Глава 1
ЗАРЕВО И КРИКИ
«Пришла пора жатвы, я уже зажег огонь на алтаре, пиши скорее рапорт», — сказал жрец и схватил меня за руку. «Отстань, надоели вы с вашими огнями, я в отпуске», — возмутился я, пытаясь вырваться. Однако он не отпускал и все тащил меня куда-то, дергая все сильнее — пока я вдруг не сообразил, еще на границе с явью, что это означает. И как только я выскользнул из сна, браслет на руке сразу разжался. Я, конечно, знал, что он реагирует на частоту пульса, дыхание, движение глазного яблока под еще закрытыми веками, но всякий раз эта чуткость меня неприятно поражала — словно мою руку обвивал кто-то живой, следящий за каждым моим движением.
Я осторожно повернул голову — Янина еще спала. Еще осторожнее я опустил ноги с кровати, накинул халат и вышел в гостиную. Окно было открыто, и я услышал равномерный влажный шум — ночью пошел дождь. С силой растерев ладонями лицо, но так до конца и не проснувшись, я включил визор и тут же устыдился своего халата, босых ног в шлепанцах, заспанного вида: с экрана на меня смотрел не дежурный оперативник, а сам генерал Риман.
— Доброе утро, Александр! — приветствовал меня глава Управления. Он говорил по-русски довольно правильно, лишь не совсем точно ставя ударения. Генерал считал делом чести общаться с каждым сотрудником на его родном языке.
— Я не стал бы вас беспокоить, зная как много вы работаете в последнее время. Но у нас очень тревожные сообщения.
Я насторожился. У нас не бывает иных сообщений, кроме тревожных, плохих и чрезвычайных, и если сам начальник Управления…
— Речь идет о Новом Китеже, Александр. Видимо, он предвидел мою реакцию и потому не стал ждать какого-то ответа.
— Информация стала поступать два часа назад. Полицейские на посту близ Щебетовки услышали крики со стороны поселка. Там ведь недалеко?
— Три километра.
— Было довольно хорошо слышно, и эти крики их встревожили. Они попытались связаться с поселком, но никто не отвечал. Тогда они выехали туда и вскоре наткнулись на бегущих им навстречу людей. Дальше ехать они не смогли, потому что эти люди набросились на них.
— Набросились?
— Они были в истерике, в шоке. Они держались за полицейских, крепко — как это сказать?
— Вцепились?
— Да, правильно, вцепились. Не давали им ничего сделать. Требовали спасти их, немедленно увезти отсюда, требовали вернуться и спасти детей, оставшихся в поселке, остаться на месте — все сразу. Постовые позвонили дежурному и вызвали подмогу. Но пока она подоспела, им, по всей очевидности, пришлось нелегко — оба получили травмы и находятся в больнице. Дежурный, получивший их сообщение, связался с Белогорском, и оттуда тоже направили патруль. Тамошние полицейские подъехали довольно близко к поселку — примерно на полкилометра. На этом расстоянии они вынуждены были остановиться, потому что тоже встретили бегущих из Китежа людей и потому что увидели нечто, чрезвычайно их поразившее.
— Что же?
— Ну, они наговорили много всякого. Собственно, говорить связно мог только один из них, еще один был способен отвечать на вопросы, остальные двое бредили. Сейчас ими занимаются психиатры. Они говорили, что поселка больше нет, что он уничтожен какой-то катастрофой: они видели зарево, воронку, как после взрыва. Наконец, они видели чудовищ.
— Понятно… — выдавил я. — Наверное, это были новички из дружины?
— Меня заверили, что это были достаточно опытные полицейские.
— Еще кого-нибудь посылали?
— Да, пожарных из Щебетовки — когда пришла информация о зареве. Результат тот же — они находятся в больнице.
— А эти люди, бежавшие из поселка, — что с ними?
— С ними еще хуже. Ярко выраженный делирий, истерическая фаза. Контакт невозможен, применяются успокоительные. Сейчас в Белогорске формируется спасательный отряд. Туда войдут люди из КЧС, врачи, психиатры. С рассветом они выедут на место. Я хотел бы, чтобы вы тоже были там.
— Я сейчас вылетаю, — заверил я. — Скажите, а что с Путинцевым — о нем ничего не известно?
— С ним несколько раз пробовали связаться — он не отвечает. Впрочем, там никто не отвечает. Да, еще вот что: какая-то женщина пыталась передать сообщение своим знакомым, живущим в Старом Крыму.
— Пыталась? У нее была неисправна аппаратура?
— Неизвестно. Люди, которым она звонила, ее .видели и слышали, отвечали ей, но она их не слышала. Впрочем, вы сами все увидете, я передам вам запись.
— Да, лучше прямо во флайер.
Он кивнул, поправил что-то лежащее перед ним на столе, потом спросил:
— И что вы об этом думаете?
— Судя по описанию, похоже на Каир!
— Да, похоже. Но есть одно существенное отличие. Мы, конечно, проверили кровь у всех пострадавших. И никаких следов Отравления.
— Ну, тогда мы тоже не сразу обнаружили следы, — возразил я. — Помните, там применялся летофон. А уже после Каира появился этот — как его? — психакс. Его и сейчас распознают с трудом. А тут могло быть нечто новенькое.
— Да, лаборатории работают, — согласился он.
— Меня, честно говоря, удивляет другое. У Путинцева ведь не было врагов. Недоброжелатели, конечно, были, я их знаю, но никто из них не способен на такое. Тогда кто?
— Вот это вам и предстоит установить, — резюмировал Риман. — Вечером жду вас с рапортом.
Он отключился. Я прислушался к тишине в спальне — кажется, ее ничто не нарушало — и направился на кухню. Есть не хотелось, но впереди целый день — а может, и не один, — когда мне некогда будет искать ресторан или закусочную.
Запасаться так запасаться — я опустошил, наверное, половину холодильника. Какой-то звук заставил меня обернуться. Янина стояла в дверях в своей любимой позе: прислонившись к притолоке, руки сложены на груди.
— Возьми еще кофе, — сказала она. — Не здесь, в шкафу. Куда сейчас?
— В Крым. Какая-то беда в «Доме Гармонии».
— Что-то серьезное?
— Кажется, да.
— Странно. Никогда бы не подумала, что с ними может что-то случиться. Есть жертвы?
— Пока неизвестно. Пока массовое психическое расстройство. В таких случаях всегда бывают жертвы, ты же знаешь.
— Господи, кому они могли помешать? Надолго, не знаешь?
Я развел руками. Этот жест имел и другой смысл, и она шагнула вперед, уткнувшись лбом мне в подбородок. Чем бы она ни мыла волосы, они всегда пахли одинаково, и этот запах я предпочитал всем на свете.
— Жаль. Хотя мне тоже завтра улетать.
— Ты мне не говорила.
— Не хотела огорчать — а видишь, как получилось. Все равно ты срываешься первый.
— А куда?
— Куда-то в Восточную Сибирь, точно не знаю. Митяшев сказал только, что наблюдаются аномалии в поведении животных, организуется экспедиция и нужен специалист.
— Вот, и у зверей свои аномалии.
— Но у них, как правило, без жертв.
Дождь все еще лил, и я поднял воротник куртки; впрочем, ангар был совсем рядом. Между кирпичами дорожки пробивалась нежная молодая трава: осень стояла необычно теплая. Забравшись в кабину и выведя флайер на площадку, я вспомнил, что не спросил Янину, когда она собирается вернуться из экспедиции. Сквозь прозрачный фонарь я видел ее, стоящую под навесом крыльца. Кричать отсюда, тем более возвращаться, значило излишне суетиться, а мы оба не любили суеты. Я помахал ей рукой и включил двигатель. Рукоятку управления заедало, я давно собирался ее починить, но все никак не мог выбрать время. Флайер разворачивался, все еще стоя на земле, боковым зрением я уловил ответный жест Янины, потом земдя ушла вниз.
Выбирая лучший полетный режим, мой «головастик» поднялся над облаками. Сразу посветлело; слева по курсу небо плавно меняло оттенки красного, нежный отсвет лег на панель, на раскрытый блокнот. Начинавшемуся расследованию я после секундного колебания присвоил название «Китеж: зарево и крики», предпочтя его однозначным определениям типа «безумие» или «катастрофа». Записав и слегка обработав сообщенное Риманом (обработка состояла в основном в постановке вопросов), я вызвал Управление и попросил дежурного перегнать заготовленную для меня видеоинформацию.
Некоторое время экран оставался темным, затем осветился, и я увидел лицо женщины. Она сидела слишком близко к визору, словно вглядываясь в глубь экрана, отчего ее черты искажались.
— Спите вы там что-ли? — Она говорила сердито, но негромко, словно боясь кого-то разбудить. — Или у вас то же самое? Надежда, Борис! Ладно, я все равно скажу. Вдруг у вас этого нет, но будет, и тогда пригодится. Лучше бы, конечно, только у нас — Господи, пусть это случится только у нас! — но ведь как узнаешь, правда? Я что звоню-то: Надя, мы погибаем. Я не знаю, что это, — может, пришельцы, а может, конец света настал, суд страшный. Я не брежу — Надь, ты же меня знаешь, — я не знаю, как я еще с ума не сошла, но не сошла пока. Вот послушай.
Она отодвинулась в сторону и что-то переключила на панели, увеличивая громкость. Я сделал на своем визоре то же самое и обратился в слух.
И — ничего не услышал. Или… Да нет, действительно ничего. Значит…
И в ту секунду, как я готов был заключить, что женщина действительно галлюцинирует, я внезапно осознал смысл того глухого шума, который сопровождал весь ее рассказ, а теперь стал слышен отчетливее. Этот шум доносился, видимо, с улицы, из-за неплотно занавешенных окон, и состоял — сознание отказывалось признать это, относя к разряду помех, — из множества слившихся воедино криков, воплей, какого-то рева — отчаянного, нечленораздельного, совершенно нечеловеческого. Мне казалось, что я различаю отдельные выкрики, голоса — но тут женщина вновь повернулась к экрану. Судя по всему, услышанное на нее подействовало еще сильнее, чем на меня: выглядела она намного хуже, чем вначале.
— Ну вот, слышали? Я могла бы еще показать, что тут творится, но нельзя подходить к окнам. Да, вот что главное, что я, собственно, хотела сказать: если у вас это начнется, ни в коем случае не выходите на улицу! Маму я не смогла удержать, и она ушла. Заприте двери, занавесьте окна и не подходите к ним, не смотрите, что там происходит. Лучше всего сесть спиной к окнам и сидеть тихо — может, тогда они вас не услышат и не войдут. И держаться за что-нибудь — за стол хотя бы, за эту панель. Вот, сказала, сразу на душе легче стало. Может, это вам поможет. Хотя, если суд страшный, никто ведь не спасется, верно? Но не хочется, Господи, как не хочется! И как темно, почему так темно?!
Она говорила все быстрее, все бессвязнее, и взгляд ее мне не нравился: она уже не вглядывалась в экран, ожидая увидеть там хоть кого-нибудь, теперь ее глаза бесцельно блуждали.
Вдруг она вскочила, так резко, что визор накренился, и теперь я видел комнату в каком-то диком, искаженном ракурсе.
— Кто открыл дверь?! — услышал я отчаянный крик женщины. — Кто открыл? Они же войдут! Они войдут! Наташа!
Визор теперь показывал лестницу, ведущую на второй этаж, и я увидел, как она взбегает по ней, оглядываясь на ходу. Я впился в экран, надеясь увидеть ее преследователей, но никто не появился, лишь какие-то туманные пятна проплыли по экрану, ухудшив изображение. Несколько секунд ничего не происходило, затем откуда-то сверху — с галереи, часть которой была мне видна, — начали падать различные предметы: лампа, стул, одежда. А затем — упала женщина. Высота была небольшая, она не могла разбиться насмерть, но наверняка сильно расшиблась. Упав, она осталась лежать неподвижно. Потом вниз по лестнице сбежала девочка лет пяти. Она подбежала к матери и стала тормошить ее, потом бросилась куда-то в сторону и скрылась из виду. Потом вся комната резко ушла вниз, на миг я увидел галерею, потолок, по экрану пошел зигзаг — и он погас.
Некоторое время я сидел, тупо уставившись в визор и двигая вверх и вниз рычажок громкости. Я закрыл глаза и заставил мышцы расслабиться. «Ты ведь видел вещи и пострашнее, не правда ли? — говорил я себе. — И спустя два часа еще увидишь. Успокойся».
Спустя несколько минут я снова включил визор и еще раз просмотрел запись, уменьшив скорость вдвое. В некоторых местах я останавливал изображение, желая разглядеть какую-нибудь деталь. Просмотрев пленку пятый или шестой раз, я выключил аппарат.
Я заметил многое, ускользнувшее от внимания при первом просмотре. Я заметил висевшие в простенках между окнами картины и панно на задней стене. Я заметил, что на женщине был лишь халат, надетый на голое тело, а на ее дочери — ночная рубашка, и обе были босы. В ужасном крике, доносившемся с улицы, я различил-таки отдельные голоса; какая-то женщина не переставая кричала: «Ира! Ирочка!». Еще я разглядел под лестницей дверь в соседнюю комнату; там на полу, спиной ко мне, сидел мужчина; он делал резкие движения правой рукой, словно отмахивался от мух. Я несколько раз просматривал этот кадр, прежде чем понял: сидящий не отмахивался, а бил. Небольшим предметом, чем-то вроде отвертки, он раз за разом наносил удары, очевидно, по собственным ногам и животу. От него в сторону двери уже тянулась темная струйка, а он все колол и колол.
И еще я заметил, что на втором окне (оно попало в кадр лишь при последнем рывке камеры) штора так и не была задернута. Хозяйка дома, как видно, не успела довести задуманное до конца и правильно применить выработанный ею самой рецепт защиты от безумия — хотя вряд ли задернутая штора помогла бы ее семье. Во всяком случае, я хорошо видел окно, и за этим окном стояла темная южная ночь: ни зарева, ни одного отблеска — ничего.
