Глава 13
Злые чары войны
Март, 2622 г.
Авианосец «Три Святителя»
Система С-801
А бои-то шли страшные, никакими уставами не предусмотренные и ни в каких газетах не описанные…
Хочется сказать: «Но все по порядку». Нет, не было порядка в те дни, а значит, не будет его и в моей истории.
Да, я вернулся. Да, в свою родную эскадрилью И-02.
Да, в ту же самую каюту на «Трех Святителях».
Обнялся с Колькой, степенно поздоровался с Кожемякиным. Представился комэску – эту должность временно занимал Бабакулов.
Втайне, запершись в туалете, плакал, когда узнал, сколько осталось наших.
Комэск Готовцев – сбит, погиб. Переверзев – сбит, погиб. Терновой – сбит, погиб.
Пополнение, прибывшее в эскадрилью перед рейдом в систему Львиного Зева, тоже потеряно в полном составе.
Наконец, Цапко – подбит, пошел на вынужденную возле Города Полковников. Уже на земле флуггер взорвался, Цапко сильно обгорел, госпитализирован и скорее всего будет комиссован.
В итоге: той эскадрильи, которую мы с Колькой застали в прошлом мае, больше не было. Я попал в общество очень мрачного Бабакулова, замкнутого Егора Кожемякина и стремительно возмужавшего, остепенившегося Героя России Николая Самохвальского, которого было теперь просто неприлично называть Колькой.
Остальной народ в эскадрилье – сплошь новые для меня лица – делился на две категории.
Первая категория – пять юнцов-молодцов, только-только выпущенных с ускоренных курсов. Им даже младших лейтенантов не присвоили. «Получите после первого боя, а пока походите в мичманах». То-то ребятам радости…
Вторая категория – три лейтенанта из смешанного авиаотряда линкора «Генералиссимус Князь Суворов-Рымникский», он же в обиходе просто «Суворов».
У этой уникальной серии линкоров имеются ангары, две катапульты и полетная палуба в корме. Еще до войны им прочили плохое будущее: и не полноценный авианосец, и не настоящий линкор, а так, гибрид ужа и ежа.
И действительно, то ли в силу неправильного использования, то ли просто по невезухе, «Суворов» и его систершипы приносили куда больше хлопот своим экипажам, чем реального ущерба врагу. В итоге, когда дефицит люксогена и подготовленных пилотов стал угрожающим, линкоры перевели в режим стационаров на орбите С-801-7, а авиаотряды расформировали, распределив технику и людей между строевыми эскадрильями настоящих авианосцев.
Вот с такой-то пестрой публикой нам предстояло вступить в генеральное сражение.
А матчасть? Да так себе: шесть «Дюрандалей», три обычных «Горыныча» и три мобилизованные учебно-боевые спарки. Почти все – в текущем ремонте и, за исключением командирской машины, в неполной комплектации.
Например, на «Дюрандале» с заводским номером 622-7-11, который всучили мне, по жизни не работал инфракрасный пеленгатор, а в первом же пробном вылете сгорели цепи электрозамыкателей внешних узлов подвески.
Но это еще цветочки. На нижней поверхности центроплана я обнаружил свежую латку размером метр на метр. Когда я спросил у мичмана Хоменко, ремонтника из авиатехнического дивизиона, можно ли с таким лейкопластырем маневрировать в атмосфере, он помялся чуть, а потом кротко сказал: «Вы летный формуляр вашего борта почитайте, там все написано».
В летном формуляре действительно было написано. Все-все.
Нет повести печальнее на свете… мда.
Вдумчиво изучить четыре страницы мелким шрифтом было выше моих сил, взгляд скользил по строчкам.
«Истребитель DR-19 „Дюрандаль“, заводской номер 622-7-11…
Устранение боевых повреждений… Плановая профилактика…
Силами рембригады произведены следующие работы…
Замена… Починка… Панели F2, F3…
При отсутствии соответствующих комплектующих… Командир рембригады предложил…
Консультант АТД утвердил…
Пластырь полистальной, 2 мм… И керамический экспресс-штамп, 7 мм…»
Ага, а вот и самое интересное:
«После проведенного ремонта вплоть до замены временного пластыря на фирменные панели F2, F3 запретить в автопилоте все функции атмосферного маневрирования, а пилота предупредить о недопустимости при выполнении полетов с борта авианосца приближаться к плотным атмосферам.
Консультант АТД А.И. Грузинский.
Подпись… Дата».
– Не понял. – Я поднял глаза на мичмана Хоменко. – Что за птица такая: «консультант»?
– Эээ… видите ли… Андрей Ильич Грузинский – лицо в высшей степени компетентное, но гражданское… Пришлось для него особую должность учредить.
И тут я вспомнил! Грузинский – это же инженер, которого командировали к нам от концерна-производителя вместе с первой партией «Дюрандалей»!
Вот занятно! Остался все-таки…
Ладно, я безмерно рад за Грузинского, но как прикажете воевать на такой развалюхе, которая из космоса в атмосферу войти не может?
Оказалось: нехороший вопрос, несвоевременный.
Спустя час нас собрали на инструктаж. Рассказали кое-что веселое.
А еще через час «Три Святителя» отбыли в район ожидания на задворках планетной системы С-801, где скрытно сосредоточивалась оперативная группа «Шторм».
Так началось для нас генеральное сражение, вошедшее в историю как Битва Двухсот Вымпелов.
* * *
Правильные, скучные слова появятся позже – в официальных трудах историков. «Первый этап операции», «второй этап», «третий»… «Маневренная оборона», «фланговый охват», «жесткая оборона», «контрудар»…
Но фронтовым трудягам войны теоретические словеса не в радость. В них нет сладкого запаха силумита, горящих авианосцев, запредельного ужаса пехоты, впрессованной в снег гиперзвуковой ударной волной…
А вот остроумный военный публицист кавторанг Дегтярев, очевидец событий, в книге «Восхождение на гору Хукарйи» назовет этапы операции по-своему.
Рассказ о маневренной обороне Восемьсот Первого парсека у него озаглавлен «Балет».
Глава о знаменитой атаке авианосных групп ОАГ-21 и ОАГ-22 (они же «Буран» и «Шторм») – «…Включая дежурные истребители».
История обороны Города Полковников названа коротко и страшно: «Держаться!» – это слово в знаменитом приказе главкома от 15 марта было повторено семь раз.
А глава о самом важном для нас, о том, благодаря чему живы те, кто выжил, названа жутковато: «Клянусь Ашей, вы привели демонов!»
Тоже цитата. А чье авторство – узнаете.
Начало того, что кавторанг Дегтярев назвал «балетом», ничем не напоминало ни сие возвышенное искусство, ни танец вообще.
Оперативная авианосная группа «Шторм» (три авианосца, линкор и девять эскортных кораблей) одним прыжком ушла от Восемьсот Первого парсека далеко за горизонт технической видимости. Корабли легли на курс 0-270 и набрали патрульную скорость 60 М.
Такая скорость уже достаточна для почти мгновенного ухода в Х-матрицу, но еще не настолько велика, чтобы исключить свободу быстрого маневра в обычном пространстве. Потому и называется скорость патрульной, а не какой-нибудь другой.
Получилось, что оперативная группа заняла позицию, на которой не могла быть обнаружена противником, если бы тот перешел по Х-матрице прямо к Городу Полковников (вариант «тесная атака»). В этом случае флот Конкордии встретил бы Интерфлот – наши разномастные силы прикрытия в районе планеты, – не подозревая, что корабли Второго Ударного флота тоже находятся поблизости, но ничем не обнаруживают своего присутствия. Мы сохраняли режим полного радиомолчания, все иллюминаторы были задраены, ходовые огни потушены, газопылевые маскировочные заслоны («вуаль») выставлены.
Нежелательным, но, увы, более вероятным сценарием была «дальняя атака».
Осуществляя «дальнюю атаку», противник должен был выйти из Х-матрицы примерно на том же удалении от Города Полковников, на котором находились наши авианосные группы. При таком развитии событий появлялся шанс обнаружить противника первыми.
А «обнаружить первыми» означает атаковать внезапно, атаковать с выгодных ракурсов.
Впрочем, ни одна наша авианосная группа – «Шторм», «Буран» или «Циклон» – в одиночку осилить армаду врага не могла. Более того: и весь Второй Ударный, собранный в кулак, серьезных шансов не имел. Численное превосходство клонов оптимистом Бердником оценивалось как «значительное», пессимистом Бабакуловым – как «подавляющее».
Никто и не говорил нам: «Орлы, это будет ваша победа!» Нет. Не продешевить, продать свои жизни дорого – только так ставился вопрос на общем инструктаже.
Победа будет, будет обязательно.
Но скорее всего – не для нас.
Около двух часов ночи 12 марта мы получили приказ на эскортирование флуггеров дальнего обнаружения «Асмодей». На каждый «Асмодей» выделялись по две пары истребителей прикрытия.
Я был поставлен ведущим пары. Вторую пару вел Колька. Командир дозора – находящийся на борту «Асмодея» капитан третьего ранга Жагров из штаба оперативной группы «Шторм».
Поднятые с наших авианосцев «Асмодеи» были лишь малой частью гигантского барража, развернутого вокруг Восемьсот Первого парсека.
Смотреть в оба! Смотреть в четыре! Чтобы муха не пролетела!
Врага нужно обнаружить раньше, чем он обнаружит нас! Офицеру, установившему первый технический контакт с крупным соединением противника, – Звезду Героя! Всем экипажам дозора, включая истребительный эскорт, – ордена Славы!
Ничего себе, да? Увидел отметочку на экране – готовь шило. Отметочка разделилась на пять-шесть – верти дырочку в кителе. Сообщил об увиденном флагману группы – смело прикручивай Золотую Звезду!
Полет обещал быть долгим. Ротацию истребителей намеревались провести только через восемь часов, ну а громадные «Асмодеи», с их-то автономностью, могли провести в пространстве и пару суток. Наша теоретическая автономность по кислороду была примерно такой же, но просидеть в кабине истребителя дольше двенадцати часов – мука, по сравнению с которой пытки испанской инквизиции сойдут за общеоздоровительный массаж.
Мы получили в полет по целому сухпайку плюс – невиданная невиданность! – каждого курильщика осчастливили парой бездымных сигарет. «Будто на верную смерть посылают», – подумал я.
Работа всех излучающих бортовых средств наших истребителей была запрещена категорически.
Включить радары разрешалось только по телекодовому сигналу с борта «Асмодея», а такой сигнал мог быть передан лишь при прямой угрозе со стороны конкордианских флуггеров. Ну а для выхода на связь с полной мощностью передатчика у наших истребителей был предусмотрен вообще один-единственный вариант. А именно, если «Асмодей» по непредвиденным причинам не сможет сообщить флагману об обнаружении кораблей противника. Тогда нам разрешалось выполнить эту почетную миссию самостоятельно.
Одними словесными запретами командование не ограничилось. Сектора приборной панели, ответственные за управление радарами и связью, были закрыты крышками и опечатаны хронометрическими пломбами.
Взлет прошел без сучка без задоринки. Колькина пара быстро догнала и обогнала «Асмодей», уйдя далеко вперед. Я со своим ведомым осуществлял непосредственное прикрытие, находясь в постоянном визуальном контакте с «горбатым» – так прозывались у нас все без разбору флуггеры обнаружения и управления.
Наша аппаратура устойчиво принимала информационные пакеты, которые раз в минуту сливали направленные антенны «Асмодея» одним коротким импульсом. Расшифровав пакет, парсеры формировали на наших экранах полную тактическую картину в радиусе действия радаров «горбатого». Обновлялась она, правда, с запаздыванием. Но чего не сделаешь ради обеспечения скрытности…
Наша бортовая оптика тоже исправно сканировала пространство, но в отсутствие целей и, следовательно, целеуказания от более мощных технических средств мы пока могли видеть только друг друга да быстро уходящие в точку авианосцы родной группы.
Примерно через полчаса мы отдалились настолько, что радарный контакт с группой «Шторм» был утрачен и на тактическом экране остались только пять отметок: четыре наших истребителя и «Асмодей».
С этого момента мы были полностью предоставлены самим себе. На отведенном нам направлении мы вели разведку не только за всю группу «Шторм», но и за весь военфлот, за все Объединенные Нации. Будет контакт с противником – в считанные секунды начнут приниматься решения, от которых зависит будущее Земли.
Прошел еще час. Другой. Третий.
Контакта не было.
Полет проходил не то что нормально, а просто отлично. Первое время я переживал за латаную-перелатаную машину, но «Дюрандаль» летел себе и летел без малейших капризов. Как говорится на флоте, «клопы не дохнут, кочегары не дерутся». Впрочем, с чего бы им дохнуть и драться, если тяга давно поставлена в ноль, защитное поле выключено, а вся серьезная электроника – холодная.
Мелочи вроде парсера, автопилота, индикаторного оборудования надежны, как валенок, и в известной мере некритичны. Воевать без них нелегко, но за жизнь побороться еще можно. А вот, не приведи господь, тот же распределитель фризера гробанется, как у Кольки над Фелицией…
Так и будешь лететь себе вперед и с песней, пока в высших сферах вопрос о тепловой смерти Вселенной решается. А в высших сферах все долго происходит, с расстановкой. Миллиард лет туда, миллиард сюда…
На исходе четвертого часа инструкция позволяла мне выкурить сигарету. Я открыл шлем, включил фильтровентиляцию (бездымными спецсигареты «Полет» только называются), затянулся… Хорошо!
После манихейской курицы – лучшее, что было в моей жизни. Правда, нужно еще вспомнить ту встречу в госпитале с Иссой.
Но как ее засчитывать – встречу эту? Если назвать сном, галлюцинацией, тогда объятия Иссы не в счет и пальма первенства остается у курицы. А если назвать иначе?
А что значит иначе?
Гвардии лейтенант Пушкин! Исса мертва – это факт объективной реальности!
Тонкая струйка сигаретного дыма попала мне в глаз и высекла непрошеную слезу.
Хорошо, попробуем иначе, чтобы не так больно. Вспомним уроки Кирдэра…
«Исса теперь далеко-о-о…»
«Иссы нет больше в числе живущих…»
Но та, что посетила меня в госпитальной палате… То, что посетило… Можно ли назвать неживущим, неживым?
Черт возьми!
В пустоте «Дюрандаль» висит, а в нем лейтенант Пушкин сидит. И плачет. А если и не плачет, то где-то близко.
Черт возьми!
Сигарету я так и не докурил, раздавил о скафандр.
С «Асмодея» подали условный сигнал. Автопилот, правда, и сам знал, что настало время поворачивать, но лишний «бип» в ухе не помеха.
Мы ложились на обратный курс. Это, однако, вовсе не значило, что мы пройдем через прежние сегменты координатной сферы.
За четыре часа авианосцы нашей группы изменили свое положение относительно звезды С-801 на без малого триста тысяч километров. Соответственно, мы направлялись в некую упрежденную точку пространства, где через четыре часа намечалось рандеву с новой сменой истребителей. Там мы (тьфу-тьфу-тьфу) передавали «Асмодей» коллегам из эскадрильи И-03, а сами еще через полтора часа возвращались на авианосец.
Маневр был настолько рутинным, что я даже не контролировал приборы. Все глазел на «горбатый», как у него дюзы угольками светятся.
Потом глянул все-таки краем глаза на тактический экран – для проформы. Две отметки Колькиной пары, вот он «Асмодей», вот он я, вот мой ведомый…
Что такое?..
А-атставить!!!
Куда ж ты прешься, мичман Лобановский?!
Куда тебя, распротвою мать, несет?!
А он-то не слышит…
Истребитель Лобановского сохранял прежний курс. Да. Он не повернул. И не думал поворачивать.
Ну ладно, ты животное – такое же бессмысленное и самовлюбленное, как грудастый голубь, намалеванный на стабилизаторе твоего «Дюрандаля». Ладно, «бип» в наушниках ты принял за реликтовый ксеносигнал из Малого Магелланова Облака, позабыв обо всем, что говорилось перед вылетом. И глаза у тебя на жопе, и работу маневровых дюз на машине ведущего ты проглядел.
Но есть же автопилот! Ты что его – не включил?! Точнее: выключил?! Или…
Или а, или бэ, или вэ – результат все тот же. Лобановскому достаточно предаваться сладостному ничегонеделанью еще полминуты, чтобы выйти за дальность действия работающих на минимальной мощности трансляторов «Асмодея». Отметка от истребителя Лобановского у нас еще минут на пятнадцать—двадцать останется, а вот его экран превратится в черную пустыню. И не факт, что, даже нарушив строжайший запрет и включив бортовой радар, долдон сможет нас отыскать, а отыскав – догонит (с его-то подготовкой).
А каждая секунда увеличивала расстояние между дозором и Лобановским на многие километры.
А всю полноту ответственности за ведомого нес я.
А резерв топлива – не сказать чтобы «ого-го».
А режим – строгого радиомолчания.
А решать судьбу отбившейся овечки – Жагрову.
А отвечать – мне.
Это вам не «он любит ее, а она любит другого». Это – «быть или не быть».
Я думал всего ничего. Точнее сказать: думать я не стал вовсе.
Пометил истребитель Лобановского маркером как «цель-1».
Мозги моего борта напомнили: «Цель дружественная. Продолжать?»
Я: «Да».
Затем – «выход на цель сзади строго по направлению полета с превышением десять, минимизировать время маневра».
Мозги: «Пик расчетной перегрузки – девять. Продолжать?»
Я: «Да».
Полетели!
На самом деле терпимо. Учитывая, что после плена я успел сделать только два пробных вылета, в ходе которых почти не фигурял, а сенокс стал страшным дефицитом, девятикратная перегрузка могла бы меня увалить и в «красный туман». Но ничего, пронесло.
Мой «Дюрандаль» быстро вышел в хвост Лобановскому и, сбросив лишнюю скорость, образовал с ним классическую «систему нулевого относительного движения». При этом я имел заказанное превышение над его флуггером.
Теперь самое неприятное.
Я перешел на ручное. Осторожно перевернул машину – так, чтобы Лобановский оказался у меня «над головой». Затем, подрабатывая тягой, притерся к нему практически вплотную. И самым дедовским из дедовских способов заглянул к нему в кабину.
Что же я увидел?
Стекло шлема поднято. Фигура в кабине полностью неподвижна. Спит, как есть спит! Либо хуже…
Как прикажете будить мерзавца?
Похоже, вариантов нет: только сигналом боевой тревоги по рации. Авось ничего страшного не случится. Если верить данным с «Асмодея», корабли клонов появиться так и не соизволили.
Так-то оно так, но приказ был четкий: в эфир не выходить! За самоуправство меня могут по меньшей мере отстранить от полетов…
К счастью, первым радиомолчание нарушил все-таки не я.
На опломбированной панели загорелся индикатор первого канала. Вызывал Жагров.
– «Лепаж», здесь «Гора-1». Что вы творите?
– «Гора-1», здесь «Лепаж». Мой ведомый, кажется, заснул и поэтому не отработал поворот. Разрешите разбудить?
– С-сперматозоид… Будите и догоняйте. Быстро, вас никто ждать не будет!
Что ж, теперь я мог с легким сердцем сорвать хронопломбы, которые с точностью до сотых долей секунды зафиксировали время вскрытия. И в случае служебного расследования… ну, понятно.
Мой ведомый, тактический код «Дутыш», сидел на третьем канале. Вот по третьему-то я и отправил телекод: «Внимание! Боевая тревога!»
При этом я не сводил глаз с его кабины. Проснется? Не проснется?
Вроде какое-то шевеление. Да, нет?
Так… так… ну… просыпайся же, скотина!
Хорошо. Еще раз: «Внимание! Боевая тревога!»
Точно, зашевелился, гад!
– «Дутыш», здесь «Лепаж». Как слышишь?
– Эээ… Здравия желаю, товарищ лейтенант! Что происходит?
– Дома поговорим. А теперь слушай приказ…
Парень был виноват. Но и техника подвела.
Лобановский выкурил сигарету многим раньше положенного срока, съел половину пайка, и его разморило. Он заснул, а автопилот – тот самый, который «надежный, как валенок», – тем временем тихонечко сдох. Вот и вся шарада.
Если бы не я – он бы не вернулся.
Жагров потом признался мне: «Знаете, лейтенант, а я ведь с первых секунд маневра понял, что Лобановский не отрабатывает поворот. Но решение мое было: строго соблюдать приказ, в эфир не выходить. И только когда я увидел, что вы отправились за Лобановским, не выдержал. Потеря двух истребителей прикрытия из четырех – это уже перебор».
Разойтись по каютам и вкусить заслуженного отдыха нам не дали.
– В случае необходимости вы должны быть готовы занять кабины за полторы минуты, – сказал Бабакулов. Ни один мускул не дрогнул на его бесстрастном азиатском лице. – Отдыхать придется прямо здесь.
– Где – здесь? – робко спросил вчерашний кадет Ташкентской Военно-Космической Академии по фамилии, кажется, Максимчик, любопытно озираясь. Не знаю, что он там, между флуггеров, рассчитывал увидеть – двуспальную кровать с водяным матрасом и тумбочку с уютным грибком светильника на ней?
– Здесь – это значит под флуггерами. – Бабакулов обвел ангарную палубу театральным жестом. – Ужин вам тоже принесут сюда.
Младшие чины авиатехнического дивизиона сработали оперативно. Перед каждым из нас появилась теплая пластиковая коробка с ужином, рядом – свернутый в рулет спальный мешок.
С разной степенью торопливости мои боевые товарищи принялись разворачивать мешки, открывать пакеты с бутербродами, коробки с салатами, судки с кашей и гуляшом. Я буквально слышал, как заработали слюнные железы 19-го отдельного авиакрыла (я все никак не мог свыкнуться с тем, что мы теперь 2-е гвардейское). Еще бы! Ничто так не стимулирует аппетит, как коллективные прогулки по безвоздушному пространству…
Захрустела упаковка. Зашипела минералка в пластиковых стаканах. Мои боевые товарищи бросились утолять естественные потребности своих изнуренных организмов. Но только не я. Я взял в левую руку спальник, в правую – ужин и отправился удовлетворять потребности духовные.
Я шел туда, где стоял флуггер Героя России Николая Самохвальского. Моего лучшего друга.
Что ж, я не сделал и трех десятков шагов – мы с Колей встретились на полдороге между нашими боевыми машинами. Под мышкой у Коли был спальный мешок. В правой руке – коробка с непритязательной эмблемкой: нож, вилка, бутылка.
– Я к тебе как раз намылился, – сказал Герой России Николай Самохвальский.
– А я к тебе.
Мы виделись уже после моего плена, на борту «Трех Святителей». Позавчера. И позавчера уже обнимались с ним.
Но в тот раз вышло как-то сумбурно, скованно, без пяти минут – фальшиво.
Мне нужно было срочно облетать латаный-перелатаный «Дюрандаль». Ему – к Бабакулову, уточнить какую-то мелочь в таблице позывных и опознавательных. Да оно и понятно: ведь война. Автоматический ответчик не сработает, ошибешься в устном опознавательном – и получишь из двенадцати стволов без предупреждения.
Так у нас с Колькой дальше «привет-привет» дело в первый раз и не пошло. Наверное, это всегда так бывает – эту истину я вынес еще из опыта общения с Иссой. Когда слишком долго ждешь встречи, встреча, как правило, получается искусственной, ледяной.
Но на вторую встречу это правило не распространяется. Холод, страх, недоверие – тот ли это самый Коля Самохвальский, у которого я нагло списывал на сопромате, который носил мне поджаренную собственноручно китовую печенку, когда я лежал в госпитале с воспалением легких, который одним взглядом мог меня успокоить, обнадежить, окоротить, – они ушли. Осталась только радость.
Мы расстелили матрасы у шасси его флуггера (решили все-таки пойти «в гости» к нему, в тихий угол), распаковали продукты, чокнулись стаканчиками с гранатовым соком. Закусили разноцветными пилюлями – сеноксом (наконец-то!), витаминами, микроэлементами.
Принялись за гуляш.
И все это молча. Чувствовалось, что и я, и Коля думаем об одном и том же. А именно – о том, как бы половчее начать разговор, чтобы, с одной стороны, он не вышел душераздирающим, а с другой – пустым.
Обоим было ясно: надо что-то спросить. Но что?
«Так тебе, Колька, дали Золотую Звезду за „Балх“?» Глупо. Да и спрашивал я уже.
«Ну что, скучал по мне?» – по-девичьи как-то.
«А ты изменился… Сделался таким сдержанным, сухим… Глаза вроде как больше сделались или это просто щеки опали?» – вот так сказать можно. Тем более что применительно к Коле это чистейшая правда. Глаза его, раньше ясные, водянистые, задумчивые, теперь вроде как светились изнутри черным огнем, словно бы ожили. И сдержанным он стал, и сухим.
Но только… Может, самому Коле эти перемены не в радость? Может, не хочется ему думать о той цене, которую заплатил он за то, чтобы измениться.
«А помнишь, как мы с тобой…» Вроде бы нормально. Но ведь именно так всегда и начинаются разговоры старых товарищей в фильмах про войну.
Когда пауза стала вызывающей, я наконец выдавил:
– Давно не виделись, Коля…
– Давно, Саша.
– Я очень боялся за тебя.
– А я, думаешь, нет? Когда через муромских посредников подтвердилась информация, что ты находишься в плену, я себе места не находил от радости. – Коля улыбнулся. Улыбка его была усталой, пасмурной, но все-таки настоящей. – Честно говоря, первое время народ был уверен, что ты погиб. Но я не верил.
Я кивнул. Так все всегда говорят, что «не верили». Хотя на самом деле просто «не хотели верить». От Коли, похоже, мое сомнение не укрылось.
– Думаешь, вру? Если бы так! Я тебе даже письма писал.
– Письма?
– Да, самые настоящие. Бумажные письма.
Я аж присвистнул. Бумажные письма… Мама моя дорогая!
Свое последнее бумажное письмо я получил лет десять назад. Да и было это никакое не письмо, а просто открытка от одноклассницы. «С днем рождения!» На открытке чванился заяц с огромной задницей и галстуком-бабочкой на мохнатой грудке. Заяц держал в лапах яркий букет несусветных цветов наподобие ромашек.
Как сейчас помню: пришла эта открытка от некрасивой девочки по имени Таиса. Она очень хотела, чтобы ее поздравление обрадовало меня и, возможно, открыло новую страницу в наших отношениях. Куда там! Я был глух как пень, я в гробу видел «отношения» с Таисой, и я выбросил открытку с зайцем, едва скользнув взглядом по старательно выведенным строкам…
– После рейда к Фелиции меня поощрили отпуском, – продолжил Коля, подливая себе минералки. – Рванул на Землю! Был в реабилитационном центре на Байкале. Красотища там, скажу я тебе… Ну да речь не о ней. Там, на Байкале, я много думал. О том, что случилось со мной. Все время гадал, что там происходит с тобой… Даже мысленно с тобой разговаривал, представляешь?
– Представляю, – сказал я. (Сколько раз я мысленно разговаривал с Иссой?) – И что же ты мне говорил?
– Да всякую ерунду, если честно, – хохотнул Коля.
– Неужели только ерунду?
– Не только… Я, например, рассказывал тебе про свою вынужденную на Фелиции. О том, что было потом. Даже как мне вручали Золотую Звезду описывал…
– Так давай их, эти твои письма! Прочту теперь! – решительно потребовал я.
– Как это – «давай»? Я их по-честному отправил, – скромно сказал Коля.
На мгновение на его лице появилось до боли знакомое мне по Академии выражение снисходительного недоумения. Вот спрашивает его строгий препод по аэродинамике: «А вы, Самохвальский, какую из четырех тем выбрали себе для углубленного самостоятельного изучения?» А он, с таким вот просветленно-вопросительным выражением, и заявляет: «Как это какую? Я ведь написал уже, что решил взять все четыре».
– Отправил? Но куда? – Мое недоумение тоже было искренним. Разве что совершенно не «просветленным», тут мне до Коли было далеко. – На деревню дедушке?
Собственно, для удивления у меня имелись основания. Дело в том, что последним моим постоянным адресом была казарма Северной Военно-Космической Академии. Архангельская квартира, в которой я жил до поступления, принадлежала, согласно документам, пропащей сестре моей Полине. И эта квартира уже два года как была продана (я даже помню, на мой счет поступали какие-то деньги – доля Полины)…
– Как это – «куда»? Господину Ричарду Пушкину. Город Симферополь, улица Нуреева, девяносто, строение три, комната четырнадцать, – отчеканил Коля. Память у него была по-прежнему феноменальной. Помнить такую несусветно полезную информацию после тех огненных адов, через которые довелось ему пройти, после «Атур-Гушнаспа» и охоты на ракетные мониторы…
– Что? Улица Нуреева? Ты что, послал эти письма моему папе? В Симферопольский театр музкомедии? – переспросил я, не веря своим ушам.
– А что мне было делать? Посылать письма в общежитие? – спокойно парировал Коля. – Больше никаких адресов Александра Пушкина мне, как я ни искал, найти не удалось… Да и что в этом плохого – ты же с ним иногда видишься, ведь так?
– Ну… случается иногда, – уныло промямлил я.
– Тогда чего ты переживаешь? Отдаст он тебе твои письма. Никуда не денется…
– Да он-то отдаст. Лишь бы они в этом ихнем содоме музыкальном не потерялись… – вздохнул я.
Мысленно я уже смирился с тем, что никаких Колькиных писем никогда не увижу, поскольку хорошо помнил: свой паспорт мой дорогой папа терял не менее десяти раз. И каждый раз – по пьяному делу.
– Ничего, бог не фраер, он все видит. Не потеряются, – заверил меня Коля. Облокотившись о колесо флуггера, он достал из нагрудного кармана пачку сигарет «Ява-200» и… закурил.
Курящий Коля – это что-то новое. А ведь сколько пилил меня, стервец, еще в Академии! «Черные легкие курильщика!.. Рак!.. Облитерирующий эндартерит!.. Ранняя смерть по собственной глупости!..»
Всего лишь год назад я бы поспорил с кем угодно на десять тысяч терро: если вдруг в Российской Директории курение станет обязательной повинностью для всех офицеров, даже если закурят все обитатели планеты Земля (включая грудных младенцев и аквариумных рыбок), среди снегов русского Севера все же останется один убежденный противник дымной отравы. И им будет мой друг Коля Самохвальский – такой правильный, такой уравновешенный. Зачем ему облитерирующий эндартерит?
А тут…
– И ты, Брут? – ехидно осведомился я.
– Эге, – спокойно кивнул Коля, затягиваясь. – Первую сигарету выкурил, когда совершил вынужденную на Фелиции.
– Но раньше… Ты же сам говорил, что табак…
– Да-да, говорил. Но это было раньше. – Он мягко оборвал меня на полуслове, словно бы хотел сказать: «От прежнего Коли ничего уже не осталось». Но тут же добавил: – Кстати, о табаке. Знаешь ли ты, что у народов Мезоамерики, в просторечье – у индейцев, табак считался священным растением? И ему приносили жертвы, почти как богам?
– Не знал.
– Мне это в школе на истории рассказывали. Я тогда еще, конечно, не курил. И даже возглавлял школьный кружок «Оптимист». Мы там йогой занимались, моржевали, пропагандировали дыхательную гимнастику Фролова, ну и с девчонками, конечно, пытались дружить – на основании здоровых представлений об отношениях между полами. – Коля озорно улыбнулся. – Я тогда просто не мог взять в толк, что это за глупость такая – жертвы вредному растению. И ведь не были эти майя с ацтеками идиотами! А теперь я понял, в чем тут фокус. Знаешь ли ты, Саша, что медиумы Мезоамерики всегда курили табак, когда вызывали разных духов – духов предков, например… А зачем?
– Откуда мне знать?
– Медиумы говорили, что табак помогает им оставаться трезвыми. Помогает не соблазняться злыми чарами, не поддаваться обману. – Коля говорил тихо, и его слова словно бы смешивались с сизым сигаретным дымком, они плавали в нем, как рыбы. Что ни говори, все это выглядело довольно зловеще.
– А при чем тут ты? Ты что, спиритизмом балуешься на досуге? – Я попробовал пошутить.
– Нет, не балуюсь – серьезно ответил Коля. – Но мне, как и тем медиумам, табак помогает не поддаваться злым чарам.
– Злым чарам? – переспросил я.
– Злым чарам войны.
– Что ты имеешь в виду? – спросил я, хотя уже начал догадывался.
– Не могу забыть тех, кого забыть нужно.
– Например?
– Например, Готовцева.
– Я тоже не могу. – Имя Иссы я не произнес. Но Коля, конечно, все понял.
– То-то, – сказал он, притаптывая окурок каблуком.
В этот момент опасливая льдинка в моей душе окончательно растаяла. Да, это был он, мой Коля Самохвальский. Тот самый Коля, что по ночам читал Бахыта Кенжеева и Баратынского. Лучший кадет курса. Самый пытливый, самый чувствительный человек из тех, кого мне приходилось встречать в жизни. Так же свободно рассуждающий о мировоззрении индейских медиумов, как и о недостатках топливных присадок конкордианских истребителей. И в то же время чуткий, внимательный, не боящийся говорить о шрамах, исполосовавших душу. Что ни говори, а среди людей военной складки эти качества – редкий дар.
Коля замолчал. Замолчал и я. Большинство наших товарищей уже справились с ужином. Многие дремали, большинство – попросту завалившись на спальный мешок, как на матрас.
Пока мы молчали – а молчали мы долго, возможно, минут пятнадцать кряду, – я придумал определение дружбы. Друг – это человек, с которым можно говорить о чем угодно – о табаке, о музкомедии, о спиритизме. И с которым можно ни о чем не говорить. И это будет ничем не хуже самого интересного разговора.
Я посмотрел на Колю – повзрослевшего, словно бы даже выросшего сантиметров на пять. Он посмотрел на меня – наверное, тоже пытался прочесть тайные знаки, вычерченные на радужке моих глаз событиями последних месяцев.
Я не знаю, что такое душа. Но я уверен, в тот миг друг на друга смотрели наши души.
* * *
Потом мы еще много говорили. Я рассказал ему о плене. О своем путешествии от Котла до Малой Излучины. О камушках Злочева. Обо всем.
Даже о смерти Иссы напоследок рассказал, не удержался.
Разве только несколько смазал и сократил последний наш разговор с Риши и Иссой на борту яхты «Яуза». Да и то – не столько потому, что не хотел доверять Коле этой постыдной, зудящей тайны, сколько из соображений, которые у нас в Академии назывались заповедью «не загрузи товарища своего». Не хватало еще Кольке загромождать в преддверии вылета свою умную голову рассуждениями на тему «Что было бы, если бы Риши сразу сдалась в плен осназу Свасьяна?..».
Вопреки моим ожиданиям на рассказ о двух девушках Коля отреагировал очень живо. Судя по горячечному блеску его ясных глаз, пять минут на ходовом мостике «Яузы» заинтересовали его куда больше, чем вся моя «Песнь о Глаголе». Мне даже показалось, что он с нетерпением ждет, когда же я окончу, чтобы завалить меня вопросами. Я не ошибся.
– А что сейчас с Риши? – спросил Коля, извлекая из пачки новую сигарету. – Ты случайно не знаешь, как она после ранения?
– Случайно знаю.
Коля весь напрягся, впился в меня взглядом.
– Она жива и здорова, – сообщил я. – Разве что легкое ей пересадили.
– Она с тобой связывалась? Или тебе кто-то передал?
– Представь себе, я видел ее лично. И притом совсем недавно!
Смятение Коли от меня не укрылось. Его глаза вдруг сузились, стали глубокими и холодными, какими бывали только в Очень Важные Моменты, уж я-то Колю знаю как облупленного. Гм… А ведь я был уверен, что Коля и думать забыл о девчонке, с которой когда-то, тысячу лет назад, обсуждал квантовый выход приборов, пока мы с Иссой предавались нашим целомудренным радостям между олеандрами клонской здравницы. А оказалось, он ее помнит! Еще и беспокоится о ней!
– Ты… ее… видел? – запинаясь после каждого слова, спросил Коля.
– Да. Случайно встретил на Большом Муроме. В Новгороде.
– Кой черт ее туда занес? – поинтересовался Коля. Как мне показалось, несколько нервозно.
– Знаешь, ее мать еще до войны работала в конторе Тылтыня.
– В какой еще конторе?
– Центр Диалога Культур. В общем, какие-то дипломатические дела… Я, честно говоря, не горел желанием разбираться… Ну, выпили мы с ней медового пива с орешками, почирикали, да и разбежались. – Собственно, я сам не знал, зачем соврал Коле.
Точнее, не столько не знал, сколько не смог бы объяснить. Интуиция мне нашептала, и я пошел у нее на поводу. Просто я вдруг понял: говорить Коле, что Риши прилетала на Большой Муром специально, чтобы повидаться со мной, экс-военнопленным Александром Пушкиным, категорически не рекомендовано.
– Наверное, получит теперь взбучку от своей «контры» за то, что с тобой общалась, – вздохнул Коля. – У них с этим, говорят, с каждым днем становится все строже… Звереют, гады.
– Она говорила, что уволилась из армии после ранения.
– Вот это новость так новость! А как же «армия – это моя судьба»? Любила ведь Иришка дело это… Таким специалистом была! И что? После первого же ранения – в кусты?.. Впрочем, так даже лучше! – Коля темпераментно ударил правым кулаком о левую ладонь, словно бы что-то для себя решив.
Мне стало не по себе. Дело в том, что Коля говорил о Риши так, как говорят о человеке не только близком, но и хорошо знакомом. Так говорят о тех, кто давно и хорошо тобой изучен, о тех, кто прочно прописался в волшебном пространстве твоей души и чье существование в нем уже не зависит от «объективной реальности», от повседневных событий, – о далеких любимых, об умерших родителях, о погибших товарищах.
Чувствовалось, что Коля не просто вспоминал Риши, он о ней постоянно думал, проживал вместе с ней ее далекую зороастрийскую жизнь. Признаться, я был слегка шокирован.
– И что она еще рассказывала? – старательно сохраняя внешнее безразличие, спросил Коля. – Где она теперь живет? Адреса она тебе случайно не оставила?
– Да нет… Я как-то не интересовался. Да она и не предлагала.
– Вот как? Значит, между вами больше ничего нет? – настороженно спросил Коля.
– Да никогда и не было. С моей стороны по крайней мере. А почему ты спрашиваешь? Вот уж никогда бы не подумал… Ведь тогда, на Ардвисуре, я только что силком тебя к ней не подтаскивал. Ты же всегда к ней равнодушен был! Твердил мне еще, что тебе «любовь нужна настоящая». А не всякие пошлые интрижки… Что это вдруг на тебя нашло, Коля?
– Ты ошибаешься, Сашка… Сильно ошибаешься. – Коля опустил глаза.
– Ошибаюсь – в чем?
– В том, что равнодушен… Не был я к ней равнодушен. Никогда. С первой минуты влюбился. Как пацан. Еще тогда, когда мы на пляже пиво пили. Помнишь? Это было как солнечный удар…
– Как не помнить… Я те деньки часто вспоминаю. Может, это и было оно – так называемое счастье?
– Вот и я вспоминаю. И простить себе не могу.
– Простить не можешь? Чего простить? – понизив голос, спросил я. На палубе теперь было совсем тихо. Кругом все спали. Рабочее освещение было выключено. Только красный пунктир обозначивал переборки, углы да двери.
– Что отдал Риши. Без боя.
– Отдал – мне? – робко спросил я.
– Не тебе, Саша. Если б тебе, мне не жалко было бы. Не могу простить, что так и отдал ее судьбе.
– Послушай, а почему ты тогда не… Ну, как тебе сказать… Почему ты тогда, на Ардвисуре, за ней не… ухаживал? Даже ничего ей не сказал? Просто оробел? Не хватило духу? – подсказал я.
– Не в том дело, что оробел. – Лицо Коли исказила гримаса душевной боли. – Просто я сразу тогда понял: я тебе не соперник. Она ведь в тебя влюбилась. И это было видно. Если бы ты знал, как она тогда переживала!
– Могу себе представить, – буркнул я.
– Вряд ли можешь. Чтобы себе такое представить, нужно самому в этой шкуре разок побывать. – Коля горько усмехнулся, словно бы хотел добавить: «Вот я, например, побывал». – Она так сильно в тебя влюбилась, что, когда мы с ней по клонским паркам гуляли, она только и делала, что о тебе расспрашивала… Кажется, она все у меня выведала – и каким одеколоном ты пользуешься, и какие книжки читаешь, и какие предметы в Академии тебе нравятся, а какие – не очень… Она даже хотела знать, в какой школе ты учился, я имею в виду номер, и чем знаменит город Архангельск. Это пытка была, Саша. Сущая пытка. – Коля резко тряхнул головой, словно пытался стряхнуть наваждение.
– И ты… все это время… молчал? – шепотом спросил я.
– А что мне было делать? Приставать к Риши, которая места себе не находила, со своими чувствами? Чтобы ей тошно от меня стало? Чтобы она отвернулась от меня? Это мне нужно было делать?
– Да нет, я не то имел в виду. Я хотел сказать, почему ты мне ничего не сказал? Тебе стало бы легче.
– Знаешь, только ты не подумай, что я в благородство играю… Просто у меня надежда была: а вдруг у вас с Риши что-то еще срастется? Вдруг у вас с Иссой это не всерьез? Мне так хотелось, чтобы она была счастлива!
– Ну, Достоевский… Никак не меньше, – пробормотал я. Кстати, иронии в моих словах не было.
Усталая одурь прошла – то ли стимуляторы начали действовать, то ли Колин рассказ радикально встряхнул мою нервную систему, но спать мне уже не хотелось. Мозг работал в усиленном режиме. Сотни картинок перед моим мысленным взором проносились. Мириады мыслей, среди которых главной была одна: и как это я раньше ничего не замечал? А ведь мог бы и заметить! Если бы не был так увлечен своим романом с Иссой. Если бы не привычка видеть Колю таким рассудительным, сдержанным, все раскладывающим по полочкам, живущим без утайки…
– Послушай, Саша, как ты думаешь… У меня есть шансы? – вдруг спросил Коля.
«Вообще-то нет», – сразу подумал я. Но не таким ослом я был, чтобы произнести эту фразу вслух.
– Шансы в плане Риши? – спросил я, изображая из себя тугодума.
Он кивнул.
– Я думаю, что есть. Риши мне говорила, что за ней теперь ухаживает какой-то доктор из пехлеванов. Обмолвилась, что он ей немного нравится. Я даже имя почему-то запомнил – Римуш… Стишки ей этот Римуш сочиняет, сладостями задаривает, как у них принято, всякое такое. (О заявлении в Комитет по Делам Личности я, конечно, не заикнулся.)
– Доктор? У Риши? – Глаза Коли засияли.
Видимо, по его внутренним понятиям любовная увлеченность Риши клонским доктором была в тысячу крат предпочтительней ее любовной одержимости мною. Может быть, потому что клонов Николай за серьезных соперников не держал. А может быть, как раз потому, что мог воспринимать клонского доктора Римуша именно как соперника, с которым можно и нужно бороться за право обладать Риши…
– Доктор, ага, – как мог простодушно подтвердил я. – Только… Я почему-то думаю, что это у них несерьезно. По крайней мере когда Риши о нем рассказывала, то все время почему-то посмеивалась. Дескать, он, ха-ха, такой благородный… такой чистый сердцем, ха-ха… Насколько я разбираюсь в женщинах, это плохой признак.
– Ты прав, плохой, – быстро согласился Коля.
– Поэтому, когда эта война кончится, а она обязательно когда-нибудь кончится…
Но увенчать мою жизнеутверждающую тираду мощным крещендо мне не дал Бабакулов. Его внушительная фигура выросла прямо над нами. Лицо у врио комэска-2 было сердитым.
– Товарищи пилоты, – прокашлявшись, сказал Бабакулов. – Убедительно прошу вас прекратить разговоры и разойтись по своим спальным местам.
– Прошу нас извинить, Ибрагим, – по-свойски обратился к комэску Самохвальский. – Мы будем тихо! Мы не будем никому мешать!
– При чем здесь «мешать»?
– Тогда в чем дело?
– Дело в том, товарищи пилоты, что вам категорически необходим отдых! – сообщил непреклонный Бабакулов. На фамильярное обращение Коли он не отреагировал. – Имейте в виду, от вашей собранности теперь зависят не только ваши жизни, но и жизни вверенных вам людей!
– Товарищ старший лейтенант, – попробовал поканючить я. – Вы же знаете наши обстоятельства… Мы же с Колькой даже толком еще не поговорили… Ну, товарищ старший лейтенант…
– Вы говорите уже… – Бабакулов посмотрел на часы, – два часа сорок восемь минут. – Мне кажется, этого достаточно. В противном случае…
Мы с Колей кисло переглянулись, и я, прихватив свой спальник, поплелся через спящую палубу к своему «Дюрандалю».
* * *
– Подъем! Экипажам строиться!
Я вскочил, щурясь на неожиданно яркий свет – на высоком подволоке ангарной палубы вспыхнули все лампы, а не одна через три, как обычно.
Ноги машинально скользнули в магнитные ботинки – такова обязательная временная обувь, предусмотренная для экипажей и летного состава боевых кораблей, находящихся в предвидении боестолкновения с противником.
Ботинки эти являются нижней деталью противопожарного гермокостюма «Саламандра». Если из-за боевых повреждений откажет силовой эмулятор и на борту воцарится невесомость, в магнитной обуви теоретически можно ходить. Теоретически. А практически – с ее помощью можно устоять на месте, что во многих ситуациях куда важнее.
– Экипажам строиться!
В полном сборе гермокостюм «Саламандра» тоже вещь полезная.
В нем, например, можно дышать. Накануне или в ходе боя по решению командира из всех отсеков корабля может быть вытеснена содержащая кислород и, следовательно, пожароопасная атмосфера. Вместо нее нагнетается смесь инертных газов. И тогда все – от шестого номера-дублера зенитного расчета до командира корабля – наглухо замыкаются в гермокостюмах, переходя на автономное дыхание.
Во флоте Конкордии подобная система принята только на авианосцах. У нас – на всех кораблях крупнее тральщика. На тральщиках своя схема живучести, покруче.
Я покосился на аккуратно подвешенную техниками к левой консоли моего истребителя «Саламандру». Надевать? Не надевать?
Да нет же, олух, что за вопросы! Гермокостюм надевают по отдельному приказу. Тем более пилоты.
Если сейчас начнется подача на катапульты, нам, пилотам, будет положена не «Саламандра», а летный скафандр «Гранит-2». А это уже целое архитектурное сооружение – иначе не назовешь. Там и добавочные слои радиационной защиты, и теплоизоляция не в пример серьезней, и запас кислорода больше, и бронезащита жизненно важных органов встроена, и электромышцы, и… да что там говорить, в полной комплектации – центнер всяких удовольствий!
А вот пилотку надо нацепить обязательно. Приказ «экипажам строиться» в боевой обстановке я слышал впервые.
Вообще-то это такая торжественная, церемониальная, можно сказать, формула. Ее применяют по случаю визита в часть адмирала или другого высокого гостя. При этом подразумевается, естественно, парадная форма одежды. А не заношенные комбинезоны летной формы № 3, в которых мы завалились спать.
Итак, мы построились. Каждый пилот – ровно на шаг слева и на два шага спереди от нарядных гвардейских знаков, нанесенных на фюзеляжи флуггеров под кабинами.
Техники – за каждым истребителем, например, их закреплено по трое – вытянулись по стойке «смирно» по левую руку от пилотов.
Все техники были в «Саламандрах», только шлемы еще не надели. Значит, противник уже обнаружен, и все члены экипажа, остающиеся на борту авианосца, приготовились к бою…
Что ж, отлично. Будет сражение, будут огонь и смерть. Только бы скорее!
В проходе между машинами появился капитан первого ранга Бердник, бывший на моей памяти комэском, затем начштаба, а в феврале назначенный командующим авиакрыла.
К слову, он был единственным ветераном из довоенных комэсков «Трех Святителей», которые пережили и Наотарскую операцию, и оборонительные бои за Синапский пояс, и атаку «Атур-Гушнаспа», и тяжелейшую службу в системе противокосмической обороны Города Полковников.
На должности комкрыла он сменил Шубина, который теперь стал руководителем полетов, то есть старшим авиационным офицером «Трех Святителей». А Тоцкий… Эскадр-капитан Валентин Макарович Тоцкий погиб. Еще тогда, в бою на рейде Фелиции. В те самые секунды, когда наш разговор с Риши подходил к концу, снаряд конкордианского линкора, разорвавшись в недрах «Трех Святителей», изрешетил осколками главный авиационный пост и убил почти всех находившихся там офицеров.
– Ра-авняйсь! Смирно! – скомандовал Бердник. – Летному составу парадную форму – принять!
За каперангом следовали четверо мичманов. Вид они имели щеголеватый: поверх гермокостюмов серебрились аксельбанты, белели лакированные мечевые перевязи. Своеобразный вариант парадной формы…
«Да что они тут развели? По какому случаю эти китайские церемонии? Победа, что ли?»
Увы, зловещие огнеупорные «Саламандры» наводили на мысли иного рода.
Трое мичманов несли по стопке комплектов парадной формы, переложенных закладками с нашими фамилиями. Четвертый – ворох мечей в ножнах, но без перевязей.
Вчетвером они управились за считанные секунды. Вместе с парадной формой (в комплектах за ненадобностью отсутствовали фуражки и ботинки) каждый из нас получил на руки свои ордена и медали. У кого они были, конечно. Скажем, желторотые птенчики вроде Лобановского пока что были достойны только фольклорной деревянной медали «За запуск двигателя».
– Товарищи офицеры… В соответствии со славными традициями Российского Флота…
Господи… Да чтобы каперанг Бердник волновался?! Кто такое видел? Когда? А сейчас он говорил, запинаясь через слово!
– В бой пойдем при полном параде, при всех орденах и медалях… Как наши предки на «Варяге», в русско-японскую… Как на Краснознаменном Балтфлоте, как морская пехота под Севастополем… Слушай приказ: переодеться во все чистое!.. В качестве обуви использовать ботинки летного скафандра! Сорок секунд!
Бердник первым подал пример, молниеносно выскользнув из своего повседневного комбинезона.
Каперанг – с нами? Командир авиакрыла, сотни боевых флуггеров, уйдет в боевой вылет вместе со всеми?! С лейтенантами, с мичманами?!
Но думать об этом некогда. Сорок секунд есть сорок секунд!
В общем и целом мы уложились. Конечно, у кого наград было побольше – как у Кольки или Бабакулова, – те на сороковой секунде еще продолжали возню. Но большинство уже стояли как положено: руки – по швам, грудь – колесом, подбородок – тараном вперед.
Бердник бросил беглый взгляд на часы и продолжал:
– Слушайте, товарищи, вводную… Полчаса назад начали поступать первые сведения о Клоне. К настоящему времени установлены контакты с пятью крупными соединениями противника и с несколькими одиночными разведчиками. Четыре контакта принадлежат авианосной группе «Циклон», которая со всей очевидностью обнаружила главные ударные силы, держащие курс непосредственно на Город Полковников. Пятый контакт установлен группой «Буран». Командование полагает, что радиолокационные дозоры «Бурана» наблюдают одно из соединений огневой поддержки десанта, на которое возложены также отвлекающие функции. Десантные транспорты с силами прикрытия пока что не обнаружены, но это вполне естественно: они появятся в последнюю очередь, когда…
Бердник запнулся.
«…Когда с нами будет покончено», – вот что вы хотели сказать, товарищ каперанг. Мы вас очень хорошо поняли.
– …Когда и если у противника возникнет иллюзия, что его штурмовые средства могут достичь Города Полковников, не встретив серьезного сопротивления, – выкрутился каперанг. – Что касается нашей группы, то дозоры доложили пока только о двух слабоконтрастных объектах на пределе технической видимости. Эти объекты являются либо фрегатами, высланными в разведывательный поиск, либо ракетными мониторами, занимающими огневую позицию. На основании всей совокупности данных командование заключило, что его расчеты полностью оправдались. В настоящее время противник начал полномасштабную операцию с целью уничтожить боеспособные силы нашего флота, подавить ПКО Восемьсот Первого парсека, высадить десант в Город Полковников. Пробил наш час, товарищи.
Вообще-то и мне, и всем пилотам с боевым опытом насчет «пробил час» стало ясно при первом же взгляде на гермокостюмы техников. Но одно дело «ясно», а другое дело – произнесено вслух командиром авиакрыла. Сказанное Бердником превратило факт интуитивно-гадательный в оперативно-тактический. Чтобы понять наши чувства в ту минуту, нужно быть кадровым военным.
И снова старлей Белоконь (комэск-1, с ума сойти!) был впереди всей прогрессивной ветви Великорасы:
– Били, бьем и будем бить клонскую нечисть! Смерть конкордианским оккупантам!
Инициатива командира была поддержана всей первой эскадрильей истребителей.
– Смерть оккупантам!
– Даешь Хосров!
– Даешь победу!
Наша эскадрилья и пилоты ударных флуггеров отмолчались. Настроение было приподнятым, боевым, но если честно – не тем.
Пока еще — не тем.
Бердник терпеливо переждал всплеск энтузиазма воспитанников Белоконя и продолжил:
– Да, товарищи, генеральное сражение. Как вы помните из предыдущего инструктажа, наша задача – маневренные оборонительные бои. Главной нашей целью являются авианосцы. Но не исключено перенацеливание на линкоры или десантные соединения. В настоящее время командование обрабатывает оперативную информацию, чтобы принять решение о конкретном варианте ведения боевых действий. Таких вариантов, по сути, два. Первый: атаковать главные силы противника прямо на переходе. Второй: дождаться, когда его соединения достигнут ближней зоны обороны Города Полковников и втянутся в бой с Интерфлотом. Выбор конкретного варианта действий будет осуществлен на самом высоком уровне, военным советом Первой Группы Флотов под началом главкома Пантелеева лично…
Интересно, что «конкретный вариант» был выбран в те самые секунды, когда Бердник вводил нас в курс дела. Взрыкнула громкая связь, и снизошел на нас глас небесный.
– Говорит Шубин! Летному составу авиакрыла – готовность десять минут! Старшим техникам принять к исполнению схемы боевой нагрузки! По истребителям «Дюрандаль» – Д-11, по истребителям «Горыныч» всех модификаций – Г-5, по штурмовикам «Белый ворон» – В-2, по торпедоносцам «Фульминатор» – Ф-2. Схемы продублированы через БИУС.
– Надеть летные скафандры! – приказал Бердник, хотя это было пустой формальностью: все мы прекрасно знали, что и как делать по «готовности десять минут».
Знали это и техники – впрочем, как оказалось, не все.
Старшина моего расчета мичман Хоменко и техник-оружейник немедленно занялись подвеской противокорабельных «Мурен», положенных нам по схеме Д-11. А третий номер – белобрысый парень, похоже, совсем недавно призванный из запаса, – сделал полшага в сторону и замер в нерешительности.
Я не без труда припомнил, как его зовут.
– Ну что же ты, Петя, скафандр давай!
– А?
– Ска-фандр. «Гранит-2». В оранжевом рундуке, от которого у тебя дистанционка в кармане!
– Ой, извините…
«Ой, извините», мама моя дорогая…
Пока Петя медлительно и неловко запечатывал мое бренное тело внутри скафандра, я рассматривал торпеды, которые одна за другой выныривали из погребов рядом со стоянкой «Фульминаторов».
Сразу видно, техники времени зря не теряли. На матово-черных боках торпед белели залихватские, удалые росчерки «За Москву!», «За Кремль!», «За Манеж!», «За Берлин!».
Встречались и личные мотивы: «За Тоцкого!», «За Серегу!», «За Бехерова!» (Бехеров был комэском-2 торпедоносцев, погибшим в самом начале войны; кто такой «Серега», я не знал, может быть, и Цапко).
Попадался юморок: «Гостинец от Петрины», «Гвардейский привет из Севастополя» и длиннющее «Шашлычница одноразовая фугасного действия „Русский кебаб“.
Было и кое-что непонятное – похоже, результат стараний резервистов из Западной Европы. На одной торпеде мне попалось «Friggin’ train», на другой – «Vergeltung».
– Слушай, Петя, у тебя баллончика с краской не завалялось? – бросил я через плечо.
– Какого баллончика?
– Да любого!
– Откуда ж ему взяться?
– То есть как откуда? А хоть те же гвардейские знаки? Вы же их как-то рисовали на флуггерах?
– Они, товарищ лейтенант, не красками делались. Это термопереводные картинки.
– Черт, да, действительно… А вон то – белой краской рисовано, верно? – Я ткнул пальцем в торпеду с такой композицией: череп и кости, обрамленные круговой надписью «Наш ответ Народному Дивану».
– Наверное… А зачем вам?
– Экий ты сонный, братец. Ну давай, помоги нашему героическому флоту, придумай: чем можно писать на корпусе «Мурены»?
– А-а-а, так вот вы к чему? Я сейчас, мигом!
Петя убежал к старшине расчета, а я, поскрипывая электромышцами скафандра, кое-как развернулся на месте, чтобы поглядеть на своего красавца.
Схема боевой нагрузки Д-11 – это две противокорабельные «Мурены», два блока «Оводов» (против флуггеров, малого радиуса действия) и дополнительные топливные баки на внутренних узлах подвески. Все уже было готово, не хватало только одного блока «Оводов», справа. Его сейчас как раз подавала тележка, управляемая техником-оружейником.
– Вот! – Из-под фюзеляжа вынырнул радостный Петя, размахивая черным маркером.
– Ну и как я буду писать? Черным-то по черному?
– Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, все учтено могучим ураганом. Вы пишите, а я потом проявлю.
– Проявишь?
– Вот увидите!
Величественный в своем скафандре, как боевой слон, я подошел к «Мурене» под левой плоскостью, примерился и вывел маркером «За».
– Проявляй.
– Уже?
– Хочу посмотреть, как получается.
– Да пожалуйста.
Петя извлек из безразмерного набедренного кармана своей «Саламандры» плоский баллончик фризера, надел на него насадку и коротко пшикнул.
Вот ушлый народ техники… Явно ведь наткнулись на этот эффект случайно! Но – что работает, то работает.
Черный красящий состав маркера, прореагировав с фризером, стал ядовито-желтым – таким ярким, что я даже испугался: а вдруг на меня сейчас набросится Бабакулов или – пуще того – Белоконь с воплями «Демаскировка! Немедленно стирай или меняй ракету!».
Но, конечно, в предполетной лихорадке никому до меня дела не было, и я спокойно довел начатое до конца.
– А кто такая «Исса»? – спросил Петя. – Извините… Если не секрет.
– Не секрет. Моя невеста. Если бы Конкордия на нас не напала – она бы сейчас жила.
Нас держали в двухминутной готовности к подаче на катапульты. Это значило, что мы, одетые в скафандры, сидим в кабинах. Забрала шлемов откинуты. Фонари кабин закрыты, но не герметизированы – не хватает последнего щелчка.
Электросистемы флуггера активированы, связь включена, можно слушать и внутрикорабельную трансляцию (ВКТ), и все боевые каналы авиакрыла уровней «дом – эскадрилья», «эскадрилья – борт», «борт – борт». Действие последних эмулировалось при помощи резервных каналов ВКТ.
В сущности, мы переступили черту, отделяющую пребывание на борту от боевого вылета. Можно было считать, что мы уже куда-то летим – только расход топлива и кислорода все время «ноль».
Ударную эскадрилью Т-01 тем временем на катапульты подали, но пока не выпускали.
А и то подумать: против кого?
Из вводной вытекало, что наша группа не имеет контакта с крупным соединением противника. Чтобы в контакт вступить, мы должны были либо изменить курс и, основательно увеличив скорость, несколько часов двигаться в обычном пространстве по направлению к более удачливому «Циклону», либо присоединиться к нему путем Х-перехода.
Так-то оно так, но если мы уйдем через Х-матрицу, только с наших «Трех Святителей» будут потеряны десять флуггеров: два «Асмодея» и восемь истребителей из эскадрильи И-03. Эти ребята сейчас черт знает где, и теоретически они должны вернуться… я поглядел на приборную доску… часа через полтора, не раньше. Примерно столько же машин отряжено в дозор и с других авианосцев группы – «Рюрика» и «Дмитрия Донского». То есть имеем тридцать флуггеров, разбросанных по сфере радиусом в полмиллиона километров…
Что прикажете делать со всей этой публикой, а? Я бы на месте нашего комгруппы, вице-адмирала Зиманова, закручинился…
Да я и на своем месте закручинился. Как подумаешь о ребятах, которые сейчас там, в дозоре… Они ведь и парадную форму перед вылетом не получили…
Но тут поступили известия – от этих самых ребят, – которые, как мне вначале показалось, однозначно ответили на главные вопросы: «Куда летим?» и «Кого бьем?»
– Внимание! Выход из Х-матрицы крупного соединения противника в нашей зоне ответственности! Дистанция – 670!
Кто это? Очередная авианосная группа? Да сколько же у проклятой Конкордии авианосцев?!
– Приготовиться к повороту 120-70…
Ага! Резко меняем курс! Значит, командование нацеливает нас на этих свеженьких клонов? И то верно: куда бы они ни намеревались направиться после выхода из Х-матрицы, для набора скорости им потребуется время. Мы в любом случае успеем их перехватить на выгодном для себя ракурсе!
Техники бросились от наших машин прочь. Крутой вираж авианосца – это не хухры-мухры. Вектор ускорения частично компенсируется силовыми эмуляторами, но все равно – сносит иногда так, что магнитные ботинки от пола отрывает! Нам-то, в пилотских креслах, все нипочем, а вот техникам надо успеть ухватиться за поручни…
– Соединение противника идентифицировано. Наблюдается до двадцати универсальных десантных авианосцев и штурмовых транспортов. Эскорт и корабли непосредственной огневой поддержки – тридцать вымпелов.
Вот это лакомый кусочек! Атаковать его! Немедленно! Вызвать на подмогу группу «Буран» и навалиться всей армадой! Это же уникальный шанс сорвать вторжение!
Правда, клоны тоже в долгу не останутся… На какой дальности нас обнаружат их эскортные корабли? Ну, скажем, триста. Туда-сюда, плюс на минус…
Выходит, примерно в то же самое время, когда наши торпедоносцы выйдут в атаку, из Х-матрицы можно будет ожидать появления тех ударных сил, с которыми контачит «Циклон»… Преимущество во флуггерах у клонов будет двойное, а может, и тройное… Нашим группам придется очень туго. Авианосцы мы, конечно же, потеряем. А вместе с ними – и все палубные флуггеры, ведь садиться машинам будет некуда, до Города Полковников отсюда никак не дотянуть…
Что ж, это жестокий размен: две ладьи (наши авианосные группы) на ферзя (их десант). Но шанс, какой шанс! Истребить до последнего человека две, а то и три десантные дивизии с частями усиления! Там же вся элита: спецназ «Скорпион», егеря «Атурана», воздушная кавалерия, бронедесантные полки, штурмовые группы разведки флота! Те самые победоносные части, которые записали на свой счет все наши колонии Синапского пояса!
А нельзя ли обойтись жертвой только одной ладьи – группы «Циклон»? В самом деле: «Циклон» прямо сейчас выходит в атаку на конкордианские авианосцы и связывает их боем. Да, силы неравны, да, четыре наших авиакрыла скорее всего погибнут в полном составе. Но! Но клоны с перепугу бросят против них все наличные силы. Все-таки триста шестьдесят флуггеров – это страшно. Против такой силищи не повредит и трехкратный численный перевес… И пока они там будут рубиться, пока, захваченные азартом боя, перейдут в контратаку против наших авианосцев, мы спокойно оторвем конкордианскому циклопу его загребущие лапы!
В общем, лейтенант Пушкин за главкома Пантелеева сражение уже выиграл. «Циклон» я мысленно бросил против авианосцев, «Шторм» и «Буран» – против десанта. Я даже досчитался до того, что после разгрома десантного соединения мы успеем вернуться на родные палубы и отступить к Городу Полковников, чтобы соединиться с Интерфлотом. И клонам, оставшимся без десанта, уже не будет никакого резона ввязываться в кровопролитную бойню с силами ближнего прикрытия Восемьсот Первого парсека.
Товарищи, читайте книгу кавторанга Дегтярева! Там написано то же самое, только подробно, образно и остроумно, и к каждому абзацу еще красивая схема приложена или таблица какая. А еще у Дегтярева, в середине главы «Балет», очень хорошо рассказано – со слов инженер-вице-адмирала Шпильмана, – как принималось главное решение того дня.
Пока я, сидя в своем «Дюрандале», прикидывал оперативную обстановку на пальцах, военный совет Первой Группы Флотов просчитывал возможности комбинированной атаки и обсуждал различные варианты рационального использования авианосных групп. А главком Пантелеев, расхаживая по бункеру за спинами спорящих адмиралов, тихо насвистывал «Болеро».
Потом Пантелеев остановился и сказал:
– Друзья мои, это ловушка. У конкордианских адмиралов очень высокий уровень оперативного мышления. Кто в этом не убедился во время январских сражений? Лично я убедился. Так что не будем себя обманывать. Не могли они допустить такую грубую ошибку: выдвижение ударных и десантных сил по двум разобщенным направлениям. Следовательно, расчет неприятельских адмиралов строится именно на том, что мы, определившись с их группировкой, немедленно атакуем десантные транспорты. Наши авианосцы раскроют свое положение, втянутся в бой и будут уничтожены их ударными соединениями, подошедшими через Х-матрицу.
– А если все-таки нет? – прищурившись, спросил вице-адмирал Лещенко. – Если в конце концов атака группы «Циклон» сможет вывести их командование из равновесия и оно задействует все свои флуггеры для отражении нашего налета? Тогда «Буран» и «Шторм» действительно получат необходимое время – скажем, час – для стремительного удара по десанту с последующим отходом через Х-матрицу в ближнюю зону Города Полковников.
Пантелеев покачал головой.
– Лично я в это не верю, Андрей Васильевич.
– Николай Федорович, извините за резкость, но мы не можем возлагать все наши надежды на небольшое соединение Х-крейсеров, которое только называется флотом, а фактически является эскадрой! Я помню первоначальный замысел сражения, я считаю его правильным, но не забывайте, что в соответствии с этим замыслом Х-крейсера придется вводить в бой в крайне сложной, критической обстановке! Я считаю, что «Циклон» в любом случае нужно выслать в атаку против авианосцев. И дальше – действовать в зависимости от реакции противника. Если сложатся условия для использования «Бурана» и «Шторма» против десантного соединения – значит их надо использовать. Если нет – откажемся от атаки и уберем группы из текущих районов оперативного ожидания, чтобы их присутствие не было обнаружено противником.
– То есть, Андрей Васильевич, вы готовы принести «Циклон» в жертву? Возможно, безо всякой зримой выгоды для общего дела?
– Да, Николай Федорович. Готов.
– Что ж, поставим этот вопрос на голосование. Военный совет как-никак…
Группа «Циклон» – полтора десятка вымпелов, в том числе четыре авианосца – вышла в атаку на остром курсовом угле. В общей сложности ей противостояли двадцать два конкордианских авианосца и восемь линкоров с соответствующим эскортом.
Клоны поначалу произвели массовый взлет. Экраны радаров побелели: тысяча с лишним отметок от вражеских флуггеров!
Казалось, главная цель атаки достигнута: клоны паникуют, их ударные соединения связаны, пора атаковать десант…
Но Пантелеев не верил глазам своим. И правильно делал. Через несколько минут три четверти авианосцев приняли свои машины обратно. И когда наши ударные эскадрильи упорно пробивались к объектам атаки под шквалом зенитных ракет, конкордианские ударные соединения начали одно за другим исчезать в Х-матрице. На поле боя остались только пропорционально адекватные силы врага: семь авианосцев, много фрегатов и четыреста флуггеров. Из этих флуггеров примерно четверть занялась прикрытием своих кораблей, а остальные отправились громить наши авианосцы.
Вслед за этим последовало яростное встречное сражение, в котором обе стороны дрались отважно, доблестно и ожесточенно. Но каковы бы ни были его результаты, они не могли сказаться на оперативной обстановке в целом.
Вот тут-то и начался балет. Атака группы «Буран» против десанта была отменена. Более того: потребовалось немедленно убрать нас подальше, пока мы не вошли в зону действия конкордианских радаров. Последовало предупреждение: Х-переход!
Заработали люксогеновые конвертеры, корпус «Трех Святителей» завибрировал, запел, растворился в Х-матрице.
Так мы бесславно покинули поле несостоявшейся битвы, а нас заместил вызванный с рейда Города Полковников эскортный авианосец «Рюдзё» из состава Интерфлота. Он должен был поддержать связь с осиротевшими дозорами «Асмодеев», а затем подобрать их и привезти домой.
Группа «Буран», которая, как и мы, готовилась поучаствовать в избиении десанта и параллельно наблюдала за бездействием подозрительной эскадры противника в своей зоне ответственности, тоже ушла в Х-матрицу. Вместо нее был прислан другой одинокий японец – «Хошо», собрат «Рюдзё».
В течение следующих полутора часов напряжение нарастало.
Контакт с тремя авианосными соединениями главных сил Клона, которые проигнорировали вызов, брошенный «Циклоном», восстановить не удавалось. Десантный флот противника изменил курс и ушел за горизонт технической видимости «Асмодеев». «Рюдзё» потихоньку собирал флуггеры, оставшиеся в беспризорниках после отхода нашей группы.
Рокировки продолжались. И мы, и клоны азартно жгли обычное топливо и люксоген, примеряясь, как бы посподручнее ударить по супротивнику. Но только наши запасы люксогена были считай последними, и позволить себе бесконечно скакать через Х-матрицу туда-сюда мы не могли.
Остатки группы «Циклон», полностью потерявшей боеспособность, с трудом вышли из боя. Два сильно поврежденных авианосца, оставшиеся почти без флуггеров, отступили в район Города Полковников, а три фрегата были переданы группе «Буран».
Нашу группу вывели в плоскость планетной системы С-801, но задвинули от Города Полковников еще дальше, чем раньше.
Мы потели и нервничали в кабинах своих флуггеров. По нашим внутренним часам, мы уже давно успели схватиться с клонами, прославиться громкими подвигами и геройски погибнуть. Но вместо этого мы попали под пытку ожиданием.
Конечно, отцы-командиры прекрасно понимали наше состояние. Да ведь они и сами переживали не меньше нашего!
Нам разрешили перекурить. Техник Петя подал мне сигарету – не бездымную, а настоящую, «Герцеговину Флор».
– Ну что, как там наши, из «Циклона»? Всыпали клонам перцу?
– Да ничего так… Заявили четыре уничтоженных авианосца и три корабля охранения. Для одного боя – абсолютный рекорд с начала войны.
– А… наши потери?
– Два авианосца, линкор, почти весь состав палубных авиакрыльев… Фрегаты…
Мне не хотелось называть точную цифру погибших фрегатов – семь. О том, что два формально уцелевших авианосца скорее всего представляют собой не боевые единицы, а готовые мемориалы воинской доблести, я тоже умолчал.
Большие потери, конечно, очень большие…
Если такой размен, примерно один к одному, пойдет и дальше, то клоны выиграют сражение и безо всяких оперативных ухищрений. Обычные лобовые атаки, несколько массированных налетов, дуэли линкоров, гекатомбы железа – и, глядишь, последний защитник Города Полковников выйдет навстречу егерям «Атурана», размахивая дымящимся автоматом, как дубиной, потому что патроны уже тю-тю…
– Ну это ничего, терпимо, – с видом великого знатока сказал Петя.
Я не стал его разочаровывать.
Не успел я докурить, когда посыпались новые известия, и из тумана войны начала проступать фатальная, роковая определенность.
…Истребители барража и орбитальные крепости приступили к отражению налета ракет «Паирика». Значит, ракетные мониторы клонов уже отстрелялись и ушли с огневых позиций…
…Радарные дозоры ближней зоны ПКО зафиксировали выход из Х-матрицы трех «потерянных» авианосных соединений Конкордии. Они вышли неожиданно близко от Города Полковников и сразу же начали пробиваться к планете в безыскусном, таранном стиле, не смущаясь обстрелом с орбитальных стационеров. Перед авианосцами развернуты две флотилии тральщиков, к которым быстро присоединяются флуггеры-разведчики и истребительные патрули, поднятые с авианосцев…
…Армада ударных флуггеров – до пяти сотен – поднята для атаки Интерфлота. Интерфлот, располагающий пятью слабыми авианосцами («Рюдзё» и «Хошо» еще не вернулись), может противопоставить им только сто пятьдесят разнотипных машин – от великолепных «Хагенов» до основательно устаревших «Соколов». Даже если к этим силам прибавить два полка истребителей барража и кое-какие части наземного базирования, все равно превосходство Конкордии выглядит устрашающим. А ведь это только первая ударная волна…
…Клонские линкоры пока держатся в стороне и ведут вялый обстрел наземной инфраструктуры Города Полковников с дальних дистанций. Снаряды летят до цели очень долго, падают где попало, но это ведь только начало…
Конец балета. Все пришло к тому, с чего можно было начинать. Выманить главные силы наших авианосцев на свое десантное соединение-приманку клоны не смогли и были вынуждены начать классическое сражение за превосходство в кубатуре боевых действий.
Теперь их авианосцы связаны, вместе с авианосцами связаны и силы прикрытия, а значит, наши группы «Шторм» и «Буран», не имея преимущества численного, получили преимущество тактическое. Мы можем выбирать ракурс атаки и наиболее уязвимое место их боевого ордера – благо информация сейчас поступает не тоненьким ручейком, а полноводной рекой от десятков радаров, станций радиоперехвата и мощнейших батарей визуального контроля, расположенных на орбитальных крепостях.
Конечно, клоны воюют по науке, наводят помехи, выпускают фантомы – но наши средства технической разведки, несмотря на растущие потери, пока справляются.
– Говорит Шубин! Летному составу авиакрыла – полная готовность к вылету! Старшим техникам принять к исполнению новую схему боевой нагрузки по истребителям «Дюрандаль»! Схема – Д-2. Продублировано через БИУС.
Дополнительные топливные баки с наших истребителей снимаются, на их место подвешиваются еще две «Мурены». Это значит, нас намерены использовать в качестве штурмовиков. Поскольку плотность зенитного огня ожидается адская, дополнительное топливо почти никому не понадобится… Тут бы один заход нормально сделать…
Сразу вслед за тем – следующий приказ, от командира корабля:
– По авианосцу «Три Святителя» объявляется высшая степень пожарной готовности!
Рев и многоголосый свист. Мощнейшие воздушные насосы начинают откачивать атмосферу.
Фонарь кабины защелкивается автоматически.
Я опускаю забрало скафандра.
Техники герметизируют свои «Саламандры».
– Товарищи! – Это Бердник. – Мои боевые друзья! Мы атакуем арьергард ближайшей колонны противника с кормового ракурса. Наша задача заключается не только в том, чтобы нанести авианосцам врага максимальный ущерб. Мы должны отвлечь на себя как можно большие силы эскорта, чтобы облегчить задачу группе «Буран», которая будет атаковать вслед за нами с некоторой задержкой. От инженер-вице-адмирала Шпильмана поступила настоятельная рекомендация целиться авианосцам в главные дюзы. Особенно это касается флуггеров, оснащенных «Муренами». Использование торпед остается на усмотрение экипажей, но предпочтительным вариантом является попадание в днищевую часть кормовой оконечности. Тактическая схема атаки с полным целеуказанием сейчас вырабатывается. Точное задание для каждого борта будет выдано сразу после выхода из Х-матрицы. Но уже сейчас могу сказать определенно: в атаку пойдут все. Включая дежурные истребители.
Мы вышли из Х-матрицы.
Мы развернули боевые порядки.
Мы взлетели!
Мы начали!
Начали!
Ну наконец-то…
В том вылете радиомолчание нам в обязанность не вменялось. Зачем?
И вот когда мы поняли, что тактическая внезапность достигнута…
Когда мы увидели себя со стороны, через трансляцию с летающих командных пунктов – все тех же «Асмодеев», с одним из которых сейчас был состыкован командирский истребитель Бердника…
Когда мы убедились, что нас двести восемьдесят… Что отметки от наших флуггеров тоже в состоянии выбелить до полной засветки тактические мониторы…
Вот тогда и настроение сделалось соответствующее. То, самое то.
– За Родину!
– За Москву!
– Ура!
– Ураааа, в бога душу мать!
Многим позже стало известно, что сказал в ту минуту адмирал Пентад Шахрави, командующий конкордианскими силами вторжения, сведенных в группу флотов «Гайомарт».
Адмирал Шахрави, в течение часа демонстрировавший в нашей зоне ответственности десантное соединение, да так и не дождавшийся атаки русских авианосцев, окончательно уверился, что разведка не врет. Разведка обещала – да что там обещала, клялась! – что наиболее боеспособные авианосцы Второго Ударного флота отведены с Восемьсот Первого парсека в метрополию.
И действительно: на орбите Земли специально выделенная крепость усердно эмулировала радиообмен штаба флота. Несколько гигантских макетов с настоящими радиоузлами на ремзаводе № 211 (Луна, Солнечная система) в свою очередь изображали авианосцы «Три Святителя», «Дмитрий Донской», «Рюрик», «Александр Невский» и «Князь Потемкин Таврический». Часть из них будто бы с начала марта стояла на капремонте, часть – на модернизации.
Учитывая, что Первый Ударный флот был разгромлен по частям в Синапском поясе – и это было фактом вполне достоверным, – адмирал Шахрави с легким сердцем воспринял атаку группы «Циклон» как жест отчаяния. После того как «Циклон» перестал представлять собой боеспособное соединение, конкордианцы решили, что первая фаза операции – разгром наших авианосных сил – благополучно завершилась и теперь можно спокойно крушить разношерстный Интерфлот, а заодно и всю нашу систему противокосмической обороны.
И вот ситуация: первая волна клонских флуггеров сражается с Интерфлотом, вторая волна (конкретнее: торпедоносцы) уже частично подана на катапульты, как вдруг из Х-матрицы выходят тринадцать кораблей, среди которых нетрудно заметить «Три Святителя», «Рюрик» и «Дмитрий Донской»! И более того: группа развернута в боевой порядок, ее появление на кормовых ракурсах никак не назовешь случайным, и эскадрильи торпедоносцев, взлетевшие первыми, говорят сами за себя!
Так вот: адмирал Пентад Шахрави побледнел.
Затем отдал несколько самых необходимых указаний по отражению налета.
И изрек:
– Больше всего я боялся, что их лучшие авианосцы так и не покажутся. Теперь, господа, осталось только дождаться «Невского» и «Потемкина». Я чувствую: они тоже где-то рядом.
Шахрави было хорошо играть в хладнокровие, ведь он держал флаг на линкоре «Кавад», находящемся во главе центральной колонны авианосцев. Непосредственной угрозы его жизни пока не было. А вот экипажи замыкающих авианосцев «Джамаспа», «Фрашаостра», «Виштаспа» и «Римуш», равно как и командиры ответственных за их охрану фрегатов, от нашего появления в восторг не пришли.
Бердник, чей истребитель был временно состыкован с «Асмодеем», следовал за нами по пятам, боясь потерять связь с ударными группами хотя бы на секунду (а Клон так и гвоздил помехами, еще бы!).
– Мужики, еще раз напоминаю: работаем в один заход! Все ударное оружие применить в два-три последовательных залпа с минимальным интервалом – и уходить обозначенным маршрутом!
А маршрут отхода на этот раз был весьма занятным. Чтобы не терять время на полный разворот, нам, истребителям, вменялось после атаки лишь немного отклониться от боевого курса и продолжать полет по правому траверзу авианосных колонн противника. По ту сторону нас должны были подобрать перешедшие Х-матрицей «Три Святителя». Очень рискованный маневр со всех точек зрения! Но, пожалуй, только так у нас, истребителей, сохранялись шансы спастись.
Какие были намечены пути отхода для штурмовиков и торпедоносцев, я не знал, но уже начинал догадываться…
Чтобы всадить ракеты именно туда, куда нас просили – в дюзы вражеских авианосцев, – нам требовалось подойти к проклятым летающим крепостям довольно близко. Настолько близко, чтобы бортовая оптика дала надежную картинку, по которой можно будет вручную дать целеуказание нашим «Муренам». На «Дюрандалях» с включенным защитным полем это было не так страшно, а вот за «Горынычи» я волновался.
Впрочем, зря: отцы-командиры «Горынычей» пожалели. До авианосцев еще оставалось добрых тринадцать тысяч километров, когда комэски продублировали приказание Бердника.
– Всем «Горынычам», внимание! Атаковать ближайшие фрегаты прикрытия! Повторяю: атаковать фрегаты прикрытия! «Мурены» выпустить по данным радиолокационных прицелов, после чего обеспечивать выход в атаку торпедоносцев! Первоочередные цели – зенитные ракеты и большая группа флуггеров на девять часов!
Да, эту группу я видел. Несколько конкордианских авианосцев авангарда, быстро выпустив с катапульт подготовленные к боевому вылету торпедоносцы, только что подняли истребители «Абзу». Вместе с дежурными машинами набралось четыре десятка аспидов. Страшно подумать, сколько истребителей встретило бы нас, не уйди больше полутора сотен «Абзу» эскортом первой волны в атаку на Интерфлот.
Как это всегда бывает в космосе при атаке со средних дистанций, сперва ты не видишь совсем ничего, кроме отметок на тактическом экране.
Потом бортовая оптика наводится на цели по данным радаров и постепенно выдает на обзорные экраны перерисованные цифрой и оттого неправдоподобно контрастные иголки, овальные пятнышки и острые щепочки – отдельные вражеские корабли в разных ракурсах.
Спустя несколько секунд невооруженным глазом начинаешь различать крошечные звездочки – одни имеют постоянную светимость, другие нервно мерцают, третьи один лишь раз кокетливо подмигивают и исчезают навсегда.
Эти звездочки говорят о том, что супостат ожесточенно сражается за свое право видеть небо. Импульсы маневровых двигателей, выхлоп ракетных ускорителей стартующих флуггеров, пуски зенитных ракет, отстрел и эфемерная жизнь ложных целей…
В такой ситуации главное – не щелкать клювом. Потому что звездочки еще долгое время останутся звездочками, зато в телевизионных каналах «иголки» и «пятнышки» за считанные секунды начнут увеличиваться в размерах, обрастать деталями (опять же неправдоподобно четкими) и сопроводительным мусором прицельных данных. Во всем этом великолепии надо немедленно отыскать свою цель и пометить ее, чтобы оптика работала только по ней, с узким полем зрения и максимальным разрешением.
Упустишь момент – и пиши пропало.
Хорошо еще, если в одном комплекте с матюгами с тобой поделится целеуказанием ведущий или командир тактической секции. А так, как это обычно бывает в жизни, что-нибудь обязательно не сработает. В итоге либо обстреляешь что попало и как попало, либо будешь вынужден смириться с перспективой повторного захода.
В нашем случае повторный заход означал верную гибель, ведь «Три Святителя» долго дожидаться отставших машин не станут, не та ситуация… А самостоятельно дотянуть до космодромов Города Полковников не хватит ни топлива, ни везения.
– «Дутыш», здесь «Лепаж»! Отзовись!
– Слышу вас, «Лепаж».
– Все внимание – на телевизионный канал! Наш красавец – второй справа! Сейчас мы видим его как трапецию с четырьмя тонкими пилонами! Обрати внимание: пилоны образуют лежащую на боку букву К! Видишь?
– Да… Но он распознан как «Джамаспа», а у нас в задании указан «Римуш».
– Это ошибка! Мозги «Асмодея» при обработке радарной сигнатуры что-то напортачили, а нашим «Дюрандалям» своего ума не хватает. Так что будь уверен, это «Римуш»! Смело проводи захват! И потом, когда будешь выбирать точку прицеливания, бери левую верхнюю дюзовую группу, это такая бульба на конце пилона. Понял?
– Слушаюсь! Но как вы их отличаете?
– Только у «Римуша» пилоны в форме «К». У остальных – андреевским крестом, Х-образные.
– Здесь «Котенок». – Это вмешался Колька. – Молодец, Саша, память что надо. Я только хотел тебе подсказать, чтобы ты «Джамаспу» с…
Фразу я не дослушал.
Прямо у нас по курсу вспыхнула жирная огненная гусеница: взорвалась целая стая зенитных ракет. Большое спасибо, что преждевременно, но я бы предпочел узнать об их подлете заранее.
То, что ни летающие командные пункты, ни собственные бортовые средства не чирикали, извинить можно было только тем, что свалка тут образовалась величайшая в истории космических войн и все работало в диком перегрузе. Где-то не хватало пропускной способности каналов, а где-то системы автоматической селекции захлебывались в ложных целях и по ошибке фильтровали заодно и самые что ни на есть истинные.
Как бы то ни было, нашу четверку «Дюрандалей» застали врасплох. Взорвись ракеты секундой позже – и всех нас можно было бы смело вписать в Книгу Памяти.
А почему же интеллектуальные взрыватели дали сбой? Имею две гипотезы. Первая: их изготовили ударными темпами в четвертую смену на юбилейном воскреснике по случаю перевода промышленности на режим военного времени (который в Конкордии случился больше года назад, только мы не знали). Вторая: флуггеры информационной борьбы «Андромеда Е» за нашей спиной времени зря не теряли и гвоздили по всем обнаруженным вражеским ракетам прицельными импульсами, которые при удачном стечении обстоятельств сводили их с ума.
Да, но это все я позже обдумал.
В ту же секунду полтора десятка убойных элементов – а в этой роли у зенитных ракет «Рури III» выступают граненые стержни из обедненного урана, – кувыркаясь, пронеслись по обеим сторонам от кабины, оставив мне на память незабываемое видение сверкающих металлических колес.
Каждое из этих колес могло бы прокатиться через мой «Дюрандаль»… расшвырять в стороны куски радаров и маневровых дюз… размозжить мне голову… оторвать крыло… вышибить маршевый двигатель с той же легкостью, с какой мы выбиваем щелчком карту из колоды!
– «Котенок»! «Котенок»! Колька! Ты где?!
Мне вдруг вспомнилась та страшная секунда на рейде Фелиции, когда нас после атаки «Атур-Гушнаспа» перенацелили на фрегат «Балх». И к нам в хвост, с левым доворотом, вышла эскадрилья истребителей…
Колька тогда закричал: «Саша, два „банана“ на семь часов! Саша!»
Потом он еще сказал, спокойно так: «Ребята, у меня…» И все.
В ту секунду он погиб для меня в первый раз.
Неужели все повторится?!
– Коля! Самохвальский! Не дури!
– Да здесь я, здесь… Ты-то как?
Я не знал, что сказать.
Радости иногда тоже бывает слишком много. И тогда она иссушает сердце, иссушает до полной обыденности, до эмоционального нуля по Кельвину.
– Нормально.
– А у меня ведомого, кажется, выбило. Твоему тоже досталось. Ты им займись, Саша, а я постараюсь докричаться до своего… Да, маркировать прицельную точку не забудь, уже можно.
Действительно, на канале ведомого, автоматически заблокированном, когда меня вызвал Самохвальский, панически мерцал вызов. А я, голова садовая, хорош тоже ведущий, так из-за Кольки распереживался, что о злосчастном мичмане Лобановском совсем позабыл.
– Здесь «Лепаж», слушаю тебя.
– Товарищ лейтенант! В меня попали! – Чувствовалось, Лобановского переполняют новые впечатления и он спешит поделиться ими со всем миром. – Флуггер разваливается!
– Отставить «попали», «разваливается»… – проворчал я, проделывая одновременно несколько манипуляций: запуск автомата противоракетных ловушек, наложение маркера наведения «Мурен», а также укрупнение картинки ведомого истребителя на экранах заднего обзора.
Ага, так, красиво… Парню оторвало консоль крыла по самый центроплан. Летели бы в атмосфере – уже штопорил бы к земле. А в космосе хоть бы хны, только потерял вместе с консолью одну «Мурену» и один блок «Оводов»… И ничего он не разваливается, напора-то встречного воздуха нет…
Что же с ним делать, с болезным? Только бы не катапультировался сдуру, вот это точно верная гибель!
– Разрешите катапультироваться?!
– Категорически запрещаю! Ты мне тут панику не разводи, понял?! Подумаешь плоскость ему отбили! Даже если от машины голый обрубок останется, все равно боевую задачу выполнять надо, а не сопли распускать! Что неясно? Повтори!
– Есть выполнять боевую задачу!
– Молодец. А теперь быстро захватил левую верхнюю дюзовую группу! И после звоночка в наушниках можешь уже стрелять!
– Обижаете, товарищ лейтенант, этому-то меня учили…
– Вот и действуй.
Я сам себя не узнавал. Откуда только взялась в моем голосе спокойная ленца бывалого аса?
В моих наушниках звоночек уже прозвенел – это «Мурены» рапортовали, что их головки самонаведения учтут все пожелания товарища пилота. Но я выждал еще пять секунд и только потом спустил их с цепи. Сперва с подкрыльевых пилонов сошла пара, кричащая «За Иссу!» и «За Готовцева!», а потом с внутренней подвески вторая пара – угрюмая, молчаливая.
– «Дутыш», ты еще здесь?
– Так точно! Все выпустил!
– Отлично. Теперь отходим согласно маршруту. Атэдэшники тебе автопилот успели починить?
– Да.
– Можешь смело включать.
И – никаких зрелищ.
Не надо нам вот этого… Необъятные колоссы авианосцев, которые вырастают из пустоты на полгоризонта за считанные мгновения… Взрывы… Трах… Тарарах… Куски железяк…
Мы прошли за кормой «Римуша» в пяти тысячах километров и ровным счетом ничего интересного не видели.
А по телеканалу? И по телеканалу тоже, потому что после отворота с боевого курса камеры цель потеряли и восстановить захват не смогли: исчезло целеуказание от «Асмодея». Укатали, видать, сивку крутые горки…
На отходе по нам пристрелялись кормовые батареи клонских авианосцев. Но мы, на «Дюрандалях», могли только посмеиваться.
Собственно, приличный, хорошо спланированный боевой вылет этим и отличается от всяких импровизаций. Прошел проложенным за тебя курсом, понажимал на кнопки, один раз крепко перетрухнул, потом еще немного кнопок – и все осталось далеко-далеко позади.
Что пришлось в той атаке пережить пилотам других эскадрилий? Как сказать… На войне у каждого своя судьба.
Очень нелегко пришлось штурмовикам, тяжелее всех – торпедоносцам…
«Горынычи» провели тяжелейший бой с клонскими истребителями. Им помогали две эскадрильи «Хагенов», укомплектованные европейскими экипажами и действовавшие с борта «Дмитрия Донского». И хотя держались «Хагены» довольно далеко от свалки, обеспечивая общее прикрытие, они прозевали массированный ракетный обстрел с фрегатов и вот их урановые стержни выкосили через одного.
Но для нас, лично для нас, пилотов «Дюрандалей», атака прошла рутинно. В потерях числился только Колькин ведомый, фамилии которого я так и не узнал.
А музыка играла.
Второй удар нанесла группа «Буран», введенная в бой на правом фланге против авангарда авианосных колонн.
К сожалению, в ее использовании был допущен серьезный просчет. Как показал позднейший анализ сражения, правильнее всего было использовать триста пятьдесят флуггеров «Бурана» одновременно с нашими – и тоже с кормовых ракурсов.
К моменту появления на арене авианосцев «Бурана» адмирал Шахрави был уже внутренне готов к любым неожиданностям. По его приказу эскадра дальнего прикрытия, болтавшаяся без дела далеко за плоскостью системы, подошла к месту боя через Х-матрицу и вклинилась между «Бураном» и своими авианосцами. Наши флуггеры натолкнулись на сплошную стену зенитного огня, а к «Александру Невскому», «Адмиралу Ушакову», «Адмиралу Нахимову» и «Князю Потемкину Таврическому» устремились клонские торпедоносцы.
Пережившие громовой март 2622 года пилоты гордились тем лютым боем, как драгоценным орденом.
Но это – не моя история.
Наши «Дюрандали» достигли «Трех Святителей» и благополучно сели.
Я дождался, пока Лобановского вытащат из его битой машины спецы на спасательном флуггере, и тоже пошел на посадку. Рядом на своих машинах крутились Бердник и Бабакулов, так что одиноким я себя не чувствовал.
Вслед за мной начали садиться одиночные «Горынычи» и редкие «Хагены» – некоторые с преизрядными дырками. В общей сложности их ожидалось штук сорок, ведь мы подбирали не только свои машины, но и уцелевшие истребители с «Рюрика» и «Дмитрия Донского».
Вот уж не ожидал, что снова окажусь на борту родной посудины! Да еще и в обществе друзей, которых уже успел, врать не буду, записать вместе с собой в покойники.
Скольжение по полосе магнитного финишера…
Гостеприимно распахнутые створки подъемника…
Верхняя ангарная палуба…
Да здесь собрался едва ли не весь авиатехнический дивизион!
Каждый вернувшийся флуггер срывал бурные аплодисменты. Только я вылез из кабины размять ноги – на это особого разрешения командования, к счастью, не требовалось, – как оказался в компании Егора Кожемякина, Кольки, Лобановского, кучи техников, включая белобрысого Петю, и трех незнакомцев. Последние были гостями: они на моих глазах вылезли из «Горынычей» с эмблемами 11-го отдельного авиакрыла, приписанного к «Дмитрию Донскому».
Эге, да я же одного из гостей знаю! Это Григорий Свинтилов, мы вместе в лагере сидели!
– Гриша?
– Саша!
– Вот так номер!
– Здорово, гвардеец!
Мы обнялись. Вот примета того огненного времени: мы со Свинтиловым не виделись-то всего четверо суток, ведь нас всех вместе возили на экскурсию в Москву и Техноград. Но, прощаясь на борту «Емельянова», мы были уверены, что никогда больше не встретимся. И вот надо же!
– А это, познакомься, младшие лейтенанты из пополнения: Тексас Ро Масакр и Данкан Тес. Северные американцы.
– Данкан Тес?..
– Можно просто Дан, – почти без акцента сказал парень и протянул мне руку.
– Саша, – промямлил я, чувствуя, как пол уходит из-под ног.
«Дан Тес… Дантес! Неужели… судьба?.. И лицо до чего же неприятное… Даже за забралом скафандра видно! Губы тонкие, бескровные… Скулы торчат… Страшный как смерть!.. Да ладно, глупости какие… Не обращай внимания! Просто дебильные имя-фамилия, случайное созвучие такое вот получилось…»
А тут еще Колька, как назло, будто бы хотел сказать: «Да нет, судьба, именно судьба!»
– А друзья не называли вас Дантесом? – спросил он у американца, многозначительно взглянув на меня.
– Извините?
– Не обращайте внимания, Дан, – встрял я. – Скажите, где вы так хорошо выучили русский?
– А, это! – Парень улыбнулся. – Брал в школе. Папа говорил: «Сын, учи русский! Вырастешь и поедешь в Россию работать! Рабочий русского завода имеет столько денег, сколько у нас не имеет…» Нэшнл лиг бейсболман… Как это по-русски?.. Не важно… Знаменитый спортсмен!
«Ну естественно, – подумал я. – Велика важность, спортсмен… Какая от него польза, кроме как самому себе, что здоровый он, как кабан? А рабочий ценный продукт производит…»
– Хорошие у вас школы, – не скрывая удивления, заметил Лобановский.
– Школы? Школы о’кей, хорошие. – В том, как именно Дантес (хотелось мне или нет, но Данкана Теса называть для себя иначе я уже не мог) признал этот факт, мне почудилась недоговоренность. Кажется, он хотел сказать нечто вроде «школы-то хорошие, только жизнь хреновая», но не стал развивать свою мысль.
Или он что-то совсем другое подразумевал? Может, не настолько и хорошо он владел русским языком, ошибся в интонации, а на самом деле имел в виду «Школы ваши – дерьмо»?
Последнее, вероятно, тоже имело отношение к истине, потому что его вроде бы соотечественник Тексас Ро Масакр не понимал по-русски ни полслова. Отключившись от бортового переводчика «Горыныча», он стал совершенно беспомощным. Тексас застенчиво улыбался и, явно не зная, куда пристроить руки, все время потирал затылок, точнее – задний сегмент шлема-бронесферы.
– Ну, братие, теперь и чарку пропустить не грех, – торжественно сказал Егор Кожемякин, извлекая на свет объемистую берестяную фляжку.
– Э, постой-ка, Егор… Так ведь дышать-то здесь нельзя! Везде криптоновая атмосфера!
– Я тебя не дышать приглашаю, мил-друг, а горькой выпить!
Свинтилов и техники засмеялись. Даже белобрысый Петя, подлец.
Коля похлопал меня по плечу.
– Все-таки одичал ты, Сашка, – сказал он. – Ты вспомни вообще, как скафандр устроен!
– А-а-а, вот я олух! Действительно одичал!
При проектировании скафандра «Гранит-2» конструкторы предусмотрели все и даже больше. В частности, такую ситуацию, когда надо человека напоить, а открыть забрало условия не позволяют. Скажем, языки пламени кругом и угарный газ с дымом вперемешку.
Для этого в горловой бронедетали сделана поилка. Она рассчитана в первую очередь под типовые тюбики с трубочками, но можно с ней работать и методом простого налива.
Снимаем предохранительную крышечку и заливаем жидкость в наружный приемник. После чего крышечку завинчиваем и включаем микронасос. Жидкость прогоняется через фильтры и поступает в небольшую емкость, которая находится уже на внутренней стороне скафандра. А из емкости к тебе в рот сама выдвигается трубочка. И пей-веселись!
Конечно, муромская старка через трубочку – преступление против самого духа исконной русской культуры. Старку, мил-други, надлежит потреблять из такой же, как сама фляжка, аккуратной берестяной чарочки на осьмнадцать золотников ровно. И чтобы с моченым груздем обязательно, а пуще того – с рыжиком…
И занюхивать, занюхивать всенепременно! Обязательная часть ритуала! Пышной шевелюрой боевого товарища!
Шутка.
Эх-ма, ладно…
Наливай, Егор, и – понеслась! Кто не умрет – живым останется!
– Чтобы не последний! – провозгласил Кожемякин типично муромский тост.
Мы хлопнули, точнее сказать – соснули. Все, кроме Дантеса.
– О, найс виски, найс виски! – оживился Тексас Ро.
Дантес довольно холодно перевел:
– Мой друг из субдиректории Центральная Калифорния говорит: хорошая водка.
– Ты ему скажи, Данушка, что это не водка никакая, а старка, – попросил Егор. – Или ладно, пусть его… А сам-то почему не выпил?
– Спасибо, я сыт.
– При чем здесь сыт?! Это не еда, а лекарство. От кручины.
– Егор, да не цепляйся ты к собрату по Великорасе, – сказал Коля. – Может, он непьющий.
– Да-да, хорошо! Непьющий! – закивал Дантес.
– Ну и ладно, нам больше останется, – с неожиданной легкостью отступился Кожемякин. – Кому повторить?
– Спасибо вам, Егор Северович, но меру надо знать. Лучше меньше, да чаще. Пойдем мы работать, – церемонно откланялся один из старших техников и знаками отозвал всех своих коллег.
В самом деле: по правилам техники должны были, не дожидаясь приказа, осмотреть флуггеры, устранить мелкие неисправности, пополнить запасы ГСМ и боекомплект твердотельных пушек (если таковые имелись). После этого требовалось поставить несколько полностью подготовленных к вылету машин на катапульты – на боевое дежурство.
А вот мы вплоть до дальнейших распоряжений командования имели полное право даже задрыхнуть. Единственное, что вменялось нам в обязанности, – находиться в непосредственной близости от своих машин.
– Эт-то что тут за кабак?!
Мы обернулись. Ой, мамочки… Белоконь!
Ну, сейчас начнется… «Это вам не бардак!.. Это российский военфлот!.. Гвардейский авианосец!.. В неустановленное время! В неустановленном месте! Распитие спиртных! О вашем проступке будет доложено!»
Но Кожемякин ничуть не смутился. Как равный Белоконю по званию и старший по возрасту (впрочем, младший по должности) он, не подумав даже спрятать флягу, с вызовом ответствовал:
– Горькую пьем, Андрюшка!
Белоконь, к моему громадному изумлению, вроде как даже улыбнулся.
– Да ясно, что не сладкую…
– Как леталось, сокол занебесья?
– Три борта потерял… – вздохнул Белоконь. – Но и мы в долгу не остались. Я одного завалил точно. Еще пять «Абзу» можно записать на групповой счет эскадрильи. В общем, «три-шесть» в нашу пользу. И ракет этих, «Рури», нащелкали, как семечек, несчетно… Но три пацана, черт… Жалко… Эх, налей-ка и мне, Егор.
«Вот так да! Неужели правду говорят, что война делает людей лучше?»
– Ну, за что теперь? – бодро осведомился Свинтилов. – За победу?
– За победу мы уже сегодня повоевали, – сказал Кожемякин. – Давайте по-человечески, а? Будем живы – будем здоровы!
– Постойте!.. Постойте-ка, товарищи, не пейте! – разволновался Лобановский. – Можно мне сказать?
– Молодым везде у нас дорога, – благословил мичмана Белоконь.
– Я предлагаю выпить… За моего ведущего лейтенанта Пушкина!.. Честно, без подхалимажа! Два вылета – и два раза товарищ Пушкин мне жизнь спасает!
– Ну уж два… Два раза по половинке… – заскромничал я.
– Это как же ты, Саша, умудрился? – Белоконь посмотрел на меня с неподдельным интересом. Впервые, кажется, за четыре с половиной года знакомства.
Ну не рассказывать же, как Лобановский заснул прямо в боевом вылете, а я его разбудил?!
– Да вот как-то так случилось… Когда летали на сопровождение «горбатых», в условиях радиомолчания у мичмана случились проблемы с навигацией, ну а я его домой привел. А в этом вылете ему плоскость оторвало… И всех моих заслуг – что я ему запретил катапультироваться. Ничего героического, одним словом.
– Вот только не надо ложной скромности, Саша, – шутливо пригрозил мне пальцем Свинтилов. – Знаем мы, у тебя всегда «ничего героического». А потом выясняется, что ты и джипсов на Наотаре валил, и охраннику клонскому пулю в лоб засадил, и от егерей «Атурана» убежал… Так что – за тебя, Саша! И за звездочку твою вторую необмытую!
Мою лейтенантскую звездочку мы, справедливости ради, немножко обмывали уже, на Большом Муроме. Но Свинтилова тогда с нами не было. Моих друзей с «Трех Святителей» – и подавно.
– Правильная мысль! За Сашку! – подхватил Колька. – Больших звезд тебе, дружище!
Я, растроганный до глубины души, с удовольствием потребил старку.
– Ну, бог троицу любит, или как? – Кожемякин вопросительно посмотрел на Белоконя.
Тот с ответом не спешил.
Оно и понятно: все-таки Белоконь, совершая боевые вылеты (что делало ему честь) в качестве комэска-1, по-прежнему оставался пресс-офицером авианосца. А это такая шкурная должность, которая, помимо непрестанного ведения пропаганды и контрпропаганды, обязывает все время изображать из себя ходячее собрание добродетелей.
Пресс-офицер говорит нормативным русским языком, воздерживается от похабных анекдотов и, конечно, пьет только за столом, только из рюмок и исключительно при наличии достойного повода. Чего и другим всячески желает – как правило, в приказном порядке.
– Э, да что там! – махнул рукой Белоконь. – Давай! Только, товарищи, я вас очень прошу: если сейчас снова вылет – не забудьте принять детоксин.
Детоксин – это такая пилюля, в любой пилотской аптечке есть. Совершенно убойная штука. И опьянение снимает, и сытую одурь, о недосыпе позволяет забыть на сутки…
– Как? Снова вылет? – всполошился Дантес. – Зачем?
– Про детоксин не забудем. Но каркать не надо, Андрюшка, – жестко сказал Кожемякин. – Вишь, человека перепугал!
Пресс-офицер приосанился (заскрипели электромышцы), глаза его метнули молнии.
– Ты, Егор, человек, конечно, уважаемый… – начал Белоконь.
«Вот и закончилось благорастворение в воздусех, – подумал я. – Как пойдут сейчас собачиться! А ведь упрямые оба, ужас! Хуже клонов…»
Раздался громкий колокольный удар – так по внутрикорабельной трансляции предварялись экстренные сообщения.
– Торпеды по левому борту! Подлетное время двадцать секунд! – В голосе вахтенного прорвались истерические нотки.
На дальних и средних дистанциях радарного обнаружения клонские торпедоносцы «Фраваши» практически неотличимы от тяжелых истребителей «Хаген». У них и экстерьер одинаковый: схема «летающее крыло», два киля и четыре маршевые дюзы.
«Фраваши», правда, чуть побольше и снабжен огневой точкой защиты хвоста с живым стрелком. Но точка эта неприметная совсем, так что во фронтальной проекции ее как бы и нет.
Случилось так, что за парой наших сильно поврежденных «Хагенов» увязались два «Фраваши». Думаю, поначалу они немцев хотели расстрелять из пушек и тем удовольствоваться.
Но, быстро обнаружив, что «Хагены» не предпринимают никаких маневров уклонения, а значит, и не подозревают об опасной близости «Фраваши», их командир принял план получше. Рискованный, безумный план – но именно на отчаянной отваге кадровых офицеров держались обе наши сверхдержавы, для кого это секрет?
По всем понятиям эта пара торпедоносцев была обречена. Да, их не обнаружили станции защиты хвоста истребителей – на обоих в бою выбило почти всю электронику. Но оставались еще мощнейшие радары минимум одного дозорного «Асмодея», «Трех Святителей» и фрегатов, которые были выделены из состава группы «Шторм» специально для сопровождения нашего авианосца.
Верно, радары-то работали. Однако на больших и средних дистанциях «Хагены» и крадущиеся за ними «Фраваши» сливались в одну отметку неопределенного вида «малая групповая цель».
А аппаратура госопознавания или, как пишут в журнальных очерках для гражданских, система «свой-чужой»?
Увы, за полторы минуты до того, как «малая групповая цель» вошла в эффективную зону ПКО авианосца и фрегатов, запросчики были отключены по требованию руководителя полетов. Да-да, приказ исходил от нашего бога войны, опытнейшего эскадр-капитана Шубина!
Сделать это пришлось потому, что при возвращении на авианосец «Горынычей» пошел неприемлемо высокий процент сбойных запросов-ответов. Вероятно, поблизости крутились невыявленные конкордианские зонды информационной борьбы, которые прицельными помехами глушили рабочий диапазон частот аппаратуры госопознавания. Впрочем, хватило бы и того, что ответчики на некоторых «Горынычах» вышли из строя в ходе схватки с конкордианскими истребителями.
Так или иначе, но после двух ошибочных пусков зенитных ракет по своим флуггерам Шубин вышел из себя и потребовал всю лишнюю автоматику отключить на хер, а все наблюдаемые цели с такими-то параметрами в безусловном порядке считать дружественными.
Так и получилось, что два «дружественных» торпедоносца подкрались к авианосцу почти вплотную.
Дальнейшие события развивались стремительно.
Бабакулов, который патрулировал возле «Трех Святителей», при помощи своего бортового радара засек четыре флуггера и поприветствовал их. С борта двух флуггеров ответили, два других борта промолчали. Это Бабакулова насторожило, он поймал вторую пару в оптический визир и дал максимальное увеличение.
Конкордианские торпедоносцы он опознал почти мгновенно – сказался боевой опыт. Бабакулов поднял тревогу и, не дожидаясь приказаний Шубина, атаковал.
Один «Фраваши» удалось сбить с ходу. Но другой клонский флуггер успел все-таки выпустить обе торпеды, прежде чем стая бабакуловских «Оводов» разорвала его в клочья.
Торпеды были встречены шквальным огнем. Их удалось повредить, но, увы, не уничтожить – времени у наших зенитчиков было всего ничего.
Первая прошла ниже бронепояса, пробила оба корпуса, левую продольную переборку и взорвалась в кладовых с провизией. То есть, пожалуй, в одном из самых безобидных мест на всем гигантском корабле.
Конечно, тысячами консервных банок ущерб от попадания не ограничился.
Взрывом был также разрушен ряд смежных помещений и большое количество коммуникаций, в том числе вся проводная связь между центральным постом ПКО и зенитными батареями левого борта. Это еще не означало, что корабль утратил возможность вести зенитный огонь половиной всех своих лазерных пушек, но на эффективность этого огня теперь особо рассчитывать не приходилось.
Второе попадание пришлось на генераторный отсек № 2 и оказалось куда опасней.
Во-первых, часть корабельных сетей осталась без питания. Во-вторых, ударной волной высадило переборку, за которой находился двигательный отсек. Три из пяти люксогеновых конвертера были выведены из строя. Спасибо еще, что в топливных магистралях сработала блокировка и люксогена пролилось совсем немного.
Корабельным инженерам и командам борьбы за живучесть приходилось констатировать пренеприятнейший факт: «Три Святителя» лишены возможности покинуть поле боя через Х-матрицу. Даже при закритических режимах работы маршевых двигателей, чтобы гарантировать успешный Х-переход, требуются 60 процентов мощностей, то есть не менее трех конвертеров. Двух недостаточно.
При помощи двух можно только совершить эффектное самоубийство: раствориться в запредельности навеки.
Чтобы починить хотя бы один конвертер, требовалось для начала восстановить герметичность двигательного отсека (где вследствие причиненных торпедой разрушений царил вакуум) и поднять температуру в нем до приемлемой.
Затем можно было подступиться к ремонту конвертеров. То есть осмотреть изуродованные осколками агрегаты и понять, можно ли из трех неработающих устройств получить одно работающее – при условии, что в номенклатуре имеющихся на борту запчастей нет и не может быть, например, двадцатитонных дьюаров или семитонных компаунд-экранов.
Ремонтные работы первой очереди – наложение гигантских пластырей на пробоины и восстановление герметичности отсеков – обещали занять часа четыре.
Точно прогнозировать сроки выполнения второй очереди работ – ввод в действие люксогенового конвертера – было невозможно.
Сорок минут, час, десять? А может, ремонт в походно-боевых условиях вообще невозможен и авианосцу потребуется месяц простоять на ремзаводе в Городе Полковников?
Учитывая обстановку, из этого следовало, что «Три Святителя» оказались в смертельной опасности.
В самом деле: вместо стремительного отхода через Х-матрицу в зону противокосмической обороны Города Полковников «Трем Святителям» предстояла многочасовая одиссея, ведь нам требовалось держаться на почтительном удалении от авианосных сил противника. Из прямой линии наша планируемая траектория, таким образом, превращалась в гигантскую дугу.
Как поведут себя конкордианцы? Будут ли преследовать? И если да, то какими силами?
А наше командование? Сочтет ли оно возможным выслать нам на помощь хоть один лишний фрегат, хоть тральщик?
Да и есть ли с ним связь, с командованием?
* * *
Нас, находящихся на верхней ангарной палубе, взрывы торпед впрямую никак не затронули. Сотрясение корпуса было достаточно сильным, но почти все мы устояли на ногах.
Ни ударной волны, ни осколков. За что спасибо.
Следующая четверть часа была занята бурными словесными излияниями в адрес клонов, эмоциональными вопросами, некомпетентными ответами, воплями «Заправляйте скорее, дети звезды!» и «К бесу перезарядку, взлетаем так!».
С мичманов и рядовых авиатехнического дивизиона семь потов сошло. По приказу Шубина всем наличным истребителям надлежало немедленно взлететь, чтобы прикрыть авианосец от возможного нападения противника. Но не будешь же взлетать без топлива и с расстрелянным боезапасом?!
Кстати, мы с Колькой и Лобановским в предыдущем вылете с клонскими флуггерами так и не повстречались. Поэтому все «Оводы» остались при нас. Нужно было только принять новое вооружение на узлы подвески, освободившиеся из-под «Мурен».
Так что первыми на боевое дежурство по охране родного авианосца заступили именно мы.
Шубин, на ходу импровизируя, выстраивал и перестраивал наши боевые порядки по мере подъема все новых машин.
Ждать было нельзя. Конкордианцы за нами все-таки погнались.
Вскоре оперативная обстановка прояснилась. Дела были плохи: у нас на хвосте висят два авианосца, линкор и шесть фрегатов.
Самое обидное: хотя наши штурмовики и торпедоносцы атаковали отчаянно, ударные силы адмирала Шахрави сохранились почти в прежнем составе! Большинство вражеских авианосцев получили повреждения разной степени тяжести, но гарантированно уничтожен только один. Что касается фрегатов и эскадренных тральщиков, то их набили с дюжину. Но эти разменные пешки войны для того и придуманы, чтобы подставляться вместо могучих кораблей первого класса.
Что же касается, например, конкордианских линкоров, то они, мерзавцы, все за исключением двух не имели ни единой царапины!
Вывод: боеспособность конкордианского флота оставалась высокой и недостатка в ударных силах для выполнения главной задачи – высадки десанта в окрестностях Города Полковников – противник не испытывал. Иначе стал бы Шахрави отряжать в погоню за нами девять вымпелов!
С точки зрения адмирала Шахрави отчаянные атаки наших флуггеров поставили всю операцию под угрозу срыва. Не радовал даже эффективный контрудар, нанесенный группе «Буран». И уничтожение «Адмирала Нахимова», и тяжелейшие повреждения «Князя Потемкина Таврического», и представившаяся возможность показательно разнести ненавистный всем конкордианским пехлеванам «Три Святителя» – все это были приметы дорогого выигрыша «по очкам», но отнюдь не триумфальной победы малой кровью.
Шахрави рассуждал примерно так.
«Да, невозвратные потери в тяжелых кораблях пока что невелики. Но вот однотипные повреждения авианосцев… Повреждения не смертельные, в другой ситуации – почти безобидные… Очень много попаданий пришлось на дюзы и вспомогательные агрегаты, обеспечивающие разгон кораблей до скорости входа в Х-матрицу. Случайность ли это?
Судя по многочисленным донесениям, русские и их приспешники, вместо того чтобы массировать ударные флуггеры уставным образом (одно авиакрыло – один тяжелый корабль), распылили свои силы, стремясь зацепить как можно больше авианосцев. В итоге вместо гарантированного уничтожения умеренного количества целей русские предпочли нанести повреждения множеству вымпелов. Причем такие повреждения, которые ограничивают не столько наступательный потенциал, сколько способность к быстрому стратегическому маневру.
В итоге пять наших авианосцев вовсе лишились возможности совершить стратегическое отступление с поля боя, а у значительной части остальных разгонное время увеличилось на порядок…»
Из этого вытекало, что для адмирала Шахрави наступило время выбирать.
Он мог, пока еще не поздно, приказать десантному соединению возвращаться домой, так и не приняв участия в сражении. Пять авианосцев, лишенных возможности войти в Х-матрицу самостоятельно, можно было попробовать эвакуировать в метрополию при помощи вызванных эскадренных буксиров (эта операция требовала немалого времени, но в принципе была осуществима). Отход остальных сил осуществлялся бы в обычной манере, через Х-матрицу, хотя это и требовало значительного времени на разгон из-за пониженной тяги покалеченных авианосцев.
Это было бы решение трезвое, взвешенное и вполне разумное. Решение кабинетного аналитика, а не пехлевана.
Адмирал Шахрави, рьяный пехлеван (возможно, потому и рьяный, что родители его были из демов), кавалер Ордена Золотого Солнца с Мечами и Бриллиантами, принял решение полностью противоположное.
Авианосцы не в состоянии быстро покинуть поле боя? И не надо. Авианосцы еще могут сражаться и должны сражаться! Теперь, когда три ударные группы врага одна за другой трусливо покинули поле боя, тяжелые корабли спокойно завершат расчистку и изоляцию зон высадки десанта.
Десант высадится согласно первоначальному плану и овладеет Городом Полковников. Космодромы, подземные резервуары с люксогеном, ремонтные заводы – все это окажется в руках конкордианского флота…
С передовых оперативных баз «Вара-11» и «Вара-12» на орбиту захваченной планеты прибудет «летающий тыл» флота – люксогеновые танкеры, суда снабжения, эскадренные буксиры. И прямо здесь, в Городе Полковников, где еще совсем недавно русские чувствовали себя так же вольготно, как в родной Сибири, будут отремонтированы двигательные установки поврежденных авианосцев.
«По крайней мере именно так адмирал Шахрави впоследствии объяснял свое решение, – пишет Дегтярев. – Однако я считаю, что не стремление к победе любой ценой было главным в ту минуту для кавалера Ордена Золотого Солнца с Мечами и Бриллиантами (единственного во всей Великой Конкордии). Пусть вам, дорогой читатель, мое предположение покажется излишне романтичным, но я и по сей день уверен, что всю большую стратегию заслоняло для адмирала Шахрави в ту минуту одно-единственное обстоятельство: гвардейский авианосец „Три Святителя“ уходил прочь на внушительной скорости, но не спешил скрыться в Х-матрице по примеру своих собратьев.
Это означало, что русский авианосец не в состоянии войти в Х-матрицу, а значит – его можно догнать и добить.
Тот самый русский авианосец, флуггеры которого в конце января внезапной атакой уничтожили на рейде Фелиции «Атур-Гушнасп». Это был головной корабль в серии новейших авианосцев конкордианского флота, прозванных «белыми слонами» за вызывающую, демаскирующую окраску, которую они не сменили и после начала войны. Служба на нем считалась особенно почетной, и многие высокопоставленные пехлеваны Конкордии стремились к тому, чтобы их младшие родственники получили назначение на «Атур-Гушнасп».
В результате январской атаки «Атур-Гушнасп» испарился в протуберанцах люксогенового взрыва. Спасенных не было.
У командира флагманского линкора «Кавад» на «Атур-Гушнаспе» служила племянница. У начальника штаба Шахрави – брат.
Сам адмирал потерял на борту «белого слона» своего старшего сына.
И тут такой подарок судьбы: коварный авианосец-убийца со слабым прикрытием, без ударных флуггеров! В погоню за ним не жалко отрядить самые быстроходные корабли и эскадрильи под командованием лучших асов.
По моему мнению, этот приказ – догнать и уничтожить «Три Святителя» – и был той ниточкой, с помощью которой разматывался весь клубок последующих директив адмирала Шахрави.
Чтобы справиться с гвардейским авианосцем, требовалось время. Ударные силы группы флотов «Гайомарт» не могли провести это время в бездействии под огнем уцелевших орбитальных стационеров, крепостей и тяжелых ракетных дивизионов Города Полковников. Выйти из-под обстрела Шахрави считал ниже своего достоинства.
Значит, надо было повторить массированный налет, ввести линкоры в ближний бой, додавить русскую ПКО и высаживать десант. То есть бороться за победу – кровавую, но победу».
Вот так.
Если бы мы знали, что результаты атак «Шторма» и «Бурана» в целом удовлетворили главкома Пантелеева и сражение развивается согласно первоначальному плану…
Если бы мы ведали, что «Три Святителя» видятся адмиралу Шахрави врагом номер один…
Мы бы гордились, наверное.
Но из кабины «Дюрандаля», охраняющего раненый авианосец, все рисовалось в мрачных красках. Правда, неожиданное появление «Рюдзё», собравшего в прежнем районе боевого патрулирования «Асмодеи» вместе с истребителями прикрытия и направленного на помощь «Трем Святителям», немного подняло настроение. И все равно готовились мы к самому худшему.
Клонская эскадра уверенно догоняет нас на скрещивающемся курсе.
Одна за другой стартуют с катапульт их истребительные эскадрильи.
Идут на нас, выстраиваясь многоэтажным строем фронта.
Они понимают, что у нас много «Дюрандалей», и хотят навязать нам ракетную дуэль на больших дистанциях. Это нейтрализует наше превосходство в защите от лазерных пушек.
Эх, будь у нас побольше «Хагенов», а главное – дальнобойных ракет для них!
Бердник командует:
– Всем «Дюрандалям» атаковать правый фланг противника по схеме «вертикальный конвейер»!
Это хорошая схема. Мы должны поднырнуть под клонские флуггеры и атаковать колонной под прямым углом к плоскости их движения.
А чтобы этот маневр удался, надо что? Правильно, выпустить фантомы, размещенные на тех узлах подвески, которые в прошлом вылете были заняты «Муренами».
Конкордианские истребители дают первый ракетный залп. Мы им тоже отвечаем – чтобы они не расслаблялись. Хотя для наших «Оводов» дистанция великовата: подлетное время до цели превышает критический максимум, там в ракете все успеет вымерзнуть к чертовой бабушке. Система наведения обнаружит, что боевая часть вот-вот откинет копыта из-за потери нормативных физических свойств, после чего сработает самоликвидатор.
А все равно: пусть клоны зафиксируют пуски, пусть понервничают…
Мы тоже нервничаем. Фантомов у нас по две пары. Одну выпустим сейчас – авось обманем клонские ракеты, а может, и пилотов. Не получится – придется тратить вторую пару.
А потом? Потом останутся только относительно примитивные ловушки и средства электронного противодействия. Начнется то, без чего война не война.
Выпускаю фантом.
Две толстые трубы плавно отделяются от пилонов. Быстро находят друг друга. Деликатным маневром сближаются, с филигранной точностью стыкуются при помощи длинных тонких штанг. Затем начинают распаковываться. Раскладываются гармошки ложных плоскостей с радиоотражателями, подымается киль, включается имитатор радара. Из двух половинок формируется «бронеколпак кабины».
В общем, получается вполне убедительный флуггер. Благодаря телескопическим штангам и раскрытым плоскостям он даже по геометрическим габаритам близок к настоящему истребителю, а уж по характеру отраженного сигнала – почти неотличим.
Еще немного поработав крошечными дюзами, фантом уходит вперед, навстречу вражеским ракетам и флуггерам. Во фронтальной проекции при наблюдении с большого расстояния мы находимся в одной и той же точке, так что фантомы затеняют нас от радаров противника.
Так бы и всю войну, эх…
Теперь мы должны начинать маневр по подныриванию под вражеский строй.
Идем, значит, вниз. Для чистого выхода в атаку нам требуется некоторый запас дальности.
Тем временем ракеты, выпущенные клонами, превращают часть наших фантомов в решето. Не довольствуясь достигнутым, они повторяют ракетный залп. Ну-ну.
Примерно в течение минуты мы удаляемся от оси движения клонских истребителей.
Они уже разгадали наш маневр или по-прежнему путаются в фантомах?
Как намерены противодействовать?
Ответ дает Бердник:
– Нижний эшелон аспидов переориентируется для отражения атаки!
Мы тем временем тоже включаем маневровые двигатели. Но в отличие от клонов меняем не только ориентацию флуггеров в пространстве, но и вектор движения.
За мгновение до поворота мы успеваем выпустить оставшиеся фантомы. Сейчас даже несколько секунд замешательства в стане противника могут решить судьбу нашей лихой и страшной атаки.
Сразу после поворота – «тяга двести»!
Девятикратная перегрузка…
Бортовой радар уверенно ведет три десятка клонских «Абзу»…
Парсеры наших машин в бешеном темпе обмениваются информацией, оптимизируя классическую задачу «стая против стаи», чтобы посподручней распределить цели между отдельными машинами. В самый пиковый момент шквальные помехи, выплеснувшиеся с борта невидимого флуггера информационной борьбы, отсекают мой «Дюрандаль» от соседей.
Пора стрелять, пока радар еще что-то различает. А то ведь аспиды один за другим начинают срываться с захвата, того гляди стрелять придется вслепую. Так тоже можно – ракеты, даст бог, в инерционном режиме доберутся до клонских боевых порядков, и головки самонаведения кого-нибудь да сцапают. И все же несолидно это, нехорошо…
Один за другим выпускаю двенадцать «Оводов».
Вот чем эти ракеты хороши – так тем, что они махонькие. По военно-космическим меркам, конечно. В подобные габариты клонские конструкторы так и не сумели вписать ни один управляемый космический боеприпас.
А наши харьковские оружейники – сумели. Благодаря этому в ближнем бою мы ракет можем не жалеть. Ведь каждый блок «Оводов» – это, по сути, сверхмощная твердотельная пушка, снаряженная двумя дюжинами самонаводящихся реактивных снарядов. А «Абзу» в перегрузе берет восемь ракет средней дальности максимум.
«Вот вам и арифметика», – как говаривал Федюнин.
Клоны тоже отвечают слаженным залпом.
Эфир на несколько секунд проясняется – кажется, вражеский постановщик помех запаздывает с перенацеливанием антенн.
– …не жалеть! – прорывается голос Бердника. – Второго захода не дадут! Атакуйте верхние эшелоны немедленно, пока они в зоне пораже…
В самом деле, чего уж тут? Конечно, нам бы еще хорошо пощипать их торпедоносцы, ведь – не забываем – «Абзу» не главная цель, они лишь расчищают дорогу для своих ударных эскадрилий…
Но с другой-то стороны: а пушки на что? Мы, со своим защитным полем, можем мощной лазерной артиллерии «Фраваши» не бояться.
Я выпускаю оставшиеся «Оводы» двумя щедрыми залпами.
Мои радары снова слепнут.
Справа и слева по курсу вспышки – взрываются ракеты, выпущенные клонами. Скольких же ребят не досчитаемся после этого вылета?..
Да, что-то не заладилось у клонов с помехами… Бортовая электроника возвращается к нормальной работе и заваливает меня свежей информацией.
Первое: все «Дюрандали» пока что в работе! Клоны позорно растратили на нас уже треть боекомплекта – и все без толку.
Второе: армада клонских истребителей прошла достаточно далеко вперед, и мы теперь находимся не столько «снизу» по отношению к ним, сколько сзади.
Третье: если только наблюдаемые «радиопятна» на расчетных траекториях противника суть дефрагментированные взрывами флуггеры, наши «Оводы» распылили одиннадцать клонских машин!
Итоговые потери врага могут быть еще выше, ведь не всякий уничтоженный флуггер обязательно разваливается на куски. Флуггер может продолжать полет в прежнем направлении и с прежней скоростью. Но внутри кабины персональный Страшный Суд уже свершился: тело пилота нашпиговано железом, зрачки превратились в ледышки, сверкает-кружится пылью последний выдох…
И Бердник по-прежнему с нами!
– «Дюрандали», прошу отчет. Боекомплект, исправность пушек, остаток топлива, чистота приема целеуказания.
И это правильно. Отца-командира совершенно не интересует сейчас мнение пилотов – кто и сколько завалил «Абзу». А вот можно ли еще выжать в этом вылете тактическую выгоду из «Дюрандалей» – вопрос действительно насущный.
Ударные эскадрильи клонов уже недалеко, их можно перехватить. Но для этого требуется как минимум чистое целеуказание: никто ведь пока не сказал, что торпедоносцы идут тем же маршрутом, что и истребители.
Пять—семь тысяч километров отклонения – и мы уже с ними разминулись. И учитывая, что мы достаточно далеко отлетели от дома, а топлива в обрез, блистательная наша победа над «Абзу» может закончиться трагедией: все «Дюрандали» пройдут точку невозврата и, не встретив торпедоносцы, украсят списки боевых потерь, навсегда исчезнувших в открытом космосе.
По итогам опроса четыре «Дюрандаля» оказались непригодны для продолжения боя. Бердник приказал им немедленно возвращаться, причем не на «Три Святителя», а на «Рюдзё».
Еще один пилот не отозвался. Приходилось признать, что в лучшем случае у него неполадки со связью. А при реалистическом взгляде на вещи это и есть наша первая боевая потеря.
Затем мы получили целеуказание. Очень вовремя, потому что каналы «борт – авиакрыло» и «борт – дом» вслед за этим как ножом отрезало.
Я видел его! Видел невооруженным глазом!
Тучный самец валькирии, широко раскинувший толстые крылья с желтыми полосами на законцовках консолей… Он быстро вращался вокруг главной оси – после взрыва замкнуло цепь управления, и правая дюза продольной ориентации теперь всласть вырабатывала топливо.
Головы у самца не было. Там, где располагались совсем недавно пилот и оператор, торчали закрученные штопором сколы обшивки.
Есть на гражданке отдельные грамотеи, которые по сей день свято уверены, что лазерная пушка «режет» цель на куски. Это не просто глупость! Это царь-глупость или, как сказали бы клоны, Мать Всех Глупостей.
Лазер вовсе не резак. Лазер – это с функциональной точки зрения устройство для передачи большой энергии на огромное расстояние. Причем для передачи – точечной. А что будет, если сообщить молекулам в небольшом объеме вещества много-много лишней энергии?
Правильно. Будет взрывное испарение. И еще – мощная деформационная волна, которая пойдет от разогревшегося, но не испарившегося вещества к холодным участкам. То есть лазер не «режет» цель, а делает в ней воронку, каверну или сквозную дырку, а также порождает трещины, сколы и вторичные взрывы.
Атакованному мной «Фраваши» хватило нескольких попаданий в область кабины экипажа, после чего носовая часть взорвалась. Кислородные баллоны, вероятно…
Я прошел над своей беспомощной жертвой, быстро отыскал следующую и нажал на спуск…
В эфире бушевала вакханалия восторгов.
– Рванул, как сверхновая!
– Еще один готов!
– Ты видел, Герасим?! Нет, ты видел?!
– Дожимай его, «Котенок», дожимай!
– Хоть стреляй, соколик, хоть в носу ковыряйся, все равно мы тебя поджарим…
Это была сказка. Такое показывают в синематографе. Описывают в романах. Но уже в учебники подобные примеры не попадают – как крайне нетипичные.
Да и кто поверит, что горстка истребителей в сложнейшей тактической обстановке зашла в хвост целому стаду торпедоносцев и, установив телевизионный контакт, смогла их беспрепятственно расстреливать?! Как можно на таких примерах учить кадетов, если только не ради распространения шапкозакидательских настроений?!
Они, конечно, отстреливались. Хвостовые точки как начинали лупить еще издалека, по данным радиоприцелов, так и не могли успокоиться, если только их не приводили к молчанию метким лазерным залпом.
Впрочем, хвостовые стрелки были для нас целями третьестепенными. Тревожное полыхание рассеивающихся в защитном поле лазерных лучей нервировало новичков, но не причиняло ни малейшего вреда нашим «Дюрандалям». Гениальный парень этот шведский конструктор, ничего не скажешь…
Если мы выходили на торпедоносец с превышением – целились в пилота. Если атаку приходилось выполнять из нижней полусферы, наибольший интерес представляли торпеды на внешней подвеске. Даже если их не удавалось подорвать немедленно, мы не грустили: поврежденная торпеда при попытке запуска либо не активируется вообще, либо взрывается вместе с флуггером.
Сказка продолжалась четыре минуты. Мы как следует проредили ударную группу, но тут на выручку своим подоспели истребители.
– В бой не ввязываться, уходить! – закричал Бабакулов.
Кроме него, приказывать было некому, потому что после потери связи с Бердником наша группа «Дюрандалей» действовала совершенно автономно.
– Саша, ты меня видишь? – спокойно спросил Колька. – Я сейчас от тебя спереди справа. Я под обстрелом двух… нет, трех «Фраваши».
Да, нечто малиновое впереди действительно мерцало.
– Вроде бы.
– Ну отлично. А я вижу тебя на заднем обзоре. Ты мне можешь пообещать одну вещь?
Это мне совсем не понравилось: пора рвать когти, а Самохвальский заводит болтовню!
– Ну, могу.
– Тогда обещай, что не станешь делать глупостей после того, что от меня услышишь.
– Колька! Да что там у тебя?!
Я непроизвольно дал тягу, чтобы подойти к его «Дюрандалю» поближе. В меня тут же влупили из лазерной пушки, но я даже бровью не повел.
– У меня все хорошо. Просто домой ты сейчас полетишь сам. И сделаешь все, чтобы долететь. Я не стал говорить Берднику… Меня «Абзу» подстрелили немного… Топливная система барахлит. Горючка еще вроде есть, но совсем уже не подается. Так что пора прощаться.
– Куда прощаться?! А ну стой на месте, никуда не уходи! Я тебя сейчас сниму! Это же «Дюрандаль», тут места полно! Перейдешь ко мне на борт – и никакой трагедии!
– Да какая уж тут трагедия. – По голосу я слышал, что Колька улыбнулся.
– Ну вот и отлично. Я тебя уже вижу! Давай на всякий случай все двигатели в ноль и жди меня. Стыковаться не будем. Я притираюсь кессоном метра на полтора-два к кабине, а ты уж как-нибудь допрыгнешь, только аккуратно толкайся…
– Не годится, Саша. Придется выключить защитное поле, и нас обоих срежут. Вариантов никаких.
– Да что значит никаких?!
– Ты мне обещал? Обещал. И вот я тебя прошу: немедленно скажи мне «прощай» и выполняй приказ Бабакулова.
– Да пошел ты… Сейчас все получится.
Я был уже совсем близко и видел его «Дюрандаль» во всех подробностях.
И впрямь несколько пробоин в центроплане имели место.
Эх, Колька-Колька, ну ты ведь уже и так со Звездой! Зачем ты еще и сюда полез?! Ушел бы вместе с другими отосланными машинами – кто б тебе слово поперек сказал? И пусть топливные дозаторы дохнут – по инерции дотащился бы до «Рюдзё», а там уже, в ближней зоне, спасли бы тебя как-нибудь…
– Прощай, Саша.
Я не сразу сообразил, что Коля отключил защитное поле. Сравнительно небольшие объекты защитой почти не искажаются, а потому, включена она у «Дюрандаля» или нет, визуально различить нелегко.
В следующую секунду клонский хвостовой стрелок, выполняющий свою работу с завидным упрямством обреченного, в очередной раз нажал на спуск. Пара невидимых лучей впилась в «лопату» – добавочную аэродинамическую плоскость в носовой части «Дюрандаля».
Веером брызнули раскаленные добела светящиеся куски.
Подобное попадание представляло опасность только при атмосферном полете. Пилотская кабина осталась на месте, а значит, Колька жив!
– «Лепаж», «Котенок», что там у вас?! Повторяю: уходим, быстро уходим! Как слышите?
– Колька, мерзавец! Немедленно включи защитное поле! Я тебя умоляю!
– Саша, ну пожалуйста! Я задолбался с тобой прощаться! Мне вовсе не нужно, чтобы…
Следующее попадание было последним.
Истребитель развалился у меня на глазах, но связь каким-то чудом еще проработала несколько секунд.
Плотоядное чавканье лопающихся титанировых конструкций.
Самохвальский пробормотал: «Да когда же?..»
Потом что-то щелкнуло.
Позже я понял, что это Колька поднял забрало своего скафандра.
notes