Через неделю мы снова встретились. Он занес новую книгу одного из собратьев по перу. Собрат, поросенок такой, не удосужился подарить с автографом.

Разговор опять пошел о фантастике, и меня потянуло снова в воспоминания.

Начало 80-х. Чем были семинары для нас: отстойником, гетто, тусовкой, убежищем, клубом?.. Самый обтекаемый ответ — всем помаленьку, — наверное, самый верный.

С одной стороны, идея была вполне в духе совка — собрать до кучи молодых паршивцев, дабы не оставались без призора. Но с другой — общение с себе подобными давало восхитительное ощущение значимости собственного бытия. Раз в месяц собирались инженеры, журналисты, преподаватели, милиционеры и примкнувший к ним бородатый патологоанатом. Погружение в мир фантастических идей и высокого слога заряжало бодростью и…

Эскапизм чистой воды, перебил меня Валун. Субституция бытия. Вы бы лучше писали побольше или тратили время на пробивание своих опусов. Или шли бы дружными рядами в диссиденты. Страдать полагается за идею, нежели от похмелья. Тут я не стерпел и в лоб спросил Валуна: а какие изделия клепал он во славу нашего оружия в те незабвенные годы? Он задумался, но я тоже замолчал. Насчет похмелья это он в точку попал.

Жизнь между заседаниями семинара была насыщенна, отношения между нами были приятельскими. К тому же делить тогда было нечего, всех не печатали в равной степени, а прорвавшийся в какой-либо журнальчик тут же приводил за собой всю ораву. Поначалу мы собирались в Центральном Доме литераторов, в знаменитой комнате № 8, в каминном, так сказать, зале. Чинно обсуждали очередное произведение, принимали в свои ряды или давали отлуп. Ближе к концу занятия по одному, по двое семинаристы незаметно уходили по витой лестнице вниз, занимать места в знаменитом баре- буфете со стенами, исчерканными эпиграммами и карикатурами дозволенной остроты. Потом подтягивались остальные и быстро упивались в лоск. Впрочем, молодые организмы хорошо держали удар по ливеру. Порой возлияния продолжались на свежем воздухе, благо у каждого с собой в портфеле было, а кое у кого даже по две. Во дворике Дома литераторов, близ ворот, выходящих на улицу Герцена, стоял большой пустой контейнер невесть из-под чего. Это была наша «летняя беседка». Там и продолжали после изгнания из буфета.

Подворотен тоже хватало. Порой вышедшая подышать свежим воздухом старушка с недоумением прислушивалась к разговорам пьяной компании, где «давай с горла» перемежалось рассуждением о психологической мотивации и логике повествовательных возможностей.

Заседания семинара впоследствии проводились в старой редакции журнала «Знание — сила» — в роскошном подвале дома, что за Театром кукол Образцова. Оттуда нас не гнали, и поэтому можно себе представить, что творилось в ночь глухую…

О пирах и веселии семинаристов можно написать большую книгу воспоминаний. Но интереса она не вызовет никакого, матрица нашего поведения накладывается практически на все творческие объединения тех лет. Пили и в Питере, пили и в Киеве, а уж какие чудеса в Волгограде творились, об этом пусть Женя Лукин расскажет…

Валун сказал, что богемное сумасбродство вполне естественно для любого времени и любой страны. Но если для классической богемы modus vivendi совпадает с modus operandi, то у нас нормой жизни было двойное существование. Днем скучно отсиживались в конторах и вели благонамеренные речи, а раз в месяц сползались, как тараканы на крошки, и предавались мелкому пиршеству. Я послал Валуна подальше и полез в холодильник за бутылкой.

Заседания семинаров были праздником сердца. Какие схлесты мнений и оценок, какие искрометные оценки! А когда порой нас баловал посещением Аркадий Стругацкий, так это вообще было событием и каждый норовил блеснуть интеллектом. Но самый пир духа начинался во время знаменитых «малеевок».

Полностью это именовалось приблизительно так: Всесоюзный семинар молодых писателей, работающих в жанрах приключений и научной фантастики, при Совете по приключенческой и научно-фантастической литературе СП СССР. Вообще-то в самом Доме творчества писателей им. Серафимовича («Малеевка») прошло только первых три семинара, в 1982–1984 годах, остальные в Дубултах. Пили-гуляли уже во всесоюзном масштабе. Но тут есть одна важная деталь. «Столичные штучки» вполне могли кучковаться в самодостаточные конгломераты, тешась взаимной хвалой и хулой. Но одиночкам, разбросанным по городам и весям нашей большой страны, приходилось несладко. Писатель-фантаст в какой-нибудь Глухоперовке мог быть талантливее десяти Азимовых и Шекли вместе взятых, но в лучшем случае ему было уготовано место городского сумасшедшего. О публикациях и говорить не приходилось. И вот сей талант (юноша или девушка — ненужное вычеркнуть) чудесным образом оказывался в подмосковном пансионате либо же на Рижском взморье в Дубултах и обнаруживал, что не одинок в своих поисках, что ему рады, готовы помочь в меру хилых сил. Многих спасла «Малеевка» от безнадежья, уныния… Но многие ли помнят, что этим обязаны Нине Матвеевне Берковой, буквально за уши вытягивающей юные и не очень юные дарования из родных болот?

На «малеевках» мы познакомились «в натуре» с питерцами, да и не только с ними. М. Веллер из Таллина, С. Иванов и Д. Трускиновская из Риги, Ю. Брайдер и Н. Чадович из

Минска, Б. Штерн и Л. Козинец из Киева, А. Фазылов из Ташкента, Е. Лукин и Л. Лукина из Волгограда, А. Лазарчук и М. Успенский из Красноярска… Список можно продолжить имен так на сотню с гаком. Правда, участие в «малеевках» не влияло на публикабельность, но это уже иная материя. Тем более что не за горами было создание под эгидой «Молодой гвардии» Всесоюзного творческого объединения, т. н. ВТО.

Под знамена ВТО в пику «Малеевке» решили собрать всех умеющих писать, дать нужные ориентиры и купить хорошими гонорарами. В абстракции идея была неплоха, но опоздала лет на десять — строй уже потрескивал и штукатурка осыпалась. Сейчас бывшие вэтэошники шумно отмежевываются от своего прошлого, но чего уж там…

Чем были хороши семинары, городские и союзного масштаба? Они давали творческий импульс: некоторые из нас творили специально «под «Малеевку», чтобы не оказаться там с пустыми руками. Кроме того, возникала иллюзия движения, преодоления вязко застывшего времени. Вот на этом месте Валун вдруг оживился и сказал, что относительно времени я немного заблуждаюсь. Времени на самом деле никакого нет, есть просто некая соположенность событий и предметов. Другое дело, что для писателей времени нет по- другому, нежели для людей непишущих. Тут он почему-то сравнил фантастов с Големом, только не с тем, пражским чудищем, а с его архетипом, представления о котором родились во времена контактов наших предков с реликтовыми формами древней кремнийорганической цивилизации, владеющей нашей планетой в незапамятные времена, а может, и являющейся самое планетой.

Валун стал развивать идею о «биокерамике», о разуме скальных массивов, не к месту помянул троллей и Волшебного Царя Обезьян, потом, допив остаток, стал излагать заплесневелые сюжеты о заточенных в скале хтонических и культурных героях, о горах-великанах и прочей мифологической нечисти. Но после того как он ни к селу ни к городу помянул Мерлина, я стал зевать и поглядывать на часы.