Кратов побывал на заколдованном озере. Постоял на берегу, зажимая нос от вонючих испарений и вглядываясь в туманные фонтаны над мертвой зыбью, пока не замерз. Никто не явился из свинцовых вод, чтобы зачаровать его гипнотическим горящим взором. Никто не бултыхался в стлавшемся понизу клочковатом мареве. Да и колдовства никакого не ощущалось. Озеро как озеро, только что на редкость грязное…

В долине ему повстречался заплутавший болотник. Он сидел, вжавшись в снег, и тупо моргал нижними веками. Рядом валялась суковатая дубина. Кратов окликнул его, показан пустые ладони, пошел навстречу. Болотник продолжал торчать на месте, не сводя с него выпученных глаз. Потом лениво оторвался от насиженной проталины и медленно, по-жабьи, отпрыгнул в сторону, задев лапой никчемную дубину. И снова застыл кочка кочкой.

Теперь Чудо-Юдо-Рыба-Кит нес Кратова на лесную опушку, где несколько дней назад принял его в свое чрево из сильных мохнатых лап стихотворца Бубба.

Лаз в берлогу был по-прежнему завален сплетенным хворостом. Кратов осторожно толкнул его ногой.

— Бубб, — позвал он. — Ты здесь?

Из полумрака не донеслось ни единого звука. Кратов выждал немного и броском, чтобы опередить удар дрекольем по затылку, нырнул внутрь. Никто и не собирался перехватить его при входе. В берлоге было пусто и холодно. Кратов стоял посреди этой пустоты и холода и чувствовал, что и сам замерзает. Не телом — душой…

А когда он повернулся, чтобы уйти навсегда, груда небрежно спиханных в угол шкур зашевелилась, и из-под нее выглянула знакомая страховидная физиономия.

— Кто?.. — прохрипела она.

— Бубб! Ты не узнаешь меня?!

— Не вижу… — сипел тот. — Захворал я… Ближе подойди, может — разгляжу. В голове у меня круговерть.

— Я — Кратов, ты меня здесь выхаживал, к летающему зверю провожал!

— Ты разве живой еще? Я думал — тебя твои дружки сожрали. Больных да увечных всегда жрут. Меня вот чуть не сожрали, да раздумали — вдруг еще встану? Жалко меня жрать — знаю много.

— Да что с тобой?

— Лешие вчера напали. Один меня по башке сильно огрел, едва последние слова не вышиб напрочь. Нынче все на охоту убрели. Самок с детенышами в новую берлогу упрятали. А я лежу здесь в дерьме один, слова пересчитываю, чтобы не растерять. Не помогает — расползаются куда-то, змеищи… Худо мне, Хрратов, как бы не помереть. А помирать неохота, недужить — и того сильнее. Ведь сожрут меня, и слова мои сожру г. вместе со мной, вот что обидно… Заговоры все позабыл, какой из меня теперь шаман?

— Бубб, дружище, я помню все твои заговоры наизусть!

— Правда? — обрадовался тот. — Подожди-ка…

Он заворочался в своих шкурах, застонал, мотая головой в коростах запекшейся крови. Потом с трудом сел и вытащил из-под себя здоровенный лоскут тонкой древесной коры.

— Нож тут где-то был — ворчал он, шаря вокруг — Запропастился к лешему. А, вот. Давай-ка расскажи мне заговор от брюшной маеты, а я его себе на коре нарежу для памяти Что это у тебя с глазами? Хворь какая? Ты ко мне близко не садись, мне своих болячек достает, и так ни лешего не вижу, да чтобы еще из глаз потекло.

— Это не хворь, — сказал Кратов. — Это у нас бывает иногда, от сильной радости.

— Чудной вы народ, — проговорил Бубб укоризненно, — Все-то у вас не как у людей. Да леший с вами, живите как знаете. Ну, давай начинай.