18

Оксана проснулась поздно ночью, в полной темноте. За окном дергался дальний луч авномобильных фар. Невидимый автомобиль повернул, луч скользнул по окну, сделал видимой прозрачную занавеску и косой треугольник потолка. Ей показалось, что в комнате никого нет, совсем никого. Где я? И что я здесь делаю? Для чего я здесь?

– Эй! – позвала она. – Тут кто-то есть?

– Есть. Спи.

– Где ты?

– В кресле.

– Тебе негде спать? Ты бы мог бы, я не возражаю.

– Нет. Я думаю.

– Почему ночью?

– Я привык думать ночью.

– О чем?

– О том куда мы попали и что случилось с этим миром.

– Ну и что же ты придумал?

– Катастрофа.

– Да, катастрофа, – согласилась Оксана, – это я и сама поняла.

Молчание.

– Послушай, – спросила Оксана, – а что говорил тот человек? Он говорил, что тебя нет? Что тебя убили?

– Да. Еще три года назад.

– А за что?

– Грабили дачу, насколько я понял, а я им помешал.

– А у тебя есть, что грабить? Очень непохоже, чтобы здесь что-то грабили.

Слишком все в порядке. И ты, когда вошел, узнал расположение вещей.

– Может быть, забрались случайно. Я ведь не могу о том знать. Меня там не было.

Я не помню всей жизни человека, – думал он, – человека, который был убит в этом мире, невинный. Люди поклонялись Христу, которого распяли, невиновного – но мне больше жаль тех невинно убиенных, которые навсегда останутся безвестными.

Человек умирает не только телом, он умирает в других людях – и потому Сын Человеческий вечно жив на земле; даже на такой мертвой земле, как эта; а тысячи безвестных – мертвы. Я не помню того вечера, когда он заснул в последний раз, наверняка полный надежд и с радостью ожидающий завтрашний день (так обычно засыпаю я, если на душе не лежит очередной камень) и ему наверняка снились формулы, ведь он был ученым. Я не помню, как его разбудили, как ударили, как он оборонялся и почему не сумел защитить себя, я не помню, как ему хотелось жить в ту последнюю ночь. И я никогда не вспомню, потому что то – он, а это – я. И я никогда не смогу его спасти, потому что смогу уйти только в свой мир, а прошлое этого мира для меня заказано. Та жизнь невозвратима. Тот невинный человек абсолютно погиб и то, что я сейчас сижу здесь, живой, ничего не меняет. Я не могу простить этого убийства. Такие вещи прощать нельзя. Интересно, любил ли он звезды так, как их люблю я? И что мне делать с его воспоминанием о механической ящерице – просто забросить на дальнюю полку памяти? Я мыслю не по уставу. Влияние местности.

– Я все думаю, – сказала Оксана, – если тебя нет, то кто же сейчас сидит и говорит со мной?

– Я.

– Я понимаю, что ты. Но ты же остался там? В земле закопаный? Они разрезали твое тело и закопали. Потом оно совсем сгнило, остался только скелет.

А может, и скелета не осталось. Тогда кто сидит здесь?

– У меня не было тела здесь и я взял его оттуда.

Правильный вопрос. Если меня убили, значит, мое тело сгнило в здешнем грунте три года назад. Тогда чье же тело сидит сейчас в этом кресле? В этом кресле сейчас сидит то, чего не существует и не может существовать. Мое человеческое тело уничтожено. Значит, это н е ч е л о в е ч е с к о е? Значит, моя душа надела на себя первое попавшееся, чтобы прикрыть свою наготу? И, если я не человек, то нужно ли мне есть, пить, дышать, спать? Я не хочу ни есть, ни пить, ни спать. Я все же дышу. А что если?

Он задержал дыхание и подождал минуты полторы. Дышать совершенно не хотелось. И игла, которая не прокалывала кожу – потому что это была нечеловеческая кожа? Дело не в игле?

– Эй! – снова позвала Оксана, – ты сидишь так тихо, что, мне кажется, тебя здесь нет. Мне страшно.