Глава десятая
ТАНЕЦ ЖИВОТА
Утро было солнечное. Обычное египетское утро. Признаками дождя и не пахло. Как обычно.
Впрочем, сегодня профессор чувствовал себя лучше и без дождя и даже собирался выбраться из гостиницы на раскоп. Положенная неделя отдыха, прописанная врачом-кардиологом, подошла к концу. И надо отметить, очень удачно. Сегодня был сочельник. Весь просвещенный христианский мир замер в праздничном восхищении.
Енски вздохнул с сожалением. Сегодняшний вечер должен принадлежать семье, однако семья была слишком далеко. И от этого становилось печально, и само Рождество казалось здесь каким-то картонным и ярмарочным, как цыганский табор, который с шумом и гамом проезжает мимо.
Пообещав, что следующее Рождество он обязательно будет вместе со своими любимыми домочадцами, Алекс одернул сам себя и, встряхнувшись, отправился в ванную. Необходимо было привести себя в порядок и поздравить коллег — молодых археологов — с праздником. Выпить горячего вина и откусить кусочек индейки. Енски забавно сморщил нос своему отражению в зеркале. Мысль о горячем вине в такую жару была кощунственной. Он поскреб свою бородку станком, придавая ей более благопристойный вид, и подумал о холодном яичном напитке. Гоголь-моголь был бы кстати при такой температуре. Почтенный археолог тут же отказался от этой мысли. Наверняка в местных яйцах сальмонелла начинает гнездиться уже при зачатии яйца. Очередную гримасу по этому поводу Алекс спрятал в махровом полотенце, яростно вытирая остатки воды.
Запирая номер и спускаясь к завтраку, он наконец нашел выход из сложившейся ситуации. Профессор решил, что необходимо подать холодное белое вино, что-то вроде “Шардоне” или “Либфрауенмильх”, и сладкие фрукты, которые сгладят его острую кислинку. Молодым леди должно понравиться.
Ресторан находился на первом этаже, и археолог уже собирался спуститься в гордом одиночестве, однако лифт вдруг остановился, и в кабину вошла молодая женщина. Она окинула профессора рассеянным взглядом и замерла в ожидании, напустив на себя вежливо-скучающий вид. Чуть тонированные зеркала лифта множественно отразили ее фигуру.
Енски с интересом разглядывал незнакомку. На вид женщине было лет двадцать семь, однако он не обольщался на сей счет и допускал, что ей может быть и все сорок. Умело наложенная косметика и по-европейски изящная фигура могли вскружить голову любому здоровому мужчине. На любительский взгляд профессора, в одежде незнакомки уж слишком преобладал местный колорит: скупой египетский орнамент на легкой хлопковой футболке и длинная юбка с запахом, украшенная той же квадратной юлой. Впрочем, для египтянки даже очень вызывающе. Обычно здешние женщины носят куда более традиционные наряды. Их платья-мелаи — та же разновидность мужской галабеи. Голова закутана в платок, из-под которого в восьми случаях из десяти выпирают по-хомячьи круглые щеки. У этой же голова была непокрытой. Черные волосы, стянутые на затылке в тугой узел, подчеркивали точеную шею.
“Странное лицо”, — подумал профессор. На первый взгляд, да и на второй тоже, все в порядке. Четкий профиль, тонкий с горбинкой арабский нос, глаза — черная слива. Но что-то царапало эстетический взор Енски-старшего. Впрочем, на этом его наблюдения прервались. Лифт лениво раскрыл свою стальную пасть, и молодая арабка выпорхнула в холл и растворилась в толпе.
Алекс прошел в ресторан и сел за столик в глубине зала. Ему нравился этот отель. Все в нем было выдержано в ровном стиле. В любимом традиционно английском стиле.
Большие окна были раскрыты, и легкий ветер лениво надувал молочно-прозрачные шторы. Солнечный свет беспрепятственно освещал половину зала. Белые скатерти и серебряные столовые приборы на столах сияли. английская благопристойность просто сочилась из всех щелей.
Профессор с удовольствием отметил, что зал больше чем наполовину пуст. Чистенькая группа старичков-немцев уже позавтракала и организованным отрядом отправилась по команде фотографировать новую порцию достопримечательностей. Голландская молодая пара, явно молодожены, у них это написано на лицах крупными буквами, встала из-за стола и, полуобнявшись, отправилась куда-то неспешным шагом.
Официант уже подносил обычный заказ Енски. Это было оговорено заранее при вселении в отель. Любимая овсянка, яйцо всмятку, чашка кофе с молочным шоколадом и апельсиновый сок. И никаких новшеств. Одно обстоятельство, которое портило утреннюю идиллию, состояло в том, что в центре зала сидел явно русский нувориш, обвешанный, как рождественская елка, золотыми цепями на волосатой груди и запястьях, и требовал блинов с черной икрой.
Археолог с сожалением вздохнул и углубился в завтрак. Русских он недолюбливал. Особенно после знаменитой одесской эпопеи. Единственные, для кого Алекс делал исключение, были его боевые товарищи Гурфин-кель и Покровский.
Уже допивая кофе и просматривая последний лист “Times”, он услышал приятный женский голос с мягким арабским акцентом:
— Простите, пожалуйста, профессор, я не помешаю?
Тоскливые глаза сфинксов.
Безумно красивые глаза.
А черный зрачок словно плавает в формалине.
— Чем могу быть полезен? — вежливо отозвался он.
Девушка как-то по-детски неуверенно замялась, и профессор списал свои первые негативные ощущения на сильную жару. Тем временем она продолжила:
— Меня зовут Мона. Мона Самель. Я студентка Каирского исторического университета. Читала все ваши работы…
Алекс чуть сдвинул брови.
Заметив это, она в испуге затараторила еще быстрее:
— Я восхищаюсь вами! Вы единственный человек, который полностью осознает проблему сохранения исторических ценностей от разграбления.
После этих слов Мона просто преобразилась. Внутри нее словно медленно разгорался огонь, глаза оттаяли и засияли легким безумием. В девушку словно дьявол вселился. И от этого она стала еще притягательнее. Профессор торопливо пригласил ее сесть за свой столик, чтобы не привлекать внимания персонала гостиницы. Тем временем она продолжала:
— Как жаль, что таких искренних людей, как вы, осталось так мало. Вы не представляете, профессор, как страдает мое сердце, когда я вижу, что происходит с бесценными сокровищами Долины Царей! — Девушка коснулась тонкими нервными пальцами лба, с тоской взглянула на профессора и закончила: — Какими чудовищными способами и неимоверными ухищрениями они погубили красоту, созданную нашими предками. Разрушили святые места.
Она опустила голову и глубоко вздохнула. Енски-старший с ужасом стал подозревать, что она сейчас расплачется. Однако англичанин ошибся. Мона подняла голову и взглянула на него. Алекс даже смутился, в ее глазах откровенно читался сексуальный призыв. И, что было более удивительным, чуть прикрыв глаза, она улыбалась. Молодая женщина прекрасно отдавала отчет своим действиям. Уже тихо, властно приковав к себе зачарованный взгляд Енски, чуть хриплым шепотом она добавила:
— Я восхищаюсь вами, профессор…
В ушах громко ухала толчками кровь.
“Тр-рубы Иер-рихонские! Так и до инфаркта недалеко, — подумал археолог. — Однако девчонка хороша”. А вслух твердым голосом спросил:
— Конечно, мисс Мона, очень приятно слышать, что вы интересуетесь моими работами, но все-таки, если быть последовательным, чем я могу быть полезен такой великолепной, такой яркой молодой женщине? — Он принял ее правила игры и чуть кивнул.
Египтянка победоносно улыбнулась.
— Примите мое приглашение.
— Какое? — с интересом спросил Енски.
— Я приглашаю вас посмотреть восход Сириуса.
На пороге ресторана Алекс заметил Бетси. Она стояла и пристально всматривалась, выискивая глазами профессора. Он сделал ей знак рукой, и Элизабет стала продвигаться в его сторону. Тем временем Мона, заметив, что их уединение будет скоро нарушено, уточнила место встречи и вежливо попрощалась.
Где-то на середине зала две женщины пересеклись. Алексу показалось, что Мона с ненавистью взглянула на Бетси. Это выглядело смешно, потому что рост арабки был крохотным, и англичанка взирала на нее, как белокурая валькирия взирает с небес на поле битвы.
Ревность? Алекс усмехнулся про себя. Оказывается, он еще в состоянии вызвать у женщин такие чувства. Это новое ощущение приятно щекотало его самолюбие.
Бетси подошла, и они по-семейному обнялись.
— Рада вас видеть в добром здравии, профессор. Вы, как я посмотрю, не маетесь от одиночества. — Она хитро ему подмигнула.
В ответ профессор усмехнулся и с гротескным смирением проблеял:
— Вот. Развлекаюсь, чем Бог послал. Бетси рассмеялась. Всем своим видом она излучала здоровье и уверенность в своих силах.
— Ладно-ладно, — примирительно сказала она, — время еще есть, но если хотите, то за подарками можно отправиться прямо сейчас.
— Да, я думаю, лучше сейчас. Лучше раньше, чем позже.
Они вышли из гостиницы.
— Кстати, я тут совершенно случайно обнаружила вполне приличный магазин, где можно купить все необходимое. Конечно, это не супермаркеты Каира, но за неимением лучшего нужно пользоваться тем, что подворачивается под руку.
Мисс МакДугал сняла сигнализацию с машины и протянула профессору ключи. Он замахал руками:
— Нет-нет! Лучше вы. Мое сердце не в состоянии выдержать этих ненормальных водителей. Иногда у меня возникает стойкое ощущение, что для араба нарушить правила дорожного движения — это своеобразная доблесть, военный трофей, можно сказать.
Профессор открыл дверь и узрел на переднем сиденье черную собаку. Та подняла сонную морду и с недовольно-хитрым прищуром посмотрела на профессора.
— А-а… Тот самый хулиган с раскопа, который так напугал нашего Ральфа, — узнал пса Енски. — Придется
тебя потревожить.
— Анубис, уступи место старшему, — строго приказала Бетси.
Пес недовольно заворчал, словно пробормотал: “Это кто из нас старше-то?”
— Ну, поехали, — сказала девушка, и автомобиль плавно тронулся.
— Что-то вы молчите, не говорите, как дела на раскопе и как продвигается ваше расследование? — поинтересовался Алекс, пристально вглядываясь в ее лицо.
— Плохие дела, учитель. И похоже, с каждым днем все хуже и хуже, — закусив губу, сказала она, не отрывая взгляда от дороги, и вкратце изложила последние новости, не упустив и покушение на саму себя.
Они помолчали. Профессор хмурился, глядя в боковое окно, а Бетси вела автомобиль. В конце концов старый археолог вздохнул и сказал:
— Все складывается так, словно мы у кого-то в зубах навязли. Либо роем место, на которое кто-то уже давно глаз положил. Нас хотят испугать. Выгнать. — Он сморщился от своих слов, как от зубной боли. — Полный бред получается.
За окном мелькали магазинчики с сувенирами, мелкие лавочки, лотки. Но машина притормозила у более или менее большого магазина с некоторой претензией на солидную сеть и с намеком на корпорацию. Это означало, что цены здесь такие, какие написаны на ценнике, и можно избежать этой дурацкой и совершенно ненужной, на взгляд профессора, процедуры торга.
Они углубились в магазин. Профессор в двух словах объяснил Бетси свои соображения по поводу покупок и предстоящего торжества. Девушка оценила идею и отправилась выбирать фрукты и сладости, а профессор тем временем рассматривал сувенирные полки.
Расплатившись, археологи вышли из магазина с фруктами. Два ящика с покупками необходимо было забрать со склада с обратной стороны здания. Профессор решил пройтись туда пешком, а Элизабет тем временем маневрировала машиной, пытаясь вплотную подъехать к складу. Енски передал рабочему чек, и араб исчез где-то в недрах помещения.
В ожидании профессор обратил внимание на странный грязный автомобиль, который распространял удушающий запах кошачьей мочи, и двух таких же грязных арабов с неуклюжими сачками. Алекс подошел поближе и заглянул в кузов машины.
* * *
“Живодерня!”
Бессилие и боль.
Душащий порыв ветра.
Алекс замер. Он не мог на это смотреть и не мог оторвать взгляд. Человек со здоровой психикой не в состоянии заниматься подобной работой.
В кузове стояло несметное количество клеток, в которых сидели разномастные кошки и котята. Белые, рыжие, полосатые и пятнистые, лысые и даже один сиамец. Там были совсем крохотные котята, которым была брошена рыбья кость и подстелен клок соломы.
Нестерпимая вонь.
Некоторые коты шипели и бросались на прутья клетки, другие истерично мяукали, а иные с тоской в глазах, смирившись с предстоящей участью, сидели, поджав под себя лапки.
Застывшее от горя сердце.
Сухие глаза.
Серенький, полосатый, как арбуз, котенок. Недоросток. Его желтые глаза смотрели профессору в душу, а розовая крохотная пасть открывалась в беззвучном крике. Слабый голос заглушали вопли более старых котов. Малыш метался по клетке и кричал.
Ничего не видя, Алекс открыл клетку и достал котенка. Тот немедленно вцепился в него всеми четырьмя лапами. Енски крепко прижал его к себе, желая только одного. Чтобы несчастное животное больше никогда так не вопило от боли, страха и одиночества.
— Эй! — Его кто-то бесцеремонно толкнул в плечо. — Вы что делаете?! А ну верните паршивца обратно.
Алекс сунул арабу купюру, даже не посмотрев на ее достоинство. Сосредоточил все свое внимание на теплом комочке шерсти и не заметил, как парочка быстро убралась восвояси, испугавшись, что этот ненормальный опомнится и отберет у них деньги.
Он присел на ступеньки и неотрывно смотрел на ко тенка и гладил, гладил его, словно пытаясь содрать с него вонь и грязь живодерни.
Бетси так и застала его.
Замершим с котенком в руках.
— Ну вы даете, профессор! — только и смогла сказать девушка в ответ на рассказанную ей историю.
— Понимаете, все это, конечно, выглядит как старческий маразм, но…
— Вот именно, что “но”… — многозначительно сказала Бетси, вспомнив, как она сама отбила Анубиса.
— Сентиментальщина какая-то… — пробормотал старый археолог.
За окном машины мелькали пыльные лачуги. Котенок сидел на коленях у Енски, нахохлившись, как воробей. Но сидел смирно и с совершенно ледяным равнодушием разглядывал собаку. Анубис тем временем с интересом разглядывал кота. Кот жмурился. Собака выпрыгивала из шкуры от любопытства.
— Анубис, не вздумай подраться с несчастным животным. Сам недавно чуть ли не в его шкуре был, — нахмурилась Бетси.
Собака обиженно заворчала.
— Притормозите-ка. Тут вон. — Профессор указал рукой на одноэтажное здание. — Написано, что здесь принимает ветеринар. Нужно хотя бы узнать, кого я вытащил. Трубы Иерихонские! Ну ты и вонючка, нужно немедленно тебя вымыть! — обратился он к котенку и вышел из машины.
Элизабет усмехнулась и предложила:
— Хотите, я пойду с вами?
— Пойдемте. Если что, отобьете мое бездыханное тело у наглых арабов.
Клиника производила очень хорошее впечатление. Половая плитка блестела, воздух был свежий, и не было той затхлости, присущей всем ветеринарным заведениям. За своеобразным прилавком сидел араб в белом халате и с усталыми глазами.
— Салам, — поздоровался профессор. — Я только что нашел котенка. Ему, наверное, нужно сделать какие-то прививки. И вообще посоветуйте, чем его кормить, как часто купать…
Араб пошевелился за стойкой, а потом лениво вышел.
— Показывайте, кто у вас там.
Он производил впечатление усталого хирурга. Из-под белого халата виднелась зеленая рубаха, а руки были мощными, как ноги у страуса. Самое необычное, что поразило профессора, — это то, что ветеринар не тараторил, как укушенный, не метался вокруг тебя, как огонек свечи на ветру, а просто говорил и внимательно слушал. Он молча взял животное из рук и осторожно поставил его на электронные весы. Оказалось, что вес у зверька чуть-чуть перевалил за килограмм. Так же молча египетский доктор Дулитл внимательно рассмотрел место под хвостом. Потом отпустил хвост, аккуратно разжал пасть котенка и осмотрел зубы. Зверек безропотно стерпел все манипуляции, но как только врач отвлекся и на секунду отпустил захват, он тут же быстрым шагом направился в соседнее помещение, куда неосторожно была открыта дверь.
— Ой, держите, держите его! — закричала Бетси.
Ветеринар без слов повернулся в ту сторону, куда пошло животное, протянул руки и водрузил его на прежнее место. Профессор тут же сгреб котенка в охапку.
— Ну, что скажете, доктор? — спросил он.
— Котенку меньше года. Где-то месяцев пять. В общем-то вес у него более или менее в норме, но если поправится, плохо от этого не будет.
Элизабет подошла поближе и потрепала котенка за ушком:
— Ну что, котик? Будем много кушать каши?
— Это она.
Две пары глаз вопросительно уставились на врача. Тот вздохнул и добавил:
— Это не он. Это она. Кошка. Профессор задумчиво потер подбородок. А врач так же устало продолжил:
— Прививки делать рано. Я вам советую дать ей таблетку от паразитов, а потом через десять дней приведите ее снова на осмотр. Если кошка будет здорова, то сделаем все необходимые прививки.
Алекс выслушал все советы, купил ошейник от блох, кошачью еду и таблетку от паразитов, а заодно и специальный шампунь и, передав покупки Бетси, вышел с котенком в руках, забыв даже удивиться такому странному арабу, как этот.
В машине он посмотрел на часы и только открыл рот, как мисс МакДугал его перебила:
— Ну что, профессор? Не жалеете? Археолог удивленно вскинул брови.
— О чем?
— О кошке. Мороки больше, чем с котом.
— С любым животным мороки много. Ответственность, девочка, — это тяжелый груз, даже по отношению к домашним любимцам. Наверное, к ним в особенности, — усмехнулся он и, обращаясь уже к кошке, спросил: — Ну и как же мне тебя назвать, полосатая моя?
Кошка равнодушно зажмурилась. Профессор про себя отметил, что животное словно замерзло. Вдруг как молния пришла мысль, что кошка так устала бороться за свою жизнь, что ей уже все равно. Алекс нахмурился. Как же несчастную отогреть и найти с ней общий язык?
— Знаете, Элизабет, давайте-ка обратно в гостиницу. Время в принципе у нас еще есть. Я еще успею нашу красавицу отмыть.
— Ну, поехали, — улыбаясь, согласилась девушка и завела машину.
— И не забудьте захватить своего “шахтера”, — сказал профессор, имея в виду Анубиса.
Такой странной компании гостиница, наверное, никогда не видела.
Первым шел Енски с кошкой на руках, за ним сразу же шла Бетси, а чуть позади за ней трусил Анубис. Удивительнее выдумать невозможно. Старик и молодая женщина, кошка и собака. Сплошные контрасты.
Войдя в номер, он положил грязную кошку на диван в стиле ампир и пошел заниматься гостями. Девушку он усадил в уютное глубокое кресло, а собака сама по себе пристроилась у нее в ногах.
— Вино, сок? Может быть, заказать чай или кофе? — поинтересовался Алекс.
— Сок. Только похолоднее. В такую жару хочется оказаться на Северном-полюсе. Даже не верится, что за окном конец декабря.
Енски налил виноградный сок в высокий бокал и передал его вместе с салфеткой Бетси.
— Я скоро вернусь. Думаю, ванная процедура много времени не займет. Если станет совсем скучно, полистайте газеты и журналы. Они у меня свежие. Ну и конечно же, на крайний случай, можете включить ящик. Вдруг что-нибудь стоящее покажут. — И исчез в ванной, неся кошку, как бесценный экспонат.
* * *
Через пару минут раздался шум льющейся воды. Вдруг профессор вспомнил, что еду-то он кошке купил, а вот про миску совершенно забыл. Не откладывая это в долгий ящик, оставил кошку в ванной, а сам отправился сделать заказ портье. Возвратившись в ванную, Алекс увидел, что кошка как сидела на прежнем месте, так и, сидит. Более того, она внимательно изучает процесс исчезновения воды в стоке. На серой мордашке был отчетливо виден мыслительный процесс: животное хмурилось, удивлялось, шевелило ушами и, кажется, было недовольно. Попробовав лапой воду, кошка немедленно ее стряхнула и стала облизывать лапу.
— Ну что, замарашка моя, давай мыться, — улыбнулся профессор и стал поливать зверька теплой водой из душа. Он ожидал, что кошка станет вырываться или, на худой конец, громко мяукать, но животное терпеливо переживало процесс мойки. “У нее явно философский склад ума”, — подумал Алекс. Он так увлекся этим делом, что даже вздрогнул, когда дверь ванной открылась и Бетси громким голосом поинтересовалась:
— Профессор, помощь не нужна? — И тут же добавила: — Вы так тихо это делаете, что я даже испугалась, не приключилось ли чего с вами.
— Нет, — поблагодарил Енски, вытирая кошку махровым полотенцем с вензелем отеля. — Все хорошо.
— Ой, какая прелесть! — заворковала девушка, глядя на мокрое животное. — Какая она стала ушастая!
Профессор вытер кошку и посадил ее на диван вылизываться.
Когда Алекс переоделся и археологи мирно устроились на диване с запотевшими стаканами сока в руках, он спросил у Бетси:
— Как, говорите, зовут вашу собаку? — Он кивнул в сторону Хентиаменти.
— Анубис.
— Вот и прекрасно! — воодушевился он. — Тогда кошку будем звать Баст.
Собака подняла голову и пристально посмотрела на профессора, потом лениво потянулась и направилась в сторону кошки. Баст, совершенно не обращая на пса внимания, с упоением вылизывала свою чистую шерсть. Анубис издал утробное ворчание. Кошка лениво повернулась в его сторону и уставилась на него немигающим взглядом желтых глаз.
Немая сцена.
Молчаливый диалог.
Анубис развернулся и пошел к ногам хозяйки. Бетси потрепала его по холке:
— Молодец, хорошая собака.
Енски, наблюдавший все это через мутное стекло бокала, сказал:
— Элизабет, вы не находите, что мы с вами тоже жили как кошка с собакой. Даже сейчас волею судьбы у вас собака, а у меня кошка. Странно все это, не правда ли?
— Странно. Еще более странно, что вы, профессор, вдруг так резко изменили свою точку зрения, — с легким налетом подозрения отозвалась она.
— Ничего странного, девочка, — устало сказал он. — Человек должен меняться. Обязательно должен. Иначе никогда не сможет разбудить в себе спящего Бога или, что еще хуже, он станет неинтересен, заплесневеет и выйдет в тираж. И никогда больше не сможет заниматься археологией или любым другим делом. О нем не напишут книгу, не сделают фильм, о нем не вспомнят внуки и забудут друзья.
— Но что-то же заставило вас измениться, — начала мисс МакДугал и тут же прикусила язык.
Это звучало обидно. Скорее даже невежливо. Она ясно дала понять собеседнику, что не ожидала от него
такой способности. Старый профессор уловил обличительные нотки и грустно усмехнулся.
— Именно так. Что-то заставило. Настоящему человеку не нужны катализаторы, не нужны обстоятельства, которые приходят извне. Он меняется сам. Потому что ему хватает разума не стоять на месте, а идти и идти вперед, дальше. Ему хватает сил убивать в себе свинью. У меня для такого не хватало ни сил, ни разума, поэтому у меня для изменений нашлась уважительная причина.
— Какая? — спросила Бетси.
— Все очень банально и даже как-то скучно. — Он повертел бокал в руках и поставил его на стол. — Внуки. Мои будущие внуки. Им нечего будет сказать о собственном деде. Он прославился только тем, что постоянно воевал со своей самой лучшей студенткой. Своим упрямством и занудством. Невеселая картина…
Откуда-то издалека в раскрытое окно ветер принес заунывный призыв муэдзина.
— Ладно, пора. Я только покормлю кошку, и поедем поздравлять всех с Рождеством.
Время поздравлений, распития вина и пива, дружеских улыбок тянулись для профессора как липкий сон. Ему хотелось вечера. Утренняя арабка, так откровенно возжелавшая его внимания, волновала воображение Алекса Енски. Он задумчиво улыбался и углублялся в размышления, которые больше смахивали на мутные картинки на запотевшем зеркале. Даже полосатая любимица Баст потерялась где-то в лесной чаще смутных ожиданий почтенного археолога.
В условленное время он спустился в холл отеля. Мона уже была там, в досадливом нетерпении поглядывая на циферблат больших часов, висевших над стойкой портье. Но как только девушка увидела профессора, то широко, по-американски улыбнулась. Алекса снова что-то царапнуло внутри, но он так был увлечен болезненным очарованием египтянки, что не обратил на это никакого внимания. Галантно взял ее под руку и поинтересовался:
— Так что же мы будем праздновать?
— Мой день рождения, — загадочно улыбаясь, ответила она.
— День рождения, — повторил Енски. — Я не буду спрашивать, сколько лет исполнилось такой очаровательной леди, потому что точно знаю, вам не может быть больше семнадцати лет.; Он усадил ее на диван в холле.
— Я покину вас на несколько минут. Профессор вышел из гостиницы и быстрым шагом направился в ближайший цветочный магазин.
— Пожалуйста, 17 роз, — нетерпеливо указал рукой на самые шикарные красно-бордовые розы.
— О! — зашелся в сладком благоговении перед клиентом продавец. — Пожилой господин празднует день рождения своей дочери, да продлит Аллах ее дни… Могу предложить для вашей красавицы изумительные розы из Голландии…
После слов о несуществующей дочери мир для Алекса потемнел, как перед дождем. Такое неосторожное замечание напомнило уже немолодому профессору, какая пропасть лет лежит между ним и Моной.
“А может быть, я еще и ничего, раз молодые девушки засматриваются на мои седины”, — подумал он и отмахнулся от настороженных мыслей, как от назойливо жужжащей пчелы. Выйдя из магазина, Алекс поймал такси и, велев водителю подождать, вернулся за Моной в отель.
Завидев профессора с цветами, Мона все поняла и приготовилась принять розы.
— Конечно, в сравнении с вашей красотой любые розы завянут от зависти.
Девушка ничего не ответила, а только глубоко вдохнула бархатный аромат букета и, подняв глаза на Алекса, сказала:
— Наши.
Сердце профессора зашлось от восторга. Мона с розами источала вокруг себя горько-ядовитое очарование опасности. Черные глаза были пустыми, а губы блестели от влажной улыбки. Сама она напоминала грациозную черную кошку, затаившуюся в ожидании добычи.
Алекс почувствовал азарт и погрузился в его водоворот, как отважный ныряльщик, прыгнувший с высокой скалы в бездонную бездну моря.
— Мы едем ко мне на яхту! — голосом, не терпящим возражений, сказала египтянка.
Яхта была что надо.
Белая красавица стояла у причала в лучах розового заката и казалась бархатной и нежной, как персик. Внутренний дизайн поражал размахом и количеством вложенных денег. Кают-компания, где, собственно, и был накрыт стол, была оформлена в стиле космического корабля. Там не было привычных иллюминаторов, там была смотровая площадка звездолета. Даже мягкие диваны были расставлены таким образом, чтобы можно было любоваться звездами. Алекс немного огорчился, словно малый ребенок, когда, присмотревшись, обнаружил, что звезды— это всего лишь удачная имитация, обычные крохотные голубые, зеленые и красные лампочки на темно-синем фоне.
В прохладном воздухе плавал чуть заметный запах ванили. Сервированный к ужину стол сверкал хрусталем и серебром. Енски с неудовольствием отметил, что стол накрыт больше чем на две персоны. Более того, хозяйка не стала себя утруждать и приказала сервировать шведский стол.
“Похоже, у девчонки действительно сегодня день рождения”, — подумал он.
— Располагайтесь, профессор, — сказала Мона и позвонила в колокольчик.
На ее зов тут же, как джинн из кувшина, образовался слуга. Она царским жестом передала ему розы, чтобы стюард поставил их в вазу.
— Может быть, чай? Или чашечку бодрящего кофе, пока не собрались гости? — любезно осведомилась хозяйка и присела рядом с ним на диван.
— Не стоит себя утруждать, — буркнул Енски.
На несколько секунд повисла неуклюжая тишина. Собеседники словно стеснялись друг друга. Алекс открыл было рот, чтобы развлечь Мону разговором, как она тоже начала беседу. Они одновременно рассмеялись. Вдруг египтянка перестала смеяться и очень серьезно начала:
— Алекс, я ждала этого момента всю свою жизнь, — и тут же спохватилась: — Вы не против, если я буду называть вас Алекс?
Он покачал головой в знак того, что не возражает, и добавил:
— Вы даже можете обращаться ко мне на “ты”.
Мона взяла его руку в свои ладони, на мгновение замолчала и, вскинув голову, с жаром воскликнула:
— Я люблю тебя Алекс! Я была еще совсем маленькой девочкой, когда увидела тебя впервые здесь, в Луксоре. С тобой тогда была еще маленькая невзрачная блондинка, — он понял, что она имела в виду мать Гора, — я умирала от ревности и ждала, ждала. И вот наконец дождалась… — Голос ее постепенно становился тише и тише, а лицо ближе и ближе.
И неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы не вошел слуга.
— Госпожа, к вам гости, — объявил он с бесстрастным лицом.
“Мне бы таких слуг, — подумал Енски. — Моя прислуга уже все косточки мне бы перемыла”.
Мона подхватилась и выскочила к трапу. Алекс услышал голоса вновь прибывших и приготовился к стандартной процедуре знакомства.
Это оказалась семейная пара среднего возраста. Он немедленно забыл их трудно запоминаемые имена. Супруга отличалась особенно пышным телом и страдала одышкой, а супруг, на взгляд Енски, был уж слишком подвижен. Они тотчас же засыпали профессора ворохом вопросов, и он даже не заметил, как постепенно кают-компания наполнилась гостями и огромным количеством цветов. Их аромат заполнял комнату. За все время, пока археолог общался с гостями, он чувствовал на себе взгляд Моны. Девушка ни на секунду не выпускала его из своего поля зрения.
Стало душно. Кондиционеры не справлялись с таким количеством народа и цветов. Алекс почувствовал, что ему нужен воздух или по крайней мере холодная вода.
Он стал протискиваться по направлению к туалетной комнате. Там плеснул себе в лицо воды. Поглядел на свое отражение в зеркале.
На него смотрел старик.
У него даже глаза были старыми.
Нет-нет, они, конечно же, были так же прозрачны и чисты, как в юности, но в них осела бездна тоски. Глаза не врут, в который раз убедился Енски в простой истине. “А это значит, что врет кто-то другой”, — продолжил он свою мысль. Еще раз умылся. От неосторожного движения вставная челюсть чуть снова не выпала. Алекс чертыхнулся и вытер лицо.
— Значит, врет кто-то другой, — вслух повторил он.
* * *
Енски стал задумываться, откуда у студентки исторического университета такие деньги. И почему день рождения именно сегодня. В сочельник. И почему необходимо разыгрывать весь этот спектакль с горячей безответной любовью. Алекс наконец с хрустальной ясностью увидел всю абсурдность ситуации, только никак не мог уловить, где же корысть. Что нужно этой женщине?
Вышел и медленно прикрыл за собой дверь. На мгновение ему показалось, что он попал на русскую ярмарку. Гости веселились. Лица горели от восторга, громко играла музыка. На импровизированной сцене две молодые египтянки исполняли танец живота. Вокруг столпились мужчины и горячо их подбадривали. Старший Енски удивился, как быстро слетела шелуха цивилизации с приглашенных. Его посетило ощущение, что он попал в Каир времен бурного правления сластолюбивого короля Фарука. Даже суперсовременный дизайн маленького корабля померк и стал шершавым.
Моны нигде не было видно.
“Что я здесь делаю?” — спросил себя он и стал протискиваться к выходу.
На палубе в полумгле профессор разглядел силуэты Моны и какого-то молодого человека. Они горячо шептались. Алекс вышел на освещенное пространство, и Мона, увидев его, с беспечной улыбкой сказала:
— О эти несносные слуги! Иди, Ахмед, и принеси нам мороженого! Где вы пропадали? — слегка надув губки, спросила она.
Глаза.
Глаза плавают, как вырванное сердце в формалине.
Почему они такие мертвые? Таких глаз у женщины не бывает.
Все это неслось в голове у профессора, как ветер перед бурей. Алекс прекрасно понимал, что девушка виде-
ла, как он выходил в ванную комнату. И еще Енски ясно видел, что это был не слуга. Он чувствовал, что каждая улыбка прекрасной египтянки — всего лишь плохо нарисованная картина. Фреска на стенах гробницы.
— Я приводил себя в порядок, — с сухой вежливостью ответил он. — Ведь мы, англичане, не привыкли к такого рода празднествам. И потом, Мона, ты знаешь, что я уже далеко не молод.
Ее глаза скользнули по Енски сверху вниз, а мимолетная улыбка подтвердила, что со зрением у нее все в порядке.
“Это я сам себе вру”, — подумал профессор.
— Тогда, чтобы сгладить твое впечатление о моих соотечественниках, я покажу тебе, как восходит Сириус. — И она потащила его к левому борту яхты.
— Леди, — мягко отстранился профессор, — восток с другого борта яхты. И для восхода Сириуса еще рановато. В этих широтах он восходит значительно позже.
На месте, которое они только что покинули, сверкнуло что-то металлическое, и раздался мягкий плеск волн. Алекс заглянул Моне через плечо.
— Что это было? — озабоченно спросил он. Египтянка широко открыла глаза и недоуменно ответила:
— Я ничего не слышала.
— Девочка. — Алекс мягко привлек ее к себе и наклонился к очаровательному ушку. — Ни за что не поверю, что ты настолько стара, что не услышала такого громкого звука. — Он откинул прядь волос, вспыхнул факелом и осыпался пеплом в одно мгновение.
Око Гора!
Крошечная татуировка на мягкой подушечке уха.
Алекс затаил дыхание и постарался собрать все свое самообладание в слабый старческий кулак.
— Ведь так, дорогая? — заглянул ей в глаза.
Зазвонил мобильный телефон. Он извинился и отошел на пару шагов, чтобы ответить на звонок. За его плечом снова раздался плеск. Археолог повернулся лицом к Моне. Она яростно жестикулировала темному силуэту на капитанском мостике.
— Папа! — раздался в трубке взволнованный голос Гора. — Почему ты так долго не брал трубку? Я беспокоился.
— Все в порядке, сын. С Рождеством тебя! — На сердце у Енски потеплело.
— Папа, знаешь, что-то на душе неспокойно было. Хотелось услышать твой голос и убедиться, что с тобой все в порядке, — с тревогой говорил сын. — Как у тебя дела?
— Я нашел богиню, — глядя на Мону, сказал Алекс. Та смущенно заулыбалась.
— О Господи! — воскликнул Гор. — Кто это женщина?
— Это кошка. Серая кошка, которую зовут Баст, — со смехом сказал Енски. Ему вдруг до колик захотелось оказаться в номере и погладить полосатую бестию.
— Где ты ее нашел? — с облегчением спросил Гор.
— Это долгая история.
Они попрощались, уговорившись, что вскорости созвонятся.
Мона выглядела как спущенный воздушный шарик.
“Женщины очень похожи на капризных детей”, — подумал Енски и сказал:
— Как ты думаешь? Если я тебя сейчас украду, твои гости заметят, что тебя нет?
Девушка с сомнением пожала плечами.
— Тогда будем считать, что не заметят.
Алекс взял ее за руку и мягко, но настойчиво увлек за собой.
“Уж у себя в номере, да наедине, я выпытаю у тебя, откуда эта милая татуировка”, — думал он.
* * *
Время было уже за полночь. После шумного праздника в коридоре гостиницы стояла пугливая тишина. Шаги душились в самом зародыше плотной ковровой дорожкой. Они пробрались к номеру профессора, как ушлые заговорщики.
Профессор открыл дверь номера и, не боясь прослыть некультурным, первым заглянул в полуоткрытую дверь.
Ему открылась прелестная домашняя картинка. Баст улеглась на маленьком высоком столике у стены в прихожей, разбросав по полу все вещи, которые там некогда стояли. Задрав полосатую мордочку, она с интересом наблюдала за каким-то предметом, спрятанным от профессора полуоткрытой дверью. Ее хвост покачивался, как очковая змея, зачарованная свирелью.
— Моя кошечка, — начал профессор, но его сюсюканье было перебито нахальным урчащим возгласом кошки, что в переводе на нормальный английский звучало примерно как: “Не мешай! Смотри, какая мышка висит!”
— Что ты там увидела? — спросил он и заглянул за дверь.
На сотую долю секунды ему предстала дурацкая картина из американского комикса.
В распахнутом оконном проеме его номера, свесившись вниз головой, висел нинзя! По-другому это нельзя было назвать. Человек в черном комбинезоне и черной маске, с каким-то неимоверно тяжелым арбалетом в руках напрашивался именно на такое сравнение.
Алекс Енски, тотчас облившись холодным липким потом, вывалился в коридор, с грохотом захлопнув дверь. Мгновением позже в нее воткнулась тяжелая стрела, проломав доску на уровне груди профессора. Он повернулся к Моне и, с совершенно окосевшим взглядом и истерически подхихикивая, развел руками:
— Вот так вот я и живу. Тр-рубы Иер-рихонск-кие! А сам в сердцах подумал: “Опять с полицией разбираться!”
