Загадай желанье!
Двое всадников неспешным шагом следовали по размытой осенней дороге. Направление к лесу, лишь копыта иногда поцокивали о камень. Безлунная ночь, город далеко позади, кругом — темень, даже роса, и та — не поблескивает… Звезды большие, яркие. Небосвод прочертила искорка…
— Желание загадал? — спросил Иггельд.
— Я больше желаний не загадываю! — откликнулся юноша.
Оба замолчали, припоминая события, случившиеся той осенью…
* * *
Чем могли заниматься двое существ мужского пола, один — подросток, другой — старик, на самой верхушке Лысой горы, темной безлунной ночью, лет эдак назад две тысячи с гаком? Правильно — они смотрели в небо, на звезды. Увы, условия наблюдения были не ахти, то одну, то другую часть небосвода затягивали облака.
— Ну, где же, Игг, где они, падающие звезды? — дернул за рукав старика его младший спутник.
— Звездочеты не ошибаются, раз сказали, что срок пришел звездам падать — так и будет, — ответил Иггельд, — Волосыни вот там, вон… Ну, должны быть там, видно облачко…
— Обидно, если из-за какого-то облачка мы не увидим падающих звезд!
— Имей терпение, отрок, сдует это непутевое облачко, Похвист щеки надует, ветра наберет, да как дуванет!
— И еще туч понагонит! — закончил подросток.
— Смотри, смотри, Млад, вот краешек Волосыни показался, — теперь уже старик дернул за рукав отрока, — вон, вон…
— Что-то мелькнуло, это звезда упала?
— Да, вот еще и еще!
Терпение странной пары наконец-то вознаградилось — созвездие Плеяд теперь сверкало во всей красе. Да чего созвездие, не до него! Из этого участка неба все то и дело проблескивало, аж в глазах рябило — одна за другой звездочки все сыпались и сыпались вниз, как искорки из огня. Перед стариком и подростком открылось редчайшее и красивейшее зрелище, может, самое удивительное из тех, что случаются в мире звезд.
— Их не сосчитать! — воскликнул Младояр в восхищении.
— Что, звездочек упало больше, чем желаний припас? — пошутил Иггельд.
— А… Желание… А я уже и забыл! — засмеялся княжич.
— Давай, загадывай, раз уж такая дармовщина на звезды открылась, — продолжал посмеиваться старик.
— Счас, загадаю, вот, прервалось чуток, — выдохнул паренек, — счас, на первую же!
— Загадал?
— Да, жду…
По небу мелькнуло, длинная сияющая черта прорезала небосвод. На излете сыпануло искрами. Отрок повертел головой в недоумении. Раздался странный звук — свист не свист, гром не гром…
— Чего это? — удивился Младояр.
— Кажется, эта звезда упала взаправдашнюю, — вздохнул ведун, — и не очень далеко, может, даже в нашем княжестве…
— Так это я на нее желание загадал?
— Выходит так, — подтвердил Иггельд, — толстое же у тебя получилось желание!
Оба расхохотались. Со стороны Плеяд — Волосыни опять посыпало звездочками-искорками, старик и отрок вновь погрузились в созерцание, звездочка, упавшая где-то неподалеку, быстро забылась.
* * *
— Не пора ли нам, Игг, проехать проветриться? Давненько жеребцов не грели…
Такими словами встретил воспитателя Младояр поутру. Вокруг княжича валялись свитки, но ни один не был развернут, как следует, отрок, видать, никак не мог сосредоточиться на чтении. Иггельд отметил, что никаких предвестников такому поведению со стороны природы и звезд не было — на дворе стоял утренний туман, даже чуть подкапывало, луна уходила, да и у стариков — верный признак — не болела голова. Следовательно, причины волнения Младояра состояли в чем-то внешнем, узнал что-то, или прочитал…
— С чего это ты вдруг — сидел, ленился, а тут враз, не свет, не заря — да на коней?
— Отец вчера пятерых дружинников отрядил, до Голого Лесу, что за Мертвым Болотом. Завелся там, сказывают, людоед. Не человек, не зверь, чудище, в деревеньки захаживать стал. Весь волосатый, пасть что у медведя, руки длиннющие, сказывают —
— С чего это вдруг, вроде — очень на дворе, еды в лесу много, — пожал плечами Иггельд, — людской кровушку, что ли, испробовал, сладким мясом полакомился?
— Поехали, посмотрим?
— Ты что же думаешь, витязи без нас не управятся? Им только твоего меча не хватает?
— Управятся-то сами, а мне посмотреть охота. Ты ведь, Игг, людоедов видывал?
— Да сколько раз, — махнул рукой старый воин, — в тех лесах, что к Святым Горам на пути, их видимо-невидимо, только они человечину не едят!
— А почему их тогда людоедами зовут? — заметил несоответствие княжич.
— Стоит такому чудищу ненароком человечка сгубить, да попробовать мяса людского, как другой пищи ему уже не надобно, — объяснил Иггельд.
— Ну, так как, поедем?
— Почему бы и нет, — неожиданно согласился наставник, — размяться никогда не мешает, да и мало ли что… Может, ребятушки повадок людоедских не знают, так подскажу.
* * *
Ребятушки знали и повадки, и что почем! Когда после двух дней конного пути, миновав Мертвое Болото, княжич и лекарь достигли опушки Голого Леса, то первым, что они заметили, был дым от костра.
— Опоздали… — разочаровано махнул рукой Младояр.
— Да уж, коли огонь жгут, не таясь, стало быть, охота закончена, — согласился старик.
— А может, это людоед их, того, поджаривает! Ведь правду говорят, людоеды огня не боятся, сами костры жгут?
— Если огня достанут, то, бывает, и дровишек подкладывают, и сами сушатся-греются. Вот только разжигать не умеют, — Иггельд, как всегда, знал все обо всем.
— Вон, я вижу, клок рыжей шерсти, да среди таких же рыжих листьев! — княжич указал рукой.
— Да уж, замаскировался, — усмехнулся Иггельд, подъезжая поближе. Последовали приветствия, рукопожатия.
Дружинники уже успели и поохотиться, и поджарить кабанчика. Иггельда и Младояра радушно пригласили отведать свининки, мол, людоед подождет, теперь, битый, никуда не сбежит, а мясцо и остыть может! Младояр лопал за обе щеки, видно — с горя, ведь поохотиться не пришлось. А он так надеялся…
Рассказ дружинников оказался краток. Чудище само выскочило на воинов, едва те углубились в лес. Ни выискивать, ни выслеживать не пришлось.
— Иногда даже удобственно, что он такой высокий оказался, — смеялся Хаврюша, такой же рыжий, что и забитый людоед, — я — на жеребце, а он на своих двоих, так головы вровень. Сам под мое железо и выскочил, напоролся, да издох сразу. Одно плохо — вот, тащить пришлось на опушку…
— А зачем тащить? — не понял Младояр.
— Что б деревенские ходили, смотрели — мертв людоед, можно спокойно по лесу хаживать, — объяснили княжичу.
— Что-то просто у вас все получилось, — заметил Иггельд.
— А чудо-юдо Хаврюшу за родича никак приняло, за свояка!
— Обниматься, видать, полез, рыжие друг дружку любят, — посмеивались добры молодцы.
— Может быть, и любят, — посмеивался огневолосый, — вот только отчего рыжие лисы меня сторонкой обходят? Кабы любили — в шубу лисью женку нарядил бы, да дочурок, первым добытчиком бы стал!
Младояр не дослушал окончания шутливой перепалки, ноги сами понесли его смотреть на мертвого людоеда. Иггельд тоже поднялся, слегка опьянев от обильной жирной пищи.
— Руки у него какие длинные, — дивился княжич, — одни руки с меня длиной! А ножки короткие, кривые, колесом.
— Прирожденный всадник, видать! — случился тот редкий случай, когда старый ведун глупо пошутил.
— Воняет жутко! — продолжал княжич, — И как он, с таким душком, на охоту ходил?
— А они, людоеды, что медведи, брюхо ягодами набивают, — объяснил Иггельд, — а ежели задерут зверя, так с дерева прыгнув. Мне сказывали, перевернется людоед, ногами за ветвь держась, вниз головой, да хвать ручищими диннющими поросеночка прямо с земли, и наверх! А свинья бегает, хрюкает, понять, что случилось, не может.
— Чего же тогда на Хаврюшку, пошел, а не с ветвей прыгнул?
— Может, у них, как у медведей, такой обычай, человека стоя на задних лапах уваживать, — предположил Иггельд, рассматривая рану на шее чудища, — да, один тычок клинка в горло, перерезаны и жилы, и дыхалка. Что ни говори, а по умению убивать человек среди прочей живности равных себе не имеет!
— Так им и надо! Людоеды же!
— Раньше они как люди были, жилища себе строили, охотились с копьями, — молвил ведун, — сейчас мало осталось, только в лесах, вот и одичали по одиночке-то. Человека тоже, одного в лесу подержи — одичает, а коли с младых ногтей в лесу растет, волками вскормленный — и вовсе человеческой речи никогда не выучится, зверь зверем…
— Но они — людоеды! Потому их наши предки и перебили.
— Слышал я от старых мудрецов летопись изустную, — Иггельд посмотрел на воспитанника как-то по особенному, — сказывали, еще от древних богов та летопись. Там о людоедах тоже говорилось. Перебили их наши предки. Только…
— Что только? — насторожился Младояр, почувствовав что-то недоброе.
— Только перебили потому, что сами людоедами были! Истребляли этих длинноруких, да ели. Пока почти всех не съели…
— Как так? — Младояр так и присел.
— Жестоки жили наши предки, — вздохнул старый ведун.
* * *
Утром ударил морозец. Иггельд и Младояр, решив, что они уже все посмотрели, отправились в обратный путь. Ледок потрескивал под копытами лошадей, но даже и не думал таять. Более того, посыпал крупный снег, ухитрившийся до полудня совершенно преобразить все кругом. Вот так — вчера золотая осень, а сегодня — белая красавицы зима. Еще бы чуть подождать — и можно будет перебираться по болотам, с жеребцов не слезая.
Путников остановили близ хуторка, стоявшего на берегу небольшой, но глубокой речушки. Точнее — остановили Иггельда, ведь лучшего в княжестве лекаря знали, кажется, в лицо решительно все!
Выслушав хуторянина, старик помрачнел, насупил брови. Долго расспрашивал, мужичок показывал рукой вокруг, объяснял, подвел к лодчонке, служившей, видать, для переправы. Младояр, хоть и почуял недоброе, спешиться не торопился. Наконец, Иггельд вспомнил и о княжиче.
— Плохие дела, — Иггельд положил отроку руку на плечо, — хуже сотен людоедов… Вот там, — лекарь указал рукой через реку, куда-то в лес, — там деревенька среди болот. Вчера кричали с того берегу, что у них болезнь пошла, язва… Он-то, — ведун кивнул в сторону хуторянина, — молодец, туда челн не повел, так что мор сюда пока не переполз. Вкруг той деревни болота, пока водица льдом не стала, единственный проход — здесь. Моровая язва пока никуда не денется, но надо поспешить.
— Ну, мы переправимся, глазами посмотрим, моровая ли то язва, так, Игг? — спросил княжич.
— Нет, это я переправлюсь, один, а ты здесь, на этом берегу останешься, — остановил его лекарь, — я тебе о моровых язвах не рассказывал…
— Расскажи!
— Спешу я, но, пока травы собирать буду, расскажу, что успею. Слушай, — Иггельд прямо здесь, на берегу, принялся ворошить свои сумки с лекарствами, — есть кожная моровая язва, самая безобидная, лишь половина тех, кто ее подхватил, умирает.
— Безобидная? — подивился княжич.
— Не перебивай, времени мало! Заражаются этой язвой от больных зверей, да от скота, язва цвета черного, струпьями, тело огнем горит. Лекарь, коли перстами больного трогать не станет, заразу не подхватит. А потрогал —уксусом оботри, или скипидаром. Есть моровая язва, что под мышками начинается, та куда страшней, правда — не все от нее умирают, каждый четвертый-пятый больной выздоравливает. Вырастает узел под мышкой, реже — в паху, гнойный, начинается лихорадка, потом гной изливается, кому повезло — выздоравливает. До такого больного ни руками, ни чем другим дотрагиваться нельзя, а коли пришлось нож применить, дабы язву почистить, лезвие на огне прокалить сразу надо, а руки — скипидаром. Но всего хуже, коли кто вдохнет от такого больного, да заболеет у него дыхалка. С каждым выдохом будет заразу распространять, и сам умрет, и все, кто рядом с ним одним воздухом подышит — тоже. Никто не выживает! Все свитки лекарские учат — достаточно просто увидеть больного, у которого моровая язва на дыхалку перекинулась, чтобы к встрече с Вием готовиться. Есть, конечно, способы… Нос и рот тканью прикрыть, уксусом намоченой, руки в перчатки, лучше все тело в плащ укутать, а после все сжечь… Все, некогда уже, больше рассказывать не стану. Теперь слушай мой приказ!
— Слушаю, — Младояр и припомнить не мог, когда наставник ему в последний раз «приказывал».
— Пока я не вернусь, с того берега людей не забирать, пусть что угодно говорят, хоть Родом, да Матерью клянутся, что не хворы. Он может здоровым казаться, а через час свалиться да на Медные Поля… Меня ждать! А если долго возвращаться не буду — поставить заставу, кто реку перейти вздумает, на пути стрелами разить без пощады! Я хуторянину сказал, сейчас сына в Крутен отряжает…
— Я и сам могу!
— Нет, ты здесь нужнее, Млад. Пока ты — единственный воин, хоть и отрок, да выученный. Вот и будешь здесь один, как застава, пока князь дружинников не пришлет. Всем, кто на том берегу покажется — вели возвращаться в свою деревню.
— А как не послушаются?
— Так челн все одно на этой стороне?
— А вплавь?
— Вода-то уже, поди, ледяная!
— Я бы переплыл, — не к месту похвастал княжич.
— Ежели кто переплывет, вели обратно плыть!
— А не послушает?
— Убей.
— Как убей? — до Младояра только сейчас дошло, какое испытание ему приготовила Судьба, — Своего, из-под Крутена, да убить просто так? Да…
— Не просто так, — оборвал княжича Иггельд, — коли не убьешь, пойдет в град, там занеможет, помрет, да заразит весь народ — тысячи погибнут! Моровая язва — хуже набега любого. И твой долг перед Крутеном — убить…
— Я понял, — язык отрока чуть ли не забивался сам куда-то глубоко в горло.
— После того, как убьешь, коли руками касался — промоешь уксусом, пожуешь чесноку, меч — над огнем прокалишь.
— Так закалка… — невпопад забеспокоился Младояр, — Отпустит…
— Потом в воду опустишь, перезакалится… Главное — мертвое тело сжечь, только руками не трогать. Разведешь костер рядом, петлю накинешь, в огонь затащишь как-нибудь. Мужичок поможет дров натаскать.
— А как ночью переплывет, ведь прозеваю?
— Собак рядом привяжи, да крепись, не спи!
Младояр стоял, опустив руки, на него сразу так все навалилось. Лекарь, меж тем, закончил переодеваться, сложил любимые одежды в отдельную сумку, пояснил:
— Может, сжечь придется одежонку-то… — и тут же «оживил» воспитанника, — А ты чего стоишь, как истукан?
— А что делать?
— Как чего? Готовь себе гнездышко на берегу, не стоймя же стоять неделю будешь… Стрелы готовь, пару луков надобно. Уксус, чеснок, дровишек напасись…
Младояр отрешенно смотрел, как через неширокую реку переправлялся челн с Иггельдом и хуторянином. Да, надо браться за работу…
* * *
Иггельд знал дорогу к Заболотной деревушке. По тропе ходили, не слишком часто, но и не редко. Если же такое хождение продолжается не один век, дорога, пусть даже лесная, приобретает обжитой вид. И трава под ногами не та, не столь пышна и зелена, как в пяти шагах от тропинки, и ветки в глаза не лезут, и подорожник — спутник человека, метит край дорожки, отчего и прозвище получил. Когда боги оставили лишь один путь из малого заболотного мирка, огородив его со всех сторон, хочешь-не-хочешь, а единственную дорожку протопчешь. Даже если в деревушке живет три дюжины населения, включая отроков и бабенок. И как они только здесь живут, хлебов не сея, да и коровок — всего по одной на дворе. Дурное место, бедное, люди здесь редко досыта едят. Но ведь живут, давно обитают, деревеньке Заболотной лет, быть может, больше, чем самому граду Крутену. Небось, за все века ни один набег чужеземный заболотных не побеспокоил. Разве что женятся на чужих. Обычаи странные, здесь не девки идут жить в дом жениха, а парни селятся к невестам.
Иггельд оглянулся на солнце. «К полудню добреду!» — решил он. Оно конечно, на светило посмотреть не вредно, и подумать о всякой всячине, обо всем позабыв — тоже можно. Другое простить нельзя. Иггельд позабыл, что он еще и воин, что всегда должен быть начеку, далеко вперед глядеть, да все слышать! А тут просмотрел…
Шедший ему навстречу паренек лет восемнадцати, заметив встречного, юркнул в кусты. Беззвучно ступая, схоронился, даже дыхание задержал, пока чужак проходил мимо, всего в десяти шагах. И лишь после того, как старик скрылся далеко позади, юноша продолжил свой путь — вперед, к переправе.
* * *
«Да и лица у заболотных чуть круглее, нежели у городских, особая порода видать» — подумал Иггельд, остановившись у края деревушки. На него пялились двое мальчуганов и девчушка, как раз собравшиеся до лесу. Один из мальчишек сорвался с места, рванул к дому, оповещая криком деревушку. Как же — чужой человек, да в их краях! «На мор, что-то, не похоже», — отметил наметанный глаз старого лекаря, — «вот и бабенка здешняя, глаза чистые, смерть рядом не хаживает!».
* * *
Лекаря приняли по княжески, с почетом, угощением, банькой и пивом. Собралась, никак, вся деревня, одних пожелавших подмочь гостю в баньке набралось… Две румяные бабенки, лет по тридцать с немалым гаком, явно положившие глаз на Иггельда, готовы были уж вцепиться друг дружке в волосы. «Ну вот, теперь на части раздерут», — подумал Иггельд, чувствуя некий подъем в душе, — «Вроде лечить сюда пришел, а придется мужским делом, того, покувыркаться. Бабы-то здесь все в теле, ядреные. Эх, замучат меня, старика!».
Из первых же расспросов Иггельд выяснил, что в деревне пока никто не помер. Это известие успокоило ведуна. Один из мужиков просто протянул вперед руку, закатывая длинный рукав. На коже нижней трети предплечья зиял вскрывшийся уже гнойник, крупный, с драхму, выделения светлые, почти без запаха. Вокруг — кожа багровая, но не горячая. Выше по предплечью — еще два гнойничка, малых размеров, странно лежат, не так, как положено.
«Ага!» — уразумел Иггельд, — «Малые гнойнички не по ходу жидкостей телесных, а случайно расположились, как будто кто-то кинул горсть камешков, куда попали — там и загноилось».
Старый лекарь попросил мужчину снять рубаху и порты, тщательно осмотрел тело больного. Других гнойников не нашлось, узелки под мышками увеличены самую малость. «Здоров, что бык!» — решил Иггельд, — «Странные, однако ж, язвы…»
— Может, обжег чем? — предположил лекарь, — Смола горячая или еще чего — не брызнуло, не капнуло?
— Что же у нас, на полдеревни разом смола капнула? — засмеялся мужичок.
— Да еще и на мою Бурушку, тоже! — добавила одна из бабенок, глаз не сводившая с Иггельда.
— А кто это Бурушка? — спросил Иггельд, удивленный эдаким именем. Оно конечно, чего с них, заболотных взять, могут и девчушку так обозвать…
— Да корова моя, понятно дело! — засмеялась пышногрудая, — Пошли, дедок, покажу, — и подмигнула, бесстыдница. Старый воин понял, что теперь придется доказывать, что еще не дедок, тяжким трудом, делом показывать!
Пока шли смотреть корову, выяснили, что хозяйка — вдова, живет, бедная, одна-одинешенька, а изба большая, да чистая, сами боги привели гостя…
Корова, известное дело, жевала свою жвачку, совершенно не обращая внимание на то, что ее осматривает прославленный среди внуков Сварога лекарь. Если бы не огромная, с кулак, язва на спине, в трех пальцах от крестца — любой сказал бы, что скотинка здорова. Счастье, что поздняя осень — мухи да слепни уснули, а то бы замучили.
— Давно загноилось?
— Уж пятый день, — отозвалась вдовушка, — у всех четвертый-пятый день…
— У меня — так седьмой уже! — похвастал мужик, тот, которого Иггельд осмотрел первым.
— А чем лечил?
— Да бабка Рябка, ведунья наша, мазала. И подорожником обкладывал, — сообщил мужичок.
— А я Бурушку не лечила, и так пройдет! — заявила бабенка.
— Проводи меня до остальных хворых такой язвой, — велел Иггельд мужчине.
— Тебе, лекарь, отдохнуть с дороги надо! — и вдова чуть ли не загородила дорогу лекарю.
«Ну, вымя-то у тебя не меньше, чем у этой Бурушки», — подумал Иггельд, а вслух, неожиданно для себя, пообещал, — я лекарь, мне первое дело — больные. А потом, коли пустишь, ночевать к тебе пойду!
— Смотри дедуль, не обмани! — бабенка отступила с дороги, — Я ждать буду.
Иггельд ходил от одной избы к другой. И везде — одно и тоже. Язвочки, большие и малые, на руках, голове, реже — плечах. Ни одного гнойника на ноге или заднем месте. Все заболевшие чувствовали себя хорошо, кроме девочки лет десяти, лежавший в бреду. Иггельд потрогал плечики девчушки — жар. Для лекаря ничего удивительного в том не было — ведь в отличие от остальных заболевших, у девочки гнойник все еще не вскрылся, весь гной — внутри. Иггельд тут же, прокалив малый нож, вскрыл гнойник, положил тряпицу с сухими целебными травами, пообещав, что к утру жар спадет.
«Все заболели почти разом, хворают уже не первый день, а других не заражают, — рассуждал Иггельд, — Это странно номер раз. У мужика, чья изба с краю, обсыпана вся голова, причем и среди волос тоже. Только детская оспа залезает на волосы, но при ней обсыпает все тело. Вот краснуха начинается с головы, спускаясь ниже. У всех заболевших в Заболотной тоже — загноились вершки, но хворь не опустилась ниже. И, вообще, это не сыпь. Скорее — что-то похожее на ожоги. Вот и поражались одни открытые части тела, сверху. Будто с небес угольками посыпало… Но таких болезней не бывает!».
Вдовушка потчевала Иггельда кашей, пирогами, а сама и места не находила — то напротив сядет, то возле гостя, и все смотрит да смотрит большими голубыми глазами. Добрая, видать, женщина — угостила и мальчишек, что ходили, как собачонки, вслед за ведуном по избам.
«Еще раз предположим, что здесь — моровая язва. Что можно сказать против. Во-первых, нет мора, ни один заболевший не умер. Во-вторых, жар только у одной девочки, да и то — по всем законам науки, раз гной укрыт в теле. Опять же — нет черных струпьев. Третье. Узелки под мышками и в паху если и увеличены, то ненамного, со сливу ни у кого не выросли. Вывод — это не моровая язва. Но посылать гонца, что б открыл переправу рано. Надо еще разобраться!».
Бабенка, меж тем, прогнала ребятню, заперла ставни и приготовилась угощать гостя самым сладким блюдом. Иггельд отказываться не стал, исполнил мужское дело добротно да старательно, как и все остальное, за что брался. Вдовушка металась вне себя, чуть не задушив в объятиях старого ведуна напоследок. По второму кругу Иггельд не пошел, объяснил, что дела у него стариковские, поберечься надо… И заснул под продолжавшиеся ласки.
Среди ночи ведун проснулся. Да, старость давала о себе знать, вот в молодости он мог спать сколько угодно, хоть сутками — да кто позволит?! А теперь ему хватало и половины ночи, Иггельд обычно просыпался задолго до рассвета. Вот и сейчас, тихонько — чтобы не разбудить сладко дрыхнущую вдовушку — лекарь приподнялся со шкур, набросил рубаху, да вон из дома.
«Да, вот и корова приболела. Что за хворь такая, от которой и люди, и скотина? Бывает, конечно. Но кто-то болеет тяжелее, либо животине все по боку, а людской род страдает, либо — наоборот. Вот и птицы, бывает, заразу переносят, но сами-то сыпью не покрываются. Хотя кто их знает, птиц-то, это ж надо все перья выщипать, что б взглянуть!».
Иггельд разглядывал силуэт коровы при свете луны. «Огня, что ли, принести — ничего не видать!» — мелькнуло в голове. Потом что-то мелькнуло и в глазах. Вроде искорка какая, да в самом том месте, где язва. «Не надо огня! Как раз, нужна темнота…» — смекнул ведун. То, что предстало глазам Иггельда, напоминало махонький огонек, негаснущую искру, прямо по центру раны Бурушки. Иггельд достал нож, подковырнул заостренным концом лезвия светящееся место. Вот это да! Теперь искорка горела на острие. Лекарь присел, мазанул бронзой по голому — не натягивать же среди ночи штаны — колену. Так, теперь свет на коленке. Мельчайшая точка, песчинка. Иггельд снова снял искорку ножиком, переложил на листок — по осени их валялось вокруг предостаточно.
«А не прогуляться ли мне по деревне, пока еще темно? Если то, что вызывает болезнь, светится, то сейчас самое время. Может, и не только на людей упало — коли небеса просыпались…».
Вторая искорка нашлась, что называется, не выходя за ворота. Прямо на плетне. А потом еще и еще вдоль дороги. Лекарь шел и смотрел. Слева заскулило. Ага, сучка, больная. Спина так и светится. Да тут не искорка, на спине собаки — целый огонек. Посреди язвы, само собой. Иггельд пожалел, что не захватил лекарских щипчиков. Ну, да ничего, можно и лезвием. Собачонка не поняла, что с ней делают, но едва ведун отпустил ее из рук, удрала стремглав. А Иггельду достался, как трофей, малый камушек, острый, как осколок кремня, да светящийся, ну, послабее лучины, конечно, но — все же ярко! Ведун закатал камушек в листочек, завернул в тряпицу, привязал к поясу.
Вот и рассвет. В голове Иггельда теснились мысли, он, казалось, нашел разгадку — и запутался, причем — одновременно. Ясно, что эти огоньки неспроста, что жгут кожу, злые они. Но — ведь все на свете уже бывало, это любой мудрец скажет. Так почему же тогда Иггельд ничего не слышал о таких огоньках, язвы порождающих? «Может, взять скотинку, какую не жалко, присмолить эту искорку к хребту, да подождать? Ежели загниет — то и думать не о чем…»
Любезная вдова, меж тем, уже приготовила гречневой каши. Иггельд подкрепился, его руки, как-то сами собой, приласкали хозяюшку. Взгляд упал на мешочек у пояса. Иггельд отвязал тряпицу, уложил на печку, подальше — да велел бабенке не трогать, даже близко не подходить!
Вновь поход по избам, осмотр заболевших. У той девчушки, чей гной выпустил вечером, жара уже нет, спит спокойным сном выздоравливающей. Иггельд терпеливо выяснял, как начиналась болезнь, когда, с чего. Большинство мужиков внимания на всякие там болячки не обращало, но трое припомнило, что ни с того, ни с сего кожа начинала краснеть, гореть, чуть почесываться. Определился и срок — первые признаки появились дней десять назад. Уже и полдень минул, а лекарь все ходил да бродил от избы к избе. Сегодня он не спешил, он хотел знать!
«Теперь осталось выяснить, каков скрытый период болезни», — подумал лекарь, машинально почесывая бок. Тут его проняло. Мгновение — и рубашка приподнята. Как раз напротив того места, где болтался привязанный к поясу мешочек со светящимся камушком, да, точно, там — кожа успела покраснеть, неприятно так то ли чесалась, то ли горела.
«Вот и срок — всего лишь с полдня», — заключил Иггельд, — «Можно не мучить скотинок, коли на себе испробовал. Кстати…» — и лекарь приподнял штанину. Коленка, против ожидания, не чесалась. Но маленькую красную точку Иггельд все-таки нашел, именно там, куда он тогда мазанул ножичком. Не чесалось, не горело.
«Оно и понятно — малая искорка, мал и ожог. Да и убрал сразу, недолго жгла. Огонек побольше — сразу и заболело. Но ведь камушек-то я к телу не прикладывал. Неужели он жжет через тряпицу и рубаху? Злые искорки, однако. Особенно, тот камень. А вдруг есть и поболе?!»
Лекарь выспрашивал взрослых, ребятишек — не случилось ли чего такого необычного десять дней тому назад. Может, змей пролетал, иль колдунья какая? Нет, ничего такого, окромя «сухого» раскатистого грома посреди ночи, никто не вспомнил.
— А молнию видели? — спрашивал Иггельд.
— Нет, молний не было, — следовал неизменный ответ.
Иггельд собрал деревенских мужей под вечер. На него смотрело, с надеждой, полтора десятка серых и голубых глаз. Им-то чего сомневаться — ужо, пришел лучший из лекарей, так разберется, вылечит.
— Сегодня ночью я буду ходить по деревне, и по больным, и просто — по дворам. И вы все — за мной. Я покажу ту злую силу, что принесла болезнь.
* * *
С того берега кричали. Залаяли собаки. Младояр продрал очи. Ага, он сидит на берегу, в челне, сжат в комочек и насквозь промерз. И это называется — караулить!? Княжич рывком встал.
В полусотне шагов, как раз напротив через речку, стоял молодой парень и громко звал кого-нибудь. Увидел проснувшегося Младояра, обрадовался.
— Эй, мальчик, перегони лодку, — крикнул добрый молодец.
— Нельзя, — княжич еще и ладонями перед собой повел, мол, никак нельзя.
— Почему нельзя? Мне непременно надо!
— На том берегу мор, ты заразу принесешь! — крикнул Младояр, — Иди обратно в деревню!
— Нет у нас никакого мора! Никто не мрет! И я здоров! — кричал юноша.
— Туда лекарь пошел, — попытался объяснить княжич, чувствуя, что вот-вот сорвет голос, — когда разрешит, тогда и заберем, а пока — нельзя!
— Я здоров!
— Сейчас здоров, а через час захвораешь, и всех заразишь!
Парень продолжал что-то кричать, Младояр перестал слушать, перевернул лодчонку, присел, показывая, мол — никто никуда переплывать не будет. Руки сами нащупали заветный мешочек, вот оно — сало, с ним — не пропадешь. Младояр аккуратно вложил ломтик в рот, начал неторопливо разжевывать, предвкушая появление теплой волны. Надо согреваться, а что греет лучше сала? Разве что хмельные меды, да вино трехлетнее. Ну, и та горящая вода, секрет добычи которой знают лишь ведуны да желтокожий народ, что обитает там, откуда восходит Солнце.
— Пойми, меня невеста ждет, обещал ей! — кричал парень с того берега, — Говорила, ждать будет, а коли не приду — за другого пойдет! А люба она мне. Сделай милость, отрок, перегони челн, я тебе что хочешь за это отдам…
В других обстоятельствах княжич непременно поинтересовался бы, что этакое редкостное может предложить женишок из богами позабытой деревни княжескому сыну. Разве что самого себя, да только Младояру до того охоты нет…
— Сказано тебе, человечьим языком! Иди к себе на деревню, да жди, пока лекарь решит!
— Так невеста ждет, пойми ты, сопляк! — молодец совсем рассвирепел.
— Никуда твоя невеста не денется, а коли уйдет к другому, так это только и к лучшему! — Младояр пропустил мимо ушей оскорбление, — Зачем тебе такая, неверная?
— Слышь ты, сейчас же перегони челн сюда!
— И не подумаю!
— Сам переплыву, все уши тебе оборву, выдеру так, что всю жизнь помнить будешь!
— Как сюда переплывешь, так и обратно, я тебя на берег не выпущу, — крикнул княжич, — я — воин, — и Младояр вытащил меч.
— Вот погоди, оружье отниму, а самого отделаю! — пообещал молодой жених.
— Иди домой, — еще раз повторил отрок, хотя при другом раскладе выкрикнул бы: «Руки коротки!», да еще и добавил чего покрепче насчет «оружье отниму». Но Младояру вовсе не хотелось, чтобы этот деревенский дурень в самом деле попытался переплыть реку. Вот и придерживал свой язык.
Парень с разбегу, как был — в одежде — бросился в реку. Широкие взмахи рук — видать, хороший пловец. Вот он уже на середине реки. Младояр следил с замиранием сердца, он вовсе не хотел, чтобы на его глазах утоп неразумный деревенщина. Что там какие-то угрозы — княжич каждый день работал с мечом, железо давно стало продолжением его руки, так же, как и писчее перо. В свои тринадцать лет Младояр легко бы справился с двумя-тремя безоружными, необученными мужиками. Да и против опытного воина, пожалуй, выстоял бы несколько мгновений, по крайней мере, пару ударов завсегда отразил…
У женишка не свело ножки, он добрался до берега, выскочил, но, разгибаясь, застыл в неудобной позе — прямо в горло упиралось острие меча. Дернулся в сторону — меч туда же. Глаза отрока смотрели в упор, холодно, как та сталь, что почти касалась сейчас его тела.
— И что? — спросил юноша сквозь зубы.
— Плыви обратно!
— С ума сошел?
— Плыви обратно, — княжич старался сдерживать себя.
— Ты что, думаешь, если с мечом, да в кольчуге, так…
— Дернешься — убью!
— Ты что, тать?
— Мне сказано — мор в Крутен не выпускать, а то весь народ перемрет!
— Нет у нас заразы…
Младояру показалось, что все идет по второму кругу. Жених не понимал смысла слов Младояра…
— Когда лекарь подтвердит, что нет мора, и тебя пропущу, и других. А пока — возвращайся обратно.
— А лодочник гле?
— Если мужика здешнего коснешься, придется и его убить, — на всякий случай предупредил княжич.
— Что-о?! — воскликнул парень, — Да я тебя!
Следующие несколько мгновений растянулись для княжича на часы. Вот противник делает шаг назад — меч вперед за счет разгиба руки, противник замер, пользуемся этим, шаг вперед, рука снова полусогнута. Подался влево — пускаем меч в опережение, вот он уже с левой стороны от горла, становимся поближе, лезвие наискосок. Вовремя — противник дергается вправо, но мы быстрее, ладонь уводит рукоять в сторону, и мы прикрыли отступление. Еще раз влево — теперь просто повертываем ладонь, успеваем упереть жалом слева. Проклятье — чиркнул по коже, слава Коше, только по коже, но до крови. «Меч придется прокалить». Парень вытирает ладонью горло, зрит ярко-красное, глаза — навыкат.
— Да ты что? — рычит, как зверь, бросок вперед.
Младояр сделал как положено, выставив острие меча вперед, точно по направлению в ямочку, где сходятся ключицы. И теперь стоял возле смертельно раненого. Кровь рекой, яркая, светлая. Пенится. Глаза молодого жениха — мутнеют…
Княжич торопливо отступил, опасаясь, как бы зараженная кровь не попала на одежду. И лишь мгновением позже осознал, что наделал. Ведь он убил своего, человека из-под Крутена, где князем — его отец. Что там убить врага, неизвестно, сколько степняков попало под стрелы, пущенные отроком в сечах. И вот зимой, тоже, когда приносили в жертву пленников. Но здесь — своего, безоружного…
— Надо собирать костер! — напомнил себе Младояр.
Все дальнейшее — и поиск сухих дров, и разведение огня над трупом, даже кончик меча, нагретый над огнем — все проходило, как во сне. На следующий день к Младояру присоединился возвращавшийся с ловли людоеда Хаврюшка, караулить стало проще — все-таки вдвоем. Через пару дней прискакали присланные князем дружинники…
* * *
Ближе к ночи у избы вдовы собралось полдеревни. Вся мужская половина, не только отроки, даже седовласые старцы — и те пришли полюбопытствовать. Перво-наперво Иггельд вынес тряпицу с горящим камешком.
— У той сучки, на которой этот огонек сиживал, язва велика была! — объяснил лекарь, — Я вот только чуток этот камешек у пояса, в мешочке подержал — теперь и у меня болит!
Мужики так и отпрянули. Потом все разом заговорили. Многие припоминали, что последние дни развелось что-то много светлячков, да странные какие-то, не летают…
Начался поход по избам. В темноте высматривали искорки. Светящиеся точки нашли у троих заболевших, остальные, видать, ушли вместе с гноем. Ночь только начиналась. Мальчишки бегали по деревне, то здесь, то — там обнаруживая святящиеся песчинки. Иггельд не велел их трогать, в ход пошли бронзовые щипчики, найденные песчинки аккуратно складывались в горшочек. К рассвету все дно посудины усеялось «звездочками». И тут прибежал запыхавшийся мальчуган лет восьми, жестами позвал за собой. Иггельд, во главе мужского населения Заболотной, двинулся за разволновавшимся мальчишкой, кожей чуя, что не спроста тот голос потерял!
Коряга среди болота, в десятке шагов от твердой почвы. А на ней — горящий, будто раскаленный добела, камень размером с яблоко. Но если малая песчинка вызывала язву, камешек обжег кожу сквозь тряпицу, то не повредит ли это дьявольское яблоко стоящим на берегу?!
— Он настолько велик, что и нас обжечь может, — предупредил Иггельд, — идите отсюда!
Деревенские не заставили себя упрашивать, враз попятившись назад.
— Как зима придет, надо кому-то себя не пожалеть, камешек отсюда забрать, да отнести подальше от деревни, — распорядился Иггельд, — там же и все остальные песчинки схоронить, и те, которые еще найдем!
— Так еще искать будем? — спросил кто-то из мужиков.
— Пока деревню не очистите — будете искать! — голос ведуна приобрел металлический оттенок, — А как все соберете, будем святилище ставить, и чтоб потом туда — не ногой! Поставим вокруг лики Богов Мертвых…
* * *
Утром все мужчины, включая Иггельда, завалились досыпать. Ведь впереди — еще одна бессонная ночь. К полудню старик проснулся, прошелся по избам. Новых больных не появилось, что окончательно укрепило Иггельда в убеждении, что странная болезнь не заразна. Не забыл лекарь и о себе самом, учинив подробный осмотр обоженных мест. Краснота возле коленки так и осталась малозаметной, не болела, не гноилась.
«Небось, многие из деревенских такие же малые ожоги получили, да внимания не обращают,» — сделал вывод старый лекарь, переходя ко второй болячке.
На боку дело обстояло похуже, но вполне терпимо. Область ожога припухла, слегка зудела. Иггельд втер в больное место целебную мазь, закрыл чистой тряпицей, приклеив последнюю по краям птичьим клеем прямо к коже. Оглядев сделанное и так, и сяк — остался доволен работой.
«Может, и не загноится пораженное место,» — подумал ведун, — «вот я говорю себе — пораженное. Будто стрелой? Песчинка светилась — так? Что же — злой свет такой? Но ведь свет не пробился бы через тряпицу и рубаху. Когда я заворачивал ту песчинку в полотно, насквозь не светило. Значит — поражает не свет. Тогда что — яд? Можно попробовать. Все-таки помучим какого-нибудь поросеночка. Ведь у меня горшочек со злыми песчинками. Никакой яд сквозь дно не проникает, правильно?»
Поросенка Иггельду пожертвовали без каких-либо возражений. Надо — значит надо. Даже обмыли повизгивавшую животинку по просьбе лекаря. И так все были перепуганы после ночи удивительных открытий, мужики обсуждали, что надо обследовать все места выпаса скота, прочесать лес вкруг деревни. Сама мысль о том, чтобы раз и навсегда очистить Заболотную от злой болезни пришлась деревенским по вкусу. Никогда прежде не удавалось прогнать болезнь так — собственными руками!
Лекарь крепко спеленал молочного поросеночка, привязал пеньковой веревочкой к скамейке, поставил горшочек со светящимися песчинками рядом, но так, чтобы тот не касался розовенького тельца. А потом — решил вымыть руки.
«Вот-вот. Надо заставить всю деревню помыться после того, как соберут все светящееся. И скот обмыть!» — подумал лекарь.
Вечерние осмотры больных убедили Иггельда в том, что все выздоравливают. Не завтра, конечно, но через неделю-две все поправятся. В этот раз лекаря сопровождала деревенская ведунья, глубокая, совсем обессилившая с прожитых веков старуха. Травки она знала, да вот сил уже не было. А преемницы не воспитала, никто из девчушек не пожелал выучиться. Бывает. В других селеньях проще, пригласят ведунью из другой деревни — временно или насовсем. А кто согласится поселиться в Заболотной? Деревня бедная, хлебов сеют самую малость — полей-то кот наплакал, скотину еще есть, где выпасти, поохотиться тоже места найдутся. Но ведь основа богатства — то, что в поле тобой посаженное вырастает!
Поросенка лекарь отнес обратно, уложив возле свиньи. Тот сразу — к сиське. Чтобы не спутать с другими, Иггельд пометил поросенку ухо. Пока болезни в розовом тельце не ощущалось, более того, проголодавшись, малыш спешил наверстать упущенное.
К ночи собрались тучки, закапало. Это не остановило мужчин, твердо решивших хоть всю ночь мокнуть, да все вычистить. Иггельд объяснил мужикам: лучше то, что светится, руками не брать, подхватить ножиком — и в горшочек. Если наловят чего — держать посудину с добычей подальше от тела, руки потом — обмыть в чем придется, хоть болотной водой, все одно — лучше, чем светящаяся зараза!
"С чего это я решил, что надо обмыть тела? Ну да, понятно, мелкие частицы, их и не углядишь. Нет, постой, такое просто так в голову не приходит! Мое потайное "Я" подсказку дало. Стало быть, знаю я еще что-то, но в голове пока не сложилось…"
Иггельд стоял под проливным дождем неподвижно, лишь провожая глазами занятых делом мужиков. Им казалось, что ведун наблюдает за их стараниями, но на самаом деле мысли Иггельда были далеко-далеко. На мгновение он опопмнился.
«Чего это я тут стою, все равно ничего путного в голову не приходит. А… Вот забавная история. Как-то один мудрец-эллас задумался на целый день. Встал и стоит, думает. А там как раз война шла, он в дружине состоял. Так его целый день воины и обходили, дабы мыслям не помешать. Знали — мудрец. Хорошо, сечи не было… Странные люди эти элласы. Вроде — уважали, заботились, кабы с мысли не сбить. А потом заставили яд выпить. Мол, юные головы портил, богов не уважал! Ежели у всех, кто молодым лишнее слово скажет, жизни отнимать, одни дураки да неучи останутся. Вот я, например, все в подряд Младояру рассказывал. А ведь он пока не волхв, не ведун. И не подумал бы, не случись того разговора с Мечиславом.»
Прославленный мечник объяснял тогда разницу между ударами колющими и рубящими. Младояр никак не мог поверить, что колющий удар, на самом деле, куда опаснее. И не будь броней на воинах, вместо мечей широких, тяжело в руке лежащих, воевали б с тонкими, легкими, с концами заостренными. И копья тоньше были бы… Младояр не верил.
— Есть народ иберы, у них издавна все тонкое да длинное, наконечник копья не в локоть, как у наших, да у скитов, а в полроста будет, тонкий, весь из железа, острый на конце, как игла. И мечи тонкие тоже, ими все больше колют. Великие мастера на то иберы. Да ты, княжич, поди и не веришь, что есть такой народ, — усомнился в пользе своих речей Мечислав.
— Как не верю, знаю я, живут иберы далеко, на краю земли, в стороне, куда уходит солнце, — зачастил княжич, неплохо знавший все те народы, что описаны в свитках, — и что воины великие, тоже знаю. Самый последний раз что Веды помнят, когда Астраш вспыхнул, то было в городе Тарресе, смело тот град подчистую.
— Как смело? — не понял воин.
— Обыкновенно, на то и Астраш, чтобы города сжигать, — будто о каком-то пожаре в слободке, обыденно так, отозвался Младояр, — рассказывали, что на стене храма напротив того места, куда Астраш попал, тень огромадная жреца прожглась, что возле Астраша оказался.
— То сказки все, — вмешался Иггельд.
— Как сказки? — вскипел княжич.
— Говорят тебе, все эти Аши— сказки, — нахмурился Иггельд, — кстати, нам к Дидомыслу идти, ты не забыл?
Тогда старый ведун первый раз осознал, что княжич ведает уже немало. Того, что запретно для простого народа. Но для князей — запретно вдвойне! А ведь Младояр может стать князем, хоть и младший из сыновей Дидомысла, да всяко бывает. Надо, по крайней мере, объяснить княжичу, что можно говорить непосвященным, а что — нельзя. Все знания, с помощью которых можно людей по множеству убивать, города сжигать, народы разума лишать — для властителей запретны. Договор такой заключен ведунами в незапамятные времена, что б не горели больше Аши, не вымирали от занесенных злым умыслом моровых язв целые княжества, не рождались младенцы живыми мертвецами с пустыми глазами…
«Так, погоди-ка, погоди! Помнится что-то такое в свитках было, как горел Астраш вдалеке, а на воинов падал белый пепел. Сразу шли дружинники смывать тот пепел с рук, лица, тела, мыли копья, одежды — сжигали. А кто плохо пепел смывал — язвы загнаивались на том месте, где осталось. И светился тот пепел ночью… Так вот оно! Все сходится. И на эту деревню, Заболотную, упал с небес жгучий пепел. Только Астраша никакого не вспыхивало. Ну, пусть не после Астраша, но похоже. Если суть одна, то и лечение — то же!»
* * *
Как и вчера, с утра Иггельд высыпался, потом — парился в баньке. Жизнь входила в колею. Оставалось всего два дела — понаблюдать за поросенком и проследить за святилищем.
Осмотр поросенка с надрезанным ухом слегка испугал ведуна. На боку животного висел здоровенный пузырь, пока еще не загноившийся, кругом — все красное, огнем горит.
— Зажарить, пока не сдох? — спросил хозяин.
— Да, мне уже все ясно, можно и запечь, — согласился Иггельд, — не забудь — больное место отрежь, да сожги…
— Не глупый… — последовало в ответ.
«Горшочек не касался поросячьей кожи, стоял рядом, но все равно — обжег. Так можно заполучить ожог в плавильне, не касаясь раскаленного металла, лишь стоя долго рядом. Но достаточно прикрыть лицо, хоть даже кленовым листочком — и весь жар в тот листик уйдет. А тут такой жар, что через глину прошел. Холодный жар, но — жгучий, насквозь проникающий…».
— Вернусь в Крутен, велю Младояру все в свитки записать, потому как — новые знания, — вслух, почти торжественно, молвил Иггельд.
* * *
Немало на свете дурных мест. Там, где ничего не растет, там не с того, ни с сего мрут звери да птицы, заболевают люди. В одних нечисть водится, а бывают и такие полянки, что даже лешие вкруг обходят. Дурные места знают все жители в округе, их нередко огораживают, устраивают капища, только к тем богам никто не ходит. Запретные!
— Не стоит множить дурное, — сказал Иггельд деревенским, — есть в Заболотном запретные места? Мертвые полянки, гиблые болотца без водорослей и лягушек?
— У нас целых две гиблые полянки, — похвастал один из мужиков, — одна у самой деревни, другая — подале.
— Огорожены?
— Не, а зачем? — удивился деревенский, — Наши все знают, куда ходить не велено, а чужие у нас не ходят!
— Не доходят… — хихикнул другой мужичок, остальные захохотали. Похоже, жители Заболотной даже гордились своей «крепостью», отделяющей их маленький мирок от всего остального.
— То место, что подале, велико ли? — спросил Иггельд.
— Да полянка, как полянка, ничего на ней не растет, — поведал первый из мужиков, — в центе еще деды Выя поставили, он уж весь почернел, да и молнии все по нему бьют да бьют! Не горит…
— Хорошее дерево… — подивился ведун.
— Секрет знали деды, в чем дуб вымачивать, — похвастал мужик, — и мы знаем, да чужому не скажем!
— Вот рядышком с Выем и зароете горшочек, а вкруг поляны — забор поставите, да со столбами, а на столбах — лики Семи Мертвых.
Молчание. Наконец, один из мужиков признался:
— Забор мы поставим… И лики богов вырубим-вырежем… Вот только рядом с Выем никто рыть землю не пойдет!
— Деды рассказывали, кто Выя в землю закапывал, все в три дня и померли! Плохое место… — добавил другой мужик.
— На то бог и создали человеку голову, чтобы та думала! — Рассердился Иггельд. — Не хотите на полянку заходить, на дурное место ступать, так придумайте, как там горшочек схоронить, запретного не заступив!
— А что, мужики, может — на веревочке потащить?
— Горшочек малый засмолить в братину с ручкой, привязать веревку, а потом обрезать да внутрь кончик закинуть — чтоб никто не потянул с дуру…
— А потом камнями закидать, да комьями земли схоронить, — предложения посыпались сразу же.
Сказано — сделано. Старый лекарь проследил, чтобы все исполнили, как задумывали. Заодно осмотрел и дурное место. Низина, но без болотца. Стало быть, вода куда-то уходит. В центре — нечто вроде почерневшего ствола дерева. Был когда-то истукан, резали лик, старались, да уж ничего и не разберешь теперь на лице-то, да и где лицо — не поймешь. Ведун старательно оглядывал полянку, его взор останавливался на мелких деталях. Иггельд уже видывал подобные полянки, без травы, с валявшимися тут и там скелетиками мышек и птах. Да, это было одно из тех самых гиблых мест, кои даже нечисть и нежить обходит подальше…
Мужики мудрили с веревкой долго, примеривались и так, и эдак, но, в конце концов, исхитрились — братина, с обжигающими песчинками внутри, заползла в самый центр полянки, умелые руки подтянули веревку так, что носик сосуда уперся в почерневшего от времени Выя. Веревку обрезали, закинули вовнутрь, ненароком обмотав шею подземного владыки. К счастью, обрезок сполз на землю — авось божество и не заметило нечаянной обиды… Впрочем, Вый, как ипостась Чернобога, божества мудрости, не обидчив! Другое дело — Белобог, тот мстителен и злопамятен. "А вот старые мудрецы утверждали, что никакого Белобога и Чернобога не существует, как нет Добра и Зла, все в мире относительно, говорили древние… Или они о чем-то другом говорили? " — мелькнуло в голове старого ведуна.
Потом долго и не слишком метко кидали комья земли, постепенно насыпая над братиной небольшой холмик. Особенно усердствовали мальчишки. А Иггельд подумывал о том, что в Заболотном, кажется, он больше не нужен.
* * *
Вот Иггельд и добрался до переправы. Так, напротив уже целый лагерь, стоит шатер, горят два костра. Собаки на длинных поводках мечутся, лают. А вот и Младояр, выскочил из шатра, машет рукой.
Проходит совсем немного времени, и лекарь оказывается уже на том берегу. Трое дружинников молча ждут, что скажет ведун.
— Не было там моровой язвы, — сразу успокоил княжьих людей Иггельд, — никто не умер, все выздоравливают.
— Так нет заразы? — спросил княжич, поперхнувшись на последнем слове.
— Нет, та болезнь не заразна, — улыбнулся лекарь.
Княжич вдруг сорвался с места, рванул прочь, провожаемый удивленным взглядом Иггельда.
— Что это с ним? — старик никак не мог понять, что случилось с его воспитанником.
— Он тут парня прирезал молодого, жениха, — объяснил Хаврюша, — тот переправиться хотел, а княжич не пускал, уговаривал обратно идти, в деревню, пока ты не разрешишь. Молодец-то и не выдержал, решил наперекор пойти, мы-то еще не прискакали, Млад один был. Что там отрок, мальчишка, небось подумал… Ну, княжич его и скончил!
До Иггельда, наконец, дошло. Ведь только что он сам, своими устами, сказал воспитаннику, что тот зазря убил молодого парня, своего, сварогового рода…
Ведун нашел Младояра далеко в лесу, заплаканного. Забился, что мышонок…
— Я все знаю, — сказал Иггельд просто, — такова жизнь…
* * *
Обратно в Крутен двинулись впятером. Дружинники ехали спереди, княжич с лекарем — позади. Младояр долго молчал, наставник не спешил его тормошить, хорошо понимая, что переживает отрок. Наконец, ведун решил, что лучший способ отвлечь княжича от тяжких мыслей — это заставить поработать головой.
— Вот никак я не уразумею… — начал Иггельд, подробно пересказав затем все, что видел и слышал за последние дни.
— И что непонятного?
— Вроде, как на последствия Аша походит, только оружие то уже тысячи лет как никто не то, что не использует, даже секрет его напрочь забыт!
— Так я понял, все-таки сначала что-то в небе громыхнуло? — спросил княжич.
— Да, сказывали — сухой гром, без дождя, без молнии.
— Потом покраснели у некоторых открытые места, да спины у коров, собак?
— И язвы потом…
— Так, стало быть, с неба упало!
— Так и я про то, только — что? — Иггельду не давала покоя загадка, — Ежели кто-то тайну Астраша раскопал — быть беде. Надо голубей пускать, чтобы все мудрецы, на Святых да на Древних Горах сидят, о том прознали.
— Сколько дней прошло, как тот гром сухой ударил? — решил уточнить Младояр.
— Так, прикинем, — Иггельд пересчитывал трижды, даже пальцы загибал, — получается шестнадцать дней тому назад.
— Тогда понятно…
— Что понятно? — так и подпрыгнул в седле старый ведун.
— А ты вспомни, что случилось шестнадцать дней тому назад?
— Да, вроде, ничего такого, — пожал плечами Иггельд, — войны идут своим чередом, далеко от земель крутенских, у нас мир, князь…
— Не о том вспоминаешь, Игг!
— А о чем прикажешь?
— Сидели мы с тобой шестнадцать дней назад, хари к звездам задрав…
— Постой, постой… Тогда еще большая звезда упала, грохотнула… Куда же она падала?
— Да сюда, сюда, аккурат в сторону Заболотной!
Наконец-то все стало на свои места, все сошлось. Не надо было поднимать тревогу, посылать голубей… Болезнь пришла в этот раз прямо с небес, из черной бездны ночного неба!
