Но Виктор Семенович Абакумов был себе на уме. Берия Берией, но Сталин – не Гитлер. У него трюк со взрывчаткой не пройдет, особенно после покушения на фашистского фюрера. И потом, если немцы готовили Таврина целый год, то и русским не следует спешить. Куда лучше пока поработать с Тавриным в качестве радиоприманки. Тем более что радистка, Шилова-Адамичева, уже согласилась. Дело оставалось за малым – убедить в этом Таврина. У Абакумова даже название радиоигры родилось – «Семейка». Но для начала радиоигры нужно было получить согласие и наркома НКВД. И Абакумов поделился идеей радиоигры с Берией. Тот махнул рукой:

– Как ви объясните немцам, почему Таврин долго не виходил на связь?

– Мы этот вопрос уже продумали, Лаврентий Павлович. Согласно нашему плану, следует в первой телеграмме правдиво описать обстоятельства аварии самолета и указать на то, что агент не смог воспользоваться мотоциклом и был вынужден, захватив с собой радистку, пробираться пешком.

– Допустим? – подумав, согласился Берия. – А какова вообще цель этой вашей радиоигры?

– Цель игры заключается в вызове на нашу сторону германской агентуры и ее последующем аресте, а также получении явок к другим агентам германской разведки в СССР.

Берия вертел в руках карандаш, порою что-то рисуя на листе бумаги, лежавшем перед ним. Наконец поднял взгляд своих тяжелых черных глаз на Абакумова, словно изучая его. Наконец, кивнул:

– Согласен! Даю санкцию.

Абакумов лично допросил Шилову. Она полностью отрицала свою причастность к заданию по совершению террористического акта против Сталина.

– Я – радистка, а не террористка. Что же касается задания, которое должен выполнить Таврин, меня о том не ставили в известность.

– Допустим, – кивнул Абакумов.

В самом деле, радистку не обязательно посвящать во все нюансы операции.

– Но вы признаете, что изменили Родине и должны за это ответить по всей строгости советского закона?

– Я не жалею о том, что прилетела. Если нужно будет умереть, умру, но зато буду знать, где умерла и за что. Прошу только об одном – предоставить мне возможность разделить судьбу с мужем, какова бы она ни была. Я верю в то, что с момента вступления на родную землю он ничего бы не сделал против Родины.

– Отлично! В таком случае, могу вам сказать, что ваш муж, Таврин, уже согласился сотрудничать с нами, – Абакумов блефовал, но понимал, что Шиловой проверить его слова будет невозможно, а если она согласится на сотрудничество, то будет гораздо легче убедить в том и самого Таврина.

– У меня нет другого выхода, – пожала плечами, вздохнув, Шилова.

* * *

В одиночной тюремной камере в Лефортово на нарах лежал, накрывшись по самые уши одеялом, Таврин. Он давно не брился, оброс щетиной. Со следами побоев на лице и черными кругами под глазами.

Металлическая дверь камеры со скрипом открылась. Первым, со связкой ключей в руках, в камере появился дежурный надзиратель.

– Арестованный Таврин, встать!

Таврин с трудом поднимает голову, поворачивается к надзирателю, видит за его спиной высокого стройного человека, с зачесанными назад черными волосами в генеральской форме. Арестант откидывает одеяло и нехотя поднимается.

– Вы свободны! – обратился Абакумов (а это был именно он) к надзирателю.

– Слушаюсь, товарищ генерал… Но если что – я за дверью.

Абакумов бросил сердитый взгляд на надзирателя, тот тут же вышел за дверь, плотно притворив ее. Абакумов подошел к стоявшему под небольшим зарешеченным окном табурету, сел и несколько мгновений внимательно смотрел на оставшегося сидеть на нарах Таврина.

– Что, не нравлюсь? – хмуро произнес Таврин. – Ваши следователи-садисты постарались.

– А вы злой, оказывается. Неужели в гестапо следователи мягче по отношению к предателям?

– Не знаю, Бог миловал от общения с гестаповцами. Хватило допросов в контрразведке и абвере.

– Хорошо, я дам команду следователям быть с вами немного повежливее.

Таврин презрительно хмыкает.

– Большое вам за это спасибо. Заранее.

– Зря иронизируете. Я не шучу. Правда, и от вас при этом потребуется выполнение неких условий, – Абакумов достал из кармана пачку папирос, вынул одну и начал разминать ее между пальцами.

– Смотря каких!

– Серьезных, но вполне реальных. Но прежде чем я назову эти условия, я хотел бы представиться. Я – начальник Главного управления контрразведки СМЕРШ, генерал-лейтенант Абакумов.

– А-а! Коллега, – усмехается Таврин. – Точнее, самый главный начальник майора Таврина.

Абакумов некоторое время молчит, соображая, о чем речь. Наконец понимает и согласно кивает головой.

– В некотором роде. Рад, что вам даже в тюрьме не изменяет чувство юмора. Так вот, я вам гарантирую жизнь в обмен на сотрудничество с нами.

– А моей жене? – после маленькой паузы спросил Таврин.

– Вы имеете в виду Адамичеву-Шилову?

– Да!

– Но она же радистка. Без нее радиоигра в любом случае не состоится. Кстати, Адамичева уже дала согласие.

– Я вам не верю!

– В конце нашей с вами беседы я приглашу ее сюда.

– Допустим. Но какие гарантии вы мне можете дать, что не уберете нас сразу после того, как в нас исчезнет необходимость?

– Послушайте, Таврин, неужели вам мало моего генеральского слова?

Таврин смеется. Абакумов удивленно смотрит на него.

– Почему вы смеетесь?

– Я хоть еще и относительно молод, но уже достаточно умен, чтобы не верить на слово коммунистам, тем более служащим в НКВД.

– Чем же они вас так обидели, что вы их так ненавидите? Между прочим, миллионы советских людей сплотились вокруг партии и разгромили ваших бывших хозяев-фашистов в пух и прах. Неужели немецкий кусок вам, украинцу, показался слаще, чем наш, советский?

– Не буду говорить о миллионах, сплотившихся под знаменем коммунизма, не видел. Но неужели вы думаете, генерал, что миллионы таких же русских, украинцев и людей других национальностей продались немцам за кусок хлеба? Вы удивляетесь, почему я так ненавижу вас? Не буду о себе. Скажите мне, почему советское правительство продало их? Почему оно продало миллионы пленных? Я сам сидел в концлагере и видел военнопленных разных национальностей, и обо всех них заботились их правительства. Они получали через Красный Крест посылки и письма из дому, одни только русские не получали ничего. Я видел, как американские пленные, негры, делились с русскими печеньем и шоколадом. Почему же советское правительство, которое они считали своим, не прислало им хотя бы черствых сухарей? Разве они не воевали? Не защищали ваше правительство? Не сражались за Родину? Коли Сталин отказался знать нас, то и мы не желаем иметь с ним ничего общего.

– Но-но, ты, подонок! – Абакумов побагровел. – Выбирай выражения.

– А зачем мне выбирать выражения? Я вам нужен, не так ли? А в таком случае, кто вам еще скажет ТАКУЮ правду, как не человек, находящийся в моем положении. А не нравится такая правда – расстреляйте меня. Я ведь понимаю, что всем вашим гарантиям и генеральскому слову вашему – грош цена.

– Не забывайтесь, Таврин! – снова повысил голос Абакумов.

Он встал, прошелся по камере. Остановился напротив Таврина.

– Впрочем, я скажу вам откровенно, что не собирался осуществлять никаких терактов ни против Сталина, ни против кого другого. – Таврин расслабился и снова лег. – Мне просто хотелось вернуться в Россию и куда-нибудь ото всех спрятаться.

Абакумов удивленно посмотрел на Таврина, пытаясь определить, правду тот говорит или нет. Но в не очень светлой камере это было сделать затруднительно. И, немного помолчав, Абакумов произнес:

– И все же я жду вашего решения.

– А черт с вами! Хоть полгода, хоть год еще пожить, подышать свежим воздухом, видеть любимую женщину. – Таврин поднял голову и посмотрел на Абакумова. – Мне бы хотелось, чтобы моя жена была рядом со мной. Только при таком условии я согласен работать на вас.

– Разумеется! – удовлетворенно произнес Абакумов и тут же заверил: – И жить, естественно, вы будете не в тюремной камере.

Абакумов вызвал к себе полковника Барышникова.

– Вы определили, Владимир Яковлевич, руководителя для радиоигры «Семейка»?

– Так точно, товарищ генерал. Это старший оперуполномоченный 3-го отдела ГУКР СМЕРШ майор Григоренко.

– Охарактеризуйте его коротко.

Барышников тут же открыл папку с личным делом майора и стал зачитывать Абакумову:

– Григорий Федорович Григоренко родился 18 августа 1918 года в городе Зенькове Полтавской области в семье совслужащих. Окончив школу, поступил на учебу на физико-математический факультет Полтавского педагогического института им. В. Г. Короленко. Окончив его в 1939 году, Григоренко получил приглашение на работу в органы, где начал службу помощником оперативного уполномоченного Особого отдела в Конотопе. В 1940 году Григория Федоровича призвали на военную службу. В том же году он стал помощником оперуполномоченного Особого отдела НКВД 151-й стрелковой дивизии Харьковского военного округа. С началом войны товарищ Григоренко участвует в боевых действиях как оперуполномоченный особого отдела НКВД 4-й воздушной бригады Харьковского военного округа, но уже в августе 1941-го тяжело ранен. После госпиталя его направляют в Особый отдел саперной бригады Сталинградского фронта.

В 1942 году он окончил курсы при Высшей школе НКВД по подготовке руководящего состава и был направлен в контрразведывательное управление НКВД, в отдел по противодействию разведывательно-диверсионной деятельности германских спецслужб. Его включили в группу оперативных работников подразделения центрального аппарата с задачей организации радиоигр против германской разведки с использованием захваченной в плен агентуры. В задачи группы входило проникновение в гитлеровские спецслужбы, получение сведений о готовящихся подрывных акциях против СССР и принятие мер по их локализации, введение германского командования в заблуждение путем продвижения дезинформации в отношении намерений советской стороны.

В 1943 году капитан Григоренко был переведен в 3-й отдел Главного управления контрразведки СМЕРШ НКО СССР. До истории с Тавриным Григоренко уже участвовал в операции «Загадка».

– Ну что же, кандидатура вполне подходящая, – согласился Абакумов. – Подготовьте указ о назначении майора Григоренко…

– Уже, Виктор Семенович. – Барышников вынул из той же папки отпечатанный на машинке документ и положил его на стол перед генералом.

Абакумов хмыкнул, подписывая приказ.

– А если бы я не утвердил Григоренко?

– Но вы же утвердили, товарищ генерал. И еще одно… Можно высказать предложение, Виктор Семенович?

– Валяйте, полковник.

– Мы с майором тут подумали… А что, если нам называть «игру» «Туман»?

– «Туман»? – Абакумов начал барабанить пальцами по столу. Ну, если нам удастся напустить туману в нутро «Цеппелина», то, пожалуй, оно и верно.

– Спасибо, товарищ генерал. Разрешите идти?

– Идите!

И туману смершевцы действительно напустили хорошего, ибо до самого конца войны немцы так и не поняли, что Таврина с Шиловой перевербовали и заставили вести двойную игру.