Глава сто девятая

Отец Гепары, уразумев, что выбора у него нет и остается лишь подчиниться (ибо что-то ужасное и повелительное было в Мордлюке с этими его точками пламени в глазах), хочешь не хочешь, а начал протискиваться через толпу к высоченному бродяге. И по-прежнему в целом мире не было слышно ни звука.

Тогда внезапно Титус, словно что-то в нем оборвалось, снова ударил кулаком о кулак, как человек, бывает, ударяет всем телом в дверь, пытаясь пробиться наружу. Ни одна голова не повернулась к нему, и безмолвие, снова прихлынув, затопило руины Черного Дома. И хоть ничто здесь, кроме лысого человечка, не двигалось, хоть не было здесь ни единого дуновения, над землей пронеслись содрогание, озноб, словно вздохнула кишащая фигурами фреска – холодная, влажная, крошащаяся, безмолвная, как это ночное собрание; и тогда кольцо голов вдруг сомкнулось, охватив главных действующих лиц, и двое из них тут же стали сближаться.

Мордлюк опустил указательный палец и с нарочитой неторопливостью пошел навстречу ученому. Два мира приближались один к другому.

А что же Гепара? Где в этой чащобе ног могла находиться она с ее прекрасным личиком, искаженным и обесцвеченным? Все пропало. До деталей прописанный план породил оскорбительный хаос. Да и саму ее почти забыли. Она заблудилась в мире конечностей. Теперь Гепара, руководясь скорее инстинктом, чем знанием, протискивалась туда, где в последний раз видела Титуса, ибо лишиться его означало бы для нее лишиться надежд на реванш.

Но не одну ее раздирало негодование. Титус, на свой лад, был зол не меньше Гепары. Скверная шарада наполнила его ненавистью. И не только шарада, Мордлюк тоже. Старый друг. Почему он так молчалив, так глух к его призывам?

В приступе горестного смятения Титус протолкнулся, работая локтями, к самому краю людского кольца и, вырвавшись наконец на свободу, понесся к Мордлюку, словно собираясь наброситься на него.

Но, подбежав к великану настолько близко, чтобы можно было выплеснуть весь свой гнев, Титус замер на месте, поскольку увидел то, что подчинило себе лысого человечка, – уголья в глазах друга.

Перед ним был не тот Мордлюк, какого он знал. Совершенно другой человек. Одиночка, у которого нет друзей, который ни в каких друзьях и не нуждается, ибо он одержим.

Приблизившись в полумраке к Мордлюку, Титус увидел все это. Увидел уголья, и гнев его сник. Титус с первого взгляда понял, что Мордлюком владеет одна только мысль – о смерти, что он повредился умом. Но что же тогда, при всем ужасе Титуса, продолжало тянуть его к другу? Ведь тот юношу так и не заметил. Что толкало Титуса вперед, пока он не заслонил отца Гепары от этого оборванца? Что-то вроде любви.

– Старый друг, – совсем тихо вымолвил Титус. – Взгляни на меня, лишь взгляни. Ты все забыл?

И Мордлюк перевел наконец взгляд на Титуса, стоявшего от него на расстоянии вытянутой руки.

– Кто ты? Выпусти моих лемуров погулять, мальчик.

Лицо его казалось вырезанным из серого дерева.

– Знаешь, – сказал Мордлюк, – ты напоминаешь мне одного давнего друга. Его звали Титусом. Он все твердил, будто жил когда-то в замке. У него еще шрам был на скуле. Ах да, Титус Гроан, Повелитель Просторов.

– Так это же я! – воскликнул в отчаянье Титус.

– Бумм! – произнес Мордлюк голосом чуждым, как воздух ночи. – Теперь уж недолго. Бумм!

Титус смотрел на него, и Гепара – сквозь просвет в толпе – тоже. Титуса трясло.

– Ради бога, дай мне хотя бы намек. Что означают эти твои «бумм»? И что значит «теперь уж недолго»?

Но ученый, которого словно подталкивала вперед неспешная, незримая сила, был уже в нескольких шагах от Мордлюка.

Впрочем, в неумолимом движении пребывал не только ученый. Толпа, дюйм за дюймом, шаркающими шажками подвигалась, смыкаясь вокруг главных участников драмы.

Если б все глава не были прикованы к ним троим, кто-нибудь уж, верно, обратил бы теперь внимание и на Юнону с Анкером.