Глава четырнадцатая
ЗМЕЯ
Конечно же, расспросить Мону о татуировке Енски так и не успел.
Как оказалось, девушка была непричастна ко всем этим рождественским покушениям. И скорее всего татуировка в виде Ока Гора всего лишь дань местной моде. Мона вообще заходится в священной истерике от всего, что связано с историей ее родины. Алекс улыбнулся.
“Все равно это не избавит ее от объяснений, что же ей от меня все-таки надо”, — думал он.
Убийца найден и наказан. Конечно, Ральфу пришлось несладко. Убить человека — это не шутка. Впрочем, парень держался молодцом. Интересно, как он сам вел бы себя на месте студента?
Экспедиция превратилась в одно большое объяснение с полицией. Это очень огорчало профессора. Масса времени потеряна на нелепые бумаги и дурацкие объяснения.
Но, с другой стороны, все эти мучения скоро подойдут к концу. Сегодня утром он виделся с Бетси, и девушка многозначительно сообщила, что они уже близко. Близок успех, близки открытия…
А это значит, что можно будет вернуться домой. К любимой семье, уютному дому. И засесть за написание отчета. Самой сладкой была мысль о доме и уюте. То ли возраст все-таки необоримо брал свое, то ли свадьба сына так повлияла на его характер, но профессор все чаще задумывался о досуге, чем о работе. Алекс даже прикрыл глаза, предвкушая, как он греется у любимого камина с рюмочкой коньяка. Все эти нелепые метания из гостиницы в дом Хусейна и обратно утомили его. Возраст все-таки уже не тот. Наверное, возраст.
Алекс вздохнул.
Подходило время обеда. Пора готовиться к встрече с Моной.
Он снял с колен недовольно заворчавшую кошку и отправился в ресторан. Естественно, под “конвоем” шей-ховых “моджахедов”. Старик держал слово, данное мисс МакДугал. Хотя опасность, кажется, миновала.
Был полдень.
Войдя в ресторан, Алекс на минуту ослеп от темноты. Придя в себя, он осмотрелся. Ресторан больше походил на какую-то придорожную забегаловку. И хотя он сверкал чистотой и порядком, такой основной вещи, как уют, не наблюдалось. Какие-то нелепые искусственные цветы по углам, маленькая сцена в центре зала с монументальными портьерами. Если бы не сидящие за столиками арабы, можно было с уверенностью сказать, что ресторан — это пережиток Второй мировой войны периода немецкой оккупации. Разве только нафталином не пахло.
“Удивительно, — подумал Енски, — Мона производит впечатление очень образованной и богатой женщины, а иногда выдает номера под стать дешевой уличной девке. Откуда с ее финансами любовь к такого рода заведениям?”
Брезгливо морщась, он нашел более или менее достойный столик и заказал холодный чай каркаде. Что-то он к нему пристрастился в последнее время. Шейх Ху-сейн утверждает, что ибискус весьма способствует мужскому здоровью.
В точно назначенное время появилась она. Алекс замер. Черные волосы подобраны в конский хвост. На руках позвякивают тончайшие золотые браслеты. На шее удивительной красоты обруч, который так же удивительно гармонировал с обручем на лбу. Одежда, перетекающая цветами перезревшего грейпфрута. На мгновение показалось, что все это он уже где-то видел. Но где? Енски вспомнил. Одеяние и украшения Моны полностью дублировали одно из изображений Клеопатры, что он видел в Британском национальном музее. В обстановке ресторана Мона смотрелась как золотой фунт среди медяков.
“Работаем на контрастах, — подумал он. — Женская тактика”.
— Добрый день, дорогая, — поздоровался археолог.
Как истинный джентльмен он поцеловал руку даме и усадил ее за столик. С каждым движением Моны по залу разносился мелодичный перезвон от ее браслетов, а сама она распространяла какой-то теплый запах восточных благовоний и сладких цветов.
“Слишком тяжелый аромат, — отметил профессор. — Долго я так не выдержу в закрытом помещении. Обязательно разболится голова”.
— Здравствуй, Алекс, — тихо поздоровалась девушка, опустив глаза в пол.
— Что случилось? Почему такая печальная?
— Я думаю о том, что ты когда-нибудь уедешь, и я снова буду одна… — начала она.
— Девочка моя, я уеду скорее, чем ты думаешь. Работы на раскопе осталось максимум на пару недель. Сразу после Нового года закончим. И, уладив все формальности, я немедленно вылетаю в Лондон.
Он стал раздражаться. Песня про “я тебя люблю” уже слегка поднадоела. Одно дело мило побеседовать с красивой девушкой, ни на что другое профессор уже просто не был способен и отлично отдавал себе в этом отчет. Другое дело — выслушивать заведомо явную ложь. Хотя Алекс отметил, что когда он сказал про скорый отъезд, глаза Моны вышли из состояния вечного “анабиоза” и даже слегка расширились.
— Ты так скоро заканчиваешь работу? — переспросила она.
— Да, — просто ответил он и в свою очередь задал вопрос: — А почему тебя интересует моя работа?
— Меня интересуешь ты, а не твоя работа. — Голос ее снова стал ватным и глухим.
В аромат восточных цветов грубовато вплелся душок мексиканских сериалов. Алекс вздохнул и чуть позволил показать свои истинные эмоции.
— Девочка моя, это очень глупо с твоей стороны — утверждать, что ты любишь меня, — раздраженно начал он. — Понимаешь, из твоих слов можно сделать два вывода. Первый: это то, что ты сама себя обманываешь. Второй: ты обманываешь меня.
Алекс взял ее за подбородок и заглянул в глаза. Лучше бы он этого не делал., Пустота.
Так бывает в ночном лесу. Когда идешь один, постоянно ощущая чье-то присутствие у себя за спиной. Но когда оборачиваешься… Обнаруживаешь позади себя пустоту. От этого становится действительно страшно.
Это для него уже было слишком.
Ему почему-то очень хотелось чуть-чуть придушить ее. Какая-то она была слишком яркая, слишком горькая и слишком холодная.
“Нет, — сказал он про себя, — южные женщины — это не мой идеал”.
— Я никого не обманываю. Я просто хочу быть с тобой, — глухо сказала бездна. Профессор даже встряхнулся.
— Мона, это невозможно. Понимаешь? Это противоестественно. — Последнее слово он сказал по слогам. — У меня сын старше тебя.
— Ну и что?
— Упрямая девчонка! — хлопнул себя руками по коленям профессор.
Официант принес заказ. Аппетита не было. Вяло по-ковырявшись в тарелке, он отложил вилку.
— А зачем ты сделала себе татуировку в виде Ока Гора? — как можно равнодушнее спросил Алекс. Мона вспыхнула и громко, умоляюще зашептала:
— Ты только родителям не говори.
Алекс даже с первого раза не сообразил, о чем идет речь. Только через мгновение он понял, что все-таки находится в Египте, а не в продвинутой Англии, и здесь такого рода эксперименты над своим телом у женщин не приветствуются. Вот поэтому татуировка была сделана в столь укромном месте, чтобы родители не заметили и чтобы подружкам можно было похвастаться.
— Не скажу, — торжественно пообещал археолог. — Хотя бы потому, что не имел чести быть им представленным. Но почему именно Уджат? — не унимался он.
Алекс хорошо помнил египетский пантеон богов и историю с Оком Гора. Если все упростить, то этот Глаз был даром Анубиса Гору. И это самое Око давало дар ясновидения и проникновения в людские души. Кроме всего прочего, предприимчивый Гор, затолкав в рот вышеупомянутый артефакт любимому и невинно убиенному папочке Осирису, чудесным образом оживил его. То есть если совсем коротко, то это волшебное изобретение Анубиса дает дар ясновидения и воскрешения из мертвых. У Алекса заломило виски. Если девочка в курсе, а учитывая то, что она учится на истфаке, обязательно должна быть в курсе этой истории, это значит, что Мона не просто так выбрала именно этот Знак.
— Просто, — начала она и замялась. — Это так романтично.
— И все? — недоуменно переспросил Алекс. Такого глупого ответа он просто не ожидал.
— Ну, мне кажется, что это очень красиво…
В общем, далее пошел какой-то бессвязный бред на различные возвышенные темы, которые никакому логическому анализу не поддавались. Алекс терпеливо слушал, думая тем временем про себя: “Удивительно! Мона полна неожиданных контрастов. То демонстрация материального фейерверка, то дешевые рестораны. С одной стороны — родители, с другой — странная тяга к человеку, который, возможно, даже старше этих самых родителей. Если об этом рассказать Фрейду, он сам бы слег на кушетку”.
Интуиция подсказывала ему, что эта женщина — мина замедленного действия. Он еще не мог дать точного ответа, что же его беспокоит, но был точно уверен, что не хочет этого выяснять. Слишком опасным ему казалось это предприятие, потому как спектр истинных мотивов ее поведения мог колебаться от невинной женской глупости до нестабильных истерических состояний.
“Все, — подумал Алекс, — пора прекращать этот карнавал”.
Они еще немного побеседовали. Разговор шел вяло. В основном говорил. Енски: о раскопе, о скором окончании экспедиции. Мона слушала и была задумчива.
Через некоторое время они вышли и у дверей ресторана попрощались. Девушка как-то грустно улыбнулась, коротко сказала “прощай” и, резко развернувшись, исчезла в толпе, даже не взяв такси.
“Хоть бы руки на себя не наложила, глупая”.
Еда в ресторане была преотвратительная. Много специй, много жира, к тому же из кухни невыносимо потягивало запахами пищи. Алекс чувствовал себя лепешкой, которую друг Ходжи Насреддина пропитал запахом готовящегося мяса. Да, у шейха Хусейна в “Марсаме” готовят положительно лучше.
— Почтеннейшие! — обратился профессор к топтавшимся у входа “моджахедам”. — По коням! Сначала в “Шератон”. Мне нужно уладить кое-какие дела, а потом возвращаемся домой.
Он уселся в свой автомобиль. Шкафообразные охранники быстренько загрузились в разбитый джип, купленный шейхом по случаю у военных.
Давно следовало навести порядок в финансах. Нужно было расплатиться с рабочими за прошедший месяц. Это помимо комиссионных Абд эр-Махмуда. Кроме всего прочего, необходимо свести баланс расходов на гостиницу для студентов. Ральф как образец английской добросовестности и ответственности вел здесь строгий учет и контроль. Алекс мог даже и не сверяться, настолько он доверял парню в этих вопросах.
Кстати, раз уж речь пошла о деньгах, Алекс решил позвонить Гурфинкелю, который обещал еще на прошлой неделе принести уточненный список наемных работников и подсчитать количество уже выплаченных им денег.
“Ох уж эти сыны Израилевы!” — в который раз ругнулся он на Гурфинкеля и набрал номер.
— Добрый день, Майк, — начал профессор, — Енски беспокоит.
— Добрый, — оживились на другом конце провода.
— Я звоню, чтобы тебе напомнить о том, что ты еще на прошлой неделе обещал принести бумаги по зарплате наемникам.
На другом конце провода недоуменно спросили:
— Профессор, а разве вы их не получали? Теперь пришла очередь археолога задавать вопрос:
— А вы разве их приносили?
— Одну минуту, уважаемый профессор, — пропела трубка, и из нее послышались приглушенные рукой вопли Покровского.
— Какие бумаги, blin?! — верещал Бумба. — Какая зарплата, nа fig?! Я зарплаты не видел с того дня, как родину покинул! Кто?! Ты мне?! Давал бумаги?! Да ты совсем ума лишился, kozel?!
Послышался стук падающего телефона, и звуки стали слышны более отчетливо:
— Ах ты, морда библейская! — вопил Покровский, политкорректно заменив прилагательное “еврейская” на “библейская”, в страхе, что Гурфинкель затаскает его по судам, обвиняя в расовой ненависти. — Я тебе сейчас покажу hren Навуходоносора и все семь казней египетских. Я тебе сейчас не то что обрезание, я тебе усекновение плоти состряпаю! Под корень, v nature!
— Ой! Мама! — пискнул Гурфинкель и, судя по звукам, полез под кровать на четвереньках.
— Порву, Иудина морда! — вконец разошелся Бумба. — Пархатый ты… Куда?! Стоять! Содом с Геморроем!
— Гоморрой! — ухитрился поправить Гурфинкель. Голос его звучал глухо.
— Удушу!
Алекс в недоумении посмотрел на трубку своего телефона. Тем временем избиение младенцев продолжалось.
— Андрюша, может, договоримся как-нибудь? — мяукал из-под кровати Гурфинкель.
— Договоримся… Вот сейчас договоримся… Вылазь, пейсатая морда, blin! Я тебе сейчас покажу сектор Газа!
— Давай договоримся, зачем сразу палкой?! — выл Гурфинкель.
Андрюша бушевал и договариваться отказывался. Похоже, по обычаю своих предков, Миша что-то намудрил с деньгами и отчетной документацией и теперь пытался всю вину свалить на Покровского. Однако Бумба от обвинения в растрате озверел так, что Миша струхнул за свою шкуру. Эндрю что-то бормотал про obshak, bratvu и какие-то ponjatija, и Алекс понял, что по этому вопросу у него уже больше нет вопросов. Он вздохнул и положил трубку. Холокост на том конце провода продолжался.
“Хочешь сделать хорошо — сделай это сам”, — в который раз убедился Енски.
Свечи.
По всей комнате. На полочках, на полу, шкафу. В красных, зеленых, черных бутылках. Они давали мягкое рассеянное сияние.
По черному ковру легко ступали изящные босые ножки.
Девушка была одета во что-то совсем невесомое и полупрозрачное, как свет свечей из бутылок. Она уселась на диван, покрытый ковром ручной работы.
Горькая, как яд.
Красивая, как змея.
Уж совсем некстати позвонил телефон. Приложила к уху трубку мобильника и поморщилась.
— Я просила сделать это быстрее — царственным, не терпящим возражения тоном сказала она, даже не поздоровавшись со звонящим.
— Госпожа, да будут ваши дни счастливы! Я старался как мог…
— Когда? — коротко спросила она.
— Через час все будет лежать у ваших прелестных ног. О прекрас…
Она отключилась, в задумчивости уставившись на телефон. Три минуты назад египтянка вышла из душа, а ощущение было такое, словно на нее налеплен тонкий слой жирной грязи. Она с брезгливостью вспомнила Алекса Енски, его прикосновения, чуть надтреснутый, но еще громогласный бас. Как он сидел с ней за одним столом, как фамильярно к ней обращался.
В ярости сильно сжала кулаки, но даже не заметила, как ногти впивались в нежную кожу.
— О, этот грязный старикашка еще поплатится за все!
Молодая женщина в истерике вскочила с дивана и стала метаться по комнате из угла в угол, перебирая в уме различные планы мести. По комнате плыл удушающий аромат горячего воска.
Через несколько минут она успокоилась и подошла к столику с зеркалом, на котором стояли баночки с кремами и тюбики с различными красками.
Присела на стоящий рядом с ним пуфик и посмотрела на себя в зеркало.
Ярко накрашенные губы кривились в бессильной ненависти, кожа лоснилась под толстым слоем румян и пудры. Только размалеванные черной краской глаза были ко всему безучастны.
Для них уже наступила Вечность.
Очень осторожно, боясь нарушить тишину, воровато озираясь, она открыла ящик стола и медленно вытащила прямоугольный девственно чистый конверт.
Новогоднюю ночь профессор решил провести в отеле “Марсам”. Алекс хотел отдать долг вежливости гостеприимному Хусейну, который так вовремя предложил свою помощь. В доме у шейха Енски чувствовал себя как за каменной стеной. Иногда ему даже импонировало, что Абд эр-Махмуд, не считаясь с его мнением, приставил к нему охрану. Так было спокойнее.
— Остаешься за хозяйку, — сказал он Баст, которая на минутку отвлеклась от пинания грецкого ореха по паркету гостиной, и запер дверь в номер.
Машину он благоразумно оставил на гостиничной парковке. Перевозить автомобиль на пароме через Нил было хуже, чем ехать через мост, делая сумасшедший крюк. “Моджахеды”, повздыхав, поехали в объезд.
На горизонте собирались свинцовые тучи. Воздух, пропитанный ожиданием дождя, можно было рубить топором. Немногочисленная одежда, которая была на Енски, промокла от пота в одно мгновение.
“Боже мой! — подумал он. — Неужели я дожил до того момента, когда в Луксоре пойдет дождь? И как раз под Новый год!”
Профессор заторопился к Нилу. Нужно успеть к Хусейну до этого счастливого момента. Один только Хапи — бог великой реки — знает, во что превращается Нил во. время дождя.
— Куда прешь?!
Алекс вздрогнул. На него с увеличивающейся скоростью неслась тележка, судя по ее внешнему виду, сверстница Тутанхамона, на которой были навалены мешки. Из-под мешков мелькал в такт движению грязно-серый тюрбан. Енски посторонился. Но зря. Тележка с жутким скрипом резко завернула за его спину и устроилась в очередь на посадку. Археолог с ужасом подумал, что бы было, если бы этот ненормальный сидел за рулем автомобиля. Тем временем араб выскочил из-за тележки.
Классическая картина. Маленький, похожий на птенца грифа, он яростно жестикулировал почти черными от загара руками. На лице сверкала белозубая улыбка.
— Вот немножечко сахарку прикупил. Дешево! — поделился новостями араб.
Алекс оглядел мешки, и его слегка затошнило. От такого количества сахара у него наверняка случился бы сахарный диабет. Причем в острой форме.
— Там, в магазине у Али, большая распродажа. Его самого кредиторы на органы распродали, ну вот теперь дело и до магазинчика дошло! — плотоядно потирал ручки стервятник. — Ты, если чего, если вдруг сахарок нужен, скажи, — подмигнул он. — Абдул поможет!
Енски уворачивался от навязчивого спутника как мог. Тем временем очередь продвигалась, и через некоторое время профессор очутился на палубе парома. Он постарался выбрать наиболее укромное местечко, чтобы как можно надежнее укрыться от маленького грифа Абдула.
Паром стал медленно отходить от причала. Ученый уже с облегчением подумал, что отвязался от ненормально. Но не тут-то было!
К его ногам с грохотом упали давешние три мешка с сахаром. Он поднял глаза кверху и, может быть, еще раз поседел, если бы уже не был седым. Гриф-Абдул командовал кому-то невидимому:
— Давай! Давай сюда! Да не сюда, а туда! — яростно брызгая слюной.
“А разве сказать — направо или налево — не проще?” — в недоумении подумал Алекс, но тут же его мысли были отвлечены еще пятью мешками с сахаром. В итоге выход из его укрытия был намертво засыпан сахарным песком. А сверху на сладкие дюны уселся Абдул и продолжил прерванную посадкой беседу.
— Дорогой мой, — вдохновенно завелся он, — как тяжела сейчас участь торгового человека. Нет больше того размаха, нет! Все как-то мелко, по-шакальи, — вздохнул Абдул. — А ведь как было! Ведь я, — он ударил себя в грудь, — потомок великого Ибрагима Ибн Заде! Торговец в четырнадцатом поколении! Мои великие предки, — он строго взглянул на профессора, не сомневается ли тот в том, что его предки действительно великие, — торговали по всему миру! В самые черные времена мы ухитрялись торговать самыми лучшими товарами! Мой прапрапра… дедушка продал великому русскому царю Владимиру Ясное Солнышко дивную птицу Феникс, которую добыли в садах индийского магараджи. Какая птица! Ай, какая птица была! А Фа-рух Ибн Заде торговал с атаманом Богданом Хмельницким и его помощником Потоцким, когда шла страшная война. Ай как торговал!
Алекс из всего этого бреда выкроил лишь только последние две фразы. Насколько он помнил, Хмельницкий и Потоцкий — это два яростных противника, и воевали они на территории Украины где-то в XVII веке. А Владимир Ясное Солнышко точно не был русским царем, а именовался по-хазарски “каганом”. Что-то заврался его попутчик.
— Вот и приходится бедному Абдулу Ибн Заде поддерживать доброе имя своих предков, — закатил глаза, приложив маленькие черные ручки-лапки к груди. — Приходится торговать чем Аллах пошлет. — Араб зырк-нул по сторонам и, близко наклонившись к профессору, яростно зашептал: — Может быть, высокомудрого профессора интересуют девочки? Или молоденькие парни с мускулистыми телами? А может быть…
“Какая пошлятина! — подумал Енски. — Это ж надо было нарваться на такое! СТОП! — чуть не закричал. — Откуда он знает, что я профессор?!”
Археолог присмотрелся получше к незадачливому коммерсанту. И увидел то, что на первый взгляд показалось ему грязным тюрбаном, на самом деле дорогой шелк глубокого серого цвета, да и пальчики у торгаша были увешаны кольцами различной величины и из дорогих металлов. Енски теперь более внимательно прислушивался к бормотанию Абдула. А араб тем временем продолжал заливаться соловьем:
— А может быть, профессор любит развлекаться в одиночестве, рассматривая Космос?
“Матерь Божья! Да он же ЛСД мне предлагает!” — понял Алекс и машинально поправил уже собравшуюся вывалиться вставную челюсть.
— Абдул еще может предложить, — тут его слова превратились в еле разборчивый шепот, — оружие. Хорошее оружие. Может быть, у профессора есть враги? Любое оружие. Ни один клиент еще не жаловался!
Енски отмалчивался.
— Или профессор хочет что-то продать? Абдул может и купить! А может и клиента привести. Абдул все может! Абдул торгует всем. Всем на свете, что только есть. Любые сокровища по силам продать Абдулу. Всегда найдется клиент, которому нужен какой-нибудь интересный камень, какой-нибудь редкий ар… артефак… э-э-э… артефакт!
У Енски отлегло от сердца. Очередной перекупщик древностей! Он постарался собраться с мыслями. Следовало как-то отвязаться от нахала. В конце концов, уже скоро причал. Вспомнив весь свой запас арабского языка, он терпеливо стал объяснять:
— Уважаемый Абдул, я очень польщен вашим предложением, но я не продаю древности и не интересуюсь девочками, мускулистыми парнями, наркотиками и оружием, — твердо закончил он. Енски ожидал, что тот будет его уговаривать, однако торговец равнодушно пожал плечами и стал понемногу выгружаться.
Как только профессор вышел с парома и направился по нужному адресу, Абдул вытащил мобильный телефон и, набрав номер, сказал:
— Госпожа… Он направился в дом к Хусейну… Нет. Ничего не хочет продать. И купить тоже. Да. А что по поводу нашей с вами сделки? Договоренности в силе?
В архитектуре Алекс был поклонником традиционного английского стиля. Ничто так не радовало его глаз, как замок в стиле Тюдоров и зеленый газон. Но в то же время он умел ценить и архитектуру других народов. Например, дом Хусейна. Хотя определение “дом” было бы слишком простым для этого чуда.
Великолепные арабески, лестнички-ступеньки, белые террасы и фонтанчики, фруктовый сад и тенистые скамейки создавали неповторимое очарование, присущее сказкам “Тысяча и одной ночи”. Попадая в это волшебство, намертво забываешь, что буквально в километре раскинулась сухая старуха-пустыня.
Профессор посмотрел на небо. Кажется, грозы таки не будет. Новый год пройдет без погодных сюрпризов.
Алекс поднялся по ступенькам главного входа и постучал в дверь. Через несколько мгновений дверь открылась, и высунулся мальчишка-слуга, который, узнав его, немедленно проводил в дом.
После праздничного ужина они перешли пить чай на южную террасу. На маленьком низком столике стоял миниатюрный чайник и совсем уж крохотные блюдца с различными сладостями. Чай был разлит в небольшие пиалы заботливыми женскими руками.
Ароматный напиток пили в молчании. Алекс понимал, что любые слова все равно не смогут выразить размеры его благодарности, поэтому самым лучшим было молчаливо разделить на двоих думы хозяина дома. Через некоторое время Хусейн всколыхнулся и медлительно, словно очнувшись, спросил:
— Как идут дела у досточтимого профессора?
— Слава Богу, вашими молитвами, — в том же ритме Ответил Енски-старший.
Разговор снова перешел в плоскость невербального общения.
На террасе возник мальчишка-слуга, он наклонился к уху хозяина и что-то тихо сказал на арабском. Хусейн поднял бровь. Поразмыслив немножко, он величественно кивнул. Паренек ненадолго растворился, чтобы через секунду возникнуть с подносом, на котором лежал белоснежный конверт.
— Это принес для вас мужчина в сером бурнусе.
— Вы позволите? — вежливо поинтересовался Алекс. Хусейн кивнул.
Профессор взял конверт с подноса с явной досадой: “Дрянной араб не отвяжется теперь от меня до самого отъезда!” Отошел к перилам террасы, чтобы прочитать текст.
Свет ажурного арабского фонаря подсветил лист, на котором обнаружились красно-коричневые разводы. Профессор поднес листок поближе к глазам и ощутил какой-то до странного знакомый удушливый аромат. Теплый запах восточных благовоний и сладких цветов. Брови ученого удивленно поднялись вверх. Он пошатнулся.
Хусейн рванулся к Алексу, но успел только подхватить падающее тело.
“Отправляйся в пасть к Амме-пожирательнице!”
И вместо подписи Уджат — Око Гора.
Вспышка и яростный треск.
Шорох.
Тихая грустная мелодия.
— Дедушка, ты разве не научишь меня считать? — спросила маленькая русоволосая девочка. — Смотри! Я даже принесла ромашки. Мы будем считать лепесточки?
— Глупая девчонка. — засмеялся ее брат. — Мы будем играть в индейцев.
Он стоял на зеленом холме, обнимая внуков. Свежий майский ветер шевелил их волосы. Сегодня его внукам исполнилось пять лет.
