В иллюминаторы можно было не смотреть, погода за пластиковой броней жилого купола и так была очевидна. Ветер то повизгивал, словно обиженная собака, то набирал басистую угрожающую силу, и легко было представить, как над ржавой поверхностью несется мутная бурая поземка, медленно воздвигая вокруг куполов Поселка мрачные песчаные холмы.

Хорошо, что мотонарты еще с вечера загнали в общий ангар. О надвигающемся буране никто не знал, но рачительный и хозяйственный Степаненко обошел машины, пнул лыжу одной из них ногой и мрачно сказал:

— Це не дiло, хлопщi! Ховайте цii хреновины, щоб зустрiчь журиться не пришлось!

И вовремя он это сказал: не загнали бы машины в ангар, после бури пришлось бы их откапывать из песка, да еще с двигателями и трансмиссией возились бы до седьмого пота. И ведь не угадаешь, когда эта чертова буря начнется, — атмосферное давление не падает, облачных признаков нет, а что касается семилапок, так им песчаная буря не хуже ясной погоды, они в любую погоду скачут, а в бурю, пожалуй, еще и резвее, чем обычно, бывают.

Международная станция «Альфа-REX» состояла из пяти куполов и основного блока научного центра, соединенных между собой герметичными коридорами с шарообразными отростками кессонных камер, через которые можно было выбраться на поверхность. Ангар примыкал к русско-украинскому блоку, французы, китайцы, англичане и американцы предпочли своей жилой площадью ни с кем не делиться и жили раздельно. Впрочем, деление это через полгода пребывания на станции стало условным, астробиологи, например, объединились во французском куполе, аресологи, не обращая внимания на протесты остальных и грозные распоряжения начальника экспедиции Тима Данна, вообще оборудовали свой жилой закуток в блоке научного центра, только китайцы продолжали жить сплоченным коллективом. Но их можно было понять, у них руководитель был вроде из партработников, и замполит у них был такой дотошный и въедливый, что многие — и не без оснований — считали его за кадрового разведчика. Ничего необычного в этом не было, в каждой исследовательской группе, без сомнения, имелись свои разведчики.

Как говорят французы, а ля rep, ком а ля гер! Се ля ви, хлопцы! Это в космосе национальные интересы особого значения не имеют, а на Земле они по-прежнему в приоритете.

На поверхность сейчас мог выбираться только распоследний идиот, поэтому кессонки были заблокированы на тот случай, если такой идиот все-таки найдется. От метеорологов можно было всего ожидать или, что было более вероятным, от физиков. Все были изолированы, а потому каждый занимался своим делом: кто статистические данные анализировал, кто отчеты наблюдений готовил. А Астахову ничего делать не хотелось. Вот такой у него бзик был — поваляться на постели и почитать Льва Николаевича Толстого. Впрочем, почитать — это было слишком сильно сказано. За полгода Астахов Толстого в буквальном смысле измусолил бы, да вот только не книга это была, а дискета, и весь Толстой на этой дискете со всеми своими несообразностями умещался. Любил Астахов просматривать текст и вылущивать из него перлы наподобие того, что «какие-то два господина прошли по улице с огнем папиросы во рту». Впрочем, у Льва Николаевича, как и у всякого порядочного классика, и похлеще ляпы встречались.

Астахов завалился на койку, натянул на виски рожки дистанционки и совсем уже было предался любимому занятию, когда его бесцеремонно отвлек Саня Цымбаларь. Вообще-то его звали Олексой, но на станции когда-то украинизированные имена быстро приняли свои русифицированные звучания. И наоборот, Николая Федорова никто иначе, как Мыколой, не называл. А Семена Лежнева вообще все и в глаза, и за глаза звали паном Петлюрой. Саня Цымбаларь выключил астаховскую пэкашку и поинтересовался, куда лентяй и бездельник засунул дискету с отчетом по последней «линзе». Астахов, немного обиженный его бесцеремонностью, со всей прямотой заявил, что никакой дискеты он не брал, более того, он ее в глаза не видел, но если уж с кого дискету спрашивать, так это с пана Цымбаларя, поскольку именно он с ней не расставался всю последнюю неделю. Цымбаларь почесал затылок и отправился искать отчет по каютам. Настроение уже было не то, и Астахов с сожалением бросил дистанционку на надувную подушку. Посидев немного на постели, он осознал, что желания работать у него не прибавилось. Но и валяться без дела было глупо.

Со скуки Астахов пошел по каютам. В каюте у Лежнева он обнаружил еще парочку тунеядцев — Семен Родионович играл в шахматы с Биллом Селлингсом. Судя по внешнему виду пана Петлюры, он находился в проигрышном положении, но все еще хорохорился и, как крейсер «Варяг», шел ко дну под гордо развевающимся флагом. Увидев Астахова, Семен Родионович нехорошо обрадовался и с радостным возгласом: «А вот наш Боренька пришел, сейчас он нам расскажет что-нибудь интересненькое!» быстро смешал фигуры на доске.

— How are you? — вежливо сказал Селлингс и покивал Лежневу. — You made the same boobo, Samuel! Ho, — он поднял палец, — я есть сог-гласен!

Учитывая, что великодушный Селлингс благородно согласился на ничью, Лежнев добровольно отправился за соком.

Астахов сел на его место и задумчиво посмотрел в иллюминатор. За прозрачной броней стояла бурая мгла, сквозь которую ни черта не было видно.

— Это будет долго, Борья, — сказал Селлингс. — Ж-жаль. Вся программа недельи к шорту!

— Моя тоже, — уныло сказал Астахов, играя шахматной фигуркой.

В каюту заглянул Олекса Цымбаларь и поинтересовался, не видел ли кто-нибудь из присутствующих дискету с отчетом по последней «линзе». Увидев Астахова, он не стал дожидаться ответа и прикрыл за собой дверь. И правильно сделал, Астахов уже готов был ему достойно сказать, где он дискету с этим отчетом видел и где пан Цымбаларь ее может найти.

— Людьи работ-тают, — печально сказал Селлингс.

— Люди придуряются, — возразил Борис. — Он уже полдня этот отчет ищет и найти не может.

— «Ль-инза» — это… как сказать будет… интерь-есно, — по-прежнему печально сказал Селлингс. — Есть чем голову сломать, вы мьеня понимаете, Борь-ис?

Астахов Селлингса понимал. Проблемы, связанные с «линзами», действительно были интересными. Никто не мог понять, почему «линзы» залегают в почве планеты таким неравномерным образом. Как будто кто-то взял и собрал всю воду в эти компактные чечевицы, а затем разместил их по магнитным линиям. Но вот ведь какая ерунда получалась: там, где по расчетам «линза» должна была быть, ее не оказывалось, а там, где ее заведомо быть не могло, эта ледяная чечевица обнаруживалась самым наглым образом. И плевать ей было на все расчеты хохла Олексы Цымбаларя и рафинированного француза Шарля де Лавальера!

Упомяни о черте!

В каюту вновь заглянул Цымбаларь, задумчиво оглядел присутствующих и, пробормотав «Здесь я уже был», закрыл за собой дверь.

— Ищет, — подмигнув Селлингсу, сказал Астахов. — Вчерашний день он ищет, он эту дискету еще с вечера в пэкашке Федорова оставил.

— Это есть неправильно, Борь-ис, — мягко упрекнул Селлингс. — Вы нужны сказать ему… э-э… мьесто.

— А вот не будет пользоваться чужими компьютерами, — мстительно сказал Астахов, но, не выдержав укоризненного взгляда американца, пожаловался: — Скучно, Билл…

— Скучьно, — согласно покивал Селлингс. — Дьел столько, а погода… — И Селлингс тоскливо посмотрел в иллюминатор, прозрачную броню которого лизали бурые языки взвихренного песка.

Они помолчали. Молчание уже становилось тягостным, но тут дверь каюты распахнулась, и вошел Лежнев с пакетами консервированного сока.

— Скучаете? — поинтересовался он. — Боречка, ты бы рассказал что-нибудь веселенькое. Ты же можешь, я знаю!

Астахов подумал.

— Ладно, — покладисто согласился он. — Давайте я вам про Вторую лунную расскажу. Я еще не рассказывал эту историю?

— Которую? — переспросил Лежнев. — Ты про эту Вторую лунную столько рассказывал…

— Про вымпел, — уточнил Борис.

— Про вымпел я не слышал. — Пан Петлюра откупорил пакеты, сунул в отверстия соломинки и почти торжественно вручил собеседникам их порции.

Астахов потянул из трубочки сок. Сок оказался яблочным и прохладным. Он немного щипал язык своей кисловатостью, но это было все же лучше, чем приторная сладость других.

— В сорок третьем это было, — начал Борис свое повествование. — Если помните, базу тогда монтировали в кратере у лунных Кордильер. Мудрить особо не стали, лазерами проплавили туннели в базальте, облицевали их пластиком, кессон-камеры и люки ненадежнее поставили, получилось, как говорится, дешево и сердито. А чтобы электроэнергии на все хватало, решили гелиостанцию смонтировать рядом с кратером. Ну и устроили субботник. Так сказать, День подсобного работника.

Выгнали всех, даже сам начальник экспедиции Клайв Расс решил всех личным примером вдохновить. Надо сказать, что вкалывал он не хуже других, будь здоров, как вкалывал! А командовал еще хлеще! И вот на южном склоне, где резервные батареи монтировали, натыкается он на непонятные металлические кружочки явно искусственного происхождения. Шум, конечно, на всю Луну, Расс никого к этим кружочкам не подпускает, требует, пусть сначала все на видеокамеру отснимут, кружочки эти блестящие лунной пылью припудрены, значит, без обману все, естественно, не подкинул никто ничего, и кружочки эти до появления работников на поверхности нашего спутника лежали.

Притащили видеокамеру, засняли все. Расс как первооткрыватель торжественно наклоняется, поднимает один из кружочков и под объективом видеокамеры начинает его разглядывать. И тут мы даже сквозь светофильтры видим, как физиономия нашего начальника становится багровой. И есть от чего — почти столетие считалось, что на Луну первыми высадились американцы на «Аполлоне», а тут такой конфуз — на металлическом вымпеле выбит герб нацистской Германии, свастика, ихний вождь Гитлер в профиль, надпись «Deutschland — uber alles!», а главное — дата: одна тысяча девятьсот тридцать четвертый год!

— Помню, — сказал Лежнев. — Большой скандал тогда вышел! Шума тогда было много. Брауна вспомнили, его ракеты, даже байку раскопали, что в одна тысяча девятьсот сорок втором на полигоне немецком запуск первой ракеты с космонавтом на борту состоялся. А раз так, то простой запуск мог еще раньше быть!

— Это есть пропаганда, — погрозил пальцем Селлингс. — Pablisiti!

— С чего бы мне, русскому, немцев рекламировать? — удивился Астахов. — Я бы тогда лучше хохлам все приписал. Мол, на вымпеле Степан Бандера, галушка и надпись «Хай живе рщна ненька Украина!». А первый вымпел на Луну русские отправили, еще когда мы с хохлами одним Советским Союзом были!

— Ты лучше скажи, чем вся эта история закончилась? — сказал Лежнев. — Я же знаю, что все это потом не подтвердилось!

— Подтвердилось, — авторитетно сказал Астахов. — Еще как подтвердилось. Только совсем не то, что вы думаете. Дотошные журналисты раскопали, что в две тысячи тридцать четвертом году одному из состоятельных неонацистов пришла в голову идея отметить столетие со дня основания Великого рейха. Вбухал он в эту идею кучу денег, запустил в космос «лунник» под видом спутника связи, а все остальное решил оставить на откуп потомкам. Пусть, мол, они акценты над приоритетами проставят!

Селлингс захохотал и погрозил пальцем Астахову. Борис расплылся в простецкой улыбке и развел руками — мол, за что купил, за то и продаю!

— Я всегда говорил, — авторитетно заявил Лежнев. — Для самых таинственных историй имеется простейшее объяснение. Но история хорошая.

— Best, — подтвердил Селлингс и показал большой палец.

Лежнев откинулся в кресле и некоторое время задумчиво потягивал через трубочку сок.

— Я вот что думаю, мужики, — сказал он. — Сколько эта погодка держаться будет, одному Марсу известно. А не устроить ли нам, господа-товарищи, конкурс на лучшую историю? С условием, чтобы она была из жизни рассказчика, чтобы в ней присутствовала тайна и у этой тайны было в конце реалистическое объяснение, а?

— Мысль неплохая, — сказал Астахов. — Но невыполнимая. Тим не поддержит. Скажет, что нужно делом заниматься, а не языки чесать.

— Че-сать? — удивился Селлингс. — Зачь-ем?

— Ну вот видишь, — сказал Астахов. — Даже Билл нас не понимает, как это можно чесать языки, когда надо работать!

Селлингс наконец понял и радостно замахал руками.

— Ney, ney, — вскричал он. — I'll do my best to help you!

— Если идею одобряют трое, то она вполне выполнима, — упрямо сказал Лежнев. — Главное, подойти к ней с нужного конца…

В каюту вновь заглянул потерянный Цымбаларь.

— Олекса! — радостно вскричал Лежнев. — Иди сюда, Шурик! Дело есть!

— Материалы по последней «линзе» найти не могу, — озабоченно сказал Цымбаларь. — Ты не видел дискеты, Сема? Она еще с оранжевой такой наклеечкой…

— Не видел я твоей дискеты, — отмахнулся Лежнев. — Мы вот тут конкурс задумали на лучшего рассказчика. Как тебе наша идея?

Цымбаларь некоторое время смотрел на него.

— Понял, — наконец сказал он. — Научную конференцию задумали провести? Давно пора. Я тоже с докладом по «линзам» выступлю.

Селингс радостно захохотал.

— Брысь! — с отвращением сказал Лежнев. — Сгинь с глаз моих, потомок Кия и Щека! Нет в тебе полета свободной мысли! Я ему про отдых души, а он… Иди, Шурик, иди!

Цымбаларь вышел, но через секунду снова заглянул в каюту.

— Так я не понял, — сказал он. — О чем вы на конференции говорить хотите?

Селлингс весело сполз с кресла. Астахов подавился соком.

Лежнев швырнул в Цымбаларя шахматным конем. Голова Олексы исчезла.

— И чтоб я тебя больше никогда не видел! — запоздало вскричал Семен Лежнев. — Я-то думал, что все психи на Земле остались!

К обеду идея выкристаллизовалась настолько, что обрела форму плаката, который Селлингс и Лежнев торжественно повесили в общей столовой. Текст был сделан на английском и русском языках.

У плаката немедленно собрались любопытствующие.

— Это уже не смешно, — сказал Мыкола Свиристюк. На этот раз говорил он по-английски, чтобы было понятно всем. — Нет, я не спорю, идея неплохая, но зачем над людьми издеваться? Где жюри возьмет бутылку коньяка? Да еще отличного!

— Фирма гарантирует, — загадочно сказал Семен Лежнев. — Горилки з перцем не обещаю, а коньяк будет настоящий.

После этого заявления пана Петлюры, да еще сделанного при таком количестве свидетелей, идея обрела плоть. В самом ведь деле, хорошо сидеть в теплой и уютной столовой, слушать удивительные истории, в то время когда за стенами свистит ветер, несется ржавая поземка, поднимающаяся почти до звезд, и температура на поверхности планеты падает до минус семидесяти градусов по Цельсию.