул из котельной и мигом скрылся под лестницей. Постоял, послушал. Тишина. Двадцать три четырнадцать на часах. Пора наверх.
Охранник откровенно и сладко спал, прислонив голову к косяку дверей. Пастух легко и бесшумно поднялся на второй этаж, притормозил в тоже темном коридоре (электроэнергию здесь, что ли, экономили?), вынул из пакета составные части оружия, навинтил на ствол насадку, которая концентрировала в нить инфразвуковую волну, подсоединился к аккумулятору и шагнул к незакрытой двери мэрской комнаты, откуда шел несильный вечерний свет.
Пастух вошел.
Мэр, в халате и босой, полулежал поверх одеяла на расстеленной широкой кровати, на горе подушек и что-то читал. Книгу какую-то. В очках. Ну, совсем по-домашнему. На тумбочке у кровати стояла большая лампа: бронзовая женщина в тунике держала в руке бронзовый же факел, куда была вкручена электрическая лампочка. Лампочку прикрывал маленький тканевый абажур. Тумбочка располагалась у окна, которое было декорировано легкой тюлевой занавеской, а по бокам висели тяжелые, шитые золотом шторы.
Мэр поднял глаза над оправой очков, спросил спокойно:
– Вы кто?
Будто и не было в руке Пастуха явно пистолета, хотя и полуфантастического на вид.
– Я Пастух, – сказал Пастух. И добавил не очень уместное: – Ничего личного.
Представился и – точка.
И нажал спусковой крючок.
Жестким он был, спуск, непривычным.
Уж что там из ствола вылетело, Пастух не видел. Ничего видимого, ясный пень, не вылетело. Только Мэр странно дернулся, выронил из руки книгу, начал сползать с кровати, смешно перебирая ногами, а глаза неотрывно смотрели на Пастуха.
Тот не отворачивался.
– Врача… – не сказал, а выдохнул Мэр.
А ведь должен был сразу отмучиться, Пастух в сердце стрелял. И попал. Сильный какой организм у мужика случился…
Пастух услышал и понял. И ответил:
– Поздно. – И добавил зачем-то: – И дома-то никого нет… – стоял у двери, не отрывая глаз от Мэра.
Тот совсем сполз с кровати, полулежал на ковре и не отрывал взгляда от Пастуха.
Что-то вдруг прошептал. Попытался.
– Что? – спросил Пастух, наклоняясь.
И еле услыхал:
– За что?
– За все, наверно, – ответил. И добавил: – Прощайте.
Не время, считал, для душеспасительных разговоров.
Мэр как будто услышал и понял. Дернулся раз, второй, совсем сполз на пол, уронил голову и замер. Пастух нагнулся и попытался нащупать пальцами пульс на шее за кадыком. Он не прощупывался. Приоткрыл один глаз, потом второй. Они мертво смотрели в потолок, не реагируя на свет.
Больное сердце никаким бегом вдоль Великой Реки не спасти и не вылечить, особенно если ударить по сердцу инфраизлучением в десять герц.
А простой пулей – это бы сразу, без предсмертных словес. Но пуля – это чистой воды убийство, а так…
Умер человек. Отмучился. Мир праху, как говорится…
Взял прикроватную лампу, снял абажур, уложил ее на пол, горящей и давно и уже раскаленной электрической шестидесятиваттной лампочкой – на край тюля. Абажур кинул рядом. Будто тот соскочил, когда лампа падала. Шире открыл окно. И дверь распахнул. Чтоб приток воздуха был, когда тюль, да еще и пыльный внизу наверняка, начнет гореть. А начнет он быстро.
Картинка для следаков: Мэр, падая с кровати, рукой лампу скинул. Нечаянно. Импульсивно.
Можно, конечно, подождать, когда загорится, но времени вообще-то нет. Загорится, загорится, вон уж и дымком потянуло…
А домашнего наводнения в этот раз не случится. Лишнее. Огонь, вопреки сказкам и логике, воду победил. Может, в другой раз, кто знает…
Пожар лучше издалека наблюдать.
И вышел Пастух так же тихо, как вошел. И в доме тоже было тихо. Только в комнате Мэра что-то потрескивало, и какие-то сполохи видны были сквозь закрытую Пастухом стеклянную дверь. А метрах в четырех от комнаты Мэра увидел приоткрытую дверь. Тоже комната. Чья-то. Может, мифического для Пастуха двенадцатилетнего сына. И доселе мифического: темно в той комнате было.
Пастух не рискнул идти через задний вход: охранник дремал, но, как говорил Комбат, мышей чуял. Не стоило рисковать. Прошел на террасу – двери в сад не были заперты. А и то понятно: Хозяйку ждут с минуты на минуту, а она через задний ход не пойдет. Западло ей, гордой.
Пригибаясь, быстро миновал темный соседский участок, перекинул тело через забор, потом еще раз применил гимнастические навыки и оказался на участке, где спала стройка. Выбрался на улицу, намеренно неторопливо дошел до калитки на пляж, вышел, запер ее отмычкой. Потопал вдоль Реки – ночной странник, которому почему-то не до сна. Никого на берегу не было, ни души. Размахнулся и закинул полиэтиленовый пакет с ненужным теперь грузом чуть не на середину Реки. Гранату, бывало, и дальше кидал. Пошел к любимому своему месту лежки – на горушке у леса. Присел на корточки, стал смотреть. И без прибора ночного видения все – как на ладошке.
Сигнализация, ясный пень, сработала штатно. Пастух еще только расположился на насиженном месте, а и без бинокля видно было, как зажглись прожектора на главных воротах, как толпой бежали к дому Мэра охранники, как толпились они на участке бессмысленно и тупо, потому что второй этаж горел, как в кино – мощно и, что уж тут кривить душой, красиво.
Пожар – это всегда красиво. Если чужое горит…
А пожарные машины, три сразу, вопя сиренами и мигая синими маячками, уже врывались в ворота, катились по улицам поселка. Охранно-пожарная система сработала достойно. Вот и первая пожарка въехала на участок, подминая забор, мужики быстро и споро раскручивали шланг, пошла на огонь струя воды, и почти сразу – вторая, потому что и второй экипаж тоже быстро сработал, и пламя начало отступать под натиском воды, сжиматься, но – поздно: крыша, еще охваченная огнем, стала рушиться – не сразу, а по частям, по кусочкам…
И никого, видел в бинокль Пастух, не выносили из пожара. Ни живого, ни мертвого.
А тут, как в блокбастере с трагическим финалом, в распахнутые ворота поселка влетела знакомая Пастуху машина с богиней на капоте, на бешеной для поселковых улочек скорости домчалась до уже угасающего пожара, из нее выскочила женщина и бросилась в дом – или что там от него осталось, ее перехватили не то соседи, не то охранники, держали, а она что-то кричала, неслышное для Пастуха, но он легко мог представить – что, и неслучайный новый знакомец его по имени Первый стоял рядом с обезбашенной от горя женщиной и не знал, что делать.
Пастух посочувствовал ему.
Но пора пришла мотать отсюда. Не досматривать же все до конца, не кино. Дело сделано, а побочные эффекты его не интересуют. Второй час ночи. Время мертвых. Он, Пастух, чужой здесь. И чужое горе – не его горе. Он просто сделал дело. Первое. А впереди – еще четыре. Надо ехать, тормознуть у заправки где-нибудь на выезде на южную трассу, на дорогу в южный город, лежащий на перепутье от Великого Хребта и Большой братской Страны, которая прежде была частью умельцами разрушенного и уже почти забытого Союза Народов.
Там, в этом городе, жил один общительный человек, молодой еще, чуть постарше Пастуха, а уже достойно представлял большую газовую Империю, любил выпивку, праздники, баб и, конечно, деньги.
Но о нем – по приезде. Там и почитаем подробно, что он и кто он.
А пока надо заправиться и поспать – хотя бы пару часов. До рассвета. Светает еще рано.