…под утро я все-таки заснул.

Мне уже было наплевать на то, что холодно, и на то, что узкие деревянные рейки впиваются в мою тело, да и на ледяную сырь, исходившую от стены. Ничей храп не мешал мне. Даже нервное бульканье в желудке объявило безобеденный перерыв.

Наверное, я проспал целый час. Или два, Бог весть… Какое счастье! Правда, кончилось оно слишком быстро.

Разумеется, я знал, что в любой точке Ойкумены, где стоят войска Его Величества, гауптвахту будят в 6.00 по местному времени посредством звукового сигнала, каковой был мне до сих пор неизвестен, поскольку за всю прежнюю жизнь я ни разу не попадал на губу. Но этот душераздирающий дверной скрип, а также ответные вопли «твою мать!» и «какого хрена!» вряд ли могли им быть.

– Встать!

Нельзя сказать, чтобы мы выполнили команду с должным рвением.

– Смирно!

Четыре сонных офицера рефлекторно дернулись. Мы все еще спали, тело совершало необходимые действия без участия воли.

– Вольно.

Я скосил глаза на часы. Мерзавцы! Нам оставалось еще полчаса до подъема! Впрочем, армии без несправедливости не бывает. Конвоир пропустил начальника караула со знаками различия пехотного капитана. Вслед за ним вошел низенький плотный майор, круглолицый и сутуловатый. Ходил он как-то не по-армейски. Я хочу сказать, занятия строевой подготовкой майор давно и счастливо забыл. Его медвежья косолапь была на грани нарушения устава. Она вызывала неодобрительные взгляды пехотинцев. Так вышагивать может человек, решивший до дна вычерпать резервы военного вольномыслия. Как же он до майоров-то дослужился?

Нечто в его форме вызывало у меня тревогу. Что такое? Майор и майор… о! Шеврончик у него зелененький. Выходит, – коллега, погранвойска. Не по мою ли душу? Что за дело пограничнику до мичмана с большого артиллерийского корабля «Гренгам»? Или до двух похмельных ребят из бригады противокосмической обороны? В то время как я…

– Лейтенант Вязьмитинов.

Он произнес это столь тихо, а я столь мало хотел прогонять сон из глаз, ушей и мозга, что собственная фамилия не сразу дошла до тех мест, где отдыхало здравое мое разумение.

– Я…

Он подошел вплотную и глянул исподлобья – испытывающе, зло, – как смотрят на собачью кучку посреди кухни.

– Не боитесь всю жизнь свою проспать, голубчик?

Мне хотелось ответить ему попросту: «Дядя! Какое тебе дело до моей жизни? Пройдет час-другой, явится военюрист с конвойной командой и сопроводит меня в дисбат, на должность старшего оператора по чистке картофеля. А ты, Педагог Фомич, решил предварительно меня повоспитывать? Катился бы в жопу». Конечно, я ответил иначе:

– Никак нет, господин майор.

– Понравилось на нарах?

– Никак нет, господин майор.

Одни и те же слова можно произнести с разной интонацией. Вторую мою реплику он обязан был прочитать как мягкий вариант «катился бы»…

– Почему стрелял в воздух?

Я не нашелся, что ему сказать.

– Отвечать.

Он говорил негромко. Он проявлял армейскую вежливость, и он был в своем праве. Только я не знал ответа на его вопрос.

– Не желаю становиться подлецом, господин майор.

Пусть это не совсем правда, но я ведь и не обязан душу ему расстелить, как карту на столике. Кушай, майор. Кушай, что дают.

Он смотрел мне в глаза, я не отводил взгляд. Какого ляда! Смущения ему от меня не дождаться, чай не барышню из императорского пансиона благородных девиц рассматривает.

Майор повернулся ко мне спиной.

– Так. Я его забираю.

У начкара вытянулось лицо.

– Па-азвольте…

– Вот приказ.

Капитан с необыкновенным тщанием исследовал бумагу, отыскивая тайные изъяны. По всей видимости, бумага была составлена безупречно.

– Но как же… решение трибунала…

– Вы видели приказ? Вы видели, чья там подпись? Вы разучились правильно обращаться к старшему по званию?

Капитан усмехнулся. Видел он тут, на офицерской губе, людей разных званий, в том числе старших и очень старших… Но перечить не стал.

– Хорошо. Только не забудьте расписаться за балбеса у дежурного, господин майор...

Из последних двух слов он выжал не меньше стакана яду.

Мне вернули документы и оружие. Я по-прежнему не понимал, что за карусель закрутилась вокруг моей особы. Неужто ребята из мобильного отряда узнали обо мне и решили вытащить? Хорошо бы. Говорят, там отчаянные люди… Впрочем, от лишних вопросов следовало воздержаться. Мой нежданный освободитель поспешал, и я несся за ним доброй рысью.

Майор вывел меня за ворота воинской части, крупно перекрестился на приключившуюся рядом церквушку и спросил:

– Как давно вы ели в последний раз?

– Тридцать восемь часов назад, господин майор.

У него глаза на лоб полезли от такого заявления.

– Зовите меня Максимом Андреевичем, лейтенант. Потерпите еще часа три? Видите ли, нам надо поторапливаться.

– Как скажете, Максим Андреевич.

– Превосходно. Тогда давайте сейчас же, на ходу, решим один важный вопрос. Вы не отправитесь в дисциплинарный батальон. Но и в мобильный отряд особого назначения вы тоже не попадете. Документ, с помощью которого я вывел вас из холодной, не вполне действителен. Это выяснится очень быстро. Может быть, уже выяснилось. Вы понимаете?

– Нет.

– Чего ж проще! У нас тут повсюду и везде не хватает людей. Буду с вами откровенен: у меня на заставе не заняты четыре офицерских вакансии. И они не будут заняты еще месяца три. Или полгода. Или год. Не берусь предсказывать.

– Застава?

– Именно. 26-я застава на Земле Барятинского. У вас есть выбор: либо вы становитесь моим заместителем по боевой подготовке на неопределенный срок, либо волокёте год в интеллигентнейшей обстановке, а потом все-таки добираетесь до блистательного МООНа… если он еще будет в вас нуждаться. Я могу вам приказать, но даю право выбрать основные факты биографии самостоятельно.

– Я могу подумать, Максим Андреевич?

– О да, лейтенант. У вас бездна времени. Целая минута.

В дисбат я не хотел. Это позор на всю жизнь.

– Извольте. Вы меня заполучили, Максим Андреевич…

Без малого двое суток назад все начиналось гораздо лучше. Да все начиналось просто прекрасно!

Я покинул громаду «Сухоны» на номерном пассажирском шлюпе вместе с тремя военными людьми и одним штатским. То есть, конечно, штатской… Шлюп отвалил от стартовой ниши космического лайнера на антигравитационной тяге, чудовищная «Сухона» стала уменьшаться в размерах, и я попрощался с муторной жизнью бесхозного летуна. Кажется, я добирался до места назначения дольше всех ребят с нашего курса. Впрочем, дольше, потому что дальше. Специалистам моего профиля на Земле делать было нечего. Бывшие курсанты Императорского училища пограничной стражи имени князя Воротынского вообще редко оставались служить в столицах. Ну а младший тактик мобильной команды так же уместен на материнской планете, как живая корова на пиршественном столе. Рыжепестрая. Тихого нрава, но с добрым запасцем навозных лепешек на борту… Последний раз в земных условиях российская мобильная команда работала в 92-м, на реке Иордан, от души замиряя обе стороны. По своему профилю на курсе я был первым. А запрос на меня пришел последним – отсюда, с Терры-6, Богом забытого форпоста Империи. Четыре месяца на попутных и не очень попутных рейсах я летел сюда. От земли до военной базы на Касаресе меня нес в своем бронированном брюхе крейсер «Тверь». Оттуда до планеты Тан с шиком и всяческими излишествами доставила посудина тамошнего российского консула. Ничего, кроме диппредставительств у нас там нет, и меня мариновали двадцать суток, покуда некий подданный Поднебесной не согласился подбросить меня за четыре тарифа на утлом своем тихоходе до межорбитальной станции «Мангуст» в системе Терры-6. По-моему половина консульства уговаривала его! Ну а на «Мангусте» я всего-то недельку дожидался «Сухоны». Ерунда, если сравнивать со всем остальным…

Шлюп снижался нетряско.

Такой же свежеиспеченный лейтенант, как и я, военный казначей Андрюха… э-э-э… фамилии не помню, давал мне всяческие советы, как получше устроить свою жизнь на новом месте. Дескать, умные люди плохого не скажут. Вот, например, бабы… То есть, конечно, женщины. Их там мало. И не просто мало, а МАЛО. Может, одна на двух мужиков. Или даже на трех. Место такое, неустроенное. Но есть верные способы…

Он болтал, болтал, болтал, а рядышком сидела милая особа лет двадцати пяти, то и дело бросавшая на нас обеспокоенные взгляды. Ее беспрерывно атаковал майор, необыкновенно бравый. Майорские рассказы о простой повседневной героике немыслимых каких-то «дальних разведчиков», вдоль и поперек излазивших враждебные джунгли, не особенно сочетались с шевроном квартирмейстерской службы. Однако милая особа, по всей видимости, не разбиралась в тонкостях мундирного пейзажа. Ей оставалось кивать, улыбаться и делать большие глаза при наиболее завирательных эпизодах. Андрюха нервно поглядывал в сторону незнакомки, краснел, сбивался, но потом выдавал очередной каскад любовной методологии.

Я чувствовал себя неудобно. В последний раз барышня, имевшая в отношении меня серьезные намерения, совершила визитацию года полтора назад. И с некоторых пор я стараюсь не глядеть на женщин. Особенно на молодых. Но больше всего – на красивых. Однако в первую очередь – на привлекательных. Конечно, какая-нибудь молодящаяся старушка не способна отправить спокойную реку моих размышлений по новому руслу, но если она хотя бы на пятнадцать процентов не совсем старушка… Нда. Почему на балах мне никогда не хватало живости? Как-то раз к нам приезжали очаровательные создания с Высших женских курсов императрицы Александры, и, кажется, я был близок… э-э-э… мои чувства… э-э-э… пылательная стихия… э-э-э… и как бы сказал поэт… нет, все это невозможная чушь. Марш-бросок по пересеченной местности в полной б/выкладке неизменно получался у меня лучше всяческих ухаживаний.

И теперь на милой особе я, разумеется, взгляд не задерживал.

И квартирмейстер, этот бог сражений со складскими тараканами, никоим образом меня не смущал.

И очередной секретный подходец к даме, живописно разрекламированный своим братом – вчерашним курсантом, был неспособен проделать трещину в моем бесконечном терпении.

Но значок!

Мне кажется, время от времени она поглядывала на проклятый значок…

Скажите, откуда взяться маленькому крестику «За боевые заслуги» на груди человека, только что закончившего с отличием легендарное Военно-финансовое училище в Ярославле? Какие финансы и у кого отбивал юный герой? И почему у людей, быть может, значительно более достойных этой награды, и в разных серьезных местах побывавших, скажем… на стажировке, нагрудных знаков не водится?

Впрочем, утешал я себя, этот румяный казначеишка еще погибнет преждевременно под грудой убийственно скучных отчетов, а достойные люди будут вытворять все то, о чем рассказывает милсдарь квартирмейстер, но только на самом деле. Потому что работа такая у мобильного осназа…

И молодые дамы, прибывшие на Терру-6, чтобы занять скромное учительское место в средней школе, еще кое о ком узнают. Но будет поздно. Хотя это и неважно. Абсолютно неважно.

Нас посадила на поверхность лоцманская служба космопорта «Земля братьев Дроздовых», и я сейчас же был отмщен.

Милую особу встречал муж. Георгиевский кавалер. Лейб-гвардии полковник. Мы отдали честь и не успели опустить руки, как стали свидетелями впечатляющего поцелуя. Где те люди, которые твердят о супружестве, как о холодильной камере для страстей? Их бы на наше место – для перековки! В течение полуминуты после размыкания объятий георгиевская кавалерша успела сообщить мужу, какие мы чудные ребята, и до чего складные анекдоты поведал ей старичок-квартирмейстер; и что у нее было желание попросить у румяного лейтенантика значок «Юный друг танка» или нечто вроде того, – никогда такого не видела, очень хочется подержать в руках.

Отлично! Ха-ха.

Напоследок барышня добавила пару слов о суровом молодом молчуне, то и дело бросавшем на нее пламенные взоры, однако ни единого слова не вымолвившем за всю дорогу.

Только нас и видели.

Но Боже мой! Разве я бросал… эти самые… пламенные? Ничего я не бросал. И в мыслях не держал. Женщины! Хотят на каждой свадьбе быть невестами, на каждом дне рождения задувать свечи, торчащие из праздничного торта, а на каждых похоронах готовы полежать в гробу, – конечно, если столь радикальное средство позволит им оставаться в центре внимания.

Штаб отдельного 3-го корпуса пограничной стражи был в двадцати минутах неспешной ходьбы от космопорта. Вообще, Терра-6 – планета военных, освоителей, фермеров, авантюристов, строителей, контрабандистов, не очень законопослушных торговцев и чугунноликих полицейских. Но на первом месте всегда оставались военные. Иначе и невозможно. Терра-6 вошла в состав Империи совсем недавно и, что гораздо важнее, не полностью. Землеподобная планета – слишком сладкий пирожок для нас. Мы не в состоянии удержать ее в одиночку. Столько раз пускали кровь России-матушке! Силенки давно стали пожиже, чем при государе Николае I… Вцепиться мы в Терру-6 сумели. Мертвой хваткой. Планету даже неофициально называют русским именем Победа. Но целиком она России вряд ли когда-нибудь достанется. Техники хватает, средства есть, желание осваивать новые земли имеется, но катастрофически не хватает людей. Маловато нас, обезлюдела страна. Да и русские все больше к монастырям приглядываются, чем к магазинам, где продаются колыбельки, – такой у нас нынче стиль… В 40-х и 50-х, когда шла «дикая» колонизация, сюда прилетали все, кому не лень. Наши. Горячие парни из Тихоокеанского союза. Латино. Китайцы. Женевцы. Индонезийская революционная оппозиция. Законопослушные подданные короля Аннамского. Клуб черногорских колонизаторов. Банда Тё Рина, больше известная как Братство Лучезарного Лотоса… Потом оказалось: без поддержки метрополии маленькие колонии дичают и никогда не превращаются в большие колонии. У женевцев тогда хватало проблем в других местах, и они мирно продали свой кусок латино. Китайцы заняли аннамскую факторию, и скоро все аннамцы куда-то пропали. Возможно, стали китайцами. Черногорцы с Греко-Балканским царем не имели ничего общего, им просто показалось, что группа умных, энергичных и небедных людей способна сотворить жизнеспособное государство. Их маленькая вольная община цеплялась за свою независимость до последней капли крови… но два года назад все же попросилась под высокую руку императора и самодержца всероссийского Даниила III. Генерал Алексеев-Глебов, тогдашний наместник, чертыхаясь на всю Ойкумену, увеличил колониальную армию на четыре бригады, дабы было чем оборонять провинцию Новая Черногория. Индонезийцы с необыкновенной скоростью плодились и нищали. Океанийцев слегка поддерживали с Земли, но тамошнее большое начальство менялось каждую пятилетку в результате очередной гражданской войны, или, для разнообразия, национально-освободительной. В конце концов, их дальняя колония «оторвалась», затеяла собственные национально-гражданско-революционно-реставрационно-освободительные войны и распалась на сотню микроскопических княжеств. Тё Рина зарезал его собственный сын Тё Рин Младший, а потом стал вместо него Богоподобным Хранителем Гармонии, Трех Сокровищ и Двенадцати Мудростей. Если кто-нибудь из людей Богоподобного попадал в плен к соседям, его в лучшем случае убивали на месте. В 68-м Латинский союз всерьез сцепился с Поднебесной. Никто не желал уступить. Но когда дело дошло до тяжелого оружия, обе стороны решили, что лучше бы договориться: уж очень это редкая и дорогая штука – территория, пригодная для жизни, гробить ее не стоит… В 69-м Россия, Латинский союз и Поднебесная разрезали карту планеты на четыре примерно равных куска. Одну четвертую суши занимал материк, доставшийся латино. Второй континент (а их тут всего два) тянулся массивной земляной лентой от полюса до полюса… Северную его треть заполучила Российская империя, а южную – Поднебесная. Что же касается экваториальной области, то она представляет собой политический уникум. Изучать Нейтральную зону (так она называется) было для меня сущим бедствием, именно из-за нее я нарвался на пересдачу – единственный раз за все годы, проведенные в училище. Правда, Зону никто на курсе не сдавал единожды. С первого захода я усвоил одно: не мудрствуя лукаво, местные погранцы именовали россыпь самоуправляющихся владений Зоны словом «князьцы». Этих самых князьцов – объединенных замысловатыми союзами, братствами и униями, а то и просто одиноких конкистадоров-комманданте там было аж четыреста. Их число постоянно менялось, время от времени появлялись императоры Трех Великих Кочек и Одной Плодоносной Дебри, от монахов-миссионеров доходили известия о рождении и распаде призрачных держав, но ни одна жива душа не могла в точности сказать, какая каша заваривается в сердце джунглей. Князьцы торговали с нашими городами и поселками, устраивали набеги за аманатами и рухлядишкой, всяко безобразничали и даже иногда приходили большой войной к границам имперского наместничества. Тут им, конечно, объясняли, почем фунт вежливости… Раз в год на отдаленных рубежах отлавливали женевского агента: Федерация успела пожалеть, что так продешевила с Террой-6. Надо полагать, там всерьез приглядываются к Нейтральной зоне: раз она как бы ничья, нельзя ли ее приобрести? Изредка в лесах мелькали стремительные тени китайцев – союзники-то они союзники, а все ж приглядывают за нами. Да и они у себя на юге знакомы со стремительными тенями российских специалистов… В Поднебесной людей хватает, там их даже избыток. При других обстоятельствах китайцы слопали бы Зону за пять месяцев, князьцы бы и опомниться не успели. Но местная провинция Поднебесной – заповедник старших и заслуженных единочаятелей, там живет большая часть императорской семьи, гармонично удаленная от соблазнов престолонаследия, ветераны великой войны с Женевской федерацией, а также вся секретная китайская наука. Этим людям должно быть просторно. Им и просторно. Вокруг этих людей не должно быть сутолоки. Сутолоки и нет. Безопасность этих людей – вопрос высших ступеней философии. От Нейтральной зоны их отгораживает Вторая Великая китайская стена.

Вывод: славный город Покровец, столица нашего наместничества, переполнен штабами всех сортов и пород. Военных тут исключительно много, и они исключительно уместны.

Мое распределение на Победу не было случайным. Когда я узнал о Нейтральной зоне, то живо сообразил: Господь создал меня для этого котла с горячей кашей. Здесь я послужу государю, совершу множество подвигов и прославлюсь. Хоть и грешно думать о славе, но ведь так и тянет! Вот оно, мое предназначение – пылающая окраина великой Империи. Я с детства чувствовал его. Некоторые люди рано понимают, какая судьба дарована им свыше.

Я предъявлял идентификационный браслет дежурному на входе, потом долго бродил по длинным коридорам со скрипучими дощатыми полами, отыскивая нужную табличку на двери кабинета. Но все это было внешние, не особенно важные действия; внутри меня поселился трепет, а в памяти всплывали пламенные строки романа «В зоне боевых действий». Капитан Крылов зарабатывал первую медаль в джунглях Нейтральной зоны, на берегу великой реки Сулатонг… Я прибыл туда, где он совершил самые громкие из своих геройских дел. Вероятно, Крылов когда-то ходил по половицам, ныне попираемым моими стопами.

Он был здесь! Теперь здесь я.

Мысли о высоком туманили мне здравое соображение, поэтому я не сразу заметил, что заблудился. Причем заблудился капитально. Дневальные, курьеры и высокие чины с подозрением поглядывали на незнакомого лейтенантика с чемоданом. Проход прямо передо мной перегораживал турникет с исключительно серьезным набором тестов…

Значит, тут есть, кого бояться, машинально отметил я.

Справа – тупик, слева – столовая. Пришлось возвращаться назад… Позорище. Тьфу, пропасть, Господи прости! Офицер осназа ищет пятый угол в трех соснах.

Отдельный 3-й корпус пограничной стражи имел самую запутанную, самую хаотичную, самую непутевую организацию во всех вооруженных силах Российской империи. Одновременно он считался и самым боевым соединением, фактически живой легендой. Его структуру надиктовала сама жизнь. Вышло коряво, с кучей полусамостоятельных бригад и батальонов поддержки, чудовищной сетью технических баз и промежуточных штабов, умопомрачительно навороченной системой связи… Но эта груда людей и техники, собранная воедино противу всех уставов и правил, отменно работала. Полтора десятилетия корпусом командовал генерал Сильвестр Иванов и, как говаривали старшие офицеры в училище, на его седую голову молятся все штатные стратеги Империи. Так вот, видимо сверхзапутанная организация корпуса стала причиной сверхзапутанной организации его штаба. Мне потребовалось еще полчаса, чтобы найти искомую дверь. К тому времени я тихо закипал, а потому не обратил внимания на дельный совет проходившего мимо офицера: «О вас доложили, извольте подождать в коридоре, пока не позовут».

– Разрешите? – весьма громко произнес я, заходя в кабинет.

И обмер.

Смерть сидела в двух метрах напротив смотрела мне в самые очи, не мигая. Смерть раскрыла зубастую пасть и зашипела. Смерть вздыбила шерсть на загривке.

– Кр-раса-авец, кр-раса-авец… Ну тихо, тихо, хор-роший мой, ко-отенька… Успоко-ойся, ма-альчик, хор-роший…

Я не убежал. И не заорал. И не принял боевую стойку. До сих пор не пойму, что мне помогло в большей степени: то ли я впал в ступор, то ли все-таки контролировал свой ужас хотя бы отчасти. На начальственном столе, между инфосконом и канцелярским прибором, стояла атлетического вида лохань с месивом из столовских харчишек. Пятнистый желто-серый кот, тянувший на глаз под два пуда, упражнялся в обжорстве. Усатый. Длиннохвостый. Теперь у него появился соблазн перейти от содержимого лохани к содержимому меня.

Зверюга выпустил когти. Приглядывается ко мне, как в мясной лавке приглядываются к сочному окороку: не слишком ли жирен?

– Ну-ну-ну… Ма-альчик, краса-авец, эт-то свои. Ба-арсик…

Тут я заметил, что за столом кто-то сидит.

О!

Это лицо я узнал бы из тысячи.

Князь Вадбольский был некрасив. Прежде всего, по-гумилевски кос. Вытянутое лицо, узкий лоб, лошадиная челюсть. Коротко стриженые черные волосы. Кожа – бледная, простынного колера. Длинный прямой нос. Длинные, тонкие, не по веку нашему аристократичные пальцы. Да и сам он – длинный, нескладный, помесь человека и циркуля, насколько можно было судить, пока он не встал из-за стола. А когда встал, это впечатление только усилилось.

Вместо приветствия, положенного по уставу, он слегка поклонился – как дворянин дворянину. Я ответил ему тем же.

– Ждал вас, сударь. К сожалению, офицер из вашего Мобильного отряда будет здесь только через два дня. Уверяю вас, это не значит, что они пренебрегают молодым пополнением. Просто Амир-хан и его свора опять заинтересовались Елизаветиным Посадом… Все наличные силы заняты – до единого человека.

Кот продолжал посматривать на меня мрачно, однако уже без той озабоченности куском мяса насущного, каковая посверкивала у него во взоре с полминуты назад. Нужные слова, наконец, пришли мне на ум.

– Фелис сильвестрис победика? Они же не приручаются…

– Во-первых, мало ли что напишут в учебных программах… В конце концов, совать руку в пасть даже такой милой киске совершенно ни к чему, – снисходительно улыбаясь, просветил меня князь.

Затем он сделал именно то, от чего предостерегал: потрепал котище за щеку, утыканную вибриссами. Зверь, противу всех моих ожиданий, руку Вадбольскому не откусил. Напротив, он потерся о пальцы князя и даже легонечко взмяукнул.

– А во-вторых, он у нас и не домашний. Совершенно дикий кот. Но ужасно добронравный. Лишь изредка кушает собак, впрочем, сами виноваты: не стоит по-хамски навязывать Барсику свое общество.

Чудовищный Барсик зажмурился и издал нежную трель: «Мр-р-р-о-у-р-р»…

– Кр-раса-авец… Не правда ли, сударь? – И мой визави заговорщицки подмигнул. Вензель государя на погоне парадного мундира блеснул в такт его подмигиванию.

Я набрался храбрости и сказал:

– Вы знаете, почему-то он не вызывает у меня ни малейшего страха…

Левая бровь Вадбольского скакнула на сантиметр вверх.

– Мон шер, я далек от мысли, что этот милая зверушка способна кого-то напугать.

И впрямь, кот совершенно успокоился, уткнулся носом в лохань, принялся почавкивать.

– Что ж, сударь, садитесь, займемся делами. Хотите сигару?

– Благодарю вас, не балуюсь.

– Тогда, может быть, нюхательного табаку? Этот состав отнюдь не свидетельствует о хороших манерах, но, видите ли, а ля герр ком а ля герр… Добро бы в наших условиях можно было пристраститься только к этому. А, сударь?

– Э-э-м-м…

– Но от чаю-то вы точно не откажетесь.

– Спасибо, да.

Вадбольский вызвал штабного курьера, бездельничавшего в дежурке, и велел ему немедленно сделать чаю на четверть часа хорошего разговора. Сулатонгского, послабее. С сахаром, лимоном и баранками.

– Что я могу сделать для вас, сударь? На трое суток поместить в пансион мадам Овечкиной – там тихо и чисто, а пребывание ваше в сих благословенных стенах оплатит казна. Давайте ваши документы, я поставлю вас на довольствие. Столоваться будете здесь – я сделаю соответствующие пометки.

– Я вам очень обязан.

– Пустяки. Мы привечаем каждое новое лицо с доброй репутацией. А вас отрекомендовали наилучшим образом.

Он повозился с бумагами, внес необходимую административную дребедень в инфоскон. Тем временем зверюга непрерывно насыщалась.

Как раз к тому времени, когда все необходимые формальности были закончены, курьер принес нам чаю. Вадбольский бесцеремонно вытолкал кота за дверь, нисколько не интересуясь, кем Барсик пожелает дополнить рацион в штабных коридорах.

Пять минут жеманного мурлыканья в духе изгнанного фелис сильвестрис князь завершил, отключившись от связи, совершенно нейтральной по тону фразой:

– Э-э… мадам Овечкина. Предобрейшая женщина. Образец изящества и добронравия.

Я кивнул, заговорщицки улыбаясь. Мол, понятно мне ваше предупреждение, не оплошаю. В богоспасаемом Воротынском училище заведена была тщательно оберегаемая от преподавателей и командиров «Летопись пограничных прелестей». Все 1228 женщин, от основания сего славного учреждения проявивших к курсантам внимание во время увольнительных, визитов вежливости, а также по случаю работы на технических должностях в самом училище, получили в ней скрупулезное описание. Те двадцать или тридцать, которые с несокрушимым постоянствам искали военной любви, попали в реестр «литерных». Целые поколения курсантов проходили у них «курс молодого бойца». Все то время, пока я учился, литерой «А» числилась легендарная Дарья Воронец, 39 лет, жена конторщика из сахаропромышленного товарищества «Принцесса Греза», от 72 до 80 кг (в разное время), высокая, веснушчатая, говорливая, любит недорогие подарки, дорогие подарки не берет, на левом бедре шрам, любит все бурное и жаркое, нового супружества не ищет и т. п. Экая похабель! Никогда я этой «Летописью» не пользовался из чувства природной брезгливости, но устройство ее знал. Все то, что не входило в элиту «литерных» вливалось в пеструю группу «номерных». Та, в свою очередь, подразделялась на четыре главы. Первая из них содержала краткий реестр чувственных красавиц, поименованных «Бронеамфибиями». Добротный средний класс проходил под грифом «Пограничные столбы». Классом ниже шли «Буйки». Хуже всех считались «Овчарки». Эти обладали злобным характером и склонностью решать некоторые сложные вопросы с начальством училища. Так вот, судя по тону Вадбольского, добрейшая мадам Овечкина подходила к разряду «Овчарок» или же, в лучшем случае, «Буйков».

Три основных куратора «Летописи» были однажды пойманы, с великим позором выдворены из училища, лишены права искать карьеры на военной стезе, а особенно матерый их вождь распрощался с дворянским званием. По-моему, правильно. Но их творение теперь и каленым железом не выжечь из моей головы. Пакость всегда привязчива…

Вадбольский отхлебнул чаю.

– Друг мой, как только наша беседа завершится, отправляйтесь прямо в пансион. Это Груздевой переулок, дом два. Впрочем, велю доставить вас туда на амфибии, к чему тратиться на извозчика? Ежели захотите общества или, паче чаяния, местных разносолов, ступайте прямиком в Офицерский клуб на Никольской, это доброе заведение безо всяких фокусов. Клуб – совсем недалеко от пансиона, спросите и дойдете скорым шагом за десять минут. А теперь, если вы еще не сочли меня докучливым собеседником, позвольте дать несколько советов.

– Я весь внимание, – ответил я Вадбольскому, отставив чашку.

– Вы взрослый человек и вольны поступать так, как вам, сударь, заблагорассудится. Но… не стоит посещать трактир «Под бубной», можно потерять здоровье. Не стоит посещать ресторацию «Московский бриллиант», можно потерять деньги. А на тех, кто склонен делать долги, здесь смотрят косо… Не стоит посещать философический салон «Свободный радикал», можно потерять доброе имя. И особенно… особенно! не стоит посещать заведение мадмуазель Коврижкиной. Там вы непременно потеряете деньги, скорее всего – доброе имя, и, весьма возможно, здоровье также надолго вас покинет.

Князь улыбнулся ободряюще, пытаясь сгладить некоторую резкость последних слов.

– А теперь, мон шер, доложите, жив ли еще Носорог? Помнится, когда-то он вволю попил нашей кровушки…

– О! Значит, и вас коснулось… Что ж, субчик живехонек и энергичен до такой степени, будто у него круглый год весна… – я принялся рассказывать о старом чудовище, мучившем курс за курсом военной историей Империи с древнейших времен до наших дней. Царь Петр нагнал с корволантом шведский сикурс у Лесной, принудил к баталии и одержал полнейшую викторию… А истинной причиной Крымской войны стали Ункияр-Инкелессийские соглашения… А в 1856 году государь Александр II сдал практически выигранную противу всей Европы кампанию… А женевский маршал Уилсон сидел со всем своим десантом в Смоленском котле до полной капитуляции… А… тьфу, пропасть.

Мы обменивались с князем воспоминаниями, щедро расходуя чай. Я пребывал в состоянии трепетного ликования. Живая легенда сидела передо мной, вела светский разговор и ничуть не пыталась показать мне, до какой степени вчерашний курсантишка ниже заслуженного героического офицера, известного половине державы. Нет, конечно, это не капитан Крылов, не полковник Холмогоров и не стремительный разведчик Станкович. Но все они, Бог весть, – то ли исторические личности, то ли плод фантазии литераторов… А Вадбольский – настоящий, живой, и в нем три дырки от пуль. Во всяком случае, я знаю о трех. Лет пять назад он прибыл на заставу в отдаленном поселке Петелино для проверки, как представитель штаба. Ночью, воспользовавшись оплошностью часовых, группа боевиков из Братства Лучезарного Лотоса пробралась в казарму и перебила сорок спящих солдат, втыкая шомпола в уши. В конце концов, кто-то поднял тревогу. К тому времени Вадбольский оказался единственным уцелевшим офицером, он принял командование остатками заставы и полдня дрался с бандой, не давая ей заняться поселком. Говорят, мертвецов наделали в том побоище по девять из каждых десяти бойцов… с обеих сторон. И – вот он теперь, живой и здоровый, сидит в двух метрах от меня, чирикает мелкие веселости… Надо же.

Мы расстались мало не друзьями.

Мадам Овечкина приняла меня любезно. Была она совершеннейшей копией той самой многогрешной Дарьи Воронец, только сильно амортизированной и выцветшей. Мадам Овечкина показала мне комнату, чисто прибранную, просторную и светлую. Тахта, почти новый подзеркальник с трюмо и шифоньер времен вавилонского пленения составляли всю тамошнюю мебель. Да много ли мне и надо было? Я принял у нее ключ и хотел бы уединиться, как вдруг деловитое немногословие хозяйки испарилось, а вместо него явилась тирада о беспомощном, скучном и несчастном житии одинокой женщины. Глаза мадам Овечкиной зажглись, будто свечи в бальном зале, морщины на лице вмиг распрямились и пропали. Даже фигура ее, мешковидная в силу ветхости лет, изобразила подобие соблазнительной гибкости. Я перепугался и пробулькал в ответ вялую невнятицу вежливого отказа. Сейчас же все сияние пропало из очей хозяйки пансиона, а боевые метаморфозы пожилых ее прелестей опали, словно грибы на сковородке, когда жар вытопит из них влагу. Однако бесстрашная мадам решилась на арьергардный бой. Она молвила:

– Но ведь скрасить досуг меланхольной жэнсчины парой конков подкидного ты же не откажесся, судырь?

Пока я собирался с духом, чтобы решительно отвергнуть вечернее рандеву, милейшая хозяйка выпорхнула из комнаты. Она не дала мне шанса произнести последний вердикт. С лестницы, ведущей на первый этаж, донесся ее куражливый возглас:

– Не откажесся, не откажесся, судырь!

«Ох», – подумал я запирась. Ох и увы мне, грешному…

Я привел в порядок одежду и недолго подремал на тахте. Потом мышцы сами запросили ежедневной нагрузки. Каким бы ты не считал себя бойцом, а без тренировок утратить форму можешь всего за неделю. Мне предстояло работать в мобильном отряде, а там, говорят, людям требуется двести процентов того, чему их учили… Я отыскал местечко поудобнее и загрузил тело стандартным комплексом «оса». За ним последовали комплексы «мираж», «веер» и «далекий гром». Остановиться или продолжить? Пришлось выбрать первое – прерывистое дыхание у замочной скважины очень этому способствовало.

На вопрос «Готов ли ужин, хозяйка?» – скважина промолчала. Топ-топ-топ-топ! Быстрые шажки в сторону лестницы. Но потом мадам Овечкина остановилась, как видно, вспомнив, кому принадлежит пансион. К чему ж ей тогда смущаться? И она голосом громким и горделивым ответила, дескать, на кормежку не стоит господину лейтенанту рассчитывать, поди, господин лейтенант – казеннокоштный. «Умгму», – только и ответил я ей. Мои размышления на тему дать или не дать ей денег, и пусть бы Воронец-второго-издания исполнила мне ужин, прерваны были солидным скрипом половиц. Стенания немолодого дерева слышались все глуше и глуше, хозяйка моя удалилась. Это и к лучшему. Приехать на место службы – самой первой в жизни службы на государя! – и ничуть не отпраздновать сего события было как-то не по-офицерски. Осталось ведь кое-что в карманах? Зачем же менять скудное, но достойное торжество на «пару конков подкидного» за домашними котлетами и самопальной бражкой?

А желудок мой уже взывал к совести…

Четверть часа спустя, молодой и подтянутый лейтенант пограничной стражи вышел из пансиона мадам Овечкиной и отправился на поиски Офицерского клуба. Пусть ему пришлось преодолеть искательную улыбку хозяйки, неужто лучше быть вежливым в подобных случаях?

Вечерело.

Моя форма, изготовленная для службы в средней полосы России, оказалась легковата в условиях, которые можно приравнять то ли к нашему Архангельску, то ли к нашей Вятке в день ветреный и дождливый. Мокредь носилась в воздухе. Ветерок норовил запустить ледяную лапу за шиворот. Я твердо решил: если не отыщу Офицерский клуб за обещанные десять минут, то другое место отыщет меня. Как на грех, Груздевой переулок вывел меня к Тургеневской площади, там и сям усаженной соблазнительными огоньками. Правда, первый из них оказался фонарем над вывеской «Свободный радикал. Философический салон для критически мыслящих личностей». В маленьком окошечке виднелись корешки книг. Я разобрал на одном из них слово «Шопенгауэр» и немедленно ускорил шаги.

Словоохотливые прохожие искренне хотели мне помочь, но Офицерский клуб как будто обратился блуждающим зданием и затеял со мной игру в прятки. Несколько раз я чувствовал, что он у меня буквально за спиной, но иллюзия эта рассеивалась в один миг. Вместо него попадались мне какие-то экзотические заведения: трактир «Цимес», в дверях которого стояла этнически одетая личность, попытавшаяся вцепиться мне в руку с веселым приветствием «шолом!» Кафе «Северный едокъ» удивило полным отсутствием спиртного: «Простите великодушно, у нас рай для гурманов, а вы, как видно, человек иного склада…» Напротив, трактир «Под бубной» дохнул на меня сногсшибательным перегаром. Блинная «Золото Империи» была набита до отказа. В татарском ресторанчике «Казанка» выла зурна… или… ну… что там может выть? карнай? тулумбас? вот оно и выло. А я не люблю неструктурированные шумы. Далее попались две харчевни, отрицавшие друг друга обличьем и повадкой. В пивной «Бешеный груздь» рокотала веселая компания русских с Терры-2, привлеченных туда живительной силой терранской кухни. Особенно запомнилась мне вывеска пивной: хаотичная мешанина ярких клякс и неровно намазанных букв. К террорусским, ребятам бешеным, не хуже тамошних груздей, подданные Его Величества относились, наверное, так же, как англичане к янки. Их всегда больше, чем хочется, они слишком громко разговаривают и слишком редко удивляют добрым воспитанием… С «Бешеным груздем» соседствовал бар «Разноцветный лед», принадлежавший выходцам с Русской Европы. Тихий, вымытый с мылом, образцово неприметный; внутри все сверкает чистотой и излучает холодность; даже посетители, кажется, сидят по стойке «смирно». Я побоялся осквернить это святилище своим присутствием.

На площади и в закоулках вокруг нее мне встретились две церкви, особняк барона Строганова, модный салон мадам Паризьен-Луховицкой, большой фермерский рынок (уже закрытый по случаю позднего времени), осиротевшие прилавки которого приютили собак, птиц и… давешнего Барсика… фелис… сильвестрис… ой. Котик вновь поглядел на меня, и я быстрым шагом не стал навязывать ему общение. Рынок, судя по большому транспаранту над въездными воротами, именовался Входоиерусалимским, – наверное, по ближайшей церкви. Еще был антикварный магазин с двумя вывесками: во-первых, «Сакральный археолог», и во-вторых, «Профессор Черный и компания». В одном с ним здании разместилась ярмарка чистящих веществ «Стиратели». Рекламный щит сообщал «Мы существуем с 2000-го. Мы боремся с грязью и скверной!» Сразу за ярмаркой – торгпредство дружественной консульской республики Русская Европа. А потом – бесконечные лавочки, мастерские, магазинчики, кофейни… и, словно киты в кипении тьмочисленной салаки, чудовищные корпуса двух цитаделей науки. Один из них напоминал по силуэту рейдер дальней разведки, осуществивший вынужденную посадку; не то, чтобы башенки-надстройки были расставлены хаотично или напоминали живописные развалины, просто РДР’ы никогда не садятся, хотя не каждый гражданский человек знает это. Табличка у входной двери гласила: «Выдающийся памятник архитектуры милитарного конструктивизма. Императорский Покровецкий институт освоительских стратегий. 2060—2061 гг. Архитектор Геворкян…» – инициалы я не разобрал. Напротив высились палаты, возведенные в старомосковском стиле (а значит, они были поновее ИПИОСа – мода на милитарный конструктивизм прошла раньше): наличники, кокошники, гульбища, крылечки с двухскатной крышей, которую поддерживают пузатые столбики – точь-в-точь как в семнадцатом каком-нибудь или шестнадцатом веке… «Покровецкий городской университет истории, философии и филологии имени Н.Я. Данилевского». Наверное, когда-нибудь он станет тоже «выдающимся памятником», потому что уж очень нарядный и радующий глаз этот самый ПГУИФФ. Впрочем, знатоком по части архитектуры я никогда не был; вот если бы мне дали взвод для военных действий в условиях болотистого региона или, скажем, в тайге, тут бы я себя показал. Капитан Крылов и стремительный разведчик Станкович позеленели бы от зависти!

К тому времени, как на моем пути встали добрые великаны ИПИОС и ПГУИФФ, я уже отчаялся найти Офицерский клуб. Поэтому выбрал ближайшее нешумное, незапойное и неэкзотическое заведение, где, как можно было понять с помощью из-заоконной рекогносцировки, собралось немало военной публики. Вечерний клуб «Приют храбреца». Наверное, его открыл ветеран колонизации или отставной военный… Что ж, пусть будет «Приют храбреца».

Мне требовалось общество. Не на ночь, разумеется, и даже не на час. Просто добрый собеседник, который никуда не торопится и не без удовольствия перебросится со мной десятком реплик. «…А я вот первый раз в первый класс»… «…да тут, в общем, нехудо»… «…ну и как, постреливают?»… «не будем преувеличивать…»… «…что, совсем?»… «…иногда, конечно, супостат балует, но…»… «…а как же капитан Крылов?» – дальше не знаю. Что ответит мне на вопрос о капитане Крылове мой воображаемый собеседник, я представить себе не мог…

В клубном ресторане сидела чопорная публика. Здесь запрещалось курить и шуметь, музыкальная установка тихонько цедила менуэт, оранжированный по-современному, между столиками кружились две пары. Одна танцевала не без изящества: белокурая лейб-капитанша, несомненно, вела, а ее партнер, шатен артистической внешности – кудри, жабо, дерзкого покроя пиджак – хоть и знал танец хуже нее, но умел подчиняться ритму и умным дамским ручкам. Вторая пара толклась шалашиком на разумном расстоянии от всего живого. Он и она смотрели друг на друга с особенным коньячным обожанием.

Я с огорчением подумал, что даже у барной стойки буду обречен на одиночество. Здесь никто не искал знакомства и не являл признаков готовности к светской болтовне.

В конце зала обнаружился коридор и четыре зала поменьше ресторанного. Первый отдан был бильярдистам, и тут я пас, – никогда не интересовался столь изощренным и, можно сказать, садистским способом убивать время, как бильярд. За бильярдной пряталась специальная комната для мизантропов: там сидели по одному, – кто за газетой, кто за сигарой и кофе, кто у экрана инфоскона… Никогда не видел столь роскошной коллекции брезгливо оттопыренных губ. Дальше обнаружилась компания человек из десяти, занятая красным игристым вином и бурной дискуссией. Должно быть, они сняли маленькую залу только для себя. Молодой майор; двое доцентов со значками местного университета (для профессорского звания им явно не хватало возраста); чиновник с бородищей галактических габаритов; священник лет двадцати пяти; две барышни поэтической наружности; штатская личность, расхристанная по нынешней моде «отшельничающих»; некто одетый неприлично дорого и аккуратно – может быть, отпрыск семейства промышленников Дроздовых, по слухам, здешних некоронованных королей; а также милая близорукая толстушка с синей лентой в волосах и мечтательным ликованием во взоре. Я задержался у открытой двери. О! У них, кажется, завелось свое философическое общество. До меня донеслись обрывки спора:

– …неужто вы считаете добронравие естественным? лишь усилия нескольких сотен поколений… (поэтическая барышня).

– …позвольте! а как вы понимаете слова «по образу и подобию»? чисто физиологически?.. (борода).

– …есть разные толкования… (священник).

– …никогда не видел столь очевидной этической слепоты… (опять поэтическая барышня).

– …история… цивилизаций… если взять в качестве примера Древний Рим… (пытается вмешаться доцент).

– …к лешему Рим! только к природе! только к уединению! очищаться от избыточной сложности!.. (гремит, перекрывая всех расхристанная личность).

– …но позвольте! это ваше поверхностное… (не сдается доцент).

– …еще дюжину игристого! немедленно!.. (по своему отвечает майор).

– …культура – это благой груз… (включается в общий гвалт доцент № 2).

– …Алексис прав – в лес и только в лес!.. (поддерживает расхристанного поэтическая барышня).

– …но давайте же смотреть на дело здраво! если все в лес, кто же будет здесь… (вставляет свое слово «отпрыск»).

С удовольствием присоединился бы к ним, право же. Это как раз то, чего мне сегодня не доставало.

И тут они все, как по команде, поворачиваются и смотрят в мою сторону. Что за конфуз! Кажется, ноги сами завели меня внутрь, и я стою у входа с кретинской улыбкой на лице.

Я еще слышу реплику мечтательной толстушки:

– …а я люблю сложные красивые вещи и не люблю простоты, когда она пуста… – но ее голос звучит одиноко. Воцаряется молчание, все смотрят на незнакомого господина, вторгшегося в их маленький рай без приглашения.

На некоторых лицах отразилась досада, прочие же были настроены, кажется, довольно благожелательно. Если бы я проявил тогда малую толику твердости, то остался бы с ними, наверное. Отчего бы им не принять меня к себе? Но с моих губ слетели рефлекторные извинения, дескать, забрел не туда, ищу друзей, покорнейше прошу простить… И они так же рефлекторно закивали мне в ответ, мол, ничего, бывает, ступай своей дорогой, добрый человек.

Мне оставалось попытать счастья в четвертой комнате.

Там я обнаружил странное смешение картежников и шахматистов.

Три пары любителей черного и белого затеяли, кажется, что-то вроде турнира. Игра на всех трех досках достигла глубокого миттельшпиля, и седьмой самурай был тут явно ни к чему.

Оставалось… то, что оставалось. В углу за просторным столом четверка солидных людей вела серьезную игру. Штаб-офицер протирал лысину кружевным платочком, рядом сидел аристократ в безукоризненном смокинге, напротив – могучий хуторянин-колонист Моисеева обличья, а чуть поодаль – дама, давно пребывавшая в возрасте мне-все-еще-тридцать-пять… На ней была поразительная шляпа: по дизайну своему этот головной убор вплотную приближался к именинному сливочному торту с цукатами, кремовыми розочками, шоколадной присыпкой и сверкающими блестками фруктового желе. Моих денег тут не хватило бы и на один кон… Веселая компания полуштатского-полувоенного вида бескорыстно резалась в фарао. У самого их стола стояла мрачная личность шулероватого вида и, как видно, искала удобного момента, чтобы предложить покер. Мне не составило труда узнать «жучка», такую публику, если не зевать, за версту отличишь от честных людей…

Тут меня тронули за локоть.

– Я не ошибусь, сударь, предположив, что вы недавно в наших краях?

– Не ошибетесь.

Передо мной стоял лейб-гусарский старший лейтенант, как видно, не далее минуты назад вошедший в комнату. – Он стянул с правой руки форменную белую перчатку, слегка поклонился и подал мне руку. Я ответил ему тем же.

– Правда неприглядна, – продолжил старший лейтенант, приятно улыбаясь, – вечерами весь Покровец охватывает непередаваемая скука. Мы все пленники. Мы в плену у русского сплина… Воспитание не дает напиться или отчудить нечто еще более дурное, а молодость требует свое… Если хотите, я составлю вам компанию.

– Как мне вас величать?

– Да что за церемонии! Макс. Зовите меня Максом.

Поколебавшись, я назвался:

– Сергей.

Этот малый цыганистого вида, лет тридцати, с тонкими губами и щегольской, по последней моде, прической, излучал дружелюбие. Еще немного и он взял бы меня под локоток. Впрочем, лучше невежливый собеседник, чем совсем никакого.

– Я бы посоветовал вам попробовать местное шампанское. На границе с Нейтральной зоной наши научились выращивать такой виноград – истинный черт, а не виноград! Каждая ягодка чуть не с куриное яйцо размером… Но дело, в общем-то не размере. Такое знаете ли амбрэ… Неповторимо, неповторимо.

– Непременно. Мне еще предстоит перепробовать все местное.

– За чем же дело стало? Пожалуй, я вас угощу.

– Э-э… я… Макс…

Мой собеседник щелкнул пальцами. По всему видно, его тут знали: официант появился немедленно.

– Бутылку Маслинского сухого, да живо! Постой. Если вместо Маслинского у нас тут появится Сулатонгское, шкуру с тебя спущу, продувная бестия!

Меня покоробило его обращение с ресторанной обслугой. Должно быть, на Земле нравы тише, а люди проще… Будто извиняясь передо мной, Макс произнес:

– Среди здешних человеков встречаются истинные канальи! Приходится нагонять на них… эдакого… – он неопределенно повел рукой, сделал непонятный хватательный жест и расхохотался. Во рту у Макса сверкнул золотой зуб.

– Хотя, Серж, мон ами, места тут непередаваемо хороши. Непередаваемо! Отъехать от города всего на пять километров – и полная глушь, джунгли средней полосы, олени выходят на шоссе… Ты представляешь?

В ответ я пробурчал, что да, наверное, представляю. Он уже перешел на ты! Откуда такая торопливость?

– Да ничего ты не представляешь. Если останешься тут служить, я тебе такое покажу… импоссибль! никто такого не покажет. Перевалы, озера, туманы как фата у невесты…

– К сожалению, здесь я не останусь.

– А где? То есть куда? Дай-ка я угадаю…

– МООН полковника Астахова.

Макс поднял брови и собрал губы в трубочку, показывая, как высоко он ценит служебную перспективу случайного собеседника.

– О да! Осназ это… это… дай я пожму твою руку.

Рукопожатие длилось добрых полминуты, энергичные встряхивания следовали одно за другим.

Я осведомился по поводу цены на бутылку Маслинского, но Макс лишь отмахнулся. В его руках материализовалась колода карт.

– Во что-нибудь детское, Серж? Совершенно детское? Самую малость перчика в нашу болтовню… Да хотя бы в девятку, мон ами?

Я кивнул. Девятка, так девятка. Мы поставили по рублю на кон. Пожалуй, многовато для детской ставки, но Макс живо объяснил мне: таков тут всеобщий обычай.

Выстреливая слова с пулеметной скоростью, он тасовал карты, затем нелепо, роняя рубашкой книзу, раздавал их и совершенно не обращал внимания на ход игры. Словом, я выиграл трижды подряд.

Тут опустела наша первая бутылка. Узнав все-таки цену, я заказал вторую, за свой счет. Макс расстегнул две верхние пуговицы мундира и вскричал:

– Да я не способен воспринять эту игру всерьез! Мы же взрослые люди, стоит ли копаться в песочнице, мон ами?

Разгорячась, он поднял ставку до червонца, сейчас же проиграл, потом выиграл и опять проиграл. На меня сыпались все свежие сплетни столичного гарнизона, обрывки стихов, французские словечки… Проще говоря, он не давал мне и рта раскрыть.

– Что за досада! Р-ракалья! Опять мимо! Сколько я проиграл? Чепуха, чепуха! Поднимем ставку, какая глупость! Мон гар…

Я чувствовал себя превосходно. Мой опытный противник поддался действия вина намного раньше меня. Слова путались у него на устах, карты падали из рук. А я лишь поглощал ледяную шампань с суровым видом. Надо полагать, никто не видел и не понимал, что за веселая вьюга завертелась у меня в голове…

Лейб-гусар в очередной раз проиграл.

– Поднимем, поднимем!

Азарт охватил меня.

– А как же!

Но тут проиграл я сам и, подражая Максу, с лихой решимостью воскликнул:

– Поднимем же!

Опять он взял вверх.

– Кажется, мон ами, твоя счастливая звезда закатывается… Не прекратить ли нам? Побить новичка – невелик подвиг.

Я рассердился. Я не мог не рассердиться.

– Новичок? Так давай же удвоим ставку!

Он пожал плечами и бросил на зеленое сукно несколько бумажек с портретом государя Даниила III и двуглавым орлом. Я молча ответил тем же.

Через десять минут он сгреб купюры со стола и насмешливо резюмировал:

– Финита.

– Но… мне надо отыграться! Продолжим!

– Отыгрываться тебе, дружок, нечем.

Двадцати секунд мне хватило, чтобы убедиться в его правоте. Цифра последней ставки всплыла у меня в сознании, и я похолодел. Да неужто! Быть того не может… Как же я… Зачем же я…

– Макс, дай мне в долг. Совсем немного, сущую ерунду!

Он холодно улыбнулся:

– Я никогда не даю в долг.

Ощущение катастрофы посетило меня. Но я никак не мог до конца поверить в происходящее.

Ни слова не говоря, Макс встал из-за стола, бросил червонец в счет шампанского и откланялся. Мне оставалось вперять взор в его удаляющуюся спину. Я еще не понимал, что Бог дает мне шанс закончить этот вечер, хотя и без гроша в кармане, зато с ценным имуществом: памятью о полученном уроке… Я даже не успел до конца прочувствовать, как это: начать с полной ерунды, с какой-то глупости, и за час просадить все наличные. Стоял в полной растерянности и вытирал холодный пот со лба.

И тут лукавый решил взять меня за бока.

Макс уронил перчатку. Заметив это, он быстро нагнулся и поднял пропажу, – очень быстро, с неестественной торопливостью. Но все же лейб-гусар был не настолько скор, чтобы я не заметил, как из перчатки выскочил маленький бумажный прямоугольник.

– А ну-ка стой…

Уходит.

– Постой же!

Уходит.

Дворянство для нашей семьи – приобретение недавнее, а до того мы были простыми людьми… Поэтому я, совершенно не смутившись неблагородством положения, заорал во всю глотку:

– Держи шулера!

Зал замер. Макс остановился. Все разговоры немедленно прекратились. Даже клубы табачного дыма, кажется, застыли в воздухе. Отступать мне было некуда. На мгновение я не поверил недавно увиденному: что я принял за свежую колоду, перетянутую аптечной резинкой?! Да нет, с глазами у меня все в порядке… Когда Макс повернулся, я бросил ему, громко и отчетливо:

– Ты мерзавец и шулер.

Лысый штаб-офицер угрюмо произнес:

– Надеюсь, вы понимаете, молодой человек, сколь серьезно это обвинение.

Криво улыбаясь, мой обидчик пустился в объяснения:

– Юноша проиграл мне, и проиграл много. Бог весть, что ему наплели о нашем клубе, но он почему-то желает списать свой проигрыш на мошенничество.

Говоря это, он проделывал пальцами неуловимо быстрые манипуляции. Найдут ли при нем проклятую колоду, если дело дойдет до обыска? Честь моя повисла на волоске, между тем, я не представлял себе, как ответить обидчику. В голову лезла одна только запоздалая мысль: «Почему он все время тасовал карты? Почему я позволил… Какого черта!» Один угрюмый мой взгляд был ему ответом. Неожиданно помощь пришла с той стороны, откуда меньше всего можно было ее ожидать. Великан-хуторянин загремел:

– Максюта, кот гладкий, на тебе давно подозрение… Только что за руку не ловили. Смотри, доиграесся.

Лейб-гусар возвысил голос:

– Как ты смеешь! Я благородный человек и не стану пачкаться о такое…

В этот момент внутри словно сгорел невидимый предохранитель. До того я сдерживался, а теперь у меня перед глазами побелело, и через секунду я услышал – будто издалека – собственный вопль:

– Мерзавец и шулер!

Со стороны, наверное, наше столкновение выглядело омерзительно. Однако тогда я думал о другом. Прежде всего, надо было срочно решить, как будет лучше: подойти и дать подонку оплеуху, подойти и разбить ему рожу, или же подойти и задавить его, как паршивого таракана?!

Хуторянин вставил золото слово:

– Ну да, благородный ты… точно как золотарь с Сысоевских выселков…

Кто-то сдавленно хрюкнул. Дама-картежница опустила голову, чтобы широкие поля ее шляпы, закрыли улыбку.

Гримаса досады исказила лицо моего обидчика. Теперь и ему некуда было отступать.

– Я оставляю выбор оружия за собой.

Следовало бы сказать в ответ нечто правильное, красивое, исполненное достоинства. Да.

И я выдал:

– Мухомор лощеный!

Господи, откуда он взялся, этот треклятый мухомор? Понять не могу…

Хрюканье стало громче.

– Так его! – вновь поддержал меня колонист.

– Господа, дуэли запрещены. – Напомнил лысый. – Это даже не нарушение устава, это откровенная уголовщина.

– А что? Обычай древний, почему бы не обновить? – вполголоса возразил аристократ.

– Не следует вам в это вмешиваться, Павел Игнатьевич, – с холодком в голосе ответил ему лысый.

– Отчего ж, Глеб Алексеевич? Я…

– …И это будут пистолеты. С тридцати шагов. Немедленно. – прервал их спор лейб-гусар.

Сказанное прозвучало с должной твердостью и решительностью. Общий смысл гадостно совпал с моим настроением. «Ладно же, – думал я – не морду разбитую получишь, так пулю в лоб. Очень хорошо».

Благо, оружие было под рукой. В вооруженных силах Империи выдают его в день присвоения первого офицерского звания; с ним служат и его сохраняют после ухода в отставку. В казенный арсенал оно возвращается только после смерти владельца. Пистолет может быть либо в кобуре, на правом боку, либо дома, в специальном сейфике, и код замка на этом сейфике не должен знать никто из родных и близких. Если ты пришел к даме сердца, и она сочла допустимыми обстоятельства, при которых мундир становится излишним, положи оружие туда, где ты его можешь видеть. Здесь, на этой планете, у меня пока не было ни дома, ни чего-либо хоть отдаленно напоминающего дом…

Мне показалось, будто кобура искусительно шевелится.

– Терлецкий опять стреляется… – не знаю, кто произнес это. Но сейчас же комната наполнилась шепотками:

– А какой стрелок… шу-шу-шу… прошлый раз флотского ранил в голову… шу-шу-шу… убьет мальчишку… шу-шу-шу… проклятый бретёр… шу-шу-шу…

Он хочет убить меня, чтобы избавиться от неслыханного позора? Так я сам убью его!

Мой кивок заменил слово «да» или «отлично», или длинный частокол сквернословия с тем же общим смыслом «да».

– Я запрещаю вам это! – загремел штаб-офицер.

– Господа, опомнитесь, вы же христиане… – вторила ему дама в сливочной шляпе.

Но слышались и другие голоса:

– Славно было бы посмотреть на хорошую драку…

– Давненько у нас не было…

– Р-распоясались? Амир-хана вам мало? – Прикрикнул штаб-офицер. А когда гомон утих, он добавил:

– Во-первых, это недостойно. Во-вторых, глупо. В-третьих, если кто-то не понял «во-первых» и «во-вторых», патруль прибудет сюда незамедлительно. Что за игрища?! Ваши жизни принадлежат не вам самим, а государю и стране.

– Дело говорит полковник, – встрял хуторянин. Сказав это, он набуровил себе стопку анисовой и отработанным движением влил горючее в баки.

– Покиньте клуб. Сейчас же. – Спокойно резюмировал аристократ.

– А как же с делом-то… разобраться? – поинтересовался кто-то у меня за спиной.

Но мы с лейб-гусаром без промедления воспользовались последним советом. Его можно было трактовать по-разному. Как «охолоните» и, в равной степени, как «найдите место, где нет докучливых законников».

Мы поняли его одинаково.

Вслед за нами из клуба высыпало человек шесть. Должно быть, они истолковали совет так же, как и мы.

– Давайте-ка в парк, юноша. Он здесь, неподалеку, и есть в нем чудное местечко… Как специально приспособили.

Я молча последовал за ним. «Юноша»… Тоже мне, дедунюшка выискался.

По дороге худощавый пехотный капитан с устрашающим шрамом на лбу и унтер из военных музыкантов напросились нам в секунданты. Я не стал спорить: пусть все будет по правилам.

Мы шли минут десять, деревья обступили нас со всех сторон, мертвенно-бледные шары фонарей, скупо разбросанных по берегам парковой аллеи, почти сливались с призрачной мутью стареющей белой ночи. Дождик давно перестал. Светляки сигарет, негромкое покашливание, судорожный звяк подковок на каблуках офицерских ботинок… Наконец, Макс объявил:

– Вот она, заветная полянка. Юноша, как настроение?

– Лучше б нам общаться через секундантов. Благо, они у нас появились.

Сухой смешок.

Пока унтер и капитан проверяли наше оружие и вынимали из обойм патроны, оставляя по одному, я огляделся. Тяжелые темные ели, фонтанчик, не работающий в такую позднь, скамеечка для романтически настроенных влюбленных… Детский сад, да и только! Еще бы пистолеты наши зарядить пистонами, а вместо пуль – по горсти конфетти…

От шампанского меня клонило в сон, смысл происходящего ускользал.

Унтер спросил нас:

– Орел или решка?

– Орел, – ответил я ему.

– Ну а мне – что осталось… – откликнулся лейб-гусар.

– Отлично. Следите за монеткой.

Рубль завертелся в воздухе, дзынькнул о камень бордюра, подпрыгнул, покатился и, наконец, застыл. Это жизнь моя вертелась и прыгала, но я оставался совершенно равнодушен. Не столько от храбрости, правда, сколько от шампанской одури.

– А парень-то неплохо держится… – вполголоса сказал один из наших спутников другому.

– Ему и счастье прямо в рот! – послышался ответ.

Двуглавая царственная особа ртутно отсвечивала, лежа под фонарем.

– Вы стреляете первым, лейтенант…

Унтер принялся отмерять шаги.

Мой обидчик потребовал:

– Митенька, а ну-ка объясните юноше правила.

Капитан по-простецки забычковал курево, откашлялся и прогундосил:

– Цельтесь в голову или в ногу, если попадете в корпус, это будет порухой вашей чести. После выстрела вы не покидаете позицию. Можете встать боком. Можете закрыться пистолетом… хотя кой черт им закрываться, я не знаю. Не те времена, пушчонка маловата… Все, что ли?

– Митенька, не стоит халтурить в таком деле…

– Да! Точно. Отчего ж я забыл? Если оба вы промажете… вторично можете стреляться через тридцать суток. Через тридцать же?

– Вроде, да… – неуверенно подвякнул унтер.

– Да черта ли тебе в подробностях, Терлецкий? Что ты тянешь? Встань, где положено, и молчи…

– Ну и хамло ты, Митенька.

– Такого, значит, товарища ты себе подобрал, дурья башка.

Лейб-гусар вышел, в конце концов, на позицию, встал боком и закрыл подбородок пистолетом. Унтер вложил мне в руку разогретый металл.

От одного этого прикосновения все переменилось. Последние пять лет я слишком часто держал оружие в руках, выработался рефлекс. Шампань вмиг перестала дурманить мне голову, сонное состояние моментально соскочило.

– Не промахнитесь, юноша! – подзуживал меня обидчик.

Он видел мою форму, обычную форму младшего офицера пограничной стражи. Он не знал, что даже при таком паршивом свете с тридцати шагов я без особого труда могу выбить вензель государя императора у него, мерзавца, на лбу. Если, конечно, ему не дадут упасть после первой пули…

Но зачем же мне убивать его? Зачем ранить его? Пускай он подлец, однако отбирать жизнь из-за ничтожного карточного проигрыша – явный перебор. Прострелить ему бедро? По причине, которая выеденного яйца не стоит? Да ведь это нонсенс, чушь собачья, сапоги всмятку!

Я держал Макса на мушке и чувствовал стремительную перемену собственного возраста. За несколько секунд набежала лишняя пара лет. Чем для меня станет кровь лейб-гусара? Грязью на душе, да и на мундире заодно. Я осознавал это очень хорошо.

– Смелее, юноша! Больше жизни!

Нет, я не мог нажать на курок. Проклятый бретёр ведь не враг мне, не басурман и не разбойник, он просто кучка навоза на моей дороге. Пусть стреляет. Бог не даст свершиться такой несправедливости, чтоб этот огарок убил меня!

В результате я отвел руку и выстрелил в ближайшую ель.

Наши спутники и секунданты молчали. Один лейб-гусар нарушил тишину:

– Напрасно вы, юноша. Я вам ту же услугу оказывать не собираюсь.

Капитан было возразил ему:

– Терлецкий, имей же совесть! Здесь бы надо остановиться…

– Нет-нет. Так не пойдет. Знаете что, господа? Я определенно рад возможности наказать зарвавшегося юнца. И не суйтесь под горячую руку!

– Тогда следующим буду я.

– Митенька, пожалей свою maman. Кто обеспечит одинокой старушке обеспеченную старость в далеком городе Одоеве?

– Там увидим, кто и что. – Угрожающе ответил капитан.

– Ладно. Все! Мой выстрел.

И он стал целиться в меня. Мои ноги его явно не интересовали…

По совершенно необъяснимой причине я оставался спокоен, даже не стал закрываться пистолетом. Шампань тут не причем. Просто я сделал то, что должен был сделать, и теперь никак не мог повлиять на ситуацию. Гори оно синим пламенем! Господи, если… ну, Ты понимаешь… приими душу мою грешную.

– Что здесь происходит?

Бахх!

Дрогнула рука у мерзавца! Пуля даже рядом не прошла.

– Что здесь, я, мать вашу, спросил, происходит?

Голос показался мне знакомым. Ба!

Лейб-гусар в сердцах плюнул и крепко выругался. Унтер пискнул:

– Испытание чести…

Вадбольский – а это был он, да еще во главе патруля, – раздраженно ответил:

– Если вы затеяли испытывать честь, то почему я не вижу ничего, кроме тривиального кретинизма?!

Лысый полковник вышел из-за спины князя, отер пот со лба и добавил:

– По вам, Терлецкий, давно трибунал плачет. А вот молодого человека вы втравили, так его жалко. Пострадает из-за этакого… фокусника ярмарочного!

– Merde! – живо отозвался лейб-гусар.

А я чувствовал в тот момент одно: вот, остался жив… Живой! Счастье какое! Когда Терлецкий целился в меня, я не боялся. Когда он выстрелил, все равно, испуга не было. А теперь… теперь страх пришел и странным образом соседствовал с восторгом избавления от страха. Весь мир приблизился ко мне. Звуки и запахи стали ощутимее, ярче. Мне даже показалось, будто я обрел способность читать мысли людей.

Между тем, Вадбольский с ласковой угрозой в голосе выговаривал нашим спутникам:

– Ну-ну, не стоит делать лишний шаг в сторону боковой аллеи, господин соучастник, я видел ваше лицо… стоять, ротмистр! Да и все прочие… патрульные будут рады познакомиться с вами поближе.

И вдруг унтер накинулся на него с обвинениями:

– Да что же вы делаете! Это же… это же дуэль! Сверкающий миг благородства в нашей жизни! Как вы можете… лезть… сюда… с казармой!

Князь усмехнулся.

– Если бы я увидел в потасовке двух пьяных картежников хотя бы отблеск благородства, я бы всех вас отпустил. А сейчас, милсдари, у меня ко всем вам вопрос: почему вы, пребывая в здравом уме, не остановили господ Терлецкого и… и… вы? Как же вы… Зачем?

Вот тогда-то весь восторг мой и улетучился.

Дальше была кулинарная реникса. В холодную я попал после того времени, когда там кормят ужином. На заседание трибунала меня отвели прежде завтрака. Обед я просидел на скамье подсудимых, где и услышал приговор: «…год службы в дисциплинарном батальоне…». Терлецкий отхватил два года и понижение в звании. Все наши спутники получили свое, легче всех отделался пехотный капитан, поскольку я свидетельствовал в его пользу. Кажется, он заработал всего лишь выговор. На ужин я опять-таки не успел… Чушь.

Полночи я не мог заснуть. В голову лезла такая дрянь, хоть святых выноси. Больше всего я жалел отца: как бы не хватил его удар, когда он такое узнает о сыне. Да еще посетила противная мысль: дед добыл чести для нашей семьи, а внук ее нещадно проматывает… Господи, за что вся эта карусель на мою бедную голову?

И я сам себе отвечал: посмел ведь я тогда, в клубе, спустить с цепи демона гнева, не захотел его окоротить? Значит, поделом.

Мог я с этой гадиной, с яростью своей, справится?

Мог. Но не стал.

Уже под утро, засыпая, припомнил я любимый эпизод из старого романа – капитан Крылов отвешивает обидчику, редкому подонку, пощечину – припомнил и горько усмехнулся: «Вот тебе и капитан Крылов, и стремительный разведчик Станкович вместе с ним…»

Майор Сманов Максим Андреевич умел выбивать технику для своей заставы. Патрульный антиграв «Макаров В-1» в учебном курсе «Снаряжение колониальных погранотрядов» только упоминался: дескать, завтра он поступит на вооружение, а сегодня… ну, разве что кое-где. Теоретически я представлял себе, как раскочегарить эту колымагу, как привести ее в б/г состояние, где она не подведет, а куда с ней лучше не соваться; но практически я увидел ее первый раз именно тогда, в Покровце, во время полупобега с офицерской гауптвахты.

– Саша, у тебя связь в порядке?

Пилот обернулся к начальнику погранзаставы.

– Обижаете, Максим Андреич. У меня тут все в порядке. Иначе и быть не может.

– А мне кажется, связь барахлит. Самую малость. Помехи.

– А? Господин майор?

– Помехи, я сказал. Изображение идет полосами, звук не качественный. Запроси техслужбу отряда, тебе надо бы сменить подмодулятор.

– Подмодулятор? Да он…

– Мы о чем с тобой вчера говорили, Саша?

Голос Сманова зазвучал жестче и тише. Пилот обалдело смотрел на него секунду, две, три, потом черты его лица разом изменили рисунок. На место гримасы изумления пришла улыбка понимающего человека.

– Есть сменить подмодулятор! Это мы мигом, Максим Андреич.

Уж и не знаю, какую порчу навел армейский умелец на казенную технику, но через полминуты он общался с базой техобслуживания, с трудом преодолевая бульканье в наушниках и «зебру» на экранчике. Не успел он закончить, как на панели засветился сигнала вызова.

– Саша, беда-то какая, совсем вырубилась связь. А ведь машинка у нас новенькая, только с завода… И чем они только занимаются на лунных верфях? Это же натуральный брак!

Пилотская улыбка цвела майской розою, чуть ли не целым букетом роз. Тем временем в эфир ушла серия невнятных блекотаний под аккомпанемент громовой трещотки.

– Жаль. Возможно, нам пытались выслать запрос о чем-то важном. Вынужден объявить вам выговор, поручик Игнатьев. Вверенная вам техника нуждается в профилактике. Некоторые вещи нельзя запускать, да-с. И, кстати, люди тоже нуждаются в ремонте. Сдается мне, вы давненько не были в отпуске. Или я не прав?

– Да… второй год, Максим Андреич. Но я же понимаю… ребята…

– Второй год! Вот видите, это моя недоработка. Люди устают, делают ошибки… Вот что, голубчик, сегодня поменяете вашу железку, ту, которая неисправна, а завтра, с первой минуты первого, вы в отпуске. Зайдите к Роговскому, он вам живенько оформит документы, выдаст отпускные. И чтобы духу вашего не было на заставе. Развлекайтесь, поправляйте здоровье, и… чем черт не шутит, заведите, наконец, невесту; наша невероятная глушь скоро тиной зарастет в отсутствие милых дам. Моя сердечная Марина Николаевна, да попадья с дьяконицею, да госпожа Дреева… маловат цветничок. Чтобы облагородить наше мужицкое общежитие, потребен приток свежей крови. А, Саша?

– Это уж как получится, Максим Андреич… – смущенно ответил парень.

Мне очень хотелось спать. И еще того больше – до скрежета зубовного – есть. Маленькие начальственные махинации воспринимались как бы сквозь кисею. Больше всего меня интересовал один вопрос: миновав одно позорище, не вляпался ли я в позорище горшее? Сманов, прочитав недоуменную печаль на моем лице, произнес негромко:

– Не переживайте, голубчик. Вы ничего не украли, никого не убили, никому не солгали, ничего не убоялись, не предали и не нарушили воинский устав. Я приказал вам следовать за собой, и вы должны были подчиниться старшему по званию. Надеюсь, это избавит вас от скорбных размышлений.

Сманов поступал благородно. И, по всей видимости, рисковал кое-чем. Я его благородства принять не мог:

– Максим Андреевич, я привык сам отвечать…

– Помолчите, лейтенант! – перебил он меня. – Помолчите и послушайте. Вы запачкались, и трибунал верно осудил вас. Ошибки в вашем деле я не вижу. Взрослеть надобно, а вы почли за честь поддаться на пустое ребячество! Бретёр – свинья, но вы от той свиньи не сумели удержаться на расстоянии… Что я вам предлагаю? Просто спастись от дисбата? Ничуть не бывало; я предлагаю вам службой некрасивой и опасной искупить вину. Я предлагаю вам шанс очистить мундир от налипшей на него грязи. Вы понимаете меня?

Кровь бросилась мне в лицо. Оказывается, вот как мой избавитель ко мне относится! Тем не менее, я почел за благо подавить вспышку гнева и просто ответил: «Да».

– Превосходно. Ежели хотите достойно послужить, не нужно вам фордыбачиться. Запомните, что я сказал, лейтенант, а когда потребуется, все в точности перескажите тому, кто станет допытываться. Выражение «в точности» означает: не отходя от предложенной версии ни на шаг.

Видя мою досаду, майор несколько смягчился и добавил:

– Тут у нас, голубчик, один день похож на другой, неделя на неделю, а месяц на месяц. Видимое разнообразие вносит только тот факт, что время от времени кого-нибудь убивают. Мы стоим на передней линии защиты Империи, дальше – никого. Поэтому над всеми уставами у нас витает дух законов более высоких и важных. Привыкнете, я надеюсь.

В ответ я лишь молча кивнул.

Сманов закурил, протянул курево мне, но я энергично помотал головой: нет мол, не балуюсь. Он задумался. Движения его, даже незначительные, наделены были тяжкой вескостью. Майор все делал чуть-чуть неуклюже, но не позволял себе ни единого лишнего жеста. Докурив, он осведомился, чего ради я не кормлен вот уже тридцать восемь… с половиной часов. Я объяснил. Сманов нахмурился:

– Как обычно. Драться умеем, хоть с кем! А в быту порядок навести – ни в какую.

Что ж, он был прав. Империя не знает, что такое роскошь и сибаритство… А заодно и что такое простой комфорт. У нас хорошо получается великое, зато малое никак не выходит.

– Потерпите лейтенант. Подкормиться и отоспаться – дам. Дела для вас начнутся с завтрашнего утра… Вот, знакомься, Саша, это мой новый зампобой, Сергей Вязьмитинов. Не смотри, что хмур и суров, резвости ему не занимать…

Белобрысый пилот, улыбаясь, пожал мне руку. Только тут я заметил: веснушки покрывают его физиономию пылающим ковром, и лишь редкие островки белой кожи проступают на пламенном фоне.

– На ты?

Страсть как не люблю амикошонство. Но мне с эти людьми еще служить и служить, еще обобьем бока друг о друга…

– На ты.

– Один совет, хороший, но бесплатный. Все прививки лучше сделать сегодня. Сначала – прививки, а потом все остальное. Пока поверь на слово, что так будет лучше, а потом сам разберешься. И второй совет, еще лучше, хотя и в ту же цену: не пей сырой воды.

– А руки? Перед едой? Как? Мыть?

– Обязательно! Я серьезно. Здешняя вода кого хочешь уложит в гроб. Хоть штурмовика, хоть осназовца.

Много ты, брат, понимаешь в осназовцах! Это, знаешь ли, особенный народ.

Но говорить я этого, разумеется, не стал.

– Ладно.

Сманов спросил, как мне нравится лохань, которая в данный момент переносит нас на богатую и счастливую Землю Барятинского. Я поделился своим восторгом. Он как будто поддакнул мне, но очень скоро оказалось, что я рассказываю ему тактико-технические характеристики «Макарова», потом мы плавно перешли на другую патрульную технику, самую малость побродили на отмелях тактики, коснулись штатного расписания заставы стандартного типа, другого стандартного типа, третьего, и, кстати, что понимать под типом нестандартным… и какие изъяны у штатной наблюдательной техники… и, заодно, насчет штатного стрелкового оружия… Перемежая вопросы шуточками, Сманов скорым изгоном проэкзаменовал меня. Оценивает, значит, приобретение… Майор так и не озвучил, какой мне поставлен балл, и лишь четырьмя словами поставил точку в разговоре:

– Добро. Можете подремать, лейтенант.

Офицеры и солдаты 26-й погранзаставы с исключительной житейской мудростью делили князьцов на пять разрядов. Это, во-первых, князьцы свойские – чуть ли не подданные Его Величества, присылавшие, в случае надобности, свои отряды под наш флаг; самые большие расхождения с ними могли случиться по поводу санитарно-гигиенических норм. Во-вторых, князьцы ясачные, платившие Его Величеству дань-ясак и давно свыкшиеся с нашими порядками. В-третьих, князьцы мирные, то есть не совавшиеся к нам с вооруженными затеями. Ну, разве что иногда и в частном порядке… Правда, среди них выделялся подразряд князьцов замиренных: этим пришлось доказывать выгоду мирного сосуществования с помощью ракет и осназа. Прочие мирные князьцы многому научились на их примере… В-четвертых, князьцы немирные – редкие пакостники и забияки. Им еще предстоит многое понять по части пределов имперского миролюбия. Наконец, в-пятых, князьцы злодейские, главные зачинщики войн. Эти мечтали завоевать всю Ойкумену, и почему-то всегда норовили начать претворение мечты в реальность с городка Елизаветин Посад. А он – всего в трех сотнях километров от нашей заставы. Небольшой уездный город осаждали одиннадцать раз и дважды брали штурмом. Впрочем, оный городишко – не наша забота, его прикрывала соседняя бригада. У нас хватало собственных нарывов. Поселки Счастливый Геолог, Синюха, Троицкое и Авангард раза по четыре горели, и там, прямо на улицах, бывало очень серьезно.

– …А теперь, Серега, помолчи. Ша. Завязываем с анекдотами.

Мы шли по лесной тропинке. Природа – совершенно невозможная. Где это видано, чтобы лиственница стояла, вдоль и поперек опутанная лианами? Пусть это и черная лиственница, в доску местная, и ни в какую не желающая переносить земной климат…

– Извини, придется попахать рылом землю.

Я послушно лег и двинулся дальше по-пластунски. Тихо-тихо.

– Э, Серега, ты где? Ты где вообще?

– Поверни физиогномию левее… так… и чуть ниже…

– Эта серая кочка… О, шевелится… Ты?

– Я.

– Да ты… что ты себе позволяешь? Штучки осназовские?

– Никакие не штучки. Так, ерунда.

Саня, то есть поручик пограничной стражи Александр Игнатьев, фыркнул и пополз дальше.

– А ты почему вопросов не задаешь?

– Пока все понятно.

Он опять фыркнул. Я вовсе не хотел представить из себя этакого осназовца-супербойца, просто нас так учили – соображать самим.

Наконец, мой ведущий остановился.

– Сюда.

Я ложусь рядом, и, едва отрывая голову от земли, слежу за его рукой. Передо мной обрывистый овраг, поросший лесом. Наверху – гряда валунов, за которой мы и прячемся, внизу – мелководная речка на кипящем галечном подносе. Самое глубокое место там, всего вернее, будет мне по пояс. В худшем случае, по грудь. Но устоять, скорее всего, трудно, с таким течением справиться – это тебе не фунт изюму… Дальше, за речкой, тянутся лысые пологие холмы, там и сям утыканные реденьким кустарником. Рощица в три с половиной дерева и опять холмы…

Если я правильно помню карту, а я ее, конечно, помню правильно, то речка Петляка представляет собой государственную границу Российской империи, и через овраг идет контрольно-следовая полоса.

– Саня, где у них снайпер-то? Вон в той рощице?

На мой взгляд, это было единственное скопление зелени, где кто-то имел шанс спрятаться.

– Соображаешь. – Ответил Игнатьев с уважением. – Только я не знаю, есть ли он там сегодня, а если есть, то где именно поставлен.

– То есть?

– То и есть. В любой ложбинке. Они там мастера…

– Понял.

– Отлично. Займемся ликбезом. Наша застава прикрывает участок границы, общий с тремя «великими державами». Справа – километров пять, до Вертун-горы, – мирные деревни даяков, растят себе кокосы, да бататы, да ямс, разводят свиней… Князец их свойский, совсем безвредный, не будь нас, он бы давно пропал… имени его запомнить не могу. Сил моих нет, такое запоминать. У него там скит Преображенский, а из подданных каждый третий – православный. Правда, каждый второй из каждого третьего еще местным секретным истуканчикам кланяется. Говорят: «На всякий случай. От Большого Белого Бога не убудет». Был тут у нас отец Василий Владимирский, скитоначальник, ругался на лукавый приход свой так, что стены краснели… От даяков пакости давно никакой не было. Слева – комманданте Юкио Кобаяси, серьезный человек. У него там республика с наследственным сёгуном якудза во главе… В сто тринадцатом от Рождества Христова Кобаяси попробовал на зуб поселок Авангард и с тех пор не суется: половина его самураев осталась на нашей стороне. Сейчас у него четыре глайдера, семь бронеамфибий и два танка, причем один даже исправный. Армия – штыков на пятьсот. Кобаяси тоже давно не совался, но люди его иногда пакостят. Да и чем рогатый не шутит, может, сёгун копит силы для прорыва… Однако все это сущие птенчики по сравнению с парнем, который у нас по центру.

– Черный мститель испанских морей?

Игнатьев внимательно посмотрел на меня.

– Об этом здесь не шутят.

– Так серьезно?

– Привыкай.

Из-за скалы появился наряд с заставы: трое солдат в облегченной форме, широкополых шляпах и с оружием. Они шли на расстоянии пятнадцати метров друг от друга и отчего-то пошатывались, как пьяные. Все трое брели, спотыкаясь и раскачиваясь, то и дело меняя темп ходьбы, то и дело заворачивая в сторону и, через пять-шесть шагов, возвращаясь на тропу. Смысл этих выкрутасов дошел до меня не сразу. Теоретически я знал, что к чему, но когда видишь людей, всерьез делающих на практике презабавные фортели, которые ты сам «проходил» на полигоне под Брянском, узнавание происходит с трудом.

– Уклоняются от снайперского огня? «Танцуют»?

Игнатьев молча кивнул. Для него это была сцена из области «наш быт».

Тут только меня пробрало. Святые угодники!

– Саня, что за парень? Центровой?

– Ли Дэ Ван. Полукитаец-полукореец, бывший гражданин Женевской федерации и, недолго, бывший подданный Его Величества. Вот уже одиннадцать лет, как он контролирует плантации мико на той стороне, от Петляки аж до самого Сулатонга. С тех пор, как зарезал прежнего «лорда».

– Мико… Сырье для микоина?

– Да, «радужная греза» лучших сортов… смертоубийственное зелье. И у него там немного народу, но все это сущие головорезы, притом головорезы хорошего класса, поскольку подбирает он их лично, а оплачивает щедро. Мы не знаем, сколько народу у Ли. В пределах от четырех сотен до полутора тысяч. Мы не знаем, какая у него техника. Монахи-миссионеры дольше часа на его земле не живут. Последний раз, когда наш разведчик вернулся с его территории живым и невредимым, у Ли Дэ Вана уже были антигравы с боевой подвеской.

– Оп-па…

– Совершенно верно. У греко-балканского царя, например, их еще нет. А ведь это – сама Земля…

Саня, родившийся в жилом секторе военной базы на астероиде Веста, исключительно уважал Землю и все с ней связанное. Для него слова «с Земли» означали «высший сорт»!

– Отчего ж полукитаец-полукореец так на нас гневается?

– Проще пареной репы. Поселок Синюха очень его интересовал как идеальный центр для локальной сети сбыта. И еще как точка, откуда можно наладить траффик на целый регион. Чуешь, чем пахнет?

– Полагаю, местное отделение Жандармского корпуса живенько сцапало их?

В Санином взгляде я прочел ледяное презрение.

– Это приграничная полоса, Серега. Здесь все знают всех и о появлении чужаков немедленно сообщают начальнику заставы. Он тут – единственная реальная сила.

– Вы сами брали?

– Угу. В разное время выловили восемь бойцов Ли и, кроме того, полтора десятка наших придурков. Конченых уже наркоманов и еще ту редкую сволочь, которая сама не потребляет, но поделиться готова со всяким… Нашим-то, конечно, досталось аж по самое не могу, а с чужими даже не знали, что и делать. Потом у прежнего начальника заставы, того, который до Сманова был, случилась истерика. Можно сказать, впал в аффект. То есть очень разгневался и приказал солдатам отрезать правую руку тому шпендрику – первой попытке Ли. Начальника заставы судить за такое самоуправство не могли: видно же – хвор человек. Лечили его, лечили, целый месяц лечили, а потом вернули на ту же должность.

Саня улыбнулся с необыкновенной нежностью. Каждая веснушка на его лице будто заново расцела.

– Заразным оказалось сумасшествие. То-олько выловят очередного дельца, так у какого-нибудь офицера из наших – аффект. Еще жандармы приехать не успевают, а парня уже покурочили. Они, кстати, не спешат. Отчего бы это?

– От плохой погоды.

– Ты знал! В общем, восемь отрубленных ладошек.

Я быстренько просчитал логику процесса и задал Сане очень неудобный вопрос:

– А… они?

– По-разному.

– Ты туману-то не напускай. Мне надо ориентироваться в обстановке.

– Хорошо. – Он вздохнул и спросил:

– Линию движения наряда на сколько метров видишь?

– От скалы до спуска в овраг – метров триста пятьдесят или четыреста…

– Триста семьдесят. И только здесь, пока я служу, двоих ранили, двоих убили, а еще одного раненого утащили на ту сторону.

– И?

– Не знаю. Никто не знает. Говорят, принял тамошнее «гражданство». Может, раструб батальонного излучателя к виску ему приставили… Понимаешь, какая подлая штука, если в одного из «танцоров» все-таки попали, он становится неподвижной мишенью, а тот, кто пытается оттащить его в овраг – почти неподвижной…

– А сколько ты здесь служишь, Саня?

– Три года. И очень хорошо, что с сегодняшнего дня я в отпуске.

…На следующий день поручик Роговский, командир технической батареи, таскал меня по позициям, где расставлены были стационарные приборы постоянного наблюдения. Новехонькие, кстати. «Горизонт-8» – екатеринбургский завод и, значит, очень приличное качество… Так вот, Роговский, пребывая в двух километрах от Петляки, неожиданно лег, повернулся на спину и показал мне палец, приложенный к губам. Мол, т-с-с-с! Я замер. Лежу, дыхание на режим подготовки переключил, ушки-глазки работают на триста шестьдесят градусов, мало только в сатори не впадаю… Но не чую супостата. Вот Роговский, вот мастер, как его передовой рубеж-то перепахал! Истинного невидимку видит. Аж досада берет: я-то что ж? Где моя подготовка? Осназовец! Слепая курица, глухая тетеря…

Так лежим минут пять. Никого. Ничего. Вдруг Роговский говорит мне – громко, не таясь:

– Вот! Вот! Синебровка… Цы-цы-цы-р-р… фить-фить… А это псевдофазан затенькал. Слышите? Какая прелесть!

– А?

– Поистине, птичий рай! Такие голоса – только тут. Больших селений лучшие певуны почему-то избегают.

Иногда лучше молчать. А то еще скажешь что-нибудь…

На следующий день из Покровца прилетел военюрист в майорском звании, а с ним капрал, совершеннейший амбал по виду. Как видно, капрал должен был впоследствии сыграть роль моего конвоира…

Сманов вызвал меня к себе в кабинет. Там я застал конец шумного разговора. Капитан Дреев, в жилах которого текла, как говорят, помимо русской, еще и армянская кровь, темпераментно объяснял, почему меня нельзя отдавать, хоть трава не расти. Ругался, размахивал руками, стыдил неведомого подонка, который затеял травлю несмышленого юноши, – ну спасибо, дорогой Дреев, – и под конец даже предложил отправить меня на дальнюю точку, в самые джунгли.

– …и черта с два они его там достанут! А? Да! Что мы теряем? Оставим штабных людей с носом!

Сманов жестом прекратил дреевское словоизвержение.

– Все, что вы предлагали, в теории правильно, но практически невыполнимо.

– Отчего? Д я…

– Вы ничего не станете предпринимать без моего дозволения, Степан Сергеевич. Я рад, что мы одинаково смотрим на нынешнее затруднение, и… и довольно.

– А насчет дальней точки? – сделал последнюю попытку Дреев. Напор его явно ослаб.

– Ни в коем случае. Это и не очень логично, и не очень достойно. К тому же, я знаю Сырцова, он, если надо, и джунгли, и в болота полезет. Оставим этот разговор.

– Что ж делать-то, Максим Андреевич?

Сманов усмехнулся.

– Сегодня выдался тот случай, Степан Сергеевич, когда лучше всего положиться на волю Божью и ничего не предпринимать. Он рассудит, кто из нас прав. Идите.

А потом, оборотясь ко мне, добавил:

– Сядьте-ка в коридоре и молитесь. Сейчас будет решаться ваша судьба.

Мимо меня в кабинет прошествовал сухопарый коротышка с майорскими знаками различия, седенький и, наверное, близорукий – щурятся так, как он, именно близорукие люди. Военюрист был до крайности раздражен, судя по взгляду, доставшемуся на мою долю. Амбал (о нем я уже знал от дежурного) сел напротив меня и тоже оглядел беглого лейтенантишку со строжинкой. Потом откинулся в кресле, упер макушку в стену и, кажется, задремал. Во всяком случае, на лице у него появилось сонное выражение.

А я, по всей видимости, был краснее вареного рака. То и дело утирал платком пот со лба. Мысли лезли мне в голову – одна другой дурнее. Сначала я злился, отчего седенький типус осмелился посмотреть на меня с таким осуждением? Да что он знает про меня?! Про мою личность?! Потом я прикидывал, справлюсь ли с амбалом, если… ну, если… Тьфу, глупость какая. Тогда я, по совету Сманова, принялся молиться.

За дверью, тем временем, происходило форменное Бородино. Оттуда слышались возгласы: «Послушайте, господин, майор!» – «Нет, это вы меня послушайте, господин майор!» – «Я вижу, уважение к уставу здесь отсутствует начисто!» – «Мы здесь делом занимаемся, а не…» – «А не что? Кабак, истинный кабак! Распустились!» – «Да как вы сме-ете! Боевую часть…» – и тому подобное.

Я тревожно огляделся, прощаясь со стенами казармы, к которым начал уже привыкать. И тут мой взгляд упал на амбала. Он, оказывается, улыбался, прислушиваясь к музыке майорского дуэта. Заметив, что я смотрю на него, капрал ободряюще подмигнул. Дескать, не робей, бывает хуже.

«Вот дуралей», – подумал я.

Наконец, дверь… нет, не открылась она… расхлопнулась, хоть и не существует такого слова. Бам! – ударила ручка о стену. Военюрист величественно удалялся.

– Идем, Ваня.

Амбал, ни слова не говоря, поднялся из кресла и последовал за ним. Я чуть было не спросил: «А что ж со мной-то?» – но вовремя придержал язык.

Вышел Сманов. Устало опустился в то же самое кресло. Вздохнул.

– Никак вы меня отбили, Максим Андреевич?

– Результат таков, лейтенант: Сырцов считает, что сможет убедить трибунал пересмотреть ваше дело. Вместо года дисбата – полтора в нашей глуши, притом без права выезда в губернский город.

– В какой губернский город?.. – еще не веря удаче, нелепо переспросил я.

– В любой, лейтенант… Плюс выговор мне лично. Ну да знал я, чем занимаюсь, иного и не ждал. В общем, он оставил вас на заставе… Только моей заслуги в том нет. Ни малейшей.

Он опять горестно вздохнул.

– Не понимаю, Максим Андреевич.

– Он решил дело, еще до того, как полетел к нам, грешным. Заранее. Одному государю служим, лейтенант, одной стране. Неужто хватило бы у него совести забрать боевого офицера с нашего участка? Как бы он порядочным людям в глаза потом глядел? Сырцов – человек чести.

– А… – не осмелившись сформулировать свои впечатления от перебранки Сманова с военюристом, я просто ткнул пальцем в направлении кабинета.

– Ах это… Необходимая часть ритуала. В армии должен быть порядок.