Глава седьмая

Солнце перевалило зенит и застыло неподвижно. Камень верхней площадки раскалился, как будто долго лежал в костре. Спасали куски лестницы, которые Серёгин напилил и пропихнул сквозь люк. На дереве ещё можно было лежать…

Из этой же доски он сделал себе щит с узкой Т-образной прорезью для автомата. Наверное, он сильно удивил чапов, когда в первый раз подполз к пробоине в парапете, дал прицелу максимальное увеличение – и выпустил несколько очередей в стрелков, так нагло расположившихся напротив. Автомат почти не давал отдачи, настильность и кучность были великолепные, так что первая же очередь накрыла цель – один повалился, остальные бросились врассыпную. Потом он обстрелял тот расчёт, который стоял левее. Они успели два раза пальнуть по нему, но обе пули пришлись в кирпич. Зато по крайней мере трое отвалились и поползли спасаться. Тогда Серёгин попытался достать тех, кто справа, но ему не хватило буквально несколько сантиметров, чтобы изогнуться и нормально прицелиться – мешал парапет. Он попытался целиться подслеповатым левым глазом, промазал, зато у ребяток не выдержали нервы, и они разбежались. Четвёртую установку отсюда видно не было вообще, но и они, в свою очередь, не представляли для Серёгина опасности…

Теперь он смог разобраться с подносчиками дров. Они оказались как на ладони. Один пытался прикрыться вязанкой, другой бросил дрова и просто стоял, остальные пытались убежать. Он не кровожадничал – если промахивался в спину, то позволял удрать, уползти, спрыгнуть в канавку… Их оставалось много, десятка два как минимум – но Серёгин надеялся, что без серьёзного огневого прикрытия они не полезут. А огонь вести будет некому. Об этом он позаботится.

Несколько раз отчаянные смельчаки пытались подобраться к брошенным дальнобойкам, но Серёгин был начеку. Правда, один раз в него всё-таки выстрелили – и попали в щит. Удар был, как кувалдой, – по левой руке, а потом по лбу. Однако тёмное узловатое и очень плотное дерево (наверное, в воде бы оно утонуло) удар этот выдержало. Потом, разобравшись со стрелком, Серёгин осмотрел щит. Пуля, к счастью, вошла под углом, поэтому пробила первую доску и глубоко погрузилась во вторую – но, расплющившись, не прошла насквозь. Он хотел было добавить третий слой дерева, потом подумал, что это не имеет смысла: тех, кто по фронту, он с гарантией погасит раньше, чем они передёрнут затвор. А против фланговых достаточно и двух досок…

Время от времени он всё-таки не выдерживал, оставлял автомат как угрозу и уползал под площадку – остыть. И заодно прислушаться: а не пробрался ли кто в нижний этаж, не готовит ли диверсию? Но внизу каждый раз было тихо. Серёгин делал глоток коньяку, потом три-четыре глотка воды. Почти сразу же его пробивало обильным потом, и становилось немного легче. Тогда он снова выползал наверх, в жестокое пекло.

…Парни, вас ждут два месяца пекла, говорил, расхаживая перед строем голых по пояс новобранцев, сержант Фогман. У вас у всех за плечами армия и флот, кто-то и повоевать захватил, но я клянусь – ещё нигде над вами так не издевались, как будем издеваться мы. Два месяца вы будете не люди, а дешёвые сучьи потроха. У вас не будет права даже обосраться от натуги, ясно? Притом, что нагрузки будут немерянные, вы и после литры чистого представить их сейчас не сможете. Каждый третий из вас или сдохнет, или запросит пощады, и его пощадят: дадут такого пинка, что он всё забудет и окажется на родной планете только с теми тремя мятыми бумажками, что получил авансом. Повторяю для тупых: каждый третий. У меня обычно отсев ещё больше. В остальных будут вколочены все необходимые рефлексы. Вколочены в прямом смысле – мы будем вас бить. И чтоб я не слышал, что это нарушение прав и так далее. Загляните в свой контракт, там мелкими буквами примечание. Так вот: бить буду. Столько, сколько надо. Может, кому-то из вас это пойдёт на пользу…

Гриша не был садюгой и бил не из удовольствия, а ради дела. И по истечении тех двух месяцев вводной подготовки проставился бочонком пива, а «щеглы» проставились ему встречным бочонком. А потом, когда уже началась служба как таковая, его вспоминали чуть ли не с нежностью – потому что Гриша дал именно ту подготовочку, не больше и не меньше, которая пригождалась каждый день.

И когда пришло известие о его нелепой смерти, помянули его по-человечески – благо, ещё не началась осада.

Но пекло на Лярве было ещё то. Пекло, нефтяные болота и песок. И оказалось, что всё это можно стерпеть. Главное – не паниковать…

Убивает не жажда. Убивает страх.

Хотя Гриша и обещал, что каждый третий сдохнет – не сдох никто. Но многих отправили обратно, это да. Осталась примерно половина.

Серёгин несколько раз был на грани срыва, но вот поди ж ты. И кто может сейчас сказать, выиграл он или проиграл в результате?..

Наверное, проиграл.

Ну и ладно, подумал он. За это время на его счету накопилось тридцать восемь килограммов золота – не бонами, а чистым металлом, в сейфе надёжного банка на Каймановых островах. В случае гибели сумма удвоится, плюс ежегодно три килограмма… Соньке хватит.

Хоть он и хлопнул дверью, а дочку любил.

Ему захотелось вытащить фотку и посмотреть, но он запретил себе это делать. Самая что ни на есть дурная примета. Хуже – только начать строить планы на будущее…

Юлька ожидала, что в горах будет попрохладнее, но напротив, жара только усилилась. Ещё немного, и будет барышня-гриль, мрачно думала она. Поднятый пластиковый верх спасал плохо, а разогнаться, чтобы встречным потоком сдуть зной, не получалось – дорога была слишком сложной для водителя с таким бессовестно маленьким стажем. Редко когда удавалось выжать километров семьдесят в час…

Поразительно – насколько в городе не было прохожих, настолько здесь оказалось полно автостопщиков. На этой трудной дороге с подъёмами и серпантинами. Ну, девочки в коротких юбках – это понятно. Но седые или лиловые бабки в мешковатых шёлковых цветастых штанах и с сумками на колесах – эти-то куда? Или вот эта средних лет пара с дитём в заплечном мешке?..

Как будто беженцы, уходящие вместе с разбитой армией…

Она никого не подсаживала. Не отвечала на призывные жесты, на приветственные вопли – просто проезжала мимо, глядя перед собой.

Сделав морду тяпкой…

И даже не потому, что опасалась охотников. Хотя и это тоже. Просто нужно было быть одной, и всё. Как на дежурстве. Когда среди многих, но всё равно – одна. А иначе нельзя.

И сейчас – иначе нельзя. Интуиция – вещь отчаянно хрупкая и требует тишины. И неотвлечения. Можно делать всякую дурную механическую работу. Например, крутить баранку. Мыть посуду. Чистить оружие…

…Поначалу это была её обязанность – как новичка команды. Она не отказывалась, разумеется; она любила запах щёлочи и ружейного масла. Но уже через неделю тренер Ник Аллардайс, почти семидесятилетний бывший морской пехотинец, похлопал её по плечу и сказал, что довольно и что она может чистить только свой «зауэр-202». На следующий день он зазвал её в тренерскую комнату, всю увешанную старыми пожелтевшими планшетами с разного рода наставлениями по стрельбе, и сказал, что с её данными ей нужен, конечно же, гораздо лучший тренер и что он хочет показать её Майку Гуэртесу, одному из тренеров сборной команды штата. Пришлось отказываться и, потупившись, признаваться в своём положении. Если будет мальчик, сказал Ник, отдавайте в морскую пехоту, плохому там не научат…

Три раза в неделю она отстреливала по сто патронов. А потом сумела так завести разговор, что Ник сам предложил ей, раз уж мэм не хочет профессионально заняться спортивной стрельбой, попробовать себя в полевом снайпинге. Благо, стрельбище рядом.

И Юлька, стараясь не перегнуть палку отказами и прочими ужимками, согласилась попробовать.

Скоро она знала с десяток марок снайперских винтовок всего мира, могла сказать, чем одна отличается от другой, поговорить о преимуществах ручной перезарядки перед автоматической и об отличиях редфилдовских прицелов от уиверовских. Ещё ей нравилось, что Ник весьма уважительно отзывался о русских СВД и СВВ. Кроме того, он заставлял её зубрить наизусть, как влияет температура и влажность воздуха на скорость полёта той или иной пули и на сколько какой ветер и на каких дистанциях пулю отклоняет. Ник был фанатиком снайперской стрельбы – и вот дорвался до благодарного ученика…

Купить винтовку Юлька не могла – она ещё не прожила на одном месте положенных двух лет, – но «свой» очень потёртый «зауэр-таргет-202» с доработанным складным прикладом из пластика и титана и с прицелом «Уивер Т-40» держала в отдельном шкафу.

Чтобы в час «Ч» прийти и просто взять его…

…Ёлки зелёные!!!

Юлька ударила по тормозам. На спуске, хоть и пологом, машину начало заносить, но она всё-таки справилась, распуталась, нормально затормозила и даже поставилась на ручник. Этак можно и того…

Но ничего себе шуточки под боком мегаполиса!

Она посидела, аккуратненько приводя в порядок взыгравшие нервы, потом, ничего не забыв, тронула машину с места, съехала по ровной полукруглой асфальтированной дорожке почти к тому самому, от чего у неё чуть не сорвало башню… опять затормозила – тихо-плавно, тихо-плавно. И долго сидела неподвижно, не решаясь выйти из машины.

Это был пряничный домик! Одноэтажный, с высокой островерхой вафельной крышей, карамельной водосточной трубой, шоколадной дымовой трубой – с маленьким облачком дыма из безе, разноцветными леденцовыми окошками, стенками из песочного печенья, крылечком из халвы, бисквитными подоконничками с кремом, ставенками-козинаками и дверью слоёного теста. Подрумяненная дверь была приоткрыта.

Юлька придвинула к себе футляр со спиннингом, задумалась: брать или нет. Глупо. Засунула поглубже под сиденье, перебросила ноги через низкий бортик кабины и боязливо ступила на траву. По шажку двигалась она к домику, прислушиваясь и напрягая боковое зрение. Теперь, когда она подошла почти вплотную, стало ясно, что домик на самом деле несъедобный. Во всяком случае, не весь. Подоконник у левого окна действительно был бисквитным тортом, причём початым, и ставень был частично обломан и даже обгрызен. Но почти всё остальное – пластик или крашеное дерево… Но всё равно очень здорово!

Только кому же придёт в голову приглашать к себе в гости таким замысловатым способом? Больше всего Юльке сейчас хотелось развернуться и дать дёру. Но вместо этого она сделала ещё шажок, и ещё один, и робко позвала:

– Эй, привет! Как поживаете?

К счастью, ответ раздался не сразу и не за спиной. В домике послышалось какое-то движение, медленное, шаркое, потом отворилась дверь, и на пороге появилась не старая ещё женщина – или очень молодящаяся старуха, – в длинной до пят юбке колоколом и расшитой блузе, перепоясанной широким шарфом.

– Доброго дня вам, добрая гостья, – произнесла хозяйка неярким хрипловатым голосом. – Не хотите ли зайти передохнуть?

Юлька попыталась разобраться в инстинктах, страхах, воспоминаниях и шестых чувствах одновременно и в конце концов выпалила:

– А вы меня не съедите?

Женщина сначала опешила, а потом громко расхохоталась. Она даже присела на ступеньку и помахала Юльке рукой: мол, садись рядом.

И Юлька, сделав ещё три шажка на подгибающихся ногах, уселась ступенькой ниже.

– Меня зовут Памела Грим, – сообщила хозяйка, отсмеявшись. – Одно «м». Мой покойный муж решил, что ему неспроста досталась такая фамилия при его-то характере. Это он придумал тут всё. А ты откуда знаешь сказку?

– Читала, – сказала Юлька.

– Ну, заходи – если не боишься, – улыбнулась миссис Грим. – Угощу тебя чем-нибудь свеженьким.

Юлька боялась. Даже не головой, а чем-то, трепещущим глубоко внутри спинного мозга – где-то в районе поясницы. Но почему-то встала и пошла вслед за хозяйкой внутрь домика.

Внутри он был явно больше, чем снаружи. Стены украшали связки бубликов, огромные пряничные медальоны и небольшие картинки в массивных шоколадных рамах, а между ними полотенца с пастушкбми и мудрыми, наверное, изречениями – но совершенно непонятными, потому что по-немецки и готическими буквами. Посреди стоял длинный чёрный стол, застланный кружевными ромбовидными салфетками, и скамьи с низкими спинками. Слева имела место уж точно фальшивая печь (слишком плоская потому что, таких не бывает – да и не засунуть в неё никого…), а справа – хоть и стилизованная, но всё же совершенно банальная барная стойка под ещё более банальным кондиционером.

– Понимаешь, – стала рассказывать миссис Грим (Памела, Памела, я помню, хорошо, я попробую: Па-ме-ла…), когда они сели за стол, и Юлька, отказавшись от выпечки с кремом, принялась за мороженое и ледяного «Доктора Пеппера», – у нас-то как раз в округе сказку знают хорошо. Раз в год сюда приезжает наша старая компания – друзья мужа, их ещё много осталось, да и молодые уже появились, – и действительно превращают домик в съедобный. Ставни, двери, окна меняют, на стены и крышу делают накладки, привозят всякую съедобную мебель… в общем, хорошая работа. Даже крутят съедобные пластинки… правда, патефон обычный. К вечеру привозят в автобусе малышей с завязанными глазами и высаживают по двое – не у дороги, а со стороны леса. А у меня играет музыка, чтобы им не потеряться. Постепенно все собираются здесь и начинают мой домик лопать. Мы их тайком фотографируем – каждого ребёнка сюда ведь только один раз привозят, в десять лет, больше нельзя. Это мы давно так договорились, чтобы было чудо, а не праздник Большой Тыквы. А потом, когда ребятишки совсем разрезвятся, приходит Страшный Песочный Человек и грозно требует, чтобы здесь немедленно навели порядок. Ребятишки пугаются, говорят, что они всё съели. И тогда Песочный Человек достаёт кассу, и каждый должен оплатить то, что съел.

Поглядев на внезапно скисшее Юлькино лицо, Памела сочувственно пожала плечами.

– Знаешь, детка, мне тоже кажется, что это плохой конец для сказки, и раньше было иначе, поразмашистее и повеселее, но теперь школьный совет решил, что сказка должна быть поучительной… В общем, её адаптировали. К современным условиям.

– Ну-у-у, – протянула Юлька спасительное «well», поскольку совершенно не понимала, что следует отвечать.

– Вот тебе и «ну». Вообще-то ведь это злая сказка. Про злых, невоспитанных, жадных детей и про одинокую старуху, которая так и не смогла прекратить грабёж. Но хочется, чтобы ребятишки потом, много лет спустя, сами до этого додумались. А не так, чтобы по подсказке… Потому что, если с подсказками, то и не додумываются никогда. Вот я и держу под стойкой дробовичок. На всякий случай. Мало ли…

Юлька подумала, что должна бы встревожиться. Но вместо этого вдруг наоборот расслабилась.

– А если бы вы знали, – вдруг спросила она, глядя куда-то мимо Памелы, – что какой-то человек – очень плохой, вы смогли бы выстрелить в него из вашего дробовичка?

Та внимательно посмотрела на гостью:

– Деточка, иметь оружие имеет смысл только в одном случае – когда ты точно знаешь, что в нужный момент выстрелишь. Хорошо хоть закон теперь этого не запрещает, спасибо Арни… по-моему, нам с ним здорово повезло. Знаешь, как раньше было? Не знаешь… ну и ладно. Нечего вспоминать всякое идиотство. А вот о чём ты спрашиваешь… Я не знаю. В конце концов, что такое «плохой»? У меня есть брат, сводный, который не работает, пьёт на деньги своей жены, бьёт её… Наверное, он плохой. И даже очень плохой. Но когда он приезжает сюда – а он такой большой, грузный, тяжёлый – ребятишки с него не слазят целый день, валяют его по лужайке, тузят, визжат, катаются с него, как с горки… Один день в году он хороший. Может быть, очень хороший… самый лучший… Ну и как тут быть? Стрелять мне в него или воздержаться?.. Ой, детка, по-моему, тебе надо прилечь.

Юлька только сейчас осознала, что на неё опять наваливается эта непонятная, почти неодолимая дурная сонливость, глазки останавливаются… останавливаются… но никак нельзя было поддаться ей в этом странном месте.

– Простите, пожалуйста, вы не могли бы сварить мне очень крепкий кофе? Мне надо ехать, я уже и так слишком задержалась…

Хозяйка неодобрительно покачала головой.

– Кофе… Тебе ведь ещё нет двадцати одного?

– Нет, – сказала Юлька. – Но у меня есть вот это… – она вытащила из кармана кью-карточку и показала Памеле. – Так что кофе мне можно.

– Так ты из этих? – Памела показала глазами в потолок.

– Была, – сказала Юлька.

– Кого только не встретишь, – вздохнула Памела. – Кофе. Кофе, чтобы проснуться. Сейчас я тебе сварю именно такой…

Юлька закрыла глаза, а когда открыла, увидела очень близко лицо настоящей ведьмы: проволочно-толстые белёсые волосы, морщинистый лоб, веки без ресниц, огромные зрачки, желтоватые белки глаз в густых сеточках сосудов, мешки под глазами, пористый красноватый нос, бескровные губы…

– Эй! – сказала ведьма и отодвинулась, вновь превратившись в Памелу. Юлька попыталась сглотнуть, но что-то застряло в горле – наверное, вскрик. – Ты что? Ты меня слышишь? Очнись, детка!

– А-а… Да. всё нормально… уже прошло… прошло… Который час? – и тут же посмотрела на часы, сама себе кивнула – и через мгновение забыла то, что видела. – Я что, уснула? Я кричала?

– Вот кофе, – сказала Памела, снова присаживаясь рядом. – Мне не хочется тебя отпускать в таком состоянии. Ты слетишь с дороги, и я буду виновата.

– Я не слечу с дороги, – сказала Юлька. – Пять минут, и я буду в форме… Это мой нормальный дневной сон. Я так приучила себя. Сплю две-три минуты днём – очень помогает.

Она взяла двумя руками тяжёлую керамическую кружку и отхлебнула большой глоток – Памела только охнула. Горячим шариком он упал в желудок – и там взорвался…

Ещё часа три после того Юльке казалось, что она выдыхает невидимый огонь.