Глава тринадцатая

Судя по ручному хронометру, миновал час Ворона, а посмотреть по сторонам – ночь себе и ночь. Скорее всего, с моря нагнало тучи, тут бывает так, что весь день простоит тёмный, как поздние сумерки: не поверить, что день. Правда, случается эта тьма дневная преимущественно поздней осенью и ранней весной…

Две недели они отсыпались, отъедались, лечились, кому это требовалось – и постепенно примирялись с новым положением вещей. Охрана лагеря вела себя мягко, можно сказать, приветливо. Оружия экс-легионерам (а почему, собственно, «экс»?) так до сих пор и не выдали, но пообещали, что на позициях будет всё, и в изобилии.

Из тех, кто согласился продолжить службу, рядовых бойцов набралось примерно на пехотный батальон, офицеров хватало тоже, а вот сержантов можно было пересчитать по пальцам. Майор Ибрагимов, умница и интеллигент, умеющий это прекрасно скрывать и притворяться чугунным солдафоном, занят был тем, что по какой-то до предела спрессованной методике этих сержантов готовил.

Наниматели трясли мошной. Не то чтобы интенсивно, но заметно. Единственно, чего они не хотели делать, это повышать «гробовые» страховки – что, понятное дело, настораживало.

Кстати, Стриженову опять – без шума, без объяснений, извинений и прочего, – заполнили не полковничью, а генерал-полковничью ведомость. Ему ни слова, и он ни слова. Этакая вот взаимная вежливость…

Справа и слева тянулись пожатые поля, и на обильно просыпанном зерне пировали местные дрозды и грачи – крупные, серые. В темноте они почти сливались с землёй, и шевеление их на поле напоминало шевеление крыс в погребе.

Полковнику предоставили бричку, запряжённую двумя здоровенными мулами, сзади похожими на рысящих бегемотов. Всё на этой проклятой планете было здоровенным, коренастым, медленным, тяжёлым, основательным. И бричка напоминала скорее не повозку, а орудийный лафет…

Отставить похоронные настроения!

Есть отставить похоронные настроения.

Полковник пошевелился. По-прежнему было холодно и жарко одновременно; это угнетало. Он знал, что так будет, в лучшем случае, весь день. Если не навернёт повторным приступом… И всё-таки надо было изредка двигаться, не давать телу застревать в позе смертельно больного.

Док Урванцев тут же дёрнулся на помощь с одной стороны, Дупак – с другой.

– Сидите, – сказал полковник. – Разомну ноги.

Он сдвинул с себя тяжёлую шкуру-покрывало, провёл рукой по застёжкам бушлата, защёлкнул на пузе пряжку ремня. Потом взялся за медный поручень и встал. Урванцев протянул руку, чтобы помочь, полковник стегнул его взглядом: я ведь сказал, сиди!.. Встал на подножку, утвердился, потом шагнул на медленно ползущую внизу дорогу. Левой… левой… раз-два-три…

Нормально.

Будем жить.

Дорога впереди загибалась вправо, к угадываемой за жидкой рощицей деревне. А сама дорога угадывалась по молчаливой мягкой змее ползущего всё куда-то вперёд и вперёд сбитого с толку войска.

Наверное, уже сегодня вечером вчерашним врагам придётся идти в бой бок о бок. Это не первый случай в истории войн и не последний, но всё равно неприятно. Вроде бы всё по-настоящему у нас было…

К врагу привязываешься, подумал полковник.

С другой стороны, почему бы не посчитать, например, что некоторая часть противника просто перешла на твою сторону? А враг… ну, каким он был, таким он и остался…

Он покрутил эту мысль по всякому и решил, что так оно будет ближе к истине.

Левой… левой… раз-два-три…

…Итак, случилось то, о чём в штабе Легиона теоретизировали последнюю пару лет. И натеоретизировали, сволочи. У чапов появился сильный лидер. Вождь. Без трёх минут Чингиз-хан. У него своя религиозно-философская концепция, свои взгляды на государство – а главное, какое-то запредельное, неописуемое умение манипулировать людьми. Привлекать их на свою сторону. Нет, не привлекать, это недостаточно сильное слово. Поглощать их. Превращать в… в чёрт знает что…

Кое-какие карты легли рубашками вверх; например, выяснилось, что киносъёмка на Тироне уже в ходу. Полковник не стал спрашивать, откуда взялись камеры, плёнка и прочее. Наверное, ему охотно сказали бы и это, да только речь шла о более важных вещах, а потому не хотелось отвлекаться на частности.

Кадры, тайком снятые в лагере Чихо, оставляли впечатление жуткое и в этой жути даже завораживающе-прекрасное…

Он провёл рукой по лбу: и стереть противный липкий пот, и отогнать воспоминания. Думать надо было о более насущном и близком.

У чапов, воевавших последние годы с герцогами (и, соответственно, с Легионом), имелось что-то наподобие военного завода. Построенного для них какими-то хитрыми мужичками «сверху» и с некоторых пор известного разведке как объект «Сахарная голова». Откуда и происходило на планете современное оружие, а также другие интересные штуковины. Но теперь против этих чапов поднялись другие чапы, и теперь эти, прежние, готовы были мириться и с герцогами, и с Легионом… этакий «союз нормальных людей» с благословения официальных властей Империи… так вот, если завод тот попадёт в загребущие лапки Чихо – то можно будет с шумом сливать воду и запасаться вазелином.

Полковнику было наплевать, как будут в итоге устаканены отношения с нанимателями, их представитель на переговорах был, но вроде бы и не был – в смысле, невразумительно мекал и всё больше помалкивал в тряпочку. Похоже, они там наверху обгадились с головы по самые ласты. Впрочем… поскольку герцог с гвардией присоединился к повстанцам, поскольку условия найма не изменились (за исключением того, что добавился пункт: все легионеры с нынешней полуночи считаются невиновными в действиях, совершённых ранее, получают что-то типа полной амнистии или прощения… в том смысле, что им никто, никогда и ни при каких обстоятельствах не сможет предъявить обвинения в убийствах и прочем, совершённом в начальном периоде военных действий, когда Легион использовался скорее для устрашения, чем для войны как таковой – пока некий генерал-полковник Стриженов не заявил громко, что хватит позора, он не позволит развращать армию…

И, что характерно, не позволил, хотя ему это дорого обошлось.

Он усмехнулся про себя и незаметно потёр грудь – слева, там, где болело, и сосало, и трепыхалось неожиданно)…

…постольку можно считать, что служба продолжается, боевые и гробовые начисляются по-прежнему, хозяева честны, офицеры образованны и бравы, а солдаты храбры, трезвы и прилежны. А если кто-то точно знает, что это не совсем так, то…

Ничего страшного. Ничего страшного. Ничего. Страшного.

Другой армии у нас всё равно нет.

Прорвёмся.

Как-нибудь…

Обычно в Питере Селиванов останавливался на служебной квартире, которых у здешнего отделения Комитета были десятки, или, если приезжал на день-два – то просто в ведомственной гостинице. Но теперь этот вариант отпал, и Селиванов «бросил кости» у Клавдии, старшей двоюродной сестры, вредной и въедливой грымзы, с которой никогда не был ни дружен, ни близок. То есть он был более или менее в курсе её дел – что нелепый безликий муж её тихо помер в позапозапрошлом году, что дочка (такая же, надо сказать, вредина) тупо и безрадостно то ли замужем, то ли просто так, что работа заедает – да и вообще уже заела вконец… Работала Клава завучем муниципальной школы, и никем, кроме как завучем муниципальной заштатной школы, её нельзя было себе представить.

Клавдия, жившая на безликом проспекте Просвещения, но удобно: рядом с метро, – впустила его, задала три-четыре дежурных вопроса, оставила ключи и унеслась на дачу, где растения нуждались в поливке. Лето выдалось не по-северному знойным…

Это Селиванов основательно прочувствовал на себе. Ходить по городу пришлось много; от теплового удара спасало только метро, душное и влажное, но хотя бы со сквознячком.

Уже к обеду стало ясно: ничего не получается. Ни одного человека из тех, кто мог бы помочь ему и на кого он всерьёз рассчитывал, в городе не оказалось: большинство в отпусках, кто-то в командировках, кто неизвестно где; переформирование-с… Мелькнула мысль: в Коминвазе такая же маета, пойти туда в отдел кадров и прямо спросить – и ведь скажут, а потом забудут, что сказали, – но здравый смысл шепнул: потом, успеем ещё. И, будь он неладен, этот задроченный здравый смысл – оказался-таки прав…

У Питерского отделения Комитета имелось шесть корпусов: четыре в самом городе, а ещё два в пригородах: Всеволожске и Кронштадте. Во Всеволожске занимались инопланетными материалами и конструкциями, с этой отраслью знаний Селиванов дел не имел, так что тамошние инженеры и техники все были чужие, – а вот с ребятами из кронштадтской лаборатории Селиванов вёл кой-какие дела несколько лет назад; там наверняка должны были остаться знакомые.

Кронштадт – город маленький, однако от причала до лаборатории надо было как раз пересечь его весь по диаметру. Если ехать из Питера на автобусе, то дорога займёт больше времени, чем если плыть на пароме, но зато автобус останавливается от лаборатории в трёх минутах ходьбы. Дело решила жара: Селиванов решил плыть.

От Тучкова моста ходили старые «Метеоры», а от Крестовского острова – новенькие «Андромеды», которые даже и не плавали, а летали над водой – только низэнько-низэнько. Кроме всех прочих, у них было одно ультимативное, наирешительнейшее преимущество: вся задняя часть судна представляла собой большую открытую палубу с буфетом…

Гришу Осипяна Селиванов заметил ещё возле кассы, но подошёл к нему уже только на борту. Гриша, вопреки фамилии курносый сероглазый блондин, занимался исследованиями чипов, которые имперцы вживляли в тела некоторых из похищенных и потом возвращённых. Сейчас он задумчиво поедал солидных размеров бутерброд с ветчиной и салатом, запивая светлым пивом из высокого бокала. Похоже, дисциплина в лаборатории опустилась до точки замерзания…

Селиванов взял ноль пять нефильтрованного «Премьера» и сырных палочек – и подсел к Грише.

– Сто лет, – сказал он и широко улыбнулся.

– Селиванов! – восхитился Гриша. – Вот уж точно – сто лет!.. Ты к нам? Или просто так?

– К вам, – сказал Селиванов. – Но через задний кирильцо.

– Чего так?

– Попробовал нормально – обломался… Слушай, ты же помнишь, наверное, эту историю год назад, когда я из Владика двух Чужих привез, а у меня инвазовцы их упёрли? И что потом якобы одного из них перед выборами демонстрировали?

– Так это ты их нашёл? Здорово. Я даже и не знал…

– Ну, если строго по факту, то нашла их всё же та девушка. Потом начальство их мне передало – полностью под мою ответственность. А когда их у меня выкрали, разбираться не стало и мне же вкатило по полной, со всей дури. Да ты в курсе, наверное…

– Что-то слышал, но краем уха. Уж извини, мы с этой реорганизацией…

– Представляю. Что меня примиряет с тем пенделем под зад, так это то, что мне ничего не придётся паковать и носить…

– Так тебя что – выперли?

– Ещё как.

– Ё-олки… И что же ты собираешься делать?

– Восстанавливаться, естественно. Но для этого мне нужно законтачить с той поганкой, которая меня подставила. Чтобы она же и отмазала. Без неё никак. А её почему-то прячут. Наверное, из-за этих поганых выборов. То есть не наверное, а точно. Я уже в Москве пробежался по тем, кто мог бы нас познакомить, но узнал только, что она живёт постоянно в Питере…

Гриша покивал с набитым ртом. Селиванов, заполняя возникшую паузу, воздал должное пиву и закуске. Серебряные колокольчики, сигнализирующие о приближении удачи, вдруг загремели над самым ухом. Почему-то показалось вдруг, что Гриша вот сейчас, как только прожуёт бутерброд, скажет ему всё-всё…

Осипян прожевал бутерброд, глотнул пива и покивал.

– Ну, ты в курсе, конечно, что её мужик стал теперь нашим самым главным боссом? – неторопливо спросил он.

– Да уж… Но он абсолютно недоступен. В смысле – что ему пока не до таких мелочей, как неправедно уволенный сотрудник.

– Я бы всё равно действовал через него… Или через суд. Почему нет? А барышню Гофман я раза три видел на Аптекарском острове. С котёнком. Гуляют они там в Лопухинском садике у набережной. Значит, и живут где-то неподалёку… Но я бы на твоём месте просто написал бумагу Липовецкому – так, мол, и так…

– Бумага давно уж писана, и не одна…

– Понятно. Ну, буду рад, если помог тебе.

– Спасибо, Гриша. Надеюсь, действительно помог. Говорят, она девушка с понятием, – намёки Селиванов понимал хорошо. – Зла она мне не хотела…может, даже просто не знает, как оно всё в результате получилось… Слушай, а как ты думаешь, кто-нибудь из ваших не подскажет мне что-нибудь более внятное?

Гриша посмотрел на свой почти пустой бокал, потом на стойку буфета. Похоже было, что ему хочется ещё немного пива, но он колеблется.

– Не знаю, Иван Алексеевич, – сказал он немного рассеянно. – По-моему, ты переусложняешь задачу. В телефонный справочник заглядывал?

– Обижаешь, начальник. Не фигурируют-с.

– Что, вообще никаких Гофманов?

– Нет, один какой-то есть. Но не Э-Эм. И в адресном бюро я узнавал, но там наша барышня отсутствует – по крайней мере в открытом доступе. Нет, я уже всё перепробовал… То есть ты считаешь, что в лаборатории я ничего нового не узнаю?

– Да нет, никак я не считаю, просто… Ну, бардак у нас там, разброд и шатание. И народу три штуки, не больше. Давай сходим, поговорим. Всё какая-то цветная брешь в серых буднях. И потом – ну, а вдруг?..

Остаток пути они говорили о пустяках, по пути с причала до лаборатории взяли свеженького разливного «Бомбардир-капитана» – и славно посидели в прохладе. Ничего нового Селиванов не узнал, но лихорадка, тихо сжигавшая его все эти дни, вдруг прекратилась. Понемногу рабочий день закончился, один из вынужденно трезвых сотрудников взялся отвезти Гришу и Селиванова в город – и вдруг в машине, глядя на алюминиевую рябь залива, Селиванов с ужасом подумал: господи, что я здесь делаю? И вообще: кто я?.. Сердце дёрнулось и остановилось, а потом затарахтело с удвоенной скоростью. Морок прошёл, но Селиванова что-то заставило оглянулся, и ему померещилось, что в мареве возле дороги стоит он сам, растерянный и ничего не понимающий в этой жизни.

Юлька как будто прилипла к этому месту. Казалось, всё просто и легко: садись на «супербайк», джойстик на себя – и лети, куда хочешь. Но эта свобода таинственным образом и ограничивала, сковывала её…

Или – не свобода, а что-то иное?..

Был уже день, белый день в самом что ни на есть разгаре, а она всё сидела за столиком под полосатым навесом и ела уже четвёртую порцию мороженого подряд – на этот раз персиковое со взбитыми сливками.

По дороге неслись машины, в основном грузовики-цистерны: жёлтые, красные, синие, цвета полированной стали. Никто не сворачивал к мотелю «Надёжное место», чтобы отдохнуть в тени.

Два десятка пальм и огромный фикус-баньян перед домом давали сочную ароматную тень, и в этой тени журчали несколько маленьких фонтанов. Там же прыгали и азартно ругались какие-то птахи. За домом был бассейн и несколько лежаков для загара.

А за проволочным забором начиналась выжженная бугристая пустошь…

Почему-то не находилось никаких сил убраться отсюда.

Возможно, те, кто гонится за нею, нащупали её и «приковали». А возможно, в её голове созревает новый план действий, потому что старый – это она уже поняла – был плох и слаб до беспомощности, и непонятно, как она могла его сочинить…

Она посмотрела на «супербайк», сверкающий никелированными сочленениями. Смешные ребята, подумала она неуверенно. И жутко талантливые. И смелые. И всё равно смешные. На Марс…

Всё равно как на пикник в то место, где никто ещё не был. Куда-нибудь в горы или в дремучий лес. Но – на пикник.

И этот двор с самоделками… Самоделки сейчас, когда всё, что можно придумать, можно пойти и купить. Ну, почти всё.

«Супербайк»… Вот такого уже не купишь. Ничего принципиально нового не изобретено, а просто остроумно скомбинировано то, что уже известно. Но при этом аппарат летает значительно выше глайдеров и во много раз быстрее, чем сёдла-жополёты, не портит полос и площадок, как корабли и катера, когда взлетают без стартовых антигравов, и в отличие от атмосферников не нуждается в крыльях. То есть за патент на такую машинку ребята могли бы жить припеваючи… что, похоже, и делают – вот уж не знаю только, на какие деньги…

Не отвлекайся.

Да я и не отвлекаюсь… стараюсь изо всех сил… Но надо бы ещё мороженого, а, как вы считаете?

Если её «приковали», то нужно изо всех сил рвануться и освободиться. Как из паутины. Прямо сейчас.

Но что-то мешало рвануться. И это был не паралич воли, не проклятая сонливость, которой она всё время боялась и которая стала для неё скорее уж сигналом тревоги, чем путами. Нет, на этот раз было скорее ожидание важного события, которое должно произойти именно здесь, – но Юлька не знала точно, в какое время… и может быть, всё-таки не здесь…

От этого рождалась неуверенность.

Давай ещё раз, сказала она себе. Ещё один прогон… Я хочу грохнуть марцала. Один раз у меня не получилось. Промазала. Теперь нужно на второй заход… Вот где я запсиховала и начала делать ошибки – хорошо хоть, не фатальные… до фатальных не дошло, не успела… Никаких вторых заходов, этот этап провален, и исключительно и только – начинать новый с нуля. Снайпер, делающий второй выстрел с одной позиции, – это мёртвый снайпер. Так говорил тренер Аллардайс.

Итак, всё с нуля. То есть – выявление цели, разведка, выслеживание…

А для этого нужно вернуться в лагерь.

Риск…

Да, риск. Но пока я тут прохлаждаюсь мороженым, этот склизкий лощёный гад превращает Ричи во что-то, только внешне похожее на человека!

Она подумала так и уставилась на свои сжатые кулаки. Они лежали на столе по обе стороны опустевшего пластикового стакана с ложечкой в нём – и эта ложечка заметно дрожала.

Вот чёрт…

Юлька встряхнула руками, сбрасывая с пальцев избыток возбуждения. Передёрнула плечами, с хрустом свела лопатки, покрутила головой.

Итак, решение: возвращаемся в лагерь…

Решение неверное.

Надо выяснить вот что: действительно ли за ней кто-то гнался в ту ночь – и гонится ли сейчас? И только после этого…

Решение неверное!

Действовать надо так, как будто за ней гонятся все черти из ада – и одновременно провести подробную разведку и выяснить об Ургоне всё, что только возможно. Одновременно, понимаешь?

Понимаю, ответила она сама себе. И больше всего понимаю, что это невозможно сделать в одиночку…

Во внезапной вспышке ярости она врезала кулаком по столу и тут же вскочила на ноги и быстро пошла по кругу, баюкая ушибленную кисть. Только поэтому она и увидела, как по просёлочной дороге, пыля, по направлению к мотелю едут два тёмных и с тёмными стёклами полугрузовичка. От них так и разило угрозой…

Да как же так получилось, что они подкрались, что она их не почувствовала издалека?..

Это называется – наразмышлялась до отключки.

Юлька бросила на стол десятку, перепрыгнула невысокое ограждение и в три прыжка достигла стоянки. Она бросила в монетоприёмник парковочного автомата все жетоны, которые выудила из кармана – гораздо больше, чем требовалось, – и рванула рычаг. Автомат сработал только с третьего раза, и за эти два лишних рывка Юлька покрылась обильным путом. Тем не менее она проверила, как держатся прихваченные к багажнику специальными резиновыми жгутами сумка и чехол с винтовкой – только после этого прыгнула в седло, запустила конвертор – раз… два… три… четыре… стрелка эргометра вышла из красной зоны, – поехали! Юлька подняла аппарат на метр, развернулась «на пятке» – и, чуть-чуть набрав высоту, понеслась прочь от мотеля, не оглядываясь и потому не зная точно – но надеясь, что здание находится между нею и преследователями.

Она перемахнула через шоссе, снизилась до самой земли, притормозила, развернулась, посмотрела назад. Виден был садик, угол дома, вывеска. Никаких машин, слава богу…

Так направо или налево?

В-витязь на распутье…

Если направо, то – продолжать свою дорогу в никуда, уходить от противника, которого не видно, разрывать контакт, скрываться, прятаться от тех, кого, может быть, и нет. Если налево, то – идти на сближение, атаковать, обострять, обгонять, двигать все фигуры за один ход, импровизировать, везде успевать первой…

Она решительно повернула налево – и увидела три глайдера, стремительно идущих ей наперерез. До них было далеко, километра полтора-два.

А ещё дальше – и от шоссе, и от неё – малозаметной серой чёрточкой скользил на небольшой высоте лёгкий атмосферник – что-то типа «свифта», «титмауса» или «баллфинча». Пилот его старательно делал вид, что залетел сюда случайно…