Дождь только что прекратился, но собирался вот-вот хлынуть снова. Капли воды, дрожа, висели на лепестках мраморных роз на надгробии Гектора Камерона, а кирпичная дорожки потемнела от влаги. Semper Fidelis, вот что было вырезано на камне под именем Камерона и датами рождения и смерти. Брианна когда-то давно ходила на свидания с курсантом морского училища; он вырезал на кольце «Semper Fi» и пытался подарить это кольцо ей. Навеки предан. А кому был предан Гектор Камерон? Своей жене? Своему королю?

Брианна после той ночи ни разу не заговорила с Джейми Фрезером. И он тоже с ней не разговаривал. Ни слова после того финального момента, когда, в ярости и страхе, она выкрикнула ему в лицо: «Мой отец никогда не сказал бы ничего подобного!»

Она до сих пор видела, каким стало его лицо, когда она бросила ему эти последние слова; ей хотелось бы забыть, но не получалось… Он молча повернулся и вышел из хижины. Ян встал и так же молча вышел следом за Джейми; ни один из них не вернулся той ночью.

А ее мать осталась с ней, утешая, уговаривая, гладя по голове и бормоча всяческие утешительные слова, в то время как Брианна то снова начинала ругаться, то рыдала. Но даже тогда, когда Клэр держала голову Брианны на своих коленях и вытирала лицо дочери влажным полотенцем, Брианна чувствовала, что часть души Клэр стремится к тому человеку, желает последовать за ним, желает утешить его. И за это тоже Брианна проклинала Фрезера…

Голова у нее отчаянно болела от постоянных усилий сохранять каменное выражение лица. Она не осмеливалась расслабить хотя бы одну-единственную мышцу возле глаз или на подбородке, пока они не уедут; уж слишком легко было ей взорваться.

Но она не взрывалась, ни разу после той ночи. А тогда… она наконец взяла себя в руки, заверила мать, что теперь все в порядке и настояла, чтобы Клэр легла в постель. А сама просидела до рассвета, ее глаза горели от ярости и от дыма очага, и она смотрела на портрет Роджера, лежавший перед ней на столе.

Он вернулся на рассвете, вошел и окликнул ее мать, даже не посмотрев на Брианну. Они о чем-то негромко поговорили во дворе, и Джейми тут же отправил Клэр в дом, собирать вещи Брианны. Лицо Клэр выглядело испуганным и встревоженным, глаза провалились от страдания…

Джейми привез Брианну сюда, к подножию гор, в Речную Излучину. Она хотела отправиться с ними, хотела немедленно ехать на поиски Роджера, не теряя ни минуты… Но никто не обращал внимания на ее протесты и требования — ни Джейми, ни ее мать.

Был уже конец декабря, горы укрылись плотным снежным покровом. Брианна была беременна уже почти четыре месяца; ее недавно еще плоский живот начал уже заметно округляться. Никто не мог предсказать, как долго продлится путешествие по горам, и Брианна, хотя и неохотно, была вынуждена признать, что едва ли ей захочется родить где-нибудь в горном ущелье. Брианна могла бы еще заставить мать изменить мнение, но не тогда, когда к упорству Клэр добавилось его упрямство.

Брианна на мгновение прижалась лбом к холодному мрамору склепа; день был дождливый и совсем не теплый, но она чувствовала, что лицо у нее не просто горячее, а еще и слегка распухло, как будто у нее вот-вот должна была начаться лихорадка.

Она не переставала слышать Джейми, видеть его перед собой. Его лицо, искаженное гневом, с заострившимися чертами, похожее на маску дьявола. Его голос, хриплый от гнева и презрения, упрекающий ее — упрекающий ее! — в том, что он потерял свою чертову честь…

— Твоя честь? — недоверчиво переспросила Брианна. — Твоя честь? Из-за твоих долбаных представлений о чести как раз и случилось все это дерьмо!

— Не смей говорить со мной таким языком! Хотя, если ты говоришь об этом долбаном…

— Я говорю о том, о чем хочу говорить, чтоб тебе… — заорала она и грохнула кулаком по столу, заставив задребезжать тарелки.

И она говорила. И он тоже. Ее мать пыталась раз или два остановить их… где-то на краю памяти Брианны мелькнули встревоженные золотистые глаза Клэр… но ни один из них не обратил на нее ни малейшего внимания, они были слишком поглощены взаимной ненавистью, они рассвирепели, как дикие звери…

Мать как-то говорила Брианне, что у нее шотландский характер, — медленно разгорается, зато долго горит. Теперь Брианна знала, откуда это у нее, но от знания легче не становилось.

Брианна положила на мрамор скрещенные ладони и опустила на них голову, вдохнув исходивший от перчаток слабый запах влажной овечьей шерсти.

Он напомнил ей о свитерах ручной вязки, которые так любил носить ее отец… ее настоящий отец, подумала она, снова отстраняясь от реальности.

— Зачем, зачем только ты умер? — прошептала Брианна в ладони. — Ох, зачем?

Если бы Фрэнк Рэндалл не умер, ничего этого просто не могло бы случиться. Они с Клэр по-прежнему жили бы там, в своем доме в Бостоне… семья и жизнь Брианны были бы в полном порядке…

Но ее отец умер, а его место занял какой-то сумасшедший незнакомец; человек, у которого было лицо Брианны, но который совершенно ее не понимал, человек, который отобрал у нее дом и семью, и, не удовлетворившись этим, отнял еще и любовь и защиту, оставив ее без малейшего проблеска надежды в этом странном, жестоком краю.

Брианна поплотнее закуталась в шаль, вздрогнув от холодного ветра, забравшегося под свободную блузу. Надо было надеть плащ. Но она поцеловала на прощанье бледную как снег мать и вышла из дома, и поспешила через увядший сад, так и не посмотрев в его сторону. Она будет ждать здесь, пока не удостоверится, что они уехали, — даже если замерзнет за это время до полусмерти.

По кирпичной дорожке прозвучали чьи-то шаги, и Брианна застыла, боясь обернуться. Может быть, это кто-нибудь из слуг, а то и сама Джокаста, явившаяся, чтобы уговорить Брианну вернуться в дом…

Но шаги были слишком размашистыми и слишком тяжелыми, они могли принадлежать только мужчине. Брианна крепко зажмурилась и стиснула зубы. Она не обернется, она ни за что не обернется…

— Брианна… — негромко окликнул Джейми, остановившись в нескольких шагах за ее спиной. Она не ответила, она не шелохнулась.

Он коротко фыркнул — то ли от нетерпения, то ли от гнева?

— Я должен кое-что тебе сказать.

— Так говори, — бросила она, и даже эти слова оцарапали ей горло, словно она проглотила нечто с острыми шипами.

Снова заморосил дождь; капли падали на мрамор перед ее лицом, растекаясь блестящими крошечными лужицами, и Брианна чувствовала, как тоненькие ледяные струйки пробираются сквозь ее волосы к самой коже головы.

— Я верну его домой, верну тебе, — все так же негромко произнес Джейми Фрезер. — Или никогда не вернусь сам!

Она так и не смогла заставить себя оглянуться. Позади нее раздался тихий звук, словно что-то тихонько стукнуло по кирпичам, а потом она услышала его удаляющиеся шаги. Перед ее полными слез глазами капли дождя на мраморных розах набухали и начинали скатываться вниз. Когда Брианна наконец повернулась и посмотрела назад, на кирпичной дорожке никого не было. А у своих ног она увидела сложенный лист бумаги, придавленный камешком, влажный от дождя. Брианна подняла его и зажала в руке, боясь развернуть.

Несмотря на тревогу, боль и гнев, Брианна обнаружила, что без труда приспособилась к спокойному течению жизни в Речной Излучине. Ее двоюродная бабушка, восхищенная новой компанией, всячески поощряла Брианну к тому, чтобы та занималась чем-нибудь отвлекающим. Узнав, что Брианна рисует, Джокаста принесла ей свои старые рисовальные принадлежности, настаивая, чтобы девушка использовала их по назначению.

По сравнению с хижиной в горах жизнь в поместье Речная Излучина была настолько роскошной, что порой казалась просто декадентской. Но Брианна все так же просыпалась на рассвете, просто по привычке. Она лениво потягивалась, отдаваясь чисто физическому наслаждению от пуховой постели, обнимавшей ее тело… да, это было совсем не похоже на комковатый тюфяк, брошенный на холодную соломенную циновку.

Здесь в огромном очаге пылал жаркий огонь, а на умывальнике стоял большой медный таз, сияя начищенными боками. Горячая вода для умывания, Брианна с удовольствием наблюдала за крошечными пузырьками, покрывавшими изнутри медную емкость.

Вот и сейчас… Комната еще не прогрелась, а свет, сочившийся через окно, был по-зимнему голубым и холодным; слуга, который бесшумно двигался по комнате, должно быть, встал еще до рассвета, и ему, наверное, пришлось расколоть лед, чтобы набрать воды…

Ей бы следовало испытывать чувство вины из-за того, что ее обслуживают рабы, сонно подумала Брианна. Ей надо подумать об этом немного позже. Впрочем, было множество вещей, о которых она даже позже не собиралась думать; ей не хотелось добавлять себе тревог.

В конце концов, ей было тепло и хорошо. Откуда-то издали доносились обычные домашние звуки, умиротворяющие, неразборчивые… А в самой комнате было тихо, и лишь потрескивание дров в очаге нарушало эту тишину.

Брианна перевернулась на спину и, позволив себе снова погрузиться в полусон, начала заново знакомиться с собственным телом.

Это был ее обычный утренний ритуал; нечто такое, что она, еще не слишком осознанно, начала делать еще в подростковом возрасте, а теперь уже совершала целенаправленно… чтобы найти для себя успокоение в тех небольших переменах, что произошли за ночь, чтобы не обнаружить вдруг среди дня, что она чужая в собственном теле…

Вполне достаточно было и одного незнакомца внутри нее, подумала Брианна. Она отбросила одеяло, медленно, еще немного сонно провела руками по выпуклости своего живота. Легкая дрожь пробежала по ее телу, когда тот, кто был внутри, слегка повернулся, — точно так же, как она сама поворачивалась в постели несколькими минутами раньше… он был там, окутанный теплом, укрытый со всех сторон…

— Эй, привет! — мягко сказала Брианна В ее ладонь что-то ткнулось изнутри — и затихло, квартирант ее живота вернулся в свою загадочную дрему.

Брианна медленно задрала ночную рубашку, — это была теплая фланелевая рубашка из запасов Джокасты, — обнажив гладкие длинные бедра, пушистую выемку между ними… Потом подняла рубашку еще выше, поглаживая ладонями свои ноги, и живот, и грудь… Гладкое и нежное тело, круглые и упругие груди; мускулы и кости… но теперь это не только ее мускулы и кости.

По утрам ее кожа была совсем особенной, похожей на змеиную шкуру, новенькую, только что сменившуюся… она была такой нежной и слегка светящейся… А позже, днем, когда Брианна уже занималась своими делами, когда ее кожи касался воздух, — она становилась жестче, она становилась скучной, превращаясь просто в необходимую для тела оболочку.

Брианна откинулась на подушку, наблюдая за тем, как в комнате становится все светлее. Дом за стенами ее спальни уже проснулся. Брианна слышала мириады различных звуков; люди занимались своими делами, и это успокаивало. Когда она была маленькой, то летом по утрам обычно просыпалась от того, что под ее окном начинала трещать отцовская газонокосилка; она слышала его голос, когда он здоровался с соседями… И ей было хорошо от того, что отец находился где-то рядом, готовый защитить ее от любой беды.

А совсем недавно она просыпалась на рассвете и слышала звучавший снаружи голос Джейми Фрезера, говоривший на мягком гэльском языке… он обращался к лошадям… и внезапно к ней возвращались детские чувства. Но больше этого не будет.

Да, то, что ей говорила мать, оказалось правдой. Брианна отстранилась от всего окружающего, изменилась, стала другой, не желая того, не осознавая… лишь много позже восприняв это как простой факт. Брианна наконец окончательно сбросила с себя одеяло и встала. Незачем валяться в постели, предаваясь грусти о том, что потеряно, теперь никто не обязан защищать ее. Теперь это ее собственное дело, и ничье больше.

Ребенок стал для нее ежеминутной реальностью, и — что казалось несколько странным, — ежеминутной утехой. Поначалу она воспринимала его как благословение, как некий фактор примирения с жизнью; ее тело ощутило младенца гораздо раньше, чем ее ум. Так что и это было правдой… слова, которые не раз повторяла ей мать: «Прислушивайся к своему телу».

Брианна прислонилась к оконной раме, глядя на пятна снега в огороде. Какой-то раб, закутанный в плащ и шарф, стоял на дорожке на коленях, выдергивая из грядки зазимовавшую морковку. Высокие вязы стояли вдоль садовой ограды; а далеко-далеко за их обнаженными, окоченевшими ветвями лежали горы…

Брианна долго стояла неподвижно, прислушиваясь к ритмам своего тела. Тот, кто поселился внутри нее, слегка пошевеливался, и волны, рождаемые его движениями, сливались с биением ее собственной крови… их общей крови. В ударах своего сердца она слышала отзвук ударов другого, крошечного сердечка, и эти звуки по крайней мере дарили ей храбрость, и она могла отчетливо думать о том, что даже если случится самое худшее… Брианна крепче прижалась к раме окна, и та негромко скрипнула, если даже случится худшее, она по крайней мере не останется совершенно одна.