Горячий танец
Ткаллер выбежал на площадь. Она продолжала жить своей особой жизнью — где-то еще танцевали, негромко спорили и даже пели. Однако веселье казалось Ткаллеру натужным, неестественным. Во всем чувствовалось неблагополучие. Ткаллер не мог понять, кто изменился — он или город. В лицах горожан директор пытался отыскать отзвуки недавно исполненных симфоний — и не находил. Взгляды были пустыми, равнодушными, затаившими страх. Да, страх! Как будто именно он теперь правил Городом вечного спокойствия. Ткаллер остановился возле зеркальной витрины, посмотрел внимательно — и его глаза были чужими. И в них на дне таился все тот же страх…
— Да нет, я, очевидно, болен, — Ткаллер продолжал бродить по площади. Никто его, казалось, не замечал и не останавливал.
Вдруг площадь мигом всколыхнулась, по ней пронеслась мощная волна человеческих голосов. Из главного входа «Элизиума» выбегали возбужденные люди с трубами, барабанами и трещотками, они образовывали круги — и Ткаллеру вдруг вспомнилось из детства: такие круги на грибных полянах называли «ведьмиными». Мэра заарканили и затащили в вихрь пляски. Он как мог вырывался, но не тут-то было.
— Что же это творится? Я боюсь! — визжал Мэр. Вскоре вся площадь прыгала, шумела, визжала. На Ткаллера накатило привычное чувство отвращения.
И тут прямо перед глазами вырос Режиссер.
— Господин директор! — радостно воскликнул он, — А я вас снова ищу. Зал веселится, а директор неожиданно исчез! Пришлось веселье перенести на площадь. Тут, знаете ли, размах побольше. А чего вы такой угрюмый? Надоели вам наши скачки? Прогуляемся, не упрямьтесь. Люблю наблюдать за людьми в минуты праздников.
Они шли рядом. Вокруг танцевали, кричали, свистели. Заметно было, что многие подбегали с желанием как-то польстить Режиссеру, сделать комплимент, оказать услугу — только бы заметил, похвалил, может быть, запомнил. Режиссер был доволен — едва ли не по-отечески кого-то трепал за ушко или гладил по голове. Ткаллер же абсолютно отчетливо чувствовал во всем этом фальшь и угрозу. Вроде бы внешне — карнавал, а по сути — заупокойная месса. Тут и там загорались зловещие костры. Рядом с ними вспыхивали споры, затевались шумные и отнюдь не шутливые перепалки.
Гендель Второй, пеликан и Карлик как обычно были окружены толпой. Гендель публично сжигал свое банджо, Карлик восторженно визжал при этом и прыгал во фраке вокруг огня.
— Все! Пора уматывать из этого городишка! — кричал публике Пауль Гендель, — Меня ждут великие дела!
— А где ты найдешь зал с пятью органами? — подначивал Карлик.
— Белый свет — лучший концертный зал! А дыхание ветров — лучший орган. Хочу ночевать в чистом поле и давать концерты за бобовую похлебку!
— Пауль! — взмолился Карлик, — Мне осточертели бобовые и чечевичные похлебки! Ты безумец!
— Чтобы родить что-то новое в искусстве, нужно заглянуть в безумие! — Гендель нежно прижал к себе своего друга, — Карл, пеликан, за мной!
— Но мне нужно вернуть фрак в контору проката!
— За мной!
Мария прощалась с художником:
— Признайся, ты ведь встречал его, Анатоля? Ведь ты нарисовал его таким похожим…
— Все мы похожи… — согласился художник, — На эту тему расскажу тебе притчу: художнику заказали написать Христа для частной часовни. Долго он искал натурщика с выразительным лицом. Наконец нашел. Работа ладилась, только с каждым сеансом лицо натурщика казалось все более знакомым. «Ну где же я вас мог видеть?» — «Как? Неужели не помните? — усмехается тот, — Вы же четыре года назад писали с меня Иуду».
— Нет! — Мария закрыла лицо руками, — Неправда! Сам выдумал, злодей!
— Это хорошо, что не поверила… Хорошо…
Художник нахлобучил Марии на голову свою черную шляпу и растворился в толпе.
А к Режиссеру все подбегали какие-то вертлявые услужливые типы, выражая желание исполнить малейшее приказание. Один из таких вынырнул чуть ли не из-под земли:
— Не пора начинать Горячий танец?
— Нет. Я распоряжусь, — был ответ.
Ткаллер молчал, хмурился. Наконец Режиссер не выдержал:
— Господин директор! Отчего вы так сердиты? Или праздник вам не в радость?
— А почему вам непременно хочется, чтобы всем было весело?
— Как же. Я режиссер-профессионал. Пора о карьере подумать. Хотя раньше я специализировался на свадьбах и похоронах.
— А теперь решили поменять направление? И поквитаться с Траурным маршем?
— Пусть вас не тревожат эти старые счеты. Видите, я искренен с вами. Кстати, господин Ткаллер, вы заметили, что я отношусь к вам хорошо?
— Благодарю, — кивнул директор, — Но за дружбу нужно платить.
— Разве? А я вам дружбы и не предлагал. Скорее — сотрудничество. Я и не умею дружить. Режиссеры — плохие друзья. А что касается платы… Вы мне уже заплатили. Даже значительно больше, чем ожидалось. Так что я теперь обязан всячески вас обхаживать, лелеять. Ну-ну, не дуйтесь.
И, глянув из своих огромных впадин, Режиссер добавил:
— Мы хорошо поработали, господин директор. Я вами доволен.
У Ткаллера не было сил даже отстраниться. В голове загудело. Он остановился. Перед глазами замелькали прозрачные мушки, поплыли круги. Он прислонился к фонарному столбу.
— Что с вами? Нехорошо? — По знаку Режиссера один из юрких ассистентов подал Ткаллеру стакан, — Выпейте.
— Вы говорили, что искренни со мной, — Директор отстранил стакан, — Тогда позвольте всего один вопрос: кто вы? Только не говорите опять о массовых зрелищах, о режиссуре…. По сути — кто вы?
— Э-э-э… таких вопросов задавать бы не следовало. Я вам одно только скажу: советую со мной ладить.
Ткаллер не выдержал полного свинцовой иронии взгляда, отвернулся и пробормотал сквозь зубы:
— Я вам всего этого не прощу.
— Скажите уж прямо, голубчик, отомстить хотите! Сил не хватит! Заметьте, весь город уже со мной! Кстати, сам я никому не мщу. И даже не наказываю. Наказывает Другой. Я только надеюсь, что, может быть, мои ассистенты найдут себе другое поле деятельности и тогда я смогу уйти на покой. А пока, смею заверить, вы мне проиграете.
— Посмотрим.
Возле них снова оказался какой-то вертлявый приказчик:
— Не пора ли начинать Горячий танец?
На этот раз Режиссер кивнул. Тут же поднесли незажженный факел. Режиссер передал его Ткаллеру:
— Что ж, начнем.
Директор, не понимая, механически взял протянутый предмет. Вокруг него стояли люди — тоже с незажженными факелами в руках. Все в каком-то оцепенении смотрели на Ткаллера. Наконец Режиссер подал знак — и факел Ткаллера вспыхнул.
Тут же со всех сторон зазвучала музыка. К Ткаллеру один за другим подходили люди, поджигали свои факелы от его, горящего удивительно ровным огнем, передавали по цепочке дальше — и вскоре уже вся площадь была освещена факельным огнем. Били барабаны, гудели геликоны, повизгивали флейты.
Начался Горячий танец! В центре его был Огонь! Собственно, этот танец сам был — Огонь. Огонь, рассыпающийся на отдельные человеческие искры; Огонь, собирающийся в цепочки; Огонь, поющий и водящий хороводы. В один из таких хороводов попытались затащить и Ткаллера. Волей-неволей он двигался в обезумевшей цепочке, пока не вырвался из нее как раз возле памятника Гансу. Факельщики прыгали вокруг трубочиста с особым усердием, по бронзовому лицу его пробегали отблески огня.
— Забавный малый этот Ганс. — Режиссер вновь оказался тут как тут. — За что ему только памятник поставили? Пьянчужка, хвастун, вдобавок толстушек рыночных любил потискать. Черта он, видите ли, прогнал!.. Да он с ним сдружился. Не верите? — В глазах Режиссера заметалось пламя. — Эй, Ганс, Йошка, слезайте, кости разомните. Повеселитесь немного!
Позеленевший бронзовый истукан медленно и как бы нехотя слез с невысокого пьедестала и отставил в сторону лестницу, с которой тут же спрыгнул маленький чертенок Йошка. Трубочист потихоньку разминал свои бронзовые телеса. Йошка же скакал так, что бубенчик на его шее заливался прямо-таки истерическим хохотом.
— Ох, Йошка, — застонал Ганс, — Рука занемела тебя за хвост держать. Какое наказание!
— Гансик, думаешь, мне на лестнице болтаться сладко? И в жару, и в зной. Такая наша доля — забронзовевшая.
— Ладно, сбегай-ка за пивом.
Йошка мигом очутился у пивной палатки, выхватил из рук перепуганного бюргера кружку с пивом. Отпил на четверть, остальное принес Гансу.
— Лакай, Гансик. Видишь, какой я заботливый. Давай пощекочу!
— Надоел ты мне, и проделки твои лукавые надоели. Зачем я с тобой только связался!
— А слава какая, Гансик! Грандиозная! Она просто так не дается. А вот поймай за хвостик. Попробуй. Накось, выкуси-и…
«Нет, я окончательно свихнулся!» — подумал Ткаллер, наблюдая за всем этим.
— Что происходит, господин директор? — потянул его за рукав фармацевт Ван Донген, — Я был вынужден уехать на ежегодную аптечную ярмарку и неописуемо сожалел, что не смогу увидеть наш грандиозный фестиваль. Вот вернулся — и что же? Я не узнаю город! Карнавал карнавалом, но тут прямо бесы разыгрались!
Фармацевт отскочил в сторону от пляшущего чертенка. Разошедшаяся же толпа вообще не обращала на гарцующую бронзу никакого внимания.
— Давайте-ка большой круг вокруг зала! Огня! Побольше огня! — распорядился Режиссер, и его привычно послушались.
Лишь Мэр с обезумевшим взглядом и отрезанным галстуком метался между факельщиками и умолял:
— Господа, одумайтесь! Довольно! Карнавал закончен… Не надо огня!..
На него надели старинную пожарную каску с петушиным гребнем. Мэр не заметил этого. Не понимая, отчего над ним смеются, он отчаянно махнул рукой, доковылял до своей ратуши, сел на ступеньки и зарыдал… Зарыдал, как внезапно состарившийся ребенок, как король Лир — безутешно и горько.
Но этих рыданий никто не слышал и не замечал. Не было рядом ни помощников, ни детей, ни внуков.
