Глава 11

Все шло штатно. Бот перешел в горизонтальный полет и ему навстречу накатывала Великая Северная равнина (та самая, которая, по мысли авторов проекта «Марс», должна была стать ложем Северного океана) — тускло-оранжевая, местами темнее, местами светлее и ярче, рябая от мелких кратеров, конопатая от полузасыпанных глыб, от скопищ черных скал, испещренная разломами и ярдангами Ярданги (тюрк.) — вытянутые вдоль господствующего ветра узкие, прямолинейные, с асимметричными крутыми склонами борозды (глубиной около 1 м) и разделяющие их острые гребни, образующиеся в пустынях на поверхности глинистых и суглинистых или более плотных пород. — Примеч. pea.].

— Все это хорошо, — проговорил Гирин, зыркая на вихлявшиеся мнемографики, — одно плохо: времени — с гулькин нос…

— Если они уже извещены… — раздумчиво сказал Жилин и не договорил.

— Вот именно — если! Да отъехали бы к югу хотя бы! Неужели так трудно догадаться?! Нет, вот, как назло все!

Гирин навалился на пульт и уставился на песчистый горизонт. Прошла ровно одна минута.

— Рассказал бы что-нибудь, что ли, — проговорил Жилин. — А то я на эти часы смотреть уже не могу! Слушай… Давно хотел спросить: а где это ты нашего… астронавигатора встретил?

Гирин смешливо фыркнул.

— Ты не поверишь! — жизнерадостно сказал он. — В изоляторе!

— Ну?! — удивился Жилин. — Серьезно? Это тогда еще, в Африке? Ты как-то рассказывал…

— Да не-е… Какая там еще Африка… У нас, в Индиге! Я тогда в полиции работал… Нет, — покачал Гирин головой, — тут надо по порядку, с самого начала. Ну, тут как?.. Я еще со школы хотел в межпланетники намылиться, да, знаешь… Побоялся. По математике я из шестерок не вылезал, один раз только восьмерку получил. Ну, куда я с такими оценками? Короче… Да, а жили мы тогда у Лукоморья — вот так набережная… — Гирин показал как. — Атак наш дом, окнами на бухту. И вот, значит, встаю я однажды, слышу — крики. Смотрю, на берегу караканары за нашими девками гоняются. Нет, думаю, это уже наглеж! А я к тому времени где-то с год проходил в Патруле порядка. Ну, короче, цепляю я свою бляху и туда. Караканары на меня — ноль внимания. Ладно, думаю, не хотите по-хорошему, будем по-плохому. Ох, я им тогда и всыпал! А на другой день вызывают меня в земскую управу. Я думал — ругать будут, а меня наш уездный исправник, Елизар Терентьич, отводит в сторонку и говорит: пойдешь в полицию? А чего ж, говорю, не пойти? Можно… Туда ж такой конкурс, что не каждый еще и пройдет. Ну, накатал он мне рекомендацию, и я прямым курсом — в ГУЛ Индиги.

— Ни разу не был в Индиге, — признался Жилин, — вернее, был, но ночью. Пересадку делал.

— Много потерял. Столица Заполярья! Это тебе не баран начихал… А в принципе все они одинаковы, что Индига, что Амдерма, что эта… как ее… на Мурмане которая… Варзуга! Ага… Купола высоченные, прозрачные — ходишь, как муха под стаканом. Проспекты в стеклянных трубах… Вокруг снега, пурга заметает, а тут цветочки, стежки-дорожки, девки в одних сарафанчиках… Глянешь на метель за стеной — и аж мурашки по коже…

— А пурпурные? Давал им жизни?

— Не в Индиге. А вообще… давал. Посылали как-то в командировку, в Баку… погонял их там, чтоб на всю жизнь запомнили. А вообще, если… Бойцы из них дерьмовые, честно тебе скажу. Ты сам воевал и должен знать, какие бывают вол-чары. А пурпурные — дилетанты, грубое уличное хулиганье. Им этот пурпурный террор — так, новое развлечение, что-то типа аттракциона…

Гирин пробежался глазами по пульту аварийной сигнализации и продолжал:

— Короче, где-то с год… да как бы не больше, прослужил я младшим полицейским. Патрулировал улицы и вообще — бдил. Всю Индигу облазил: от Лукоморья и подводного порта до вокзала и Спирального бульвара. И, знаешь, мне это даже начало нравиться! Конечно, всякого понасмотришься… К мертвякам я так и не привык… а одна девочка изнасилованная до сих пор перед глазами стоит… — Максим сделался вдруг каким-то строгим и угрюмым. — Ну, по-всякому бывало. Да, а тогда еще как раз мода эта пошла — работяг лупцевать. Печушники — слыхал о таких? Емели… мать их… Такие, знаешь, вроде фловеров, но те хоть тихие, а эти «отморожены» напрочь. Только и слышишь — там инженеру нос сломали, тут с глубоководниками сцепились… Кого-то ножом исполосуют, кому-то ребра поломают… Невмоготу было видеть эти тупые рыла! Главное, и сами ничего делать не хотят, и другим не дают! Совсем от безделья одурели. Короче говоря, устроили мы однажды облаву, похватали всю гопу — человек двадцать. Ага… Ведем их на принудительное ментоскопирование и, представляешь, засекаем влет того самого педофила! Ну, того, что девочку..

— Я понял, — сказал Жилин. — И что ему было?

— А что ему может быть? — пробормотал Максим. — Операция на сознании… Позитивная реморализация и все такое. — Он помялся. — Правда, кто-то из ребят ему по яйцам заехал, да так, что всмятку… Кто — уже не помню. — Гирин быстро перевел разговор на другую тему. — А ты бы видел, как эта шпана под гипноиндуктор идти не хочет! Криком кричат, заходятся — все боятся натуру свою сволочную растерять! Чего-то я… хм… маненько не в ту степь… В общем, патрулировали мы как-то «Сферу». Район там тихий — башни, купола, антенны, коттеджи. И тут сигнал из штаба поселка — драка у Большого Телескопа. Мы туда. Видим — человек десять наседают на какого-то африканца. Морды размалеванные, смотреть противно — акутагуи, не лучше печушников. Ну, мы их всех за шкирки — и в изолятор И под ментоскоп, голубчиков, под ментоскоп… Отделили, значит, козлищ крашеных от черного агнца. Выпускаем его. То да се, извиняйте, мол, господин Оле-Сенду, служба такая, порядка требует. Тот смеется. Ну, разговорились мы с ним, зашли в кафешку. Только я хотел сто граммов ему предложить, а Габа в отказ — рад бы, говорит, да нельзя! Я, говорит, в ВШК учусь, на штурманском факультете, а там с этим делом строго… Я аж весь иззавидовался! Ну и, короче, засел за учебники. Год корпел. И помогли мои штудии! После выпуска назначили меня на лунник сменным пилотом, а года три назад я вместе с Габой на «Бору» перевелся. Вот так вот… Черт его знает, может, не подвернись мне тогда это чучело масайское, ходил бы я в полицейских. Глядишь, уже б исправником выбрали… Да, я уже всерьез подумывал на юрфак поступать! А что? Не вечно же в патруле мариноваться. Отучился бы и в убойный отдел перешел. Да я не жалею. По ребятам вот скучаю только, а так… Не разорваться же…

Жилин кивнул:

— Да уж… Смотри, муть какая. Пыль, что ли?

Горизонт затянуло плотной оранжевой дымкой.

— Пылевая буря, — кивнул Гирин. — Недельки через две и до Сырта доберется…

Атмосфера заметно помутнела, реденькие облачка — желтоватые пыльные, голубоватые углекислотные, серые снежные — обмахивали бот мгновенными промельками. Однообразная рыжая пелена затянула поверхность планеты. Красные тени ползали по ней, медленно сближались и расходились, завивались в спирали и разрывались на драные кучерявые лоскутья.

— Высота 25! — обронил Гирин. — Вот оно!

Корабль поднялся над волнующимся пыльным морем. На восток уплывали неверные дымчатые ленты «полярного воротника», а на севере клокотали аспидно-черные тучи, кудлатой папахой накрывая северную полярную шапку. Компьютер зазуммерил и выдал изображение на экран.

С тысячу километров в поперечнике или больше шапка была несколько сдвинута от полюса. Два куполовидных вздутия на ней разделялись широким Северным каньоном, прорезавшим ледники по диагонали. На белом фоне хорошо выделялись полосы уступов — они расходились винтом вокруг обоих вздутий.

— Ну, щас нам будет… — пробасил Гирин. Его пальцы на рукоятках побелели от напряжения, а вокруг сжатых губ образовалась тонкая белая линия.

— Начали спуск!

Планетолет сотрясся (Жилин чуть язык себе не прикусил). Скорым поездом наехала чернильно-черная стена. Пол встал дыбом и заходил ходуном. Мутные оранжевые полосы и черные клубы на экране перископа сплелись и закрутились бешеной каруселью. Бот дергался, как остервенелый мустанг, падал и подскакивал, заваливался набок и вовсе опрокидывался, словно бочка, катящаяся с горки. Вокруг, в бурлящей чернине, визжало и грохотало, дико ревели восходящие потоки, волоча за собой струи грязного пара и пыли, хлестали ветвистые молнии — и вверх, и вниз, — раздирая клокочущую черную рванину.

— Внимание!

Стремительно несущиеся облака разошлись, и в разрыве проглянула шапка, полосатая от ламин — уступов извилистой формы, где светлые пласты льда перемежались с темными лентами вытаивающей пыли. Было сумрачно, как в дантовом Лимбе.

— Ну, — выдохнул Гирин, — кажись, проскочили!

Корабль, будто соглашаясь, качнулся, и болтанка прекратилась. Теперь «Коча» спускалась вертикально.

— Сносит… — проворчал Максим и подработал левой рукояткой. — Да где ж эта чертова щелка?

Компьютер забубнил цифрами.

— Все, все, успокойся, — оборвал его Гирин, — вижу сам.

Жилин вытянул шею — на экран перископа косо вплывала «щелка» — Северный каньон, клином вбитый в слоеные ледники.

— Высота тысяча пятьсот метров, — гундел комп. — Тысяча метров… Пятьсот метров… Двести метров…

Стены дрогнули, и все стихло.

— База «Северный полюс», — услышал Жилин безразличный голос компьютера. — Ноль-ноль. Посадка закончена.

Пригнув голову, Габа шагнул на вторую палубу яруса «В». Мрачно было тут. Мрачно и неуютно. На потолке тлели аварийные лампы, мягкие стены пушились шерстистым инеем. В паре мест вздувались желваки смолопласта, затянувшие пробоины — кто-то хорошо постарался пробить корпус насквозь, и не один раз. А еще дальше, в багровом тумане, пол вставал дыбом, панели расходились, и в щели выпирали по-дикому скрученные трубы, неприятно походя на выпущенные кишки. Лопнувшие шпангоуты с ошметками настила просаживали облицовку, стягивая ее складками, и сдирали чешуйки биокерамики с внешнего корпуса. Да-а… Были схватки боевые…

Будто и не на Спу высадился, а на какой-нибудь межпланетный «Летучий голландец». И тишина…

Габа вышел в центральный транспортный терминал и потянулся почесать в затылке, но вспомнил о шлеме и скомкал непроизвольное движение. От терминала веером, вразлет, расходились четыре квадратных в сечении коридора, а влево загибала прозрачная трубчатая галерея, висящая над атриумом. Вдобавок ко всему наверх, к лифтам, уводил широкий пандус с исшарканными магнитными дорожками. Где ему искать агрегатный отсек, Габа даже не представлял себе, но два указателя, тускло помаргивающие под потолком, помогли ему сориентироваться: один зазывал к блокам мезоядерной станции, в зал отдыха, пункт связи и общий модуль, а другой — к жилым отсекам, медблоку и агрегатному отсеку. Определив свою траекторию, штурман зашагал по радиальному коридору — осторожно, по стенке, по стенке, — и почти тут же до него докатились мерные гулкие удары, колкий скрип и пронзительное шипение. Бой там идет? Или работа?

— Алё?.. — осторожно позвал Габа. — Люди! Вы где?

Шлем чиркнул о потолок и штурман пригнулся. Дальше стены коридора схлопывались, пожамканные и погнутые, органика на них трещала и шипела, пучась жаровыми пузырями. А в полу зияла грубо вырезанная дырища с оплывинами и потеками по краям.

— Алё!

— Кто?! Кто здесь? — в наушники прорвался чужой, сиплый от надрыва голос. — «Бора»?!

— А кто ж еще!..

— О-о! — завопил голос. — Ванька, наши! Щас мы… а вы где?

— А черт его знает! Тут, в полу, дыра!

— «Мыряйте» в нее! Там потолок, правда, провис, но ничего, пройти можно! Черт, я уж думал, вообще никто не придет!

— Ну, здрасте…

Габа отцепился от пола, доплыл до поворота и замер, как предки в старину замирали, высматривая льва-симбу. Тишь да гладь. Из осевого коридора, от централи управления, где засели пурпуры, не доносилось ни звука. Не шевельнется тень, не дрогнет отсвет. Габа бесшумно вернулся и «мырнул» в дыру.

Нижняя палуба повторяла верхнюю. Тем же коленом выгнутый коридор, та же цепочка красных фонариков. И изломки льда, кружащиеся в воздухе. Крупка, блестки, кристаллики, большие куски — переливчатые, сверкающие рубином, отсвечивающие мокрым улем, угрюмо кровенеющие и вспыхивающие ало-золотистым. Распихивая кувыркающееся леденье, Габа на карачках прополз под нависшими панелями потолка, сочащимися струйными дымками, меж стен, пошедших складками, и выбрался в коридорный отсек, примыкавший к энергомодулям.

— Стой! Кто идет?

Из ниши в стене высунулся худущий человек в сером комбинезоне техника и в теплом подшлемнике. Руки его неумело сжимали квантовый разрядник.

— Свои, — буркнул Габа. — Ты так больше не делай — не кричи и не пали в воздух. Бей сразу по ногам.

— Ну, ты мне щас наговоришь… — протянул дозорный, опуская дуло разрядника.

— Вот тебе и «ну»! Пока ты кричал, я тебя раз пять подряд смог бы пристрелить…

Габа демонстративно поставил «Биденхандер» на предохранитель и закинул на спину, в захват.

— Волков? — кивнул он на нашивку с фамилией, крепившуюся над карманом комбеза.

— Волков! Толя! — Дозорный переложил оружие в левую руку и протянул правую. Габа вздохнул — неисправим! — и пожал ее.

— Габа. Где все?

— А тут они! Пошли!

Они свернули в поперечный коридор и вышли в кубическую камеру, похожую на кессон.

— Пурпуры нас отбросили в нижние модули и заблокировали! Ты удачно попал… э-э… Габа, как раз с нашей стороны!

У входа в камеру стоял длинноволосый парень в гермошлеме. Обеими руками он держал квантовый пистолет, направляя железку дулом вверх. Гермошлем медленно качнулся, приветствуя вошедших, а левая ладонь похлопала по нашивке над нагрудным карманом, где значилась фамилия «Калитин». Габа молча пожал длинноволосому руку.

Напротив входного люка имелся другой, широкий и полукруглый, у самого пола. Из горловины торчали, подергиваясь, две ноги в серебристых «космических» сапогах, а рядом реял в воздухе инженер-контролер Одинцов. Сам он был в скафандре, но без шлема. Пол-лица инженер-контролера скрывалось под черным намордником кислородной маски, голова была обмотана белым стерильным эластиком.

— Пришли, Ванька! — закричал он, опуская маску. — Вылезай!

Давление воздуха в отсеке было столь мало, что крик его был еле слышен. Ванька неуклюже зашебуршился и раком вылез из люка. В руке он сжимал плазменный излучатель — не лучемет какой-нибудь, а фузионный рабочий инструмент, годный хоть для сварки, хоть для резки.

— О! — повеселел Иван Гомес, углядев пирамидальный ствол дезинтегратора. — Живем!

— Я не понял. — Габа присел на корточки и заглянул в люк. — Вы к централи пробиваетесь или куда?

— К емкостям! А тут лед не дает!

— С-суки эти пурпурные постарались! Мало того, что весь ярус разгерметизировали, так еще и цистерну нам пробили! И вся вода — сюда! Будто специально!

— Хотим устроить просадку в системе, — объяснил Толик Волков. — Успеем если закоротить энерговод, сработает блокировка и антенна сама вырубится. А тут этот лед! Как назло, прямо!

— А-а… — врубился Габа. — А я-то думаю, чего им этот лед дался? Теперь понятно… Пусти-ка…

Габа пролез в узкую ледяную пещерку и решил для начала расширить жилплощадь. «Шш-ши-и-и-хххх!» Дезинтегратор полыхнул оранжевым, и в люк, брызжа конденсатом, повалил грязно-серый пар.

— Ага!

— Пошло дело!

Вспышки окрашивали испарения в густой апельсиновый цвет, в люке что-то сыпалось, скворчало, брызгало и звенело леденеющими на лету каплями. Габа поднялся на ноги и позвал:

— Иван Батькович! Залазь!

«Иван Батькович» уцепился руками за край и втянул себя в люк. Его ждало среднее арифметическое между морозильником и парилкой. Оплавленный пористый лед мрел за крутящимся паром, намерзшие сосульки, гребенчато топырящиеся в стороны, оплывали талой водой.

— Ты давай с этой стороны, — показал Габа, — а я с этой.

— Бу-сде!

Два плазменных заряда крутящимися огненными буравами просверлили ледяную «затычку», описали квадрат, и мутно-зеленая глыба, скрежетнув по потолку, мягко отвалилась, поплыла, колеблясь и качаясь. Габа хотел отпихнуть ее ногой, но сноровистый Ванька перехватил ледовину и пропихнул ее в люк.

— Серега! Держи!

— О, вот это я понимаю — кубик!

И опять струйка плазмы ушла в лед, не плавя, даже не испаряя, а буквально сжигая воду. Вспышка. Еще! Со скрипом, скалывая тонкие сквозистые пластинки, пополз, перекручиваясь и ломаясь, толстый ледовый брус. И вдруг гул прошел по палубам, отзываясь втореньем в закоулках. Пол выбух горбом, опрокидывая людей, сминая гармошкой стену, и из коридора ударил воющий свист вырывающегося воздуха. Туман колыхнулся и потек слоистыми лентами.

— Саморазряд! Ч-черт…

— Только этого нам еще и не хватало!

Ледяная пробка, раскрошенная у потолка, подалась, вываливаясь внутрь, и в образовавшуюся дыру пахнуло горячим воздухом. Изморозь на стенах в момент стаяла, набухла каплями, оголяя сырую пластиковую обшивку.

— Жги, жги ее, заразу! — прикрикнул Габа и ожесточенно вогнал плазменный сгусток в оплывавшую льдину. С хрустом лопаясь, змеясь снежистыми трещинами, ледяной завал разбух, словно впитав огонь, и просел, поплыл. Писк и шуршание, скрежет и треск полезли в уши.

— Сюда все! Есть пролом!

Проталкиваясь сквозь плавучую груду льда, Габа ступил на дрожащую палубу. Здесь было не просто жарко, а горячо, как в духовке. Дымились, скукоживаясь, мягкие панели термоизоляции, коробился пол, расходились швы. Тек откуда-то ядовито-желтый дым, шатко стелясь под ноги.

— Что еще за ерунда? — крикнул Габа.

— Под нами накопители! — Иван потыкал рукой под ноги. — Пурпуры пробили энергозаборники, и пошел разряд! Да их за одно это убить мало! Какие все-таки сволочи!

— Пошли, пошли! — потащил их Сергей. — Времени совсем нет!

Пол и стены дрожали мелкой дрожью, вибрация отдавалась в скафандрах неприятным зудом. Оскальзываясь и валясь, подлетая к потолку и отталкиваясь ногами от стен, уворачиваясь от шипящих «колбасок» жидкого металлопласта, четверка пробежала по узкому и высокому коридору, на пузе въехала в низкий аварийный люк и поднялась на ноги в энергозоне.

Когда Габа услышал сухой звенящий вой и увидел пульсирующую прозрачную колонну энерговода, где текло голубое пламя, ему стало нехорошо. Воображение с готовностью, ярко и красочно, представило видение обгорелых останков в обрывках скафандров…

— Что делать будем? — спросил он у спутников.

— Надо, чтобы робот сюда напрыгнул, — Толя показал на энерговод, — и закоротил!

— Щас! — Сергей метнулся к компьютерному пункту энергомодуля. Там все было заставлено пультами, панелями приборов и контроль-комбайнов; одна наклонная консоль даже на потолок краем залезала. Над главным пультом висел экран, расчерченный координатной сеткой. Докручивая красивую кохлеоиду на карте северной полярной шапки, медленно ползла яркая белая точка. Она уже почти касалась прориси Северного каньона. В наступившем молчании тяжким камнем упало:

— Осталось шесть минут.