Вера была самой красивой на королевском балу. Её белое платье развевалось на легком ветерке, проникавшем в зал из приоткрытого окна. Вера шла ко мне под восторженными взглядами двора. Она подошла и остановилась напротив. Я протянул руку. Она ждала ещё чего-то. «Скажи ей, скажи!» — зашептали все кругом. Конечно, скажу. Я сейчас скажу, я скажу, что… Но язык не слушается меня, слова сливаются в заикающиеся звуки, я начинаю мычать, пытаясь выговорить хоть слово. Но что-то непонятное сковывает губы и мышцы лица, и вместо слов вырывается только невнятный хрип. Этот хрип и вернул меня из небытия.

Лежа плашмя в снегу, я почти отморозил правую щеку — она ничего не чувствовала. Я видел только кромку снега на уровне моих глаз и мою ладонь в процарапанных бороздках на снегу. Наверное, когда я был без сознания, пальцы непроизвольно сжимались. Бороздки были красные от сочившейся из-под ногтей крови. Я боялся пошевелиться. Боялся, потому что не был уверен полностью в том, что ничего не случилось с моим телом. Подвигал руками — работают, ногами — тоже. Чуть приподнял голову, чтобы освободить лицо от снежной маски. Снег красный и здесь, видно, что из носа и ушей шла кровь. Крепко меня приложило. Но кости, вроде, целы и дыхание свободно, значит, целы даже ребра.

Стоило мне так подумать, как чудовищный удар в бок подбросил меня в воздух и перевернул навзничь. В голове только и промелькнуло — теперь сломаны. Надо мной стоял бородатый мужчина. Лицо его выражало звериную злобу. Судя по камуфляжной одежде, по наведенному на меня устрашающего вида гранатомету, это был воин. И так как камуфляж был очень грязен, воин не регулярной армии. Он что-то прорычал мне. Язык этот был совсем непонятен. Что-то гортанное с множеством согласных. Мужчина стволом гранатомета показал, чтобы я встал. Мне это далось с трудом. Да, ребра действительно сломаны. Каждое движение, каждый вдох отдается мучительной болью. Еще один жест ствола приказал поднять руки вверх. Ой, не просто это. Боль в грудной клетке парализовала и волю, и мысли. Ну поднять, так поднять. Кто-то другой стал обшаривать меня сзади, выворачивать карманы гоночного комбинезона, а потом без церемоний заломил мне руки за спину и стянул намертво веревкой. Удар твердым в спину был приказом идти. Мне даже было неинтересно, кто там сзади. Наверное, второй такой же вояка. И оба, небось, борцы или за независимость, или за веру. В общем — бандиты. Только сейчас до меня стало доходить, что я нахожусь в горной местности. И совершенно неизвестно, в каком месте и времени.

Подгоняемый толчками и окриками я следовал за первым бородачом вниз по протоптанной в снегу тропе. Голова все так же не хотела не только анализировать ситуацию, но и вообще понимать что-либо. Дорога заняла минут двадцать пять. За это время я успел совсем сбить ноги. Тропа привела на границу снежника. Там нас, судя по всему, давно поджидала основная группа горных борцов за что-то. Они все были примерно одинаково одеты — в основном, камуфляж, бабьи платки вокруг бритых голов и небритых лиц. Погылкав на своем языке, мои сопровождающие рассказали что-то главному из этой банды. Главным он выглядел потому, что одет был чуть чище и вооружение его состояло не из старых гранатометов и автоматов, а был он подпоясан портупеей с кобурой. Он кивнул в ответ на доклад, и меня опять тычками и возгласами отогнали к группе из трех молодых ребят. Они были примерно в том же статусе, что и я. Одетые в одинаковую униформу с круглым гербом из хлебных колосьев на рукаве, наверняка, были пленными из регулярных войск. Ребятам было лет по восемнадцать — девятнадцать, они затравленно оглядывались по сторонам. Все трое были, судя по окровавленным лицам, жестоко избиты. Рука одного из них висела сосем безжизненно, наверное, сломана. Обычные пацаны — солдаты обычной армии. Попавшие в обычный плен к обычным бандитам. Сколько миллионов таких затравленных пацанов за историю человечества смотрели непонимающим взглядом вокруг. Кто был ещё более невинной жертвой?

Банда простояла без особых маневров примерно полчаса. Мы же так и продержались немой кучкой в стороне. Впрочем, под неусыпным взором охраны. Потом подъехал крытый брезентом грузовик и бандиты стали в него грузиться. Когда все устроились на скамьях вдоль бортов, наш охранник опять тычками прикладом и окриками загнал и нас в кузов, уложив на пол. Боль в грудной клетке, в разбитом обмороженном лице и какая-то безумная атмосфера вокруг подавляли мою волю, не давая ни сосредоточиться, ни найти выхода.

Когда-то я видел хронику Второй мировой войны. Многокилометровые колонны пленных, сопровождаемые редкими охранниками. Непонятное подавление воли. Казалось, подними один голову, брось клич — и волна человеческих тел, ведомых под нож, газ, пулемет, сметет охрану. И дальше все будет просто — борьба. Но никто не поднимал голову. Плен — это в первую очередь подавление сознания, а уж потом — лишение свободы. Лежа носом на заплеванном полу грузовика, я пытался найти в себе хоть один аргумент в пользу того, что я лежу, а не молочу всех вокруг. Боль? Пока она не ввела меня в состояние шока, с ней можно бороться. Да и ребра, наверно, только треснули, а не впились обломками в легкие. Кровью не харкаю. Но что-то вязкое, убивающее каждый позыв на действие, сковало меня. Да и чего дергаться? Привезут, куда они там везут, найдется кто-то, кто говорит на знакомом языке, разберемся.

Машина ехала по раздолбанной дороге вниз, очевидно, в долину. Время от времени кузов наклонялся так зловеще, что бородатые воины начинали орать, явно нелестное, в адрес водителя. Потом вдруг движение прекратилось, несмотря на взывание мотора и вибрацию кузова. Откинули задний борт и меня с пленными солдатиками вытолкали ногами, как мешки с соломой, в грязь на дороге. Опять знакомое движение стволом — поднимайтесь. Ага! Оказалось, машина просто завязла. Один из бандитов, соскочивший на землю, что-то сказал на другом языке, видимо, родном для пацанов-солдат. Те с готовностью уперлись в задний борт машины. Я, не поняв сразу задания, чуть помедлил. Удар приклада в печень свалил меня навзничь. Потеряв дыхание, я попытался встать, но ноги скользили в грязи, я опять упал ничком. Это очень веселило бородатых в машине. Очевидно, для поднятия общего настроения тот же, что ударил меня, выпустил очередь из автомата возле моей головы. Совсем обезумев от боли, как в тумане, я поднялся и уперся в этот проклятый борт плечом. Руки были намертво завязаны за спиной. Ладоней я не чувствовал давно. Под гиканье, вопли и плевки из кузова солдатики и отчасти я сдвинули отчаянно ревущий грузовик из грязевой ловушки. Нас опять вернули на пол машины и путешествие продолжилось. Никакие защитные механизмы психики не срабатывали. Я ни разу не отключился за это долгое путешествие.

Наконец, тряска уменьшилась, под брезентовый полог ворвалась пыль, значит, мы в сухой долине. Потарахтев немного, грузовик остановился. Нас опять, не церемонясь, вывалили на землю и вся братия стала спокойно высаживаться из машины. Собрав последние силы, я поднялся сначала на колени, потом уже встал во весь рост. Темно-красные волны время от времени застилали глаза. Пленные солдатики стояли рядом, испуганно озираясь. Мы были на площади какого-то поселения. Может быть даже и небольшого городка. Судя по всему, наш приезд вызвал интерес у жителей. На площадь собрался местный люд. Мужчины, бородатые как один, в балахонах, странных шароварах, с головами, обмотанными громадными тряпками. Кроме них попадались странные фигуры в мешках с дырочками для глаз, вероятно, местные женщины, носившие нечто вроде паранджи. Таких тоже тут хватало. Все с интересом и спокойно рассматривали нас.

Вскоре вся площадь была заполнена людьми, окружившими нас полукругом. Сзади стояли боевики. Меня привязали к чахлому дереву. Ударами прикладов, тычками, троих солдатиков поставили на колени. Тот, который казался главным среди бандитов, стал что-то говорить, обращаясь к толпе. Та одобрительно молчала. Потом он подошел сзади к одному из солдатиков и спокойно перерезал ему горло ножом, извлеченным из-за голенища сапога. Солдатик успел издать только хлюпающий звук и начал заваливаться набок. Главарь схватил его сверху за челюсть безвольно открытого рта и с хрустом, помогая ножом, переломил шейные позвонки. Потом также спокойно, как при разделке барана, отделил голову от туловища. Судя по тому что бандит даже не запачкался кровью жертвы, проделывал он такую процедуру часто и споро. Закончив казнь, он кинул голову в пыль площади. Она покатилась к толпе. Какой-то старик остановил ее ногой и толкнул в сторону. Толпа одобрительно загудела. Главарь что-то громко проговорил, обращаясь к народу. Толпа загалдела еще оживленнее. Наконец, от нее отделился молодой парень. Бандит вручил ему нож и тот, смущаясь, как юный актер в первой роли, подошел ко второму солдатику. Но, очевидно, опыта в таких делах у него было мало. Он начал резать горло неумело и сам боясь того, что делает.

И тут произошло непредвиденное. Третий солдат, не выдержав этой адской комедии, вскочил с колен и ринулся бежать прямо в толпу. Его отчаянный рывок напугал зрителей. Толпа раскрылась коридором, по которому и побежал солдатик. В надежде уйти от неминуемого. В какой-то момент казалось, что он добежит до лабиринтов домов на границе площади. Ему оставалось совсем немного, но хрупкая девичья ножка из-под паранджи, ловко подставленная на пути пацана, повалила его в пыль. Бандиты подбежали почти мгновенно. Они долго избивали солдата. Затем, еле живого, опять поставили на колени и страшная резня повторилась со спокойной точностью.

Потом главарь что-то говорил, указывая пальцем в мою сторону. Подогнали два тяжелых грузовика с лебедками на передних бамперах. Их поставили на противоположных сторонах площади. Шустрые пацаны, лет двенадцати, притащили к центру площади тросы этих лебедок. Меня отвязали от дерева, вывели на площадь и, положив навзничь, стали прицеливаться, как привязать к моим рукам эти тросы. Я ждал момента, когда мне развяжут для этого действа руки. И уже был готов порезвиться напоследок. Но тут какой-то седой, судя по красным одеждам, служитель культа, загалдел, обращаясь к главному. После недолгого препирательства меня опять подняли на ноги и под разочарованный вздох толпы повели в сторону. Меня подвели к какой-то хибарке на краю площади, открыли дверь и втолкнули в темноту. Тяжелый удар твердого в затылок опять увел меня в небытие.