Книга: Малой кровью
Назад: Ира Андронати, Андрей Лазарчук МАЛОЙ КРОВЬЮ
Дальше: Глава первая

Пролог

Станция Слюдянка, 01.09.1987
Сидели втроём на старых выбеленных брёвнах, глядели на Байкал. Старательно не говорили о главном. Передавали друг другу зелёную помятую фляжку с «клюковкой» – питьевым спиртом пополам с мёдом и клюквенным соком. Здесь, в некотором отдалении от посёлка, можно было не опасаться ретивого участкового, поборника принудительной трезвости…
Лисицын прожил в Слюдянке уже две недели, дольше всех, поэтому считался главным. По крайней мере в вопросах, связанных с едой и выпивкой.
– Давид, – позвал он.
– М? – лениво откликнулся Давид, по виду совсем ещё мальчишка – узкие плечики и гусиная шея с огромным, в кулак, плохо пробритым кадыком.
– Ну признайся – ты же ещё в армии не служил. Тебе же лет пятнадцать.
– Обсуждать запрещено, – сказал Давид, выковырнул из-под ног плоский камушек и неловко запустил блинчиком. Камушек три раза плюхнул по воде и утоп.
– Да ладно, все свои. Ну, где ты такой мог служить?
– В ПВО, – сказал Давид. – В авиации, в БАО. В войсках связи. В РВСН. Где ещё? Ну, просто в штабах – нужен же там человек, который умеет расставлять запятые… На флоте ещё.
– Евреев на флот не берут.
– Ну, во-первых, берут. Во-вторых, я не еврей. Я – тат. У нас тоже в ходу библейские имена.
– Ты – кто? – повернулся всем корпусом Стриженов.
– Тат. Есть такое кавказское племя. При царе промышляло тем, что похищало чеченцев и продавало их в рабство. «Как тат в ночи» – слышал такое?
– Чеченцы у меня в роте служили, – сказал Лисицын. – С одной стороны, намаялся, а с другой – в деле им цены не было…
– Обсуждать запрещено, – снова сказал Давид.
– Да ладно тебе. Кто настучит-то? Все свои, – помотал тяжёлой башкой Стриженов.
– О чём знают двое – знает и свинья, – сказал Давид. – Дождёмся конечного пункта, тогда всё обсудим. Не зря же нам этим «низзя» все уши прожужжали.
– Бляха-муха, и не побазарить… – вздохнул Лисицын. – Про баб – напряжно. Про водку – ещё больше напряжно. Всех разговоров-то и быть могло, что про Афган да про Чернобыль…
– А я ни там, ни там не был, – сказал Стриженов. – Мне, получается, вообще не о чем.
– Может, это что-то вроде теста, – сказал Давид.
– Какого теста? – не понял Стриженов.
– Не те-еста, а тэ-эста, – сказал Давид. – Типа проверки. «Да» и «нет» не говорите…
– Мне вообще-то намекали, что нас должно быть четверо, – сказал Лисицын.
– А мне вообще ничего не намекали… – Давид выковырнул ещё один камешек и кинул его – на этот раз удачнее, на шесть плюхов. – Велели просто сидеть на попе и ждать.
– Может, разыграли нас, как пацанов? – сказал Стриженов, глядя вдаль сощуренными красноватыми глазками без ресниц. – Хотя резона не вижу.
Он был абсолютно лыс и почти безбров. На днях, треская под скверное жидкое пиво божественных вяленых омульков, он рассказал, как потерял волосы. У него несколько лет назад возник роман с женой другого офицера, из части, расквартированной километрах в ста от его собственной. Это было где-то на Каспии. С полгода они встречались тайно, а потом поняли, что друг без дружки не могут. И тогда Стриженов решил свою суженую (он называл её Мышей) украсть – сугубо в местных традициях. Мы вообще постепенно с ума сходили, говорил он, ну, такое уж там солнце, ничего не поделаешь. Он выпросил у сослуживца старенький «жигуль», среди ночи смотался к соседям, пробрался на территорию, забрал Мышу – и они поехали обратно, чтобы начать новую жизнь. Где-то на полпути их ослепило белым и как бы непрозрачным светом… и потом Стриженов пришёл в себя уже утром, как будто со страшного похмелья – и один. Мыши не было даже следов… Потом последовали долгие разбирательства, началось было следствие – но довольно быстро прекратилось, и прекратилось из-за вмешательства КГБ. Теперь к нему относились то ли как к свидетелю, то ли как к подопытному. Во всяком случае, допросы были очень странные. Наконец ему предложили глубокий гипноз, он согласился – и вот во время этого-то сеанса (а сеанс растянулся на четверо суток, его никак не могли разбудить) он сначала поседел, а потом у него выпали все волосы на теле. Ему категорически отказались сообщить, что именно из него вытянули, сказали только, что это совсекретно и что он ни в чём не виноват, и вообще в той чудовищной ситуации вёл себя вполне достойно…
Но постепенно что-то в памяти стало возникать – блёклыми ненадёжными картинками. В общем, получилось так, что эти картинки его сюда, в Слюдянку, в конечном итоге и привели.
По горизонту медленно-медленно ползло судёнышко. Небо позади него было бледным, выгоревшим за лето.
– Красиво здесь, – сказал Давид. – И, что характерно, за все дни – ни одного комара. Я думал, Сибирь – от них не продохнуть…
– Осень, – Лисицын приложился к фляжке и передал её Стриженову. – Я вот ещё застал последних слепней, застал… А что красиво, то красиво. Как бы ни загаживали природу…
Он плюнул в полоску прибоя, где на трёхсантиметровых волнах покачивались куски древесной коры, размокший картон, бутылочное горлышко и клочья какой-то сероватой пены.
– А ещё здесь облака интересные, – продолжал он спустя минуту. – Первый раз в жизни видел, как облака крест-накрест идут и сталкиваются. И сразу башни какие-то громоздятся, медведи… как та Медведь-гора в Крыму. Я ещё совсем пацаном был, мы с братом поплыли вокруг неё на матрацах. И накрыло нас штормом. Ну, вылезли мы даже не на пляжик – какой там может быть пляж, отвесная стена, – а выбило волнами нишу такую: три на полметра. Сидим, заливает нас, конечно, ветер, дождь, похолодало сразу – а потом сверху камни стали сыпаться. Я сижу, матрацом прикрылся, а брат встал и на шаг отошёл – отлить. И вот точно между нами – глыба тонны две-три – ка-ак даст! Хорошо, она не с высоты катилась, а прямо над нами от скалы оторвалась, подмыло её… но всё равно: и осколками посекло, и ушибло чем-то сильно, но это потом разобрали, а тогда – схватили матрасики и в прибой, там не так страшно… Часа три выгребали, но выгребли как-то. Руки вот тут, повыше локтей, о резину до мяса стёрли…
Сзади раздался гудок электровоза, а потом ближе и настойчивее – автомобильный сигнал. Все оглянулись. На дороге, метрах в пятидесяти, стоял защитного цвета ГАЗ-51; вместо привычного кузова у него была фанерная будка с сильно запылёнными автобусными стёклами по бокам и ржавой железной крышей, сквозь которую выходила наружу длинная дымовая труба с «грибком» на конце. С подножки кабины им махала рукой девушка Тамара; впрочем, Давид подозревал, что её звали иначе, потому что на имя своё она реагировала с крошечным, но всё же запозданием.
– Во, и Морковка здесь, – сказал Стриженов, поднимаясь. Он завертел флягу и сунул её в карман своих необъятных штанов. – Интересно, и она с нами?
– Вряд ли, – сказал Лисицын. – Нас проводит и – за следующей партией… А почему Морковка?
– Я её когда первый раз увидел, она рыжая была, как морковка. Потом перекрасилась…
Давид напоследок запустил «блинчики», и на этот раз очень удачно – камушек выбил дюжину кругов, а потом просто пробороздил по воде длинную пологую дугу и исчез без всплеска. Давид постоял ещё чуть-чуть – вдох, выдох, вдох – и побежал вдогонку остальным.
Тамара уже шла навстречу.
– Привет, мальчики! Простите, что так долго вам ждать пришлось… неувязки всякие. Но теперь уже всё, сейчас прямо и поедем…
Она обняла Стриженова, чмокнула в щеку, потом – Лисицына. Потом Давида. И снова Давид удивился себе, что в ответ на её прикосновение, вроде бы очень ладной и привлекательной девушки, ничего не почувствовал. Но, как и прежде, не подал виду.
– Заберём ваши вещи, подхватим ещё одного товарища на станции – и вперёд!
В будке пахло нагретым кожзаменителем и пылью. Через открытый лючок в потолке било солнце, и в воздухе косо висел яркий, будто свежевыструганный, брус света.
Давид занял место впереди у окна, оглянулся на брёвна, где они сидели три минуты назад. Из-за того, что стекло было пыльным и не слишком прозрачным, казалось, что брёвна остались в глубоком прошлом. Так смотрят старую потрёпанную киноленту…
(Через час сюда придёт человек, пороется под бревном и достанет записку. Следующее своё послание в Центр лейтенант спецназа ГРУ Давид Юрьевич Хорунжий сможет передать только через шестнадцать лет…)
В гостинице – обычном рыжем бараке, только аккуратненьком и свежеобсаженном деревцами-карандашиками – расплатились, забрали вещи, заранее упакованные, огляделись – не забыли ли чего… Вещей полагалось брать не больше семи килограммов на нос («Ну, любимые книжки разве что… Остальным вас с ног до головы обеспечат, не заботьтесь даже!»), и самым тяжёлым у Давида был магнитофончик «Сони», комплект батареек к нему и два десятка кассет, а у Лисицына – трёхлитровая алюминиевая канистрочка с чистейшим спиртом. Стриженов обнимал рюкзак, в котором угадывалось что-то кубическое…
Товарищ, которого подобрали на станции, оказался старше всех – лет тридцати – и, как почти сразу по характерным жаргонным словечкам догадался Давид, до вербовки служил в армейской авиации. Звали его редким в наше время именем Макар. Что значит «блаженный». О чём Давид, когда-то от скуки выучивший значения практически всех известных в природе имён, и сообщил.
Когда выехали из посёлка и покатили по дороге, грунтовой, но удивительно ровной, Давид стал клевать носом. Лисицын, Стриженов и лётчик приговорили вторую (то есть предпоследнюю) флягу клюковки, и Давид полудрёмой как бы позволил им обойтись без своего участия. То есть ему предложили, а он в это время спал. На самом деле ему просто хотелось иметь ясную голову.
Ведь если всё правда, думал он, если это не наколка, не дурацкий розыгрыш, не провокация какого-нибудь ЦРУ (а в это он не верил), то я сегодня покину Землю и неизвестно когда вернусь. И, может быть, вот это всё я вижу в последний раз…
Слева поднимался тёмный щетинистый Хамар-Дабан, слева – более светлые, с безлесными вершинами Саяны. Наверное, на Хамар-Дабане растёт ель, подумал Давид, а на Саянах – сосна или пихта. А может, лиственница. Он попытался вспомнить, у какого дерева хвоя более светлая, и не смог. Почему-то казалось, что это важно.
У лётчика Макара с собой тоже что-то было, и скоро сзади запели: «Не вейтеся, чайки, над мо-ой-ё-ё-ё-ё-рем…», а потом – «Бродяга к Байкалу подходит…»
Незаметно для себя Давид стал подпевать. «Перемахнув через Урал, – прощай, Европа! – я удрал в далёкую страну Хамар-Дабан!..»
Часа через три сделали остановку, оправились, перекусили бутербродами с омульком и выпили горячего чаю из большого помятого термоса. Девушка Тамара поглядывала на часы. Пока отдыхали, мимо пропылили три грузовика и автобус.
Тамара поднялась на ноги.
– Ребята, – сказала она негромко. – Сейчас последняя возможность остаться. Доберётесь обратно на попутках, это здесь не проблема. Если же поедете дальше, то возможность соскочить потом будет только одна – через стирание памяти. Ничего приятного в этой процедуре нет… Решайте.
Она повернулась и пошла к кабине, а ребята, почему-то стесняясь посмотреть друг на друга, полезли в будку. И тихо расселись по своим местам. Макар попытался как-то изысканно пошутить – его не поддержали.
Потом уже до темноты ехали без остановок. Остальные задремали – благо, оказалось, что сиденья откидываются, как в самолёте, – а Давид, напротив, становился всё более и более взвинчен и раздражён. То есть на самом деле это был страх, с которым он пока что успешно справлялся (и надеялся так же успешно справляться и впредь), но всё равно лучше было не признаваться себе, что это страх, а называть его другими именами: взвинченность, раздражение… Их учили справляться со страхом и даже обращать его себе на пользу, но помимо научно обоснованных и проработанных способов у каждого курсанта были и свои; у Давида, например – переименование. Я не боюсь, я просто раздражён… ну, а потом уже всё остальное.
Серьёзным плюсом этого метода было то, что в случае, если плотину прорвёт, страх мог вырваться в виде гнева.
Впрочем, минусы тоже были…
В полной темноте «газик» свернул куда-то налево и медленно покатил по разбитой в хлам лесной дороге. Тут уже было не до сна, попадались такие колдобины, что удержаться можно было, только хватаясь обеими руками. Потом пошёл затяжной подъём – мотор трясся и почти визжал, – и наконец, наконец, наконец! – машина остановилась, настала тишина, потом снаружи загорелся свет. Впрочем, виден был только лес – совсем рядом, в трёх шагах.
На подрагивающих гудящих ногах (отсидел) Давид прошёл мимо товарищей – они прилипли к окнам – и открыл дверь. Резко пахнуло бензиновым перегаром, маслом и вообще перегретым мотором. Давид с трудом отцепился от машины и сделал шаг. Сразу запахло иначе: мокрым дёрном, мхом, палой листвой. Воздух был холодный, будто медленно тёк с ледника.
– Сюда, – позвала Тамара.
Давид обернулся на голос и вдруг – так проявляются загадочные картинки типа «где сидит охотник?» – увидел то, что наверняка уже увидели остальные и потому так обалдели: космический корабль.
Он был рядом, на расстоянии вытянутой руки: тёмная выпуклая поверхность, не гладкая, не шершавая, а какая-то… муаровая, что ли… (слово выпрыгнуло из дальнего ящичка памяти, куда он давно не заглядывал) – точно, муаровая, с узорами и переливом, и чуть сдвинешься, как возникают другие узоры. Сейчас он видел корабль целиком – совсем маленький… лежащая прямо на земле толстенькая двояковыпуклая линза размерами вряд ли больше того грузовика, на котором они приехали. Люк, из которого исходит белесоватый свет, тоже маленький, чуть побольше, чем дверь «запорожца»…
– Ну вот, ребята, – сказала Тамара. – Это наша тарелочка. Чувствуйте себя, как дома.
– В своей, значит, тарелке… – кивнул Давид. – А ты, Тамарочка, с нами?
– Пока нет. Я – со следующей партией… Может, в лагере увидимся.
– Тогда прощевай на всякий случай… – голос его предательски тренькнул; Давид приобнял Тамару одной рукой, клюнул в щеку.
И, не оглядываясь, стал протискиваться в неудобный люк.
Назад: Ира Андронати, Андрей Лазарчук МАЛОЙ КРОВЬЮ
Дальше: Глава первая