Был поздний вечер и они сидели, греясь у инфраогня. Огонь полоскал свои медленные языки внутри толстой прозрачной пластины, излучая свет того оттенка, для которого нет слов в человеческом языке: нечто между голубым и ярко-серым, но совсем не голубое и совсем не серое. Этот свет был достаточно ярок для любых работ и занятий, но уже в десяти шагах становился неотличим от темноты. К тому же, большинство хищников панически боялись инфрасвета, поэтому он служил прекрасной защитой от ненужных ночных посетителей.

– Не подходи к мужчинам ближе чем на метр и все будет в порядке, – сказал Коре.

Она задумалась о чем-то и продолжала сидеть молча. Голубые блики перетекали на влажной выпуклости больших глаз, зрачки расширились до предела и взгляд ощупывал ничто, не останавливаясь ни на чем, кроме невидимо представляемых образов. Длинные редкие ресницы. Лицо в ветвистых прожилках, как карта – инфрасвет по-разному отражался от поверхностей с разной температурой: те участки кожи, под которыми проходили сосуды, казались темными, потому что были теплее. Коре поймал себя на том неприятном ощущении, что жует с нею в такт и попробовал сменить ритм, но не смог. Гипноз женского лица в ночи.

Особенно эти большие зрачки – какие-то системы глаза воспринимают инфрасвет как полную тьму и расширяют зрачок, от этого свет кажется ярче, чем он есть.

Он не мог отвести глаз от ее лица. Взгляд гладил каждый замеченный бугорок – вот горбинка на носу, незаметная днем, широкая линия ноздрей, провал под глазами, левая щека в темноте; кожа покрыта легким пушком и пушок тоже не виден днем – он вдруг почувствовал движение времени. Время медленно проплывало мимо, оно состояло из больших прозрачных пластов и глыб; пласты уходили во тьму бесконечно прошедшего, когда кто-то другой так же сидел у настоящего огня, неспособный отвести взгляд от женского лица. И он был мною и я есть он – куда и откуда забросило меня это медленное течение? Сколько раз я уже сидел вот так и сколько еще раз буду сидеть? Он вдруг понял смысл времени. И это было так просто, что даже не могло быть выражено словами, это было гораздо проще любых слов и знаков, это даже проще тех томлений и неясностей, которыми мучится мозг зверя – это доступно лишь деревьям, скалам, мертвым звездам, хаосу, пустоте…

Мы все поймем это – когда умрем, или в бесконечно малую долю мгновения перед смертью – может быть этот взблеск есть оправдание смерти? Просто женские глаза.

И все это лишь инстинкт продолжения рода? И даже этот черный свет из ее зрачков?

– Что вы так смотрите? – спросила она.

– И также не позволяй мужчинам долго смотреть на себя.

– Хорошо. У меня сейчас было такое странное чувство. Я даже не знаю, как сказать – как будто я вечна и как будто я растворена во всем… Вы понимаете?

– Нет.