Глава 8

…но набирался он все-таки недолго, потому что, когда его подняли и поволокли прочь, ноги плохо слушались и пытались заплетаться.

— Шевелись, лягушачий хвост, шевелись!

Голос показался Лексу знакомым. Он помотал головой и скосил глаза вбок, на того человека, который тащил его по коридору.

Ставрий!

Сначала Лекс обрадовался. Потом… но все «потом» он решил отложить на опосля, поскольку сейчас главным было унести ноги от благородных расчленителей.

Он отпихнул Ставрия локтем и оглянулся.

Позади имела место перестрелка. Их отход прикрывали трое в сине-серых комбинезонах преторианских гвардейцев (ага, перестали притворяться), которые вели сосредоточенный огонь по охранникам-агнатам. В коридоре плавал какой-то дым, агнатов было немного — и становилось все меньше: гвардейцы дело знали туго, — и вообще дела, похоже, обстояли неплохо. Лекс, получив тычок от Ставрия, прибавил шагу.

Бежать пришлось недолго. Поворот, еще поворот, лестница наверх — и они очутились в кессоне с бронированными дверьми. Двери были разворочены — похоже, били из чего-то серьезного.

В легкие вошел чистый ночной воздух мирной планеты — выскочили наружу. Тут тоже шла стрельба, которая, правда, больше походила на расстрел: с двух низко зависших бронелетов из пушек лупили по бетонным капонирам, где, очевидно, находилась охрана базы агнатов, причем из капониров на огонь уже не отвечали.

Ставрий повернул к Лексу свирепое лицо и прокричал что-то неслышное за треском разрывов и гудением двигателей, но Лексу не надо было догадываться о точном значении слов гвардейца: он и так изо всех сил бежал к свисавшему из бронелета и болтавшемуся на ветру «прыгунку».

Добежав, Лекс быстро накинул лямки, защелкнул замки ремней, но подождал нажимать кнопку сервомотора, глядя на то, как выбирается из кессона арьергард преторианцев. То же самое сделал и Ставрий, нацелив автомат в сторону развороченных дверей.

Оттуда выскочили трое гвардейцев — замыкающий что-то бросил вовнутрь, там полыхнуло багровым, — и шустро побежали к бронелету.

Добежав, они моментально пристегнулись к «прыгункам», зажужжали сервомоторы, и лебедки потащили преторианцев и Лекса вверх, в кабину. Одновременно бронелет стал набирать высоту.

Освободившись от лямок «прыгунков», гвардейцы расселись по сиденьям. Все молчали.

Лекс тоже помолчал, потом, минут через пять, повернулся к Ставрию (мельком отметив, что тот по чину триарий: остальные гвардейцы тоже имели офицерские нашивки).

— Куда летим? — спросил Лекс.

— Домой, — охотно отозвался Ставрий.

Лекс подождал еще немного, потом опять спросил:

— А куда это — домой?

— А вот увидишь, лягушачий хвост, — дал исчерпывающий ответ Ставрий, и на этом разговор закончился.

Лекс немного подумал и решил вздремнуть: неизвестно, когда еще выпадет такая возможность.

Он проснулся, когда стихло гудение двигателей бронелета.

Дверца десантной кабины открылась, гвардейцы поднялись со своих мест.

— Уже уходите? — дружелюбно осведомился Лекс.

— Не смешно, лягушачий хвост, — откликнулся Ставрий. — Пойдем. Нас ждут.

«Вас ждут», — хотел сказать Лекс, но промолчал, подошел к открытой дверце и спрыгнул вниз, на траву.

Светало. Звезд уже не стало видно, воздух теперь пах уже не ночной, загадочно-расслабляющей, а утренней, бодрящей свежестью. На востоке вдоль горизонта протянулась перламутровая с розовым отливом полоса, воздух, казалось, зазвенел от предвкушения дневных удовольствий, а где-то в стороне подавали голоса особо нетерпеливые птички.

Впрочем, подумал Лекс через секунду, это больше похоже на сигнализацию — какие-то чересчур металлические отливы слышались в мелодичных руладах.

Бронелеты сели перед небольшим белым двухэтажным домиком с колоннами, который выглядел нарочито скромно и аккуратно: нарочитость эту подчеркивали две башенки по его сторонам, над которыми подрагивала дымка силового поля и откуда торчали навершия эмиттеров планетарной защиты — это были мощные комбинированные излучатели, действующие и как рентгеновские лазеры, и как пучковые трехфазники, и еще в нескольких боевых диапазонах. Подобные установки позволяли отразить атаку из-за пределов атмосферы и были слишком дороги для того, чтобы их применяли на обычных планетах, а это значило, что домик далеко не прост, и его хозяева — не самые заурядные граждане в Энеадской Республике.

Впрочем, об этом можно было бы догадаться и по пурпурно-желтому штандарту Цезаря над крышей домика — наверное, здесь официальное представительство главы государства, подумал Лекс, или еще какое госучреждение: вон у входа и гвардейцы в парадной форме торчат…

Ограда вокруг территории была чисто символической, какой-то ажурный заборчик, но мощные стены здесь были явно не нужны: понятно, что накрыть колпаком силового поля весь небольшой участок не составляло труда, а пробить это самое поле можно было, только используя очень и очень сильнодействующие средства.

— Налюбовался, лягушачий хвост? — осведомился Ставрий, пихнув Лекса прикладом «титана». — Давай шевели ластами, мы и так задержались.

«Вы задержались», — снова подумал Лекс: он нарочито отделял себя от этих людей, памятуя о том, что говорили серые агнаты: ему не понравились намеки «если Цезарь первым доберется». Кто знает, что там у Брата Неба на уме? Может, он тоже хочет Охотника того… на мелкие кусочки.

Хотя, размышлял Лекс, направляясь к гостеприимно распахнутой двери белого домика, Цезарь здесь точно не присутствует, а Преторианская Гвардия… а что — Преторианская Гвардия? Кто они такие? Ну, личная охрана Цезаря, ну, хорошие бойцы, спору нет… а может, у них свои игры — кто опять-таки знает?

Сопровождаемый Ставрием — остальные гвардейцы, что были в бронелете, куда-то подевались, — Лекс поднялся по ступенькам, мельком глянул на застывшие лица караула, потом вошел внутрь дома.

Их встретил Ниелло — в парадной форме центуриона Преторианской Гвардии: наградных нашивок у него было сейчас побольше, нежели в те времена, когда он носил форму Искателя.

Ставрий четко козырнул, Лекс, помедлив, сделал то же.

— Рад видеть тебя живым, фратер-венатор, — не меняя выражения темного лица, произнес Ниелло.

— Могли бы меня и сразу с собой забрать, — немного сварливо сказал Лекс.

— Не было приказа, — скупо отозвался центурион. — Пойдем. Нас ждет Проконсул.

— А где… — начал Лекс, но умолк: черные глаза центуриона полыхнули предостерегающе.

Ниелло подождал секунду, убедился, что Лекс понял его правильно, повернулся и пошел к лифту.

Лекс глянул на Ставрия — тот никуда идти не собирался, — хмыкнул и последовал за центурионом.

Вошли в лифт. Ниелло провел ладонью по сканирующему устройству, нажал сенсор, и кабина ухнула вниз.

— И все же… — упрямо заговорил Лекс.

— Субординация, Охотник, — сухо бросил Ниелло, который стоял заложив руки за спину и глядел куда-то вдаль.

— К… господин центурион, старший велит Александр Волк, разрешите обратиться по вопросу, касающегося гарантированных прав свободного гражданина в личной жизни свободного гражданина! — отчеканил Лекс, вытянувшись в струнку, хотя в кабине лифта это было не особенно удобно.

— Не разрешаю, — по-прежнему сухо произнес Ниелло и после секундной паузы обронил: — Может быть, позже… после проверки.

Если Лекс и хотел еще что-то спросить, то ему все равно не удалось бы этого сделать: лифт остановился.

Они вышли из кабины. Лекс сообразил, что они находятся довольно глубоко под землей: лифт ехал долго.

— Туда, — сказал Ниелло.

Снова коридор, на этот раз устланный дорогим ковром. На стенах дорогие же — вроде золотые — светильники. Шли недолго.

Подошли к двери, у которой стояли двое гвардейцев в парадном и с «титанами» наперевес. Ниелло подошел к сканеру, тот сверкнул зеленым, и дверь открылась.

— Прошу, — сказал центурион.

Лекс ожидал, что за дверью тоже будут присутствовать золото и ковры, но обманулся: больше всего помещение было похоже на лабораторию, только белого цвета имелось не так много, превалировали зеленый и серый.

Кресла, стенды, какие-то диагностические, что ли, аппараты… еще какая-то хренотень… люди в непонятной форме с кучей нашивок и — два известных в Республике гражданина.

Лекс вытянулся в струнку.

— Ваше высокопревосходительство доминус Проконсул! Разрешите обратиться к его превосходительству доминусу магистр-экиту!

— Разрешаю, — улыбнувшись, махнул рукой Проконсул Гней Туллий — невысокий, толстенький и седоватый человек, который рядом с магистром-экитом Флота Звездных Охотников доминусом Марком Матернием, двухметровым громилой с бритым черепом и бешеными глазами, смотрелся как-то сугубо по-штатски.

— Ваше превосходительство…

— Отставить, — хриплым басом оборвал Лекса магистр-экит.

— Можете идти, центурион, — благожелательно улыбнулся Проконсул.

Ниелло четким движением бросил ладонь к берету, повернулся и вышел.

— Вольно, старший велит, — пробасил начальник Звездных Охотников.

Лекс расслабил мышцы.

Сейчас он впервые за последние часы чувствовал себя спокойно. Все-таки хорошо солдату быть среди своих… пусть даже «свои» — в данном случае начальство.

— Однако орлы ваши Охотники, — все так же благожелательно улыбаясь, произнес Проконсул.

— На том стоим, — буркнул магистр-экит. — Награды свои он не зря получал…

— Как же, как же, — покивал Проконсул. — Особенно запомнились мне его подвиги в Биесском диоцезе…

Лекс невольно вздрогнул. Ничего себе, напомнил. А ведь мог бы и полоснуть.

…Биесский диоцез — это особая территория Республики, несколько расположенных рядом редконаселенных звездных систем с административным центром на планете Биесса. Там Охотники единственный раз на памяти Лекса занимались не своим делом — участвовали в усмирении взбунтовавшихся сервов, которые подняли мятеж, захватили столицу Биессы и перерезали почти все население города — что-то около сорока тысяч свободных граждан Республики.

В принципе дело это находилось в компетенции армии, но поблизости была только одна гарнизонная планета Пятого Легиона Меченосцев — в Биесском диоцезе никогда не случалось сколько-нибудь значительных происшествий, и легионеры в тех краях попросту бездельничали.

Когда же дошло до серьезного дела, то двадцать тысяч легионеров были разбиты объединенными силами сервов и перегринов — свободных граждан, не обладающих статусом гражданина Республики. Перегрины никогда не действовали сообща с сервами, и это тоже стало неожиданностью.

В диоцезе воцарилась анархия, какой Энеадская Республика не знала пару столетий — словно взбесившись, мятежники уничтожали все подряд, убивали без разбору стариков, женщин и детей, а чиновников республиканской администрации живьем скармливали свиньям и публично сжигали на площадях.

«Сиванар Эфит-Лутс» случайно оказался в тех краях, довольно далеко от гарнизонных планет Тринадцатого Нориакского Легиона, на которых получал довольствие. Охотники возвращались из долгого рейда, когда напрямую от самого Цезаря поступил приказ ударить в сердце армии мятежников.

Две с небольшим тысячи Охотников, конечно, не могли перебить всех бунтовщиков — перед ними ставилась задача силами десанта захватить столицу Биессы, и даже не всю столицу, а планетарные энергогенераторы, которые обеспечивали энергией большую часть диоцеза, и удерживать их, не допуская разрушения, до прибытия основных сил Пятого Легиона.

Задача не казалась слишком сложной — высадиться, молниеносным броском захватить, что положено, удержать… подумаешь, не впервой, тем более противостоять Охотникам будут не иллергеты, которые номинально тоже мятежники, но на деле просто бойцы регулярных частей, которые дезертировали из армии, создали пиратскую базу на Иллергетии, единственной планетке безымянной звезды, и занялись грабежом окрестных звездных систем. Представители разных рас, они объединялись в одном — жестокости и алчности в чистом виде, но воевать умели, и получше, скажем, тех же ставартов… хотя с Охотниками не могли, конечно, тягаться… но восставшие сервы — увольте: да какие они вообще солдаты?

Так примерно думал Лекс, снижаясь на ранцевом двигателе на крышу фризера вспомогательного энергогенератора и пытаясь обнаружить часовых. Однако в визоре боевого прицела не мелькало красным ни в одном из диапазонов.

Лекс мягко опустился на крышу, расщелкнул одной рукой замки ремней ранцевого двигателя, отбежал в сторону… тишина — почти: остальные бойцы его деции приземлились на крышу практически одновременно.

Тишина и спокойствие длились долго, целый час, пока Охотники высаживались в городе, который казался совершенно мирным и тихим, да он и был таким… но полной законченности идиллической картине все-таки недоставало — мешали горы обгорелых трупов, сваленных в огромные кучи возле административных зданий, и еще непривычно выглядели экскременты на улицах — создавалось впечатление, что человеческое дерьмо выставлено зачем-то напоказ, потому что канализация (Охотники проверяли все) работала исправно.

Впрочем, лошадиного навоза и прочих удобрений животного происхождения на улицах тоже хватало.

Высадка прошла без единого выстрела, люди попадались крайне редко, причем это были не сервы, а свободные граждане, которые находились в таком состоянии, что просто не верилось — как могли цивилизованные люди за каких-то несколько недель, прошедших с начала мятежа, дойти до такого состояния: все они были грязны, завшивлены(!), измождены и крайне запуганы — бежали, куда глаза глядят, едва заметив десантников.

Лекс тогда чувствовал определенную растерянность и никак не мог взять в толк, что же тут произошло. В конце концов сервы — это не рабы в Древнем Риме, они имеют почти те же возможности для нормальной жизни, что и полноправные граждане, их никто не может безнаказанно обидеть, лишить имущества или убить… ну, выбирать они не могут, не пускают их к участию в разных там плебисцитах… да это им и так не нужно! Что ж поделать, не повезло им — не родились на какой-либо из пятидесяти четырех основных планет метрополии, и поэтому не на всякую работу их берут и денег меньше платят… что же теперь — людей жечь?

Однако главные для Лекса события, о которых он старался вообще не вспоминать, начались тогда, когда перед рассветом их деция набрела на окраине города в квартале сервов на детский комплекс, где Охотники обнаружили вооруженных свободных граждан.

После небольшой перестрелки, где был ранен один Охотник и убито десятка полтора местных, завязались переговоры, в результате которых десантников пустили на территорию комплекса, представлявшего собой тесную кучку весело раскрашенных трехэтажных зданий, бассейн и подземный гараж.

Двое предводителей местных, заросшие мрачные люди с каким-то мусором в разлохмаченных волосах, с воспаленными горящими глазами и старыми пороховыми винтовками в руках, выступая от имени свободных граждан Биессы (как определил тот, что был немного толще и значительно грязнее), обрисовали обстановку таким образом: как и из-за чего началось буйство и зверство, они не представляют, но зато прекрасно знают, что эти нелюди, сервы и перегрины, всегда нелюдями были и ими останутся, ежели, конечно, господа Охотники, которых (слава Брату Неба!) Цезарь послал на выручку нормальным гражданам, их не выведут под корень, а вывести их надобно, потому как все они прыщи на лике славной Республики, каковые прыщи надо выдавить и изничтожить, поскольку вышеупомянутые сервы и перегрины есть гады и чудь неместная…

Говорили они вроде бы не спеша, но почему-то перебивали друг друга, и поэтому получалась каша. Старший гастат Альбин, командир деции, лохматых свободных граждан оборвал и, применяя тактику допроса с пристрастием дружественного населения (то есть без физического и психического воздействия и с психологическим воздействием первой степени), выяснил, что эти двое — издатель городской газеты и оператор секции санитарно-очистного коллектора (Лекс удивился: они были похожи, как близнецы) — выборные руководители, консулы (гастат Альбин поднял брови), а выбрали их на общем собрании сто сорок пять граждан города, из которых сто два мужчины (уже, наверное, восемьдесят семь, машинально поправил Лекс про себя) и сорок три женщины, и все эти граждане держат оборону на территории детского (тут санитар-оператор почему-то сплюнул) комплекса уже восемнадцатый день.

— Так, — сказал тогда Альбин. — А что противник?

— Убиваем, — пожал плечами санитар-оператор и снова сплюнул.

— Ликвидируем по мере возможности, — укоризненно глянув на соправителя, поправил местный медиамагнат. — Делаем вылазки… и вообще.

— Вылазки — куда?

— Да в город. За жратвой, — пояснил консул-санитар и поковырялся в зубах пальцем.

Лекс отметил про себя, что местные, обступившие двоих Охотников (Альбина и его — остальные десантники рассредоточились по периметру), не выглядели голодными. Грязные — да, но не голодные.

— Что-то не видели мы в городе сервов, — задумчиво произнес Альбин. Он уже не допрашивал, просто размышлял вслух. И еще Лекс видел, что гастату что-то не нравится.

— Дак ить все сбежали, — сказал санитар-соправитель и зачем-то рыгнул. — Как начали мы их жечь, так и подались они… подальше. Счас редко кого найдешь,

— Жечь? — поднял левую бровь Альбин.

— Совершенно верно, — встрял в разговор второй консул местного производства. — В ответ на противозаконные действия так называемых сервов, изначально являющихся людьми третьего сорта, выразившиеся в антигуманных протестах по поводу справедливой легитимной меры, предпринятой администрацией Биесского диоцеза, а именно предписании обязательного ношения так называемыми сервами отличительного знака на одежде, являющегося необходимым дополнением к прочим мерам, направленным на благо не-граждан Республики, причем вышеупомянутые протесты сопровождались вакханалией варварства и произвола со стороны так называемых сервов, примером каковой вакханалии являются погромы административных зданий и многочисленные убийства, часть населения свободных граждан Республики, проживающего на территории Биесского диоцеза, выразила справедливый протест, в результате которого некоторая часть террористов-погромщиков из числа так называемых сервов, а также примкнувших к ним несознательных перегринов, получила травмы, несовместимые с жизнью — в основном в результате самовозгораний их жилищ.

Некоторое время гастат Альбин, морща лоб, докапывался до смысла сообщения, а потом сказал:

— А говорите, что не знаете, из-за чего все началось… Но я все равно ничего не понимаю. А легионеры? Где армия?

Газетчик открыл было рот, но Альбин жестом остановил его и ткнул пальцем в санитара-коллектора:

— Говори.

— Ну… эта… где, значит, армейцы высадились, там их и положили. Эти-то гаденыши арсенал взяли, космопорт военный, систему планетарной обороны. Так что кого еще, наверное, на орбите сняли, а других — тех на земле уже и положили.

— Так где мятежники сейчас? — ровным голосом спросил Альбин.

— Так я ж и говорю — убрались, куда подальше. Улетели. А кто не знал, те остались. Но, думаю я, ненадолго…

— Чего ж вы здесь-то сидите? — огляделся Альбин. Лекс, хорошо его зная, понимал, что гастат находится сейчас в состоянии крайнего раздражения.

— А чем плохо? — удивился консул-коллектор. — Живем себе… ждем, пока Цезарь нам помощь пошлет. Мы — люди маленькие, у нас тут окраина…

— Видите ли, — опять влез консул-магнат, и на этот раз Альбин его не стал останавливать, — видите ли, в том положении, в котором на данный момент находится значительная часть морально здорового населения Биессы, то есть при наличии нарушенных систем административного управления, а также при отсутствии централизованной поставки товаров первой необходимости, в силу вступают определенные модели поведения, определяемые данными насущными потребностями граждан. Поэтому…

— Все, — сказал Альбин и посмотрел на Лекса. — Уходим. Связь с челноком через десять минут.

Лекс кивнул. Ему было тошно — от этих людей исходил мерзкий трупный запах, причем не в переносном, а в прямом смысле.

— Ну и воняет здесь, — с чувством произнес Альбин, когда они выбрались из здания и подставили лица прохладному ветерку. — Кажется, дождик будет…

— Вы тоже заметили, господин старший гастат?

— Что?.. Дождь?

— Нет, то, что воняет…

— А! Ну да. Трупами несет жутко. Откуда только, не пойму. Ну-ка, а ты определишь, с твоим-то носом?

Лекс принюхался — похоже, несло от полуразрушенного здания: кажется, это был бассейн.

— Разрешите, господин гастат?..

— Н-ну… сходи, если тебе интересно. Только быстро. Лекс бегом направился к бассейну.

Он и сам не знал, что его туда понесло — наверное, ощущение какой-то неправильности, недоделанности, желание восстановить гармоничную картину мира — пусть даже картина эта будет жестокой, злой, но — гармоничной, пусть кровь, но — оружие, враги, схватка, только не эта безопасная тишина и люди-крысы.

Лекс взбежал по скользким грязным ступенькам, миновал обгоревшую дверь, вышел к ванне бассейна.

Было темно, только сквозь крышу бассейна, наполовину сорванную и рухнувшую к дальней стене, виднелось темное сероватое небо, с которого накрапывал мелкий дождик. Вонь стала совершенно невыносимой, и Лекс, вытащив легкий респиратор, надел его.

Он прислушался. Капли дождя, падая на дно бассейна, как-то странно похрустывали, будто там, внизу, была расстелена полиэтиленовая пленка. Лекс включил фонарь и подошел к бортику.

Он удивился: дно оказалось слишком мелким… можно даже было сказать, что оно находилось почти вровень с бортиком. Действительно, его покрывала пленка… Лекс присмотрелся внимательнее и невольно отшатнулся.

На дне бассейна лежали трупы. Они были уложены ровно, штабелями, и трупы эти были голыми.

Словно в трансе, Лекс подцепил стволом автомата край пленки, приподнял его и направил фонарь вниз.

Дети. Это были дети. Все голые. Они лежали здесь, видимо, уже давно и порядком разложились — черновато-зеленые, страшные, кишащие личинками, которые скапливались в глазницах и паху, и ползали, и ели, ели, ели…

Лиц у детей уже не осталось — только черная сгнившая кожа и оскаленные зубы, а маленькие выпрямленные тела лежали аккуратно и смирно, словно дожидаясь, когда их уберут… или хотя бы снова накроют, чтобы уберечь от мелкого, нудного, холодного дождя…

Лекс медленно опустил пленку и пошел прочь.

Детей не расстреляли — слишком изуродованы некоторые тела (короткая память услужливо демонстрировала картинки — яркими вспышками). Разбитые головы… вспоротые животы… вообще очень много ножевых… и вырезанные гениталии.

Зачем?

Лекс что-то пропустил во времени и удивился, когда увидел шевелящиеся губы Альбина.

— …младший велит! Охотник, твою пятьдесят четыре! В чем дело?!

— Там… бассейн, — пробормотал Лекс.

— Что?

— Дети…

— Очевидно, господин Охотник обнаружил наш, с позволения сказать, полевой морг…

Лекс с удивлением посмотрел (он почти пришел в себя, только немного тряслись руки): оказалось, что к ним с Альбиной подошел газетчик с несколькими местными.

— Какой еще морг?

Это — Альбин.

— Понимаете ли, этот оплот неблагодарных не-граждан, я имею в виду здешний комплекс, был захвачен волной справедливого народного гнева, и эмоции, я бы даже сказал, благородное возмущение, требовавшее выхода…

— Короче, ты!.. — гаркнул Альбин.

— Да чего уж тут, — подал голос один из местных, тощий сутулый сивый дядька с длинным носом и редкой светлой щетиной. — Мы, как заваруха началась, пошли сервов бить. Ну и сюда заглянули. А тут этих сервят как собак нерезаных, гаденышей. Еще кто-то из взрослых нашего одного ранил. Ну, мы и… того… а потом, как они вонять стали, туда всех сволокли. Консул подсказал.

Он кивнул на газетчика.

— Да, — с достоинством произнес тот. — Забота об окружающей среде — важное дело для каждого гражданина Республики… Мы вот что хотели узнать, господин офицер. Нельзя ли нам получить от имени Цезаря определенное количество пищевых продуктов в качестве…

— А почему голые? — негромко спросил Лекс.

— Как, простите?..

— Дети. Почему голые?

— Младший велит… — вполголоса произнес Альбин и умолк.

— А-а… — произнес газетчик и хотел было что-то сказать, но его перебил сивый дядька:

— А что ж, добру пропадать, что ли? Мы одежку, что почище, собрали, жёнки наши знаки ихние отпороли, подлатали, которое получше…

Лекс не то чтобы очень сильно любил детей, просто он считал, что им не место во взрослых играх такого рода: поэтому он плавно передвинулся назад, чтобы иметь больший сектор обстрела, вскинул «титан» и нажал на спуск.

Потом оказалось, что он убил восьмерых, еще троих положили ребята из деции, которые не разобрались, в чем дело, и стреляли до тех пор, пока Альбин не скомандовал «отбой» по боевым коммуникаторам-наушникам. Так что урон для местных был невелик, да и Лекс достаточно быстро остыл, ему даже стало неловко за свою вспышку. Он отделался незначительным взысканием — позже, правда, получил сильнее, а именно по морде — лично от Альбина, который отвел его в сторонку для проведения воспитательной работы. Это случилось потом, когда через неделю на одной из планет Биесского диоцеза («Сиванар Эфит-Лутс» уже шел на базу Тринадцатого Легиона, но получил приказ блокировать космодром, откуда уходили последние корабли мятежников) Лекс позволил группе примерно из сотни сервов скрыться в сельве. Просто отвернулся и не доложил.

История не получила никакой огласки, и вообще о ней знал только Альбин, который, правда, и недоволен-то был в основном тем, что его подчиненный мог засветиться, а не тем, что он, собственно, сделал — как и всякий Охотник, старший гастат презирал мародеров и садистов…

впрочем, Лекс не был настолько наивен, чтобы подумать, что служба внутренней безопасности что-то пропустила мимо своих ушей и глаз.

…Так что упоминание о Биессе, да еще прозвучавшее из уст самого Проконсула, — это прямо ай-яй-яй, до чего не нужно…

Но интересно, к чему это было сказано?

— При чем тут Биесса? — поморщившись, озвучил мысли Лекса магистр-экит.

— Да так, — легко отозвался Проконсул. — Это к нашему с вами разговору о милосердии.

Лекс постарался, чтобы его удивление не отразилось в выпученных глазах.

— Но об этом чуть позднее, — добавил Проконсул и ласково посмотрел на Лекса. — А теперь пойдемте, молодой человек…

Гней Туллий подошел к стене и что-то на ней нажал.

В стене открылся проем, Проконсул сделал жест — прошу, мол, — и Лекс, повинуясь этому жесту, шагнул вперед.

За ним последовали Проконсул и магистр-экит.

Дверь за их спинами закрылась.

Лекс огляделся — не спеша и почти нарочито: ему требовалось определенное время, чтобы немного прийти в себя и постараться выбрать верную модель поведения… а может, и не выбирать ничего: у него начало складываться мнение, что начальство уже, так сказать, определилось.

По всем позициям.

Помещение, в котором он оказался на этот раз, — впрочем, его можно было смело назвать комнатой, — было небольшим, метров примерно десять на девять. Стены, потолок и даже пол — белые, прямо-таки белоснежные: окна и видимые следы дверей отсутствовали напрочь.

Посреди комнаты стоял небольшой, опять-таки белый, столик и три жестких высоких кресла с подлокотниками.

Проконсул и магистр-экит уселись, Лекс, не получив разрешения, остался стоять.

Все молчали. Проконсул с легкой улыбкой смотрел на Лекса — взгляд его был неожиданно тяжелым, давящим и довольно неприятным, — Матерний, набычившись, глядел куда-то в сторону, а Лекс переводил взгляд с одного на другого.

Краем глаза он уловил вдруг, что кресло, оставшееся пустым, отличается от остальных: оно было массивнее, а на подлокотниках имелись какие-то фиксаторы для рук.

«После проверки», — вспомнил Лекс слова Ниелло. Ну что ж: проверяй. Или доверяй.

Он почему-то почувствовал себя несколько неловко: форма в беспорядке, рука в засохшей крови (шарфик Марсии Лекс зачем-то сунул в карман), нога — тоже… ладно хоть, не болит. Увечный воин в ожидании… награды? Да уж, награды от Проконсула дождешься…

— Ну что же, начнем, пожалуй? — ясным голосом вопросил Проконсул.

— Начнем, — буркнул магистр-экит, грузно заворочался в своем кресле и бросил какой-то резкий, что ли, взгляд на Лекса.

— Садитесь, старший велит, — приказал Проконсул. Именно приказал.

Ну и пожалуйста, подумал Лекс, усаживаясь на мягкое сиденье.

Кресло под ним ощутимо подалось, обволакивая тело, мягко фиксируя руки странными зажимами и немного откидываясь назад: потом Лекс почувствовал, как что-то кольнуло в средний палец правой руки, и ему неудержимо захотелось закрыть глаза и раствориться в нежной темноте, деликатно опустившейся откуда-то сверху.

…и не осталось ни белой, основательно и навсегда закрытой комнаты, ни предметов и людей, обитавших в ней — видимых простым глазом и совсем неразличаемых, затаившихся и просто стеснительных: они все отошли в сторону, спрятались и ожидали результатов… ну и пусть ждут, мельком улыбнулся Лекс. Я сейчас далеко, очень далеко от вас, я даже дальше, чем вы можете представить: совсем непросто было отправиться в плавание ради объятий прекрасной Тамары и порции «Менапийской горькой», но я сделал это — не стесняясь и не жалея: мне хорошо, мне весело, я не беспокоюсь ни о чем, потому что беспокоиться, надеяться и сожалеть — удел глупцов… и даже меньше. Я — Охотник, мой полет сладок и беспечален, размениваться на сложности не имеет смысла… а сожаление, корень всего беспокойства в моей Вселенной, запрятано далеко, втоптано в звездную пыль рядом с самим беспокойством, но аллергия от этой звездной пыли мне не грозит, потому что полдень, я уверен в себе, я силен, но милосерд… я знаю, я уверен, что карать — легко, потому что закон не допускает нарушений, он, как и я, суров, но справедлив… однако хватит — настрелялся. Пусть это делают другие. У меня — сила, у меня — возможность, я вижу и чувствую, и я — понимаю…

…а вот и Земля, но что в ней проку? Здесь отсутствует порядок, здесь истоптана красота, исчерпана доброта, кругом процветает ложь и нет ни одной души, в которой сожаление не пустило бы свои ядовитые корни. Сожаление, беспокойство, зуд под кожей… все это было, есть и будет, вот только та, кому я благодарен за освобождение — моя прекрасная царица, — лишь она никогда не останется на этом кусочке окаменевшего человечьего дерьма, судорожно носящемся среди звезд; только мое вожделение покинет мой бывший дом и растворится в надмирных сферах… и я всегда буду искать свое страдание, свою мечту и свою сбывшуюся надежду, чтобы, поглотив миллионы лет, пожрав миллиарды расстояний, где-то между соцветий небывалых звезд, опаляющих своим ледяным дыханием, встретить — и плюнуть ей в лицо, бросив с улыбкой «Спасибо, родная», и не думать о трусости и предательстве, а потом пройти мимо, ни на секунду не забывая о том, что я — Охотник, а моя эмблема — Змей, кусающий себя за хвост.