24

Тем утром Оксана проснулась рано, походила по комнатам, прочла записку, ничего не поняла и от скучного непонимания опять уснула. Проснувшись второй раз, она села у окна и, по неизвестной причине, начала вспоминать свою неудавшуюся семейную жизнь. Удивительно, из-за какой мелочи можно возненавидеть мужа, если его не любишь.

На этой философской мысли Оксана устремила вдаль влажные глаза и увидела на улице мальчика. Мальчик был похож на ее сына.

Она собралась быстро; спустя час она была на станции, а еще через двадцать минут шла по городу, узнавая некоторые улицы и даже пеньки деревьев. Дома потемнели и насупились за столетие. Те, что смотрели на улицу, имели прозрачные двери из чего-то, напоминающего силовое поле. А те, которые смотрят во двор – из пластиковых досочек с большими щелями. Улицы прилизаны, но во дворах по четыре кучи мусора в каждом – по куче в каждом углу. В некоторых по пять.

Крысы шмыгают одна за другой. Стены покрыты матерными надписями. В подворотнях валяются пьяные калеки. Из окна – фортепианная музыка. Электрические часы, посеревшие от пыли, не первый десяток лет показывающие вечные пять утра.

Объявление: «баня закрыта». Выставка работ местных художников. Бесплатный телефон. Работает. Прошел мужчина, мило улыбнувшись. То же самое, что и сто лет назад, – заметила Оксана и успокоилась.

Машинка, похожая на бронзовую половинку яблока, лежала в ее сумочке. Если что-то случится, я всегда смогу сбежать. Ведь двадцать три часа уже прошли, – говорил кто-то чужой в ее мозгу.

Ее дом сохранился, лишь стал очень старым. В камнях появились выбоинки, похожие на следы пуль. Кто знает, сколько войн пронеслось здесь за ускользнувшее столетие?

У двери квартиры она остановилась, не в силах поднять руку к звонку. Вот сейчас я позвоню и услышу шаги, и он откроет… И весь кошмар закончится. Я, например, проснусь. Двно уже пора. Я уже выспалась во сне и спать мне больше не хочется. Дверь у меня сменили. А стену так и не побелили за сто лет.

Работают они, называется. Когда еще рабочих вызывали. Так забилось сердце, что она испугалась внезапной смерти (бабушка умерла от радости, выиграв в лотерею швейную машинку). Она нажала кнопку звонка и подождала. Еще два раза.

Никакого ответа. Она толкнула дверь и дверь оказалась незаперта.

Комната была чиста, полна пустотой, порядком и огромным экраном телевизора во всю стену. Телевизор работал и передавал патриотическую программу: конкурс русских девушек. Во время патриотических программ телевизоры включались самостоятельно, а выключающая кнопка блокировалась. Она села и принялась смотреть сквозь слезы. Впрочем, русские девушки были хороши.

Во время конкурса русских девушек Оксана в первый раз ощутила национальную гордость. В том конкурсе победила угрюмая плотная девушка, похожая на коня, а некая Ната Бяцкая заняла второе место. На том же конкурсе произошло два несчастных случая: одну из участниц затоптал конь, а вторую привалило бревном в горящей избе. Но это не омрачило национального ликования.

Протранслировав патриотическую программу, телевизор отключился. Оксана подошла к книжным полкам и вытащила пухлый альбом с фотографиями. Кто эти девочки на снимках? Мои правнучки? А вот это, возможно, я – во всем уродстве восьмидесяти и, примерно, пяти. Зачем я здесь? Как я здесь оказалась? Почему я пришла в это место? Я хочу домой. Ведь это совсем просто – пропадай оно пропадом, это чужое столетие – я поверну ключик и окажусь дома. Никто не поверит мне, если я расскажу, где была. Но я не расскажу… Она достала бронзовую машинку с ключиком и повернула. И ничего не случилось.

Оксана была взята тепленькой, ни о чем не подозревающей. Ей заклеили рот пленкой, защелкнули руки за спиной, стащили по лестнице (разорвав при этом часть одежды), втолкнули в твердый холодный кузов без окон. В кузове играла электронная музыка. Оксана поначалу пыталась угадать, где у музыки начало, а где конец, но музыка оказалась бесконечным повторением. Она служила не для развлечения узников, а для подготовки их к тому, что их ждет. Еще в кузове было полно мелких тараканов, которые питались крошками, находимыми в карманах заключенных. Тараканы сразу же занялись делом. К крикам и попыткам их задавить тараканы остались идиотически безразличны. Крики Оксана издавала той половиной рта, от которой отклеилась пленка.

Квартиру обыскали, изъяли все документы, сломали часть мебели, из лихости, выбросили в окно альбом с фотографиями – чтобы посмотреть, как красиво они летят. Одну из фотографий подобрал местный бомж и положил в свой ящик для милостыни. Бомжу не было чуждо чувство прекрасного.

Оксану выгрузили из машины, снова заклеили рот, провели по коридорам, которые изламывались в самых неожиданных местах и прерывались ступенями (у каждых ступеней и у каждого поворота было сеточное ограждение, а на сетке висел круглый указательный знак в виде указательного пальца; Оксана так и не поняла, что этот палец означал. Потом ее бросили в цементную комнату без всякой мебели, предварительно отобрав все личные предметы, кроме платья. В камере было жарко, а не холодно, как это представляла себе Оксана; упав на пол, она счесала себе коленки, как в детстве, снова вспомнила сына и заплакала. За дверью послышались шаги и она затаилась.

Ей принесли миску кислых и совсем будто дохлых грибов, которые она съела с удовольствием – не часто баловалась грибами в прошлой жизни.

Через пять минут или через пять часов (время совершенно потеряло реальную длительность) ее снова вытащили из камеры и повели по коридорам. После двух решетчатых перегородок потолки стали выше и Оксана начала смутно узнавать здание. Что-то очень далекое, из детства, нет, не может быть, нет, может, она вспомнила: в этом здании ее мать принимали в комсомол и задали всего один вопрос: «кто из наших космонавтов полетел первым?». В тот день был массовый прием и приемщикам хотелось поскорее закончить это нудное дело. В этот же зале поколение спустя, когда комсомол развалился, Оксана участвовала в выступлении первого в городе (кстати, и последнего) эротического театра. Они ставили слегка переделанную французскую пьессу; во время спектакля Оксана снимала с себя все, кроме трусиков. Театр все равно запретили. Теперь ее втолкнули в ту же самую комнату (довольно большую, в эротической постановке тогда участвовало четверо девушек), втолкнули и бросили на стул. А вдоль стен тогда стояли скамьи, на скамьях сидела молодежь мужского пола вперемешку со стариками… Она получила удар в лицо; удар разорвался как бомба; Оксана удивилась, что осталась жива, и все воспоминания потухли.

– Ну, ……., будешь говорить? – спросил русый костлявый молодец с пьяным задором в глазах.

– Буду, – сказала Оксана и получила еще один удар.

– Теперь не будешь, – сказал костлявый молодец, наклонившись над телом.

Когда она открыла глаза, на ней вместо платья был халат и лежала она навзничь, в той же камере, порожек у самой головы. Немилосердная лампочка выедала глаза как будто кислотой.

Ну, нет, – подумала Оксана, – бейте меня хоть убейте, но если я взъемся, то плохо будет! Она плюнула в лампочку и с нечеловеческой точностью и силой плевок попал. Лампочка зашипела, наполнилась белым туманом, сказала: «фук!» и погасла.