…началось довольно буднично. Ничто не предвещало непогоды, неурожая, неудовольствия и прочих обломов — ни в природе, ни в обществе, ни в небогатой событиями жизни отдельно взятого индивидуума — то есть меня.

Тридцать первое августа — день как день. Завтра в школу. То есть не в школу общеобразовательную, конечно же, а школу в смысле в академию (которая, правда, еще несколько лет назад была просто институтом) — я уже все-таки большой, самостоятельный человек, мне девятнадцать лет и я учусь на третьем курсе. Точнее, намеревался учиться на третьем курсе…

Ну вот. Собрался я, значит, провести последний день лета достойно, отдохнуть и все такое. В общаге париться не особо хотелось, мы и за предыдущую неделю нахлестались пива и нахлебались водки до зеленых гномиков на стенках, а подружка Милка из пятьсот тридцать пятой (не путать с Людкой из пятьсот сороковой), одолжив у Ганса бадью лекарства от соплей, третьего дня обратила ее в «винт» — и так наширялась, дура, что каким-то манером додумалась рисовать на стенках не только пальцем, но и малярной кистью (с краской, естественно), и стала наша комната похожа хрен знает на что. Задрапировали мы пока это дело «Раммштайном» в разных видах, а там видно будет.

Да и я позавчера хорошо проявился, чего уж там: пока Машка с параллельного потока на мне прыгала, все было отлично, так нет же, уговорила она меня поменяться и на нее сверху залезть, и только, значит, я морду вниз повернул и ей хорошенько вставил, так тут же и блеванул. Тем самым пивом с водкой. Как дитё малое — обычно ведь наоборот случается, то есть мутить начинает тогда, когда на спину переворачиваешься. Неприятно получилось: постель-то была не моя и не Машкина, в душевой вода, как всегда летом, сплошь холодная… да еще, помнится, «бум-бокс» чей-то на пол уронил… короче, вышло неудачно.

Хотя если бы меньше жрали водки и пошли к Машке домой (а она, зараза, поленилась), то все наверняка обошлось бы. Могли и натрахаться, и помыться заодно, как в том анекдоте: у нее в квартире джакузи величиной с ныне засыпанный бассейн «Москва». Как-то мы втроем с ее старшей сестрой там такое устроили… эх. Ну да ладно.

Так что шел я себе по негромкой (относительно) воскресной Москве, не спеша курил и думал неторопливую, слегка бодунявую (хоть уже и немного поправленную) думу.

Вообще-то я Москву люблю. Наверное, потому, что здесь родился. И первые десять лет своей замечательной жизни провел тут. А потом не тут — это когда родители развелись и батька, покинув теплое место в столице, проявил принципиальность (а заодно, наверное, и глупость) и стал мотаться по гарнизонам. И я вместе с ним. Хотя и не осуждал и не осуждаю его и его выбор — особенно после того, как пару лет назад познакомился с маминым новым мужем.

Однако же и сильно радоваться тут нечему. Поступать в вуз из замечательного и прекрасного города Мухосранска, где в конце концов оказался батька и где он закончил свои дни, не так-то легко. Сам прекрасный и замечательный город, кстати, вузов своих вовсе не имеет, я же несколько, как сейчас понимаю, самонадеянно решил покорять столицы, начав с Питера — сразу с Репинки. Дурень.

Рисовать-то я всегда рисовал неплохо, но даже и близ!ко не мог себе представить, какой уровень требуется для Академии. Пришлось обломаться, поворачивать оглобли в Москву и поступать в академию — уже с маленькой (мысленно) буквы и совсем не по художественной части, но с военной кафедрой.

Натурально, хрен бы я туда поступил, без больших денег-то, если бы не мама — это было как раз перед ее отъездом в стейтсы, успел, а то ведь сейчас и не переписываемся, и не знаю даже, где она со своим новым живет… Короче, сильно повезло, но обитаться пришлось в общаге, на родимом Юго-Западе, совсем недалеко от дома на улице имени перебитых кем-то двух чертовых дюжин комиссаров, где так славно пускались пузыри в розовом беспасмурном детстве.

Ну и вот. Иду я себе, значит, иду по Тверской (а до этого зашел я к Петьке на Земляной Вал и хлебанул одну десятую килограмма вискаря, «пешехода» с красным лейблом, другого у него не водится. Петька работает компьютерщиком в газетке, куда я раз в месяц сбрасываю текстик по договору, за что получаю небольшую сумму; а еще мы с Петрофаном немного подрабатываем на контрафактной компакт-диск продукции, сливаемой в регионы… еще кое на чем, но это уже не важно, а важно то, что после посещения логова Петронавта в кармане приятно зазеленело — Петруччо как раз вернулся с Горбушки и выдал мне мою долю), иду, бреду, щурюсь на солнышко, и появляется где-то на окраине сознания мысль, что неплохо бы влюбиться. Прямо здесь и сейчас.

Нет, правда (помнится, подумал я), что такого дурного и том, чтобы устроить маленькую такую охоту? Погоняться за прекрасным? Совершить, как говорит один мой знакомый, элегантный пик-ап? А то что-то в последнее время девки какие-то все больше одноразовые попадаются. Если не считать одной очень симпатичной брюнеточки; она, правда, тоже общажная, но мы с нею уже полгода как просто дружим: Ляля в свои восемнадцать все еще девица (в общаге! симпатичная!), и вообще непонятно, как ее с таким домашним воспитанием отпустили в столицу.

Правда, я постепенно начал заниматься ее половым образованием. Во всяком случае, что такое оральный секс, она уже знает. И довольно неплохо, надо сказать.

И вот с такими милыми философскими мыслями и вздохами выволакиваю я из пачки сигаретку, начинаю — задумчиво эдак — щелкать зажигалкой, одновременно обходя очередного «бутерброда» с очередной рекламой, и в этот забавный миг на кого-то натыкаюсь.

Что же, бывает. Помню, первым делом почему-то поднял голову и посмотрел по сторонам, удивляясь, что вместо надписи «Академкнига» висит непонятная хрень, а потом вспомнил, что хрень висит давно, а книги — нету, и уже, наверное, никогда не будет… выпить, выпить, срочно водки, а то нестерпимо просто жарко, ай-яй-яй, как неприятно… бежать надо бы отсюда. Бежать.

Подальше.

Из страны?..

Какой? Вот продажная шкура…

И из шкуры — тоже.

Зажигалка и сигарета упали на панель, я шарахнулся в сторону — почему-то никого ни сзади, ни сбоку не оказалось — и тут услышал грудной женский голос:

— Простите…

Я дернул головой и уставился на обладательницу голоса.

О!

То, что надо, — это я понял сразу.

Девица совершенно в моем вкусе: сто семьдесят, девяносто два — э-э… пожалуй, даже пятьдесят пять — девяносто… на попу бы ее посмотреть… но ничего, посмотрим, это успеется… темненькая, стройненькая, шейка тоненькая, ушки аккуратные… а ротик! аж в штанах жарко… ручки… ножки… узенькие плечики… между топиком и джинсиками — а-афигенно загореленький и соблазнительно беззащитный животик… уси-пуси… а в пупочке — золотая висюлька… тоже загорелая… а лобочек-то, похоже, такой формы, что надо: значит, засовывать в нее удобно и так, и эдак — если стоя сзади, то ножку ей чуть приподнять… йо-хо-хо, наверняка у нее и в клиторе пирсинг!..

Да, чуть не забыл: глаза тоже красивые. Зеленые.

И лет девице-красавице никак не больше двадцати. Но готов дать… гм… руку на отсечение, что веселой половой жизнью она живет давно, по всему видно… и тут я соображаю, что я, понимаете ли, девочку изучаю, а она, ничуть не смущаясь — меня.

Ну и ладно. Ну и хорошо.

Фаллоу май дик.

— Э-э-э, — говорю, — прощаю. Все равно собирался бросить курить. И поджигать. А раз уж об этом, да еще в столь категоричной форме, просит такая очаровательная блюстительница нравственности — вы ведь бля… блюдете нравственность? — то я подчиняюсь беспрекословно.

…И при чем здесь какая-то нравственность, мельком подумал я. Н-да. Остроумие мое, признаться, захромало на обе тестикулы. Но те были заняты: в это время батальоны бесстрашных пронырливых бойцов в срочном порядке отращивали хвосты и готовились к десантированию в жаркую и влажную Страну Чудес.

Тем не менее девушка засмеялась.

Похоже, мы с ней друг друга поняли, плотоядно ухмыльнулись я и мой Краснолицый Приятель, который начал проявлять неуемное любопытство и даже, кажется, уже собрался принять боевую стойку. Гм.

— Вообще-то я вовсе не блюстительница нравственности, — сообщила девушка каким-то чуть ли не заговорщицким тоном. — И даже сама курю.

— А как же здоровье?..

— Не стоит обращать внимание на все, что написано. Тем более на то, что пишут на сигаретных пачках, — ответила она, улыбаясь.

Ишь ты.

Нет, ну какие же зеленые глазищи, а?.. Что-то вроде бы как я растерялся. Как бы на самом деле. Ого. Трогательно.

— Это вы правильно заметили. Не стоит читать все подряд. Это я и сам себе постоянно напоминаю. Вот так прямо — Александр, говорю себе, не нужно… кстати, меня именно так и зовут — Александр, а для друзей обычно я просто Лекс. А вас как?..

Она рассмеялась — негромко, но очень весело. Нет, эти ключицы явно созданы для поцелуев, а между этими грудями…

— А меня зовут Тамара!

Кстати, я почему-то именно так и подумал.

— Это здорово, что вас зовут Тамара, сам не знаю почему… О чем это я? Да! Читать вредно. Но давайте попробуем обратить внимание на то, что пишут… хотя бы на вывесках. К примеру, за углом — отсюда не видно — есть надпись «Макдоналдс». А?

Она, не переставая улыбаться, чрезвычайно мило наморщила носик.

— Совершенно верно, — кивнул я. — Имеет смысл поискать другие буквы…

И мы начали искать.

Искали долго, изучили большинство букв русского алфавита, значительную часть алфавита латинского… потом буквы тряслись, покачивались, дергались и разъезжались, а что за клуб потом был, я уже и не помню. Что-то такое красное… и черное, и прозрачная галерея, или это было раньше, до таблеток?.. а еще ее горячие, даже какие-то горячечные губы, сосок твердеет под пальцами… немного влажная ложбинка меж ягодиц, и еще более влажная ложбинка… э-хм, это я помню хорошо… а! точно, мы оттуда почему-то быстро ушли, я едва успел кончить… ага, дальше в еще один клуб нас не пустили, потом я встретил кого-то из знакомых… почему костяшки ободраны? или это были незнакомые?.. нет-нет, точно, там был Васька, и мы с ним под громкий трэш каким-то трем ухарям настучали немного по ушам. Так. Васька ходит только в крайне пафосные клубы, тогда какие же могли быть стучания? Или это был уже не клуб?.. Не помню…

Мысли были звонкие и отдавались эхом в ушах — изнутри, а снаружи уши щекотались чем-то негромким и кельтским, а по темному потолку осторожно двигались отсветы фар, и где-то за открытой балконной дверью с мрачноватой деликатностью шуршали шины, и пахло сигаретным дымом и девчонкой, чья голова лежала у меня на животе.

Почему это я такой трезвый? Даже странно. Или это после последней таблетки? Что-то я как-то не так себя чувствую…

Тут голова Тамары сместилась немного ниже, и порядком вроде бы утомленный Багровый Скакун с готовностью приподнялся, чтобы через секунду его охватили самые мягкие и нежные губы на всем белом свете.

Нет, ну это что-то фантастическое. Тамара работала ртом, как влагалищем, а влагалищем — как ртом: я буквально с содроганием кончил — наверное, ей прямо в желудок; Красный Пират у меня немаленький, — она легла на спину, потянула меня на себя, я хорошенько вставил не успевшего поникнуть Багряного Спутника, и она снова, как час назад, начала немыслимым образом извиваться, ерзать, дергаться, и ее интимные мышцы, казалось, охватили не только Пурпурного Охотника, но и вообще всего меня целиком — от пяток до ушей, так что оставалось только кричать, но крик никак не хотел вылезать из горла, а легкие уже были полны темной воды, и черного неба, и бессолнечной бездны… и кричала только она — девушка, Тамара, женщина, — внятно, торжествующе и так отдаленно.

Абзац — как есть абзац.

Или мне все это, на хрен, приснилось?

Последнюю мысль я вспомнил после того, как открыл глаза и мрачно — четко помню, что мрачно, — посмотрел на металлические скобы, которыми мои руки были приторочены к стене.

Доигрался он на скрипке — сильно музыку любил.

Свинтили. Пришли и всех свинтили. Не надо было открывать маленькую железную дверь в стене. Это из анекдота.

Я поворочал головой — с трудом, потому что ее стягивал какой-то, что ли, обруч. Оказалось, что стою в матовом полупрозрачном цилиндре — банке? — голый, руки, ноги и голова не очень плотно, но надежно зафиксированы. Что вверху — не видно, внизу — матовый же пол, довольно теплый. В мозгах пусто и почему-то совсем не страшно. И тишина.

Стоял я так, стоял… пять минут, десять, черт знает сколько еще. Начал немного думать.

Ну и что все это значит? Не ментура, не больница… нет, не больница, а в зелененьких человечков я, извините, не верю: что же остается? Спецслужбы? А на хрена, мягко выражаясь, я им нужен? Совсем не нужен…

Время шло. Ничего не менялось.

Тут вдруг я поймал себя на мысли, что в голове нет и тени бодуна. А в теле нет и малейших признаков усталости — и даже больше: такое ощущение, что, если захочу, с корнем могу вырвать железяки, которыми приторочен к этой банке.

Однако делать этого я пока не стал: решил подождать еще немного.

Получилось. Буквально через пару минут «стакан» чуть заметно дрогнул и, как мне показалось, поехал куда-то вниз. Потом он остановился и раскрылся, как будто бы треснул пополам.

Я невольно зажмурился — в глаза ударил яркий свет, который ослеплял даже через закрытые веки. Потом в уши ворвался шум: голоса, скрежет, шуршание, топот, какая-то будто бы музыка… человеческая речь — сначала смутная, невнятная — словно магнитофонную пленку пустили задом наперед на малой скорости, — а потом членораздельная, на несколько тонов выше — но смысл фраз, сказанных неприятно скрипучим голосом, улавливался с трудом и проявлялся вроде как прямо в середине дрожащего серого мозга…

Свет стал менее резким, словно кто-то повернул выключатель. Потом меня довольно грубо дернули сначала за левую руку, затем — за правую, и я открыл глаза.

— …все без исключения идиоты. Если бы вы, дорогой Клавдий, хотя бы иногда думали головой, а не тем местом, на котором сидите, то могли бы сразу понять, что этот субчик никаким образом не может являться связником!

— Но ведь он оказался на «перекрестке» именно в тот момент, когда…

— Да замолчите, вы, кретин! Сколько времени потеряли! Единственное, что вас сейчас может спасти от строжайшего взыскания и гнева кондотьера Контагния, — это новый рекрут!..

Мне стало очень не по себе. Их было четверо — двое довольно-таки бесцеремонно отдирали железки от поверхности «стакана», при этом изрядно меня исцарапав; еще двое стояли чуть поодаль, и именно их перебранку я слышал.

Все четверо были в блестящих черных комбинезонах непонятно из какого материала, исполосованных «молниями» и испещренных яркими нашивками, имели при себе оружие в кобурах и еще какие-то штуковины на — портупеях, что ли?..

Но не это вызывало оторопь. И даже не то, что неизвестные были, мягко говоря, здоровяками — все выше меня на полголовы и в плечах значительно шире, а ведь у меня у самого сто девяносто шесть и восемьдесят девять, семь лет занятий хоккеем и пять — карате кёкусинкай (немножко айкидо считать, пожалуй, не стоит). Просто амбалы эти не имели волос — то есть совершенно: лысые, как коленка, и бровей нету, только ресницы, — а имели зато цвет кожи, приближающийся по оттенку к весенней травке. Разве что чуть посветлее.

Ну вот, стукнуло в голове. Здравствуй, моя белочка. Хотя все-таки рановато, в мои-то юные годы.

Двое качков отодрали наконец железяки, сдернули с головы — чуть ли не вместе со скальпом — обруч и бесцеремонно выпихнули меня из стакана.

Что оставалось делать? Стою я, значит, развесив яйца, потираю ободранные руки и изучаю окружающий мир. А двое бугаев, один из которых Клавдий, изучают соответственно меня.

Помещение — довольно просторное, но с неожиданно низким потолком: все очень белое — какие-то ящики, коробки, шкафы, кресла… все очень белое и угловатое до такой степени, что меня чуть ли не замутило. Экраны только разноцветные… но и они угловатые.

Стены помещения — или зала? — были закругленными, будто мы находились внутри здоровенного, но все-таки конечных объемов бублика. Я глянул вперед; ну да, очень похоже: метрах в двадцати — плавный поворот.

Вдоль стен через равные — довольно большие — промежутки перед экранами сидели зеленокожие здоровяки в черном. Никто из них голов ко мне не поворачивал и эмоций не проявлял.

— Ну? — раздался в моем мозгу скрипучий голос. — Налюбовался, Александр Волк? Или как это там — Лекс?

Я посмотрел на говорившего: кажется, это был не тот, который Клавдий, а другой.

Голос, кстати, похоже, раздался именно в моей голове, потому что бугаина, который сверлил меня пронзительным немигающим взглядом ярко-желтых с вертикальным — ну, еще бы! — зрачком глаз, губами пошевелить не соизволил: только чуть приоткрыл шрамоподобный рот.

Фантомас хренов.

Странно: мне совсем не было страшно; однако происходящее не воспринималось и как игра — все виделось сугубо серьезно, и для шуток ни места, ни времени совершенно не оставалось, это я понимал спокойно и четко, чему потом неоднократно удивлялся.

Почему-то я был готов к подобному повороту судьбы.

Хотя еще и не знал, что бабы до добра никогда не доводят.

— Налюбовался, — говорю я, значит, этому Фантомасу. — И что дальше?

Зеленые бугаи переглянулись, и не-Клавдий говорит (или чревовещает):

— Буду краток. — (Тут я чуть не хмыкнул). — Ты находишься на борту крейсера Энеадской Республики «Сиванар Эфит-Лутс». Попал ты сюда по ошибке, однако в силу некоторых обстоятельств можешь вытянуть счастливый билет. От имени Республики и кондотьера республиканского флота Контагния, командира этого корабля, я, центурион Крисп Ардарих, официально предлагаю тебе, землянин Александр Волк, вступить в ряды Звездных Охотников в качестве рекрута.

А вот тут я слегка растерялся. А может, даже и не слегка — развесившиеся мои тестикулы попытались втянуться куда-то в живот.

— Э-э-э… вот так вот, сразу?.. А если не соглашусь? Бросите за борт?

На зеленой морде этого Ардариха — блин, слово-то какое знакомое… — появилось подобие надменной усмешки.

— Нет. За борт никто тебя кидать не собирается. Я предоставляю тебе свободу выбора, не угрожая. Все просто — либо ты подписываешь контракт и становишься рекрутом на моем корабле, на срок в тридцать три земных года — с правом выхода в досрочную почетную отставку после участия в двадцати одной боевой галактической экспедиции, — с начальным ежегодным не облагаемым налогом окладом в тридцать тысяч республиканских денариев, со всеми льготами, положенными Звездному Охотнику — в их числе и оплаченный ежегодный отпуск на курортах Республики, и еще много чего… либо ты контракта не подписываешь и через… да, через два земных часа оказываешься в любой точке своей планеты. По выбору.

— Да ладно, — не поверил я. — Что, вот так просто отпустите?

— Отпустим, — шевельнул челюстью Ардарих. — Мы не варвары. В Звездные Охотники идут свободные люди. Добровольцы. Хочешь стать мужчиной и покорить Вселенную — оставайся. Не хочешь — проваливай на свою помойку к шлюхам и ублюдкам. Мы даже память тебе стирать не станем. Будешь помнить, как упустил свой шанс, и другим рассказывать, каким бараном оказался.

Во как, подумал я: мысли завертелись с, что называется, лихорадочной быстротой.

Вот так выбор… а ведь действительно, что дальше-то будет? Ну, закончу я учебу… работа, работа и опять работа, такое же быдло, как все… в олигархи-то не пробьюсь, да и недолго им осталось, олигархам-то… в каких-нибудь Штатах меня никто не ждет, это точно… черт, да о чем это я? ну ладно, семейная жизнь… с какой-нибудь Лялей под одеялом… нет, и это чепуха… хоум, свит хоум, туды его в качель… ой, не знаю…

— У тебя есть только пять минут, — жестковато сообщил Ардарих. — Воин должен принимать решение быстро.

…а сами-то они кто такие? х-хто ж его знает… не варвары, говорят.

— Дайте посмотреть контракт. Это что, мой голос? Бляха-муха…

— Твое право, — кивнул центурион. — Младший гастат, бумагу.

Из-за спины показалась здоровенная ручища, сжимавшая несколько листиков сероватой вроде бы бумаги. Я машинально взял их.

Сначала я ничего не разобрал — листики эти были испещрены совершенно непонятными закорючками и символами, среди которых попадались, правда, вроде бы латинские буквы. Потом, как-то внезапно, до меня начал доходить смысл написанного, словно кто-то внутри моей головы начал шелестящим шепотом рассказывать сказки.

«…в лице декуриона Тринадцатого Нориакского Легиона комеса Авла Кициакса, как представителя Проконсула Энеадской Республики, и кондотьера Мамерка Ульпиана Контагния, командира крейсера «Сиванар Эфит-Лутс», как представителя Флота Звездных Охотников, с одной стороны, и землянин Александр Волк, с другой стороны, заключили нижеследующий договор… тридцать три земных года… право постоянного ношения оружия… тридцать тысяч… в случае ранения, не опасного для жизни, — единовременно десять годовых окладов… в случае непоправимого ущерба здоровью — единовременно сто годовых окладов денежного содержания, соответствующих чину на ступень выше, нежели пострадавший имел на момент ранения, и пенсионные выплаты в течение девяноста девяти лет в размере годового должностного оклада с учетом инфляции…»

— Три минуты.

Да что там минуты… контрактик этот, договорчик, не такой уж гладенький, вижу, не зря же два года проучился в своей академии… вот только за не вовремя и без должного уважения приведенную поговорочку «дура лекс — сед лекс» (внимательнее с прописными и строчными буквами, господа!) могу и в глаз ударить… нет, чую, чую — что-то здесь не так, но…

«…все права и обязанности Звездного Охотника, а именно… мама дорогая, двенадцать, нет — пятнадцать страниц!.. шестьдесят шесть пунктов… с присвоением статуса свободного гражданина Республики… командование Флота… и лично магистр-экит Марк Матерний… берет на себя… расходы по обеспечению жизнедеятельности… обучению… удовлетворению физиологических и ментальных потребностей и желаний?! ничего себе… в том числе и после прекращения активной жизнедеятельности!.. на всех планетах Республики, а в гарнизонных мирах Тринадцатого Нориакского Легиона пользоваться льготами, предусмотренными… в том числе свободное отправление религиозно-эйдетических культов, кроме…»

— Две минуты.

«…в случае неповиновения… ага!.. в боевой обстановке — аннигиляционная нуллификация, в небоевой обстановке — увольнение из рядов… без поражения в правах… ну что ж… жалко, не. видал земных аналогов, хотя… нет, ты только представь себе: подумай, вся Вселенная открыта!.. право пересмотра данного договора через один земной год по соглашению обеих Сторон… и что я дома оставляю? и дома-то, собственно, нет… место для подписи… числа почему-то нет… а где реквизиты?.. не смешно…»

А — ладно. Физиологических и ментальных потребностей и желаний. Эйдетических культов. Я же все-таки мужик. Справлюсь.

— Ладно, — сказал я. Было весело: как горные лыжи; лихо обработал бугорок на глазах у многочисленных девчонок и покатился вниз по трассе — оставляя за собой искрящуюся снежную… нет, звездную пыль — дальше, дальше, к холодному пиву и жаркому дамскому естеству, которое будет наградой победителю.

Центурион Ардарих первый раз за все время моргнул.

— Согласен, землянин? — слегка насмешливо произнес он.

Что-то в его голосе заставило меня поежиться. Но не сильно. И я решений, как правило, не меняю.

— Согласен. Где расписаться?

Центурион, не отрывая от меня взгляда, сделал шаг к стене, коснулся ее — оттуда выехала плоская панель, — взял из моих рук листочки контракта, мельком посмотрел на них, открыл последнюю страницу, положил контракт на панель.

— Подойди сюда.

Я шагнул к нему.

— Дай руку.

Не совсем понимая, в чем дело, я протянул Контагнию правую ладонь.

Внезапно он схватил меня за запястье — я аж чуть не въехал от неожиданности с левой кондотьеру в таблоид — и ткнул моим же большим пальцем сначала в панель, а потом в страницу контракта. Секунду подержал, потом отпустил.

— Именем Республики и Флота Звездных Охотников объявляю! Александр Волков в экипаж крейсера «Сиванар Эфит-Лутс» в качестве рекрута на должность планетарного десантника зачислен! — негромко произнес он и сунул контракт в открывшуюся щель в стене. Белая панель тут же закрылась.

Я посмотрел на свою ладонь. С большого пальца стекала капелька крови. Замечательно. Впрочем, какая разница?

— Может, хоть штаны дадите? — произнес новоиспеченный рекрут, то есть я.

Ардарих посмотрел мне в глаза и улыбнулся. Лучше бы он этого не делал: зубы у него были совершенно черные и блестели, как антрацит.

— Младший гастат Симмах, — сказал кондотьер, обращаясь к бугаю за моей спиной. — Проводите Охотника к каптенармусу. Да, и проследите, чтобы ему выдали бронескафандр для тропического климата… через двое суток боевые на Кардарике.