37

Господин подполковник Епинцев был хилым мужчиной, имел слабое зрение, слух и обоняние, росту был совсем не богатырского, моральных, политических, национальных, классовых или иных предрассудков не имел. Женщин он не любил (разве что иногда и избранных), как не любил и многое другое в жизни: свою работу, свое начальство, свою мать, своих сотрудников, и вообще всех людей скопом. Природа отказала ему во многих благах, которые обычно без меры расточает другим. Природу господин подполковник тоже не любил и радовался от того, что природы уж почти не осталось. Зато не был обижен господин подполковник умом.

Ум господина полковника не распространялся на все области жизни. Например, считая сдачу на базаре, Епинцев обязательно ошибался, и не обязательно в свою пользу; играя в шахматы от скуки, он обычно проигрывал своей нелюбимой мрачной матери, которая путала коня со слоном и в шестьдесят семь лет имела такие зубы, что легко разгрызала вишневые косточки – ее любимое занятие во время шахматной игры; разгадывать кроссворды он вообще не умел и в тайне восхищался людьми, которые обладают этой немыслимой способностью. Даже при распутывании сложных дедуктивных задач, связанных с его непосредственными обязанностями, ум господина Епинцева работал не в полную силу, а прорывался необъяснимыми вспышками.

Начальство знало об этих вспышках и часто приглашало Епинцева на высокие совещания. Раза два за свою карьеру Епинцев слышал на таких совещаниях некоторые вещи, за одно знание которых полагалась высшая мера наказания, но пока ему везло. Начальство ценило господина Епинцева. Оно знало, что если Епинцев вдруг заерзает на стуле (обычно оббитом зеленой материей) и попросит слова, то выскажет именно ту идею, которая в данный момент нужна. Таков вот был господин подполковник Епинцев.

После сообщения о смерти хромого Жоры господин Епинцев связался с городом и доложил обстановку. Доложенная обстановка не понравилась человеку из города.

Господин Епинцев все сильнее сникал и сьеживался на стуле (местный стул тоже был оббит зеленой, но только протертой материей), но вдруг заерзал и сказал:

– Я думаю, ничего не потеряно.

Это была одна из тех мгновенных вспышек озарения, которые знают лишь поэты, великие жулики и люди, подобные господину Епинцеву.

– Так вы гарантируете? – спросила трубка.

– Так точно, – ответил Епинцев. – Сегодня мы его возьмем.

Он повесил трубку и задумался.

– Можно? – в кабинет прошла женщина, та, что любила кричать в мегафон.

– Разве не видно, что я думаю? – спросил господин подполковник.

– Но дело важное. Еще один смертельный случай. Чрезвычайно интересно.

– Что это?

– Это фотография собаки.

– Я вижу, что не кошки. Зачем вы мне это подсунули?

– Эта собака только что загрызла свою хозяйку.

– За что?

– За дело. Хозйка, ее зовут бабка Березуха, попыталась вступить со своей собакой в половой контакт.

– Но они же обе женского пола.

– Вот именно. Собака не выдержала и перегрызла хозяйке горло. Я бы такой тоже перегрызла, – добавила женщина, которая любила кричать в мегафон.

– Собаку уже пристрелили?

– Нет. Она успела сбежать.

– Тогда я вам обещаю, что пристрелю эту собаку собственоручно, как только ее поймают. Я теперь оставьте меня, но будте готовы. Скоро я вас позову.

Сорок минут спустя господин подполковник и его шестеро помощников стояли у дверей кипенниковской дачи. Как именно Епинцев догадался, что объект пребывает тут – выходит за пределы человеческого понимания.

Стоял обыкновенный хмурый предвечерний час и ничто не предвещало трагедии.

– Я не открою, – сказал динамик голосом хозяина.

Господин подполковник Епинцев узнал голос и дикое, звериное, зверское, зверейшее (за что мы так обижаем зверей?), вполне человеческое чувство вспыхнуло в его душе. Он узнал голос Васеньки Кипенникова, однокашника тридцатилетней давности, человека, который своим упрямством нанес Епинцеву оскорбление, до сих пор неотмщенное. В течение трех или пяти лет маленький Епинцев колотил лбом о стену маленького Кипенникова только за то, что тот отказывался ответить который час, имея часы на руке. В те годы жертва превзошла своего мучителя и мучитель отступился – пожар ушел в угли, чтобы снова вспыхнуть при первой возможности. И вот она, такая возможность.

– В этом случае мы перекроем тепло, газ, воду, электричество и канализацию, – радостно сказал господин подполковник.

– Я все равно не открою.

Красный глазок на видеокамере погас. Хозяин не желал больше разговаривать.

Конечно не откроешь. Мне ли тебя не знать. Вот и довелось встретиться. На ловца и сам как овца. Сколько веревочке не виться, а все равно все концы в воду – такие сентенции самоформулировались в голове господина подполковника. – Не хочешь разговаривать, так я сам с тобой поговорю.

Еще спустя двадцать минут к стене, ограждавшей дачу, подъехал подъемный кран с веревочной лестницей, подвешенной на крюке. Из окна дачи раздались выстрелы.

– Он вооружен? – удивился Епинцев.

– Он слепой как крот, – подсказала женщина из местной милиции (та, которая любила орать в мегафон), – все равно не попадет.

Господин Епинцев распорядился съездить за бронежилетами. Съездили.

– Последний раз предупреждаю, – сказал Епинцев в микрофон, пока что вам грозит лишь небольшой срок заключения или умеренное мордобитие. Но если…

– Если кто-нибудь сунется, я пущу слезоточивый газ, – ответил Кипенников.

– Я распорядился выдать людям противогазы.

Это было совсем как та детская игра, только сейчас в ней все было не понарошку.

– Тогда я взорву литиевый заряд.

– Он, что, действительно может что-то взорвать?

– Чепуха, – ответила женщина.

– Почему бы вам не открыть представителям власти? – поинтересовался подполковник. – К тому же, мы с вами старые друзья. Открывай, падаль. Открывай.

– Собственность священна! – сказал голос из динамика.

Ударило так, что земля содрогнулась, господин Епинцев упал, рядом упала женщина, остальные устояли на ногах. В небо ударила вспышка света, вырезанная неровным прямоугольником и острые стекла, вмазанные в стены бетонного забора, оплавились. Вспышка нарисовала в небе перевернутый прямоуголькик, как будто проекцию на облачную муть, проекцию двора, в котором жил человек, погибший за убеждения. Над двориком поднялось облачко, черное сверху и оранжевое внутри, будто налитое светом тлеющих углей.

– Это? – спросил сам себя Епинцев, – Это ядерный взрыв? Срочная эвакуация!

Облако вздулось огромным грязным пузырем, пузырь лопнул, разбросав вокруг снежинки пепла и, – мгновенная остепительная вспышка – ярче чем электросварка – мигнула из-под пара и все на долю секунды стало черно-белым, каждая пещинка обрела свою тень, вспышка исчезла за облаком пара, поднимался темно-красный пеннный гриб – живой, бурлящий, в точности такой же, как и ядерный взрыв на картинке в учебнике по гражданской обороне. Вот шляпка оторвалась от ножки, почернела и стала подниматься. Шляпка была метров пять в диаметре.

Над Ыковкой прокатилась воздушная волна и замерла стонущим эхом в кронах звонких мертвых лесов. В доме старушки Александрины выпало стекло и вспугнуло осторожную кибернетическую горлицу. Горлица взлетела спиралью, тонко свистя кончиками крыльев, и заметила черно-красное облако над речкой. Ай да низко тучка опустилась! – примерно так подумала горлица своими куриными кибермозгами и полетела к лесу.

Далеко в поселке завыла собака; ей в тон завыла собачка другая; два голоса сплелись и унеслись в пространства; вернулись легким эхо, отраженные от трех с половиною холмов.