Глава шестьдесят третья

Пришлось дожидаться темноты, которая позволила бы выступить в путь к дому Юноны. Что еще оставалось им делать с Черной Розой, как не отвести ее туда? Они ждали, и напряжение становилось почти нестерпимым. Ни один из троих не произнес ни слова. В глазах Мордлюка замешкалось отсутствующее выражение, которого Титус прежде в них почти и не видел.

Камни лежали вокруг, ветви деревьев нависали над ними. В конце концов Титус подошел к Мордлюку, распростершемуся навзничь на огромном сером валуне. Черная Роза проводила его взглядом.

– Я этого больше не вынесу, – сказал Титус, – что за чертовщина? Почему ты так изменился? Из-за?..

– Мальчик, – ответил Мордлюк. – Я скажу тебе, почему. Это заткнет тебе рот.

Он замолчал, надолго.

– Мои звери мертвы.

Снова безмолвие леса; наконец Титус опустился рядом с другом на колени. Ему удалось выдавить только одно:

– Что случилось?

– Одержимые, – ответил Мордлюк, – которых еще называют учеными, преследовали меня. Меня всегда кто-нибудь да преследует. И как обычно, я от них ускользнул. Исчезать я умею, знаю множество способов. Но какой от них теперь прок, приятель? Мои звери мертвы.

– Но…

– Впав в замешательство, поскольку меня они найти не смогли… нет, даже при помощи новейшего их прибора, который величиною не больше иглы и проницает замочную скважину со скоростью света… впав, говорю я, в замешательство, они возвратились с охоты на меня и убили моих зверей.

– Как?

Мордлюк встал на валуне и, подняв руку, вцепился в нависавшую над ним толстую ветку и отломал ее. На нижней челюсти его подрагивала, безостановочно, как часы, мелкая мышца.

– Какими-то их лучами, – сказал он. – Какими-то лучами. Прелестная мысль, и прелестно исполненная.

– И все же тебе хватило духу спасти меня от костлявого, – сказал Титус.

– Правда? – пробормотал Мордлюк. – Мне снился сон. Не думай больше об этом. У меня не было выбора – только уйти в Подречье. Ученые подступали со всех сторон. Они охотились на тебя, мальчик; на нас обоих.

– Но ты же вспомнил обо мне, – сказал Титус. – И приполз по стропилам.

– Да неужели? Неплохо! Так это я его раздавил? Я был далеко… Среди моего зверья. Я видел, как оно умирало… Каталось по земле. Я слышал, как из их легких вырывались последние слабые вздохи. Видел, как мой зверинец превращался в скотобойню. Мои звери! Живые, как пламя. Чувственные и страшные. Они полегли там. Полегли – на веки вечные.

Мордлюк обратил лицо к небу. Отсутствие сменилось чем-то безжалостным и холодным, как лед.