72

В тот раз Оксана почувствовала национальную гордость во время конкурса русских девушек. В конкурсе снова победила угрюмая плотная девушка, похожая на коня, а Ната Бяцкая заняла второе место. И снова произошло два несчастных случая: одну из участниц затоптал конь, а вторую привалило бревном в горящей избе. И снова это не омрачило национального ликования. Второй раз она почувствовала нацгордость, читая статью в последних отеческих указаниях: «О нацгордости каждого сознательного патриота.»

Она быстро привыкла к следилке, даже не за несколько недель, как обещал Ярослав, а всего за несколько дней. Сейчас ей даже доставляло удовольствие раздеваться или размышлять вслух перед следящей камерой – она чувствовала, что ничего зазорного в формах ее тела или в выражении ее мыслей не было. Приятно ощущать себя частью великой силы, а еще приятнее ощущать себя частью величайшей – если бы не так, то все вожди надорвали бы себе связки от глупого крика, а надорвав связки, смутились бы и разошлись по домам.

Теперь ее обижало то, что Ярослав в своих беседах с нею не высказывает должного уважения к национальным приоритетам; она как-то раз сказала об этом сыну – сын удивленно посмотрел на нее и начал высказывать уважение. С этого дня их отношения стали более формальными. Но сейчас Оксана уже не ощущала такой потребности в сыновьей любви – ее начинала согревать любовь несравненно более сильная.

Испортились и ее отношения с мужем. Мужа звали Левиком, а его бабушка была еврейкой. Конечно, Оксана не могла простить Левику, что он скрыл этот факт, беря ее в жены. Да и Ярослав теперь оказался не совсем чистопородным русским. Когда женишься, не только о себе нужно думать, но и о детях. И картошка кубиками ей надоела: не потому, что кубиками, а потому, что картошка. Теперь Оксана собственоручно покупала на базаре дорогущие полбу, брюкву и репку, и даже научилась эти овощи готовить.

Однажды она возвращалась с базара переулком Великих Свершений и была встречена тремя молодыми людьми в форме НС (нацсамооборона). Мальчики, им было лет по семнадцать, попросили ее прочесть наизусть стихи Пушкина. Оксана вспомнила стихотворение про памятник и начала читать, но забыла третью строчку.

Мальчики нахмурились и сжали руки на рукоятях резиновых дубинок (дубинки были обязательной деталью формы, а грозное нахмуривание бровей специально вытренировывалось на самоподготовке).

– Я про памятник забыла, я вам другое расскажу, – сказала Оксана и увидела звериную радость в глазах мальчиков. Почему мы так несправедливы к зверям?

– Ты слышал, что она сказала?

– Я думал, мне это показалось!

– А как же, она сказала «про».

– Ах ты малоросска ………чая!

– А что, по-русски «про» не говорят? – удивилась Оксана. Она смутно помнила школьные наставления о том, что по-русски говорят «о».

Мальчики вытящили дубинки и окружили ее кольцом.

– Я у Пушкина «про» читала! – закричала она.

– Ты Пушкина не трожь! Я за Пушкина тебе ремни из спины резать буду!!! – входил в истерику белобрысый мальчик с мутными глазами и с голубой лентой на лбу.

Надо же, как он поэзию любит! – подумала Оксана.

– А правда читала! – снова соврала она.

Спор окончился тем, что мальчик сбегал в ближайший киоск и купил том Пушкина. Довольно скоро обнаружилось, что Пушкин действительно иногда пишет «про». Мальчики из НС смутились и предложили проводить ее к дому. Она не отказалась от предложения.

По пути они вежливо и даже чуть церемонно беседовали о национальных вопросах, о литературе и, в частности, о Пушкине. Прощаясь, белобрысый мальчик с мутными глазами и голубой лентой на лбу сказал:

– Все же зря Пушкин писал «про». Ему повезло, что он жил в то время. Если бы он жил сейчас, то наши ребята бы ему за это «про» ремней бы из спины нарезали.

Приближалось утро первого сентября (в этот они договорились встретиться с Коре), Оксана уже начинала скучать – все же немало вместе пережили, да и Левик ему не чета. Она хорошо знала то место, где они договорились встретиться: то был пригородный санаторий «Ракитный». Минут пятнадцать езды на электричке.

Пригородная электричка к санаторию в этом мире оказалась бесплатной, это приятно удивляло.

Оксана прошлась по полупустым вагонам. В каждом из вагонов была всего одна следящая камера. Это возмутительно, – подумала Оксана, – неужели нельзя было хотя бы чуть-чуть постараться? Ведь с одной камерой особенно не последишь. Зато микрофоны оказались у каждого сиденья, окрашенные зелеными квадратиками.

Электричка тронулась и сердце Оксаны сжалось от тоски. От тоски зыбкой, отчетливой и приятной. Мимо окон медленно шли серые поля и овраги с шапками тумана, две механические вороны летели параллельно, похожие на истребители с вертикальным взлетом и машущими крыльями (такие истребители Оксана видела вчера по телевизору, сообщалось, что это последнее достижение национальной технологии), ехала телега, мелькали быстрые названия пригородных станций – на таких же обшарпанных белых щитах, как и в прошлой, ненациональной, жизни. Глядя на все это, Оксана ощущала ностальгию по жизни столетней давности: последний раз она проезжала по этой линии почти век назад, в начале октября. Тот октябрь был солнечным, сухим и по-мужски нежным – солнце касалось твоего лба и хотелось закрыть глаза и чувствовалось, что это ненадолго, что это всего лишь опоздавшее бабье лето, что скоро наступят холода и слякоти – и все же так хотелось продлить минуты…

Она снова заметила человека в темных очках и с большим портфелем: этот человек уже дважды встречался ей за сегодняшнее краткое утро. Может быть, я ему нравлюсь? – подумала Оксана и, чтобы проверить предположение, перешла в следующий вагон. Пару минут спустя сюда же переместился и человек в очках.

Интересно, каков он будет без очков? – подумала Оксана, – если он выйдет со мной на одной станции, то я обязательно это узнаю.

Незнакомец действительно вышел на станции «Санаторий Ракитное». Оксана сразу узнала белые ворота и забор санатория (построен годах в тридцатых позапрошлого века) и вспомнила, что кроме ностальгии по собственной молодости она всегда имела еще и тихую ностальгию по молодости своих родителей и бабушек – ностальгия была тихой, но постоянной, как звук, которго не замечаешь, привыкнув, но изредка обращаешь на него внимание. Оксана всегда останавливалась перед зданиями тридцатых или пятидесятых годов, любила читать добрые книги об этом времени, любила слушать рассказы завирающихся стариков. Какая-нибудь фигурка в парке, даже женщина с веслом, поставленная лет сорок до ее рождения, обязательно заставляла ее остановиться. Действие самых счастливых снов Оксаны обязательно происходило тогда же – в пору молодости родителей и бабушек. Может быть поэтому она и приняла так быстро нацидею – ведь все национальное сперва смотрит в прошлое, редко смотрит под ноги и воображает нереальное будущее – а потому напоминает человека, который спускается с горы, пятясь.

Она остановилась перед воротами санатория – перед воротами, поставленными годах в тридцатых. Как спокойно здесь дышится… Как блестит под солнцем поле гороха… Разве может быть так хорошо где-нибудь в чужих краях? «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой», – тихо напела она и подумала, что березку и рябину она знает, а вот ракита всегда оставалась для нее только словом – зато каким словом! Она открыла глаза и не увидела ни горохового поля, ни березки, ни ракиты. На печасном поле ровными пирамидками лежали кучи прессованного мусора.

Одна из куч дымилась. Она обернулась и заметила, что человек с портфелем и в темных очках разговаривает с уборщиком. Вот разговор закончился, человек с портфелем пошел обратно к станции, уборщик взглянул на Оксану и остановился, чтобы достать из пачки сигарету. Ну и пусть! – решила Оксана, – подумаешь, мало ли на свете мужчин, которым я нравлюсь.