Опять этот ночной бред… Красиво, но непонятно. Какие, к гоблинам, принцессы? Какие короли и гвардейцы? Я когда-нибудь сойду с ума с этими снами. Хотя Хельгу жалко. Может, это кто-то кино мне в мозги по ночам транслирует? Самое ужасное, что просыпаться после этих снов тяжело. Как будто разрываешь связь с чем-то важным. Ладно, вставать все равно надо.

Ой, а сегодня к директору.

Я говорил про дефолиант. Так вот, узнал от одного бывшего прапорщика — нельзя его купить. Тот точно знает, он его раньше продавал. А липы просто озверели. Пока отмоешь машину, три раза станешь вегетарианцем. Не в том смысле, что животных будешь любить. Станешь растительность ненавидеть. Особенно когда тронувшись в дорогу, попадаешь под приступ аллергии. Вот и гаец участливо подошел к моей, остановившейся напротив суда машине, гадая по судорожным прыжкам кузова — что там средь бела дня? Не обломится тебе, служивый, чихаю, чихаю я тут в одиночестве…. Опять набившая оскомину дорога мимо царского парка, мимо всяких подозрительных контор, на шоссе. Тут можно расслабиться. Даже попеть — «Я, хозяин дорог!». Что за козел мигает в спину? Я в среднем ряду. Ну и что, что у тебя номера президентской прислуги. А у меня аллергия, чихать я на них хотел. Демонстративно сокращаю дистанцию. И резкий, микроскопический толчок ногой в педаль тормоза. Прислужная машина тормозит с визгом и истерикой, а я, выжав педаль газа в пол, улетаю на недоступной ему скорости вперед. Есть международный знак пальцами, левой рукой из окна машины. Это ему на прощание. Проходная, собаки, офис. А к директору все равно идти.

– Можно, господин Куто? — всовываю я нос в его кабинет. Ну ведь только что позвонил, спросил то же самое — ан нет. Ведь плевать мне на такие подхалимские формальности, есть же нормальные правила. Но все равно, соблюдаю негласные унизительные традиции.

– А, заходи, заходи! Я сейчас, тут дела, — и директор продолжил чтение каких-то мейлов. Закончив, произнес:

– Я вот что спросить хотел, как ты жить дальше собираешься?

– Как и раньше, молча, — не поняв подтекста в вопросе, ответил я.

– В смысле, ты когда прекратишь свои поездки за границу? На месте работать надо!

– Ты знаешь, Леша, я рад работать дома, но ведь ты сам мне не платишь деньги, вот и приходится мотаться.

– Я бы тебе платил, но ты все равно умотаешь!

– Ну, если честно, сначала ты перестал мне платить, а уже потом я стал работать за границей.

– Не надо передергивать, — Куто стал нервничать, и полоска лба на границе волос густо покраснела.

– Я не передергиваю, ты сам знаешь, что я постоянно подаю проекты на конкурсы. Выиграю — никуда ездить не буду. А пока все в твоих руках. Плати, и буду здесь работать.

– Ладно, договорились. Я вообще не за этим тебя звал. Почему не сказал, что по проекту «Савой» работа все-таки пошла? Ты же говорил, что партнеры все застопорили.

– Ты, по-моему, писем не читаешь, стопорили вначале, а потом самим нужно стало. Вот в мою последнюю поездку и получилось. Я тебе несколько раз писал. И результаты рассказывал.

– Я ничего такого не помню! Ты должен понять — это моя идея, и я первый с партнерами обсуждал этот проект!

Ага, конечно, обсуждал. После многочасовых дискуссий со мной. Ну и жук.

– Так вот, я тебе отныне запрещаю работать по этой тематике! Это сфера моих интересов!

Да, загнул директор. Такой наглости я не ожидал. Было заметно, что к этому разговору он готовился давно и ждал моего сопротивления. Заранее отработанная поза в кресле, отрепетированные фразы. А ну тебя на фиг.

– Да ради бога, занимайся сам. Только от меня уже ничего не требуй.

– Договорились. И впредь будь крайне аккуратен в такого рода делах. Ты должен понимать, что для ведения таких проектов необходима жесткая дисциплина.

А что возразить? Очень трудно добиваться на каждое свое сказанное слово справки о том, что ты его сказал. На каждое письмо — заверенного ответа. Однако надо. Надо всегда четко представлять, с кем имеешь дело. Надо было, конечно, рогом упереться, поднять скандал, выступить на ученом совете. Надо. Но кому?

В офисе меня ждал запрос из министерства, требовали срочно принести подписанные документы. Придется опять к директору и главному санврачу — подпись на предмет отсутствия тараканов в учреждении. После двухчасовой суеты гордо покатил в министерство. Госпожа Перченко, принявшая меня после повторившейся дискуссии с охраной, бегло просмотрела документы и отправила меня за визой старшего клерка. Госпожи Отруты. Такое ощущение, что они берут на работу дам только благодаря их фамилиям.

Там меня ждала очередь из приезжих. Они ревниво глядели на меня, баловня столицы, которому, чтобы попасть на прием к самой Отруте, было достаточно проехать два квартала. Провинциалы были, конечно, большими конкурентами в этой бессмысленной схватке. Они, зная сложность поездки в столицу, заранее тысячи раз перепроверяли документы, созванивались со знающими людьми и готовили тайные, ублажающие подарки чиновницам. А я так приперся. Да ещё фыркнул, узнав, что я пятый в очереди. Поняв, что за предыдущие шесть часов был принят только один человек, выскочивший прямо передо мной, я совсем загрустил. Госпожа Отрута выходила покурить на полчаса примерно каждые пятнадцать минут. И, судя по тому, как она смотрела сквозь заискивающие взгляды очередников, была женщина закаленная. В итоге завтра мне придется опять посетить этот дом скорби, чтобы выстоять эту же очередь.

На следующий день я прибыл сюда с утра, опередив поезд из провинции на пять минут. И был первым. По-моему, я уже включаюсь в эту игру. Как кролик в игру удава. Отрута держала меня в ожидании почти три часа, обсуждая по телефону покупку новой кофточки и прервавшись только для того, чтобы заявить мне:

– Вы что не видите, я занята!

Я ретировался и терпеливо стал ждать в коридоре. Наконец я услыхал, как она положила трубку и опять шагнул за заветную дверь. Госпожа Отрута и другая, тоже важная дама, сидели друг напротив друга за письменным столом. Они ели борщ из литровых стеклянных банок. По-видимому — каждая свой. Даже не взглянув на документы, помогая себе кусочком черного хлеба, Отрута заявила:

– У вас над буквой «А» нету тильды, переделайте, переподпишите и приносите опять.

– Извините, в урду нет тильды над «А», — робко возразил я.

Отрута, молча отложив хлеб и не выпуская ложку, взяла телефонную трубку и набрала номер. Трубку она прижала подбородком, вернув хлеб на место.

– Перченко! Как вы готовите документы? Что вы тут ко мне присылаете?

Судя по паузе, с того конца провода отбрехивались.

– Чего вы стоите, — не отрываясь от трубки, подняв на меня глаза, заявила Отрута, — идите, переделывайте, я так не приму!

Дальше она вела разговор с Перченко о делах, не связанных с моим проектом, о каких-то внутренних распрях. Потоптавшись, я ушел восвояси, прихватив разбросанные по столу бумаги. Домой и пива. Только на этот раз — много…

Дома — тоже очередной бред. Письмо из ЖЭКа — в конверте бланк учета очереди льготной замены прокладок. Бланк перечеркнут крест-накрест и сверху неаккуратно накарябано — «Явитесь в ЖЕК не позже следующей субботы». Ладно. До субботы далеко.

Мимо раздолбанного русла реки. Названия которой я не помню. Мимо нависающих над головой скал. Но над душой все равно — громада двухголового Эльбруса. Терскол уже позади. Впереди, вернее вверху — первый привал, «Песчаная гостиница». На меня, одиночку, дико поглядывают остановившиеся на традиционный отдых группы. Одиночек здесь не любят. Я тоже не люблю одиночек. Я сам одиночка. Не буду их беспокоить. Однако не следовать традиции — это по меньшей мере неумно. Надо сесть, поковыряться в рюкзаке. Особым драйвом считается сверить высотомеры с кем-нибудь из отдыхающих здесь. Высотомера нету, поэтому я предлагаю, из шкодных побуждений, сверить шагомер. Предлагаю я это матерому ходоку, который шагает в сопровождении неуравновешенных девиц — очевидно, собирается покорить не так горы, как своих согруппниц. Все, мой юмор не понят, хватит!

Вперед, к Чипер-Азау. Даже то, что в рюкзаке у меня почти ничего нет, кроме плоской коробки и мелкой ерунды, не имеет значения. Я начинаю тяжело дышать после первых ста метров подъема по снежнику. Не надо паниковать. Тяжелое дыхание — это просто тяжелое дыхание. Не обращать внимания. Ну, дышу, сопя как слон, но ведь иду и не замедляюсь. Тяжелое дыхание — это пройдет. Как только организм войдет в новый ритм, как только перестанет бояться непривычных для него условий. Я надеюсь.

Тропинка начинает приближаться к моему носу. Это значит — подьем становится круче. Уже кажется, что я стараюсь им, носом, тормознуть по снегу — так неприятно близко он передо мной. Ну вот! Только втянулся в эту толкотню по снежнику, а он кончился. Сумасшедшие валуны. Камнепад по-здешнему. А по мне, так полное безобразие. В Крыму эти камни сошли бы за нормальные скалы, а тут, в условиях торжества природы над человеком — всего лишь камни. Даже в этом царстве снега они теплые — нагреваются солнцем. Это хорошо, потому что по ним уже надо ползти по-пластунски. Если, конечно, такой термин подходит для перемещения по вертикали.

И самое обидное — стоило на секунду прервать это согбенное движение, чтобы только распрямить спину, так вот на тебе. Одно неуверенное движение, и нога соскальзывает прямо в полость между этими омерзительными камнями. Больно… Больно не от удара, а от ссаженной кожи. Осторожно пытаюсь закатать штанину. Осторожно не получается. Приходится, сидя на камне, снимать штаны. Зачем-то отвернувшись лицом к вздымающимся камням. Чтобы не подсматривали. Как неприятно… Багровая ссадина, крови почти нет, только набрякающая гематома. Долго роюсь в пожитках. Зеленка помогает. Только вот штанину надо распороть — каждое прикосновение ткани к ссадине вызывает гамму отрицательных ощущений. Ладно, тут немного уже осталось.

Карабканье по камням прерывается странной мыслью — не натерли ли мне лямки рюкзака плечи до крови? Дурацкая коробка-футляр сама по себе тяжела, а содержимое — тем более. Собравшись уже пожалеть себя, вижу, что камни кончились, и прямо перед носом — перевал. Все! Двадцать минут отдыха.

Нет сил ни на что. Плюхнувшись на торчащую из снега каменную проплешину, провожу инвентаризацию. Распоротую штанину уже можно попытаться зашить, содранная голень подсохла — ура зеленке, а тепло надо беречь. Штормовка ничего. А вот вибрамы мокры до такого состояния, что начинают принимать форму ноги. Даже пальцы угадываются. Предчувствие говорит, что через несколько минут дикий холод скрутит мне ноги. (Надо убить предчувствие в следующий раз. Оно всегда говорит гадости). Долго сидеть нельзя. А хочется. Почему я не какой-нибудь шамбал? Сидел бы так в горах на перевале всю жизнь и балдел. И никуда бы не шел. Наверноете, в шамбале, потому и сидели в позе лотоса всю жизнь, потому что было лень идти куда-либо. Ни вверх, ни вниз.

Пальцами рук, упирающихся в снег для равновесия (перчатки тоже — насквозь), вдруг нащупываю какой-то цилиндрик. Гильза. Латинские буквы на торце. Год — 1939. Немецкий заслон. Он стоял и на этом перевале. Интересно, кто были они? Трясущиеся от холода юноши? Рыцари — нибелунги? Как-то не верится, что это были матерые партайгеноссе, верные идее тысячелетнего рейха. Всякая национальная идея оканчивается на обезумевшем от страха пацане со стволом в руках. Хотя, неправда. Когда приходит момент истины, то страха уже нет. Хотя, тоже нет — какой к чертям момент истины, когда ты стреляешь, и в тебя стреляют и убивают. Страх, он гложет задолго до финала, а героизм — это вообще полный бред. Потом, в учебниках истории, это называют массовым героизмом. Участие в бессмысленных побоищах.

Интересно, погибли они тут или просто смылись, как припекло? Хотелось бы, чтобы смылись. Порывшись в снегу, нахожу целую гору гильз. А! Если и смылись, то не сразу. Нет, точно смылись! Нет же никаких скелетов фашистов, прикованных к скалам. Фашисты — они больше в столицах при штабе. Что-то меня несет на несущественные темы. Это от недостатка кислорода.

Так, хватит рассусоливать, вперед! Осталась ерунда. Ерунда-то ерунда, но спускаться как-то особенно непросто. Размокшие вусмерть вибрамы не держат грунта. Такое ощущение, что я пытаюсь цепляться за грунт когтями. Жаль, ощущение не соответствует истине. Не отрастил. Чавканье по снегу спустя часа два переходит в чавканье по грязи. Не повезло с погодой, снег, дождь и непонятно что. И самое неприятное — размокшие вибрамы. Они, по-моему, выйдут мне боком. Вернее, уже вышли резкой болью в мизинце правой ноги при каждом шаге. Повредил о камень на подъеме. Мне как-то объясняли знающие люди — с горы спускаться труднее, чем подниматься. Это потому что надо коленки крепкие иметь. Ну, так вышло, я крепкие дома оставил.

Но вот лямки рюкзака… Совершенно явственно ощущаю струйки крови, текущие в подмышки. Марево пота перед глазами. Или марево дождя. Ещё немножко. Запах дыма дарит надежду и силы. Из-за зелени рододендронов, гордо покачиваясь в такт моим нетвердым шагам, выползает крыша. А за ней и весь кош. По непонятно какому зову из коша выскакивают два пастуха. Судя по шапочкам — грузины. Сдирают с меня рюкзак, тащат в дом. Как там хорошо! Тепло очага, сдобренное дымом. Я бы его резал на куски и продавал горожанам. В состоянии эйфории от тепла я ощущаю огонь на щеках. А вот состояние полета после снятого рюкзака — это дано ощутить только посвященным.

Сбрасываю вибрамы, меняю носки на сухие и из самых недр рюкзака достаю пачку гродненской «Орбиты». Самое интересное, сухой! Мужики, затянувшись вместе со мной сигаретами, рассказывают, что сегодня они как раз подстрелили тура, и вот варят его. Одна из подпорок крыши коша обмотана кожей тура. Еще совсем сырой. Готовили мужики тура забавно. Порезали на кусочки и варили в большом котелке. Потом, предварительно израсходовав весь мой спирт, разлили бульон по алюминиевым тарелкам и стали есть куски мяса. С солью. Соль была не простая — смешанная с перцем. Вот она — грузинская острота. А может, они и не грузины? Тут и кабардинцы и, вообще, намешано всякого. После ужина начался долгий неспешный разговор. Пастухи вспоминали о каких-то немцах, явно привирая. Но гильза в кармане резонировала. Как давно это было? Не могли они ничего такого помнить. Потом они пели что-то на своем языке. А потом — все.

Утром я оставил им буханку бородинского хлеба, соли. Поблагодарил и, совершенно отдохнувший, ушел вверх. Храни их Бог. Хотя пока что хранителем был я. Но об этом я никому даже намекнуть не могу. Кстати, на плечах синяков нет. Вот напридумывал. А нога распухла и болит. Но, учитывая, что болит только мизинец — терплю. Он у меня не толчковый.

Вот он, срез водопада, вдоль которого я шел сегодня. Чистое небо, солнце, брызги воды и рододендроны. Как это не похоже на вчерашние муки. А вот и маленькая площадка над водопадом. Здесь сухо и видна вся долина. Из рюкзака вынимаю дурацкую коробку-футляр. Набор «сделай сам». Вот и делаю. Это я проделывал тысячи раз на тренировках и в деле. В деле, как мне кажется, не часто. Резьба к резьбе. Деталь к детали. Благо все хорошо смазано. Десятимиллиметровое снайперское ружье. Прицельная дальность две тысячи сто метров. Прицел инфракрасный, наводимый по спутниковой подсветке цели. Хлопнули дюбеля, посланные пороховыми зарядами в камни. Ружье замерло в безразличном ожидании. Ждать — это его дело. Моё дело — нажать спусковой крючок, когда пискнет система наведения. Вернее, наводить буду я, а пискнет система, когда наведу крестик прицела на отметку. Человек, идущий по тропе. Так и не дошедший до её конца.

Неужели простая боль в ступне может вызвать такие дикие ассоциации? Зачем мозги мои так изощренно пытают меня по ночам? Ведь не было же этих снов раньше. Вернее, не чаще раза в год. А тут — лавина. Интересно, я совсем не помню, когда так покорежило мизинец правой ноги, наверное, ещё в армии началось. Врачи говрят, что артрит и что надо поехать на грязи. Ну, хорошо, про Терскол я слыхал, грамотный. А вот какой-такой Азау? Какие пастухи? Ружьё со спутниками… Тут сперли антенну мою спутниковую на днях. Так что, из-за этого бред? Может, пиво плохое? Да нет, вроде нормальное, «Оболонь». Хотя, какое нафиг нормальное — просто единственное.

Самое обидное, сны меня будят в «час быка» — два ночи, а потом заснуть не могу. Мое ночное бдение — это целая философия. Тут можно действовать по-разному. Если перед сном не было пито пиво и нет нужды бежать опорожнять мочевой пузырь, можно побороться. Надо только не открывать глаза, не думать ни о чем, связанном с реальной жизнью. Лучше всего представить, что ты — звездный капитан и, сжимая в мускулистой руке горячую рукоятку штурвала, направляешь свой корабль в бездонную черноту неба, пролетая мимо пылающих сапфирами звезд, мимо празднично украшенных членами политбюро трибун… Гадство! Гадство!!! Я не туда стал думать!.. Нельзя вводить себя в такой бред! Эти трибуны вышибли меня из сна окончательно. Придется помечтать. Например, я иду по улице и нахожу дипломат с миллионом долларов. Вот теперь можно купить машину. Новую, типа С5. Но наличкой принимают или нет? Хотя, имея миллион, что я здесь не видел? С миллионом я поеду в Нормандию и куплю замок. Маленький, но с привидениями. Да, его надо будет отремонтировать. А сколько стоит восстановить кладку в замковой стене? А еще нужна прислуга и ещё, говорят, там налог большой на такую недвижимость. Ну почему так! Каким-то уродам — и замки, и все на свете, а тут миллиона не хватает… Долго, с широко открытыми глазами сожалею о миллионе.

А если… На новое, не подкрепленное физическими реалиями «если» сил не хватило. От бреда меня унесло в реальность. Кусок слоистого, перемежающегося полосками темного мяса сала в морозильнике манил, как золото инков. Я его тонкими ломтиками сейчас. Только нож наточить надо. Так, брусок в шкафчике. Господи, когда я этих тараканов выведу! Так, наточили. Нарочито утолщая срез на темных слоях проросшего сала и утончая на белой массе, отрезаю несколько тончайших ломтиков. Теперь, собственно то, из-за чего сало едят. Я не верю всяким философам переходных периодов! Я пью водку холодной. И густой. Я не хочу рисковать и пить гадость. Холод уравнивает в правах тех, кто может купить «абсолют», и тех, кто пьет какой-нибудь вонючий «немирофф». Значицца так! Водку надо достать из морозильника. Подождать несколько минут. Вначале прозрачного стекла бутылка покрывается инеем и делается совсем романтичной. Теперь наливаем рюмку. Пятьдесят граммов. Или еще сколько. Дело вкуса и времени года. Теперь водка внутрь, чеснок куснуть и заесть бутербродом с салом. Тепло… Душа согревается, становится хорошо и хочется спать. И иди себе спи, никаких проблем. Только вкусного хочется ещё! Ну не пропадать же уже нарезанному салу? А поспать успеем!

Сегодня не выспался так, что даже не посмел сесть за руль. Отчихался и поехал на работу на метро. А потом на троллейбусе. На «Салюте» в троллейбус села Хельга. Она была в школьной форме с передником. Указательный и безымянный пальцы правой руки были испачканы фиолетовыми чернилами. Она пристроилась спиной к автоматической билетной кассе и грустно смотрела в окно. Солнце, светившее в окно троллейбуса, окрашивало её вьющиеся волосы в красный цвет. Передник все время спадал с её правого плеча, и она автоматически поправляла его. На «Лысогорской» она сошла. А я поехал дальше. Всего лишь на одну остановку. Казалось кощунством увидеть её здесь. В суете, в городской пыли, в моих примитивных проблемах. И ещё странно — она юная, как во сне. А я — уже старый козел. И она не кричит мне — «Беги, спасайся…» Мне уже никуда отсюда не убежать.

Какие школьницы могут быть летом?? Каникулы! Интересно, а есть таблетки от бреда? Уже, читая объявления на проходной, сообразил. А чегой-то я приперся сюда?? Я ведь в отпуске. В моем длинном, положенном по рангу, отпуске. У меня создается впечатление, что я давно не пил с друзьями. Отсюда аберрации поведения. Ну, не сюда я должен сегодня. В ЖЭК, согласно предписанию. Неужели так начинается распад личности? Когда сдуру прешься на работу. Где и о работе поговорить почти не с кем. Да ладно. Это аллергия моя вызывает приступы идиосинкразии. Ну не выспался, ну мозги мутные, ну поперся на работу зря… Кто в детстве хоть раз в воскресенье в школу не ходил? В ЖЭК — так в ЖЭЭ.

ЖЭК — это место средоточия народной мудрости. Жизнь человека можно считать рациональной до тех пор, пока он не пойдет в ЖЭК. Причем, ничего ждать от ЖЭКа нельзя, да и не надо. Но не у каждого человека, если он только не владелец ЖЭКа, хватит сил никогда не прийти в ЖЭК. Вот и я — расслабился. Как шпион, который прошел весь СССР незамеченным, собрал все секреты мальчишей-кибальчишей, а потом попросил в сельпо смешать ему джин-тоник. Вот так и я поперся в ЖЭК, ошибся, расслабился и отдался на милость.

В ЖЭКе были очереди. Небольшие по величине, но огромные по содержанию. Сдуру я сначала встал в очередь к паспортистке. Там я был первый, не считая даму, уже вошедшую в контакт с ней. Иллюзия быстрой развязки ввела меня в заблуждение. Посетительнице нужна была справка о том, что она имеет право на льготную оплату телефона, однако, она не прописана по адресу, по адресу прописан дядя её мужа, ветеран покорения Чернобыля (это же сто лет назад было!) Но дядя, находясь в местах заключения, прислал справку-доверенность на переадресацию телефона по месту прописки его внуков, которых эта дама и взяла на воспитание, потому что родителей внуков лишили родительских прав. А то, что родителей лишили прав, не её вина, так вот поэтому она и пришла узнать, нельзя ли без очереди поменять газовую плиту и подключиться к цифровой АТС, а то тот мужик, которому она сдает квартиру, работает в Интернете, а телефон на блокираторе. Паспортистка, спокойно выслушав, вручила бланк для заполнения. И они ещё долго его заполняли и перезаполняли. Я решил сменить очередь, тем более, что я так и не знал, куда мне.

Минут сорок потолкавшись в очередях завсегдатаев ЖЭКов, наконец, выяснил — меня вызывают в бухгалтерию. Главная тетка заявила, как только я представился:

– А, наконец-то! Мы вас уже два года вызываем, а вы не приходите! А почему технический талон на эксплуатационный план для заключения договора на обслуживание вашей собственности не принесли? — с чувством превосходства заявила бухгалтерша.

– Извините. Что я — что? Не принес?

– Вы почему договор с нами до сих пор на обслуживание вашей квартиры не оформили? — с нотками угрозы парировала та.

– А вы что? Обслуживаете меня?

– Нет, вы посмотрите на этого умника! Он мне тут будет говорить! Понаполучали тут квартиры, а сами не несут техпаспорт! — призывала тетка в свидетели ещё трех таких же, сидящих рядом с ней.

– Какой техпаспорт? Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите, — попытался я умерить ее пафос.

– Вам лучше знать, какой! Вы что, хотите неприятностей? — она явно страдала манией величия.

– А вы что, всерьез думаете, что у меня могут быть от ЖЭКа неприятности? — удивился я.

– Ах, вы не хотите вежливо с нами говорить? — главная бухгалтерша переходила в состояние истерики. — Принесите немедленно техпаспорт!

– Хоть покажите, что это такое! — взмолился я.

Эта фраза вызвала у тетки не только удивление, но и первобытный страх. Она увидела человека, не знающего, что такое техпаспорт! Порывшись в столе, она вытащила какой-то клочок бумаги с планом некоей квартиры и какими-то словами и печатями. Посмотрев на него в руках тетки, похоже, воспринимавшей его как миллионнодолларовую купюру, я молча ушел домой искать такое же. И нашел. Вернувшись в ЖЭК, я с радостью вручил его. После долгих манипуляций с компьютером начальница расцвела, как магнолия!

– Я так и знала! У вас площадь по паспорту больше, чем у нас в базе! Вы недоплачивали два квадратных метра! Ну, вы попали! Вы скрывали это десять лет!

– Извините, я просто платил квартплату по вашим счетам. И ничего не скрывал.

– Как же не скрывали! У вас в квитанциях напечатано 71, а у вас 73!

– Вы меня, конечно, извините, но в квитанциях есть много других цифр и чисел. Какие-то шестизначные коды, какие-то счета и ещё много всякого. Вы писали сумму, я столько и платил, что ещё? — господи, о чем я? Какой счет, какие метры? Это опять напоминает бред. Что они от меня хотят?

– Вот я вас заставлю доплатить за десять лет, тогда быстро поймете!

И тут меня перемкнуло.

– Уважаемая госпожа, не знаю, кто вы там и как вас зовут, но я знаю законы. Вы не можете меня заставить что-либо доплачивать из-за ваших ошибок. Если вы будете очень назойливы, то я постараюсь, со своей стороны, потребовать от вас все виды сервиса, что вы мне задолжали за десять лет, я имею на это право.

Бухгалтерша позеленела, молча вернула бумагу и уже в спину мне пробурчала:

– Вот только попробуйте прийти за третьей формой…

О чем это она?

Звонок телефона застал меня за дремотой у телевизора. Звонил однокашник, которого я не видел двадцать пять лет. Мы когда-то были приятелями. Примерно двадцать шесть лет назад. Он тут пролетом, и сейчас едет ко мне.

Отличная белорусская водка хорошо сочеталась со всем, что у меня нашлось в холодильнике. Уже через час после всяких — «а где, а как, и чем», наплыли воспоминания. Первое откровение — нет Поскребыша. Санькова повесилась. Причем очень давно. И ещё смерти. Слишком много. Сережка со смешной фамилией Завтрак — в Новой Зеландии. А вот комсорг факультета дослужился до министра. Смешно, я недавно его видел на конференции. Да и сам мой приятель сожалел, что не сработался с давним шефом. А тот взял — и стал президентом, и страну распустил. Не в смысле поведения, а просто разогнал. Объявил, что её нет, страны. Как назло, мой бывший приятель совсем ничего не знал именно о тех, кто мне до сих пор если не дорог, то хоть интересен. Потом гость долго, на жлобском суржике (почему я раньше этого не замечал?), рассказывал о своей жену, которая ему надоела. О подруге, которая надоела ещё больше. О работе, связанной с проверкой электроизмерительных приборов регулярно, раз в квартал, а начальник не дает средств на проверку. Но самое главное, что приборы все старые и не работают, потом… В общем, самолет у него сегодня, и скоро все кончилось. Спать, спать…