Год 2002. Михаил
26. 04. 16 час
Константинополь, сад Али Челиме и далее на север
В дороге Зойка все-таки сняла шляпу и перчатки. Эта роль ей надоела. Теперь она будет думать над следующей.
Мы подъехали к рыбному ресторану. То есть: три столика, полукруглая стойка, жаровня и кухонька размером с телефонную будку. Над всем этим шатер — ветви исполинского клена. Справа стена из серого дикого камня, увитая плющом и виноградом, узорный парапет по верху стены, парочка сидит на парапете спиной к нам. Разноязыкие детские крики. Плеск воды — где-то рядом.
Зойка взяла жареную в сухарях камбалу и белое вино, я — разварную кефаль и лимонную воду. Турецкая полиция не любит тех, кто пьет за рулем даже пиво.
Константинополь в этом смысле очень строгий город. Вернее, быть пьяным за рулем можно, но тогда необходимо включить все фары и ехать не быстрее сорока километров в час. Днем я не мог себе этого позволить. Впрочем, я чувствовал, что мне еще предстоит многое наверстывать сегодня.
— Ты все время молчишь, — сказала она. — Уже несколько дней. Что-то случилось?
— Не могу понять. Кажется, нет.
— Врешь. Просто не хочешь говорить. Это из-за меня? Я осторожно, чтобы не звякнуть, положил вилку на край тарелки. Там был нарисован веселый усатый рыбак в красной феске. Надпись гласила: «Когда Аллах создавал рыбу, он создал ее очень вкусной».
— Нет. С чего ты взяла?
Она засмеялась. Как-то очень невесело.
— Есть много способов понять это. Вот, — она протянула руку над столиком. — Попробуй-ка до меня дотронуться.
— Зачем?
— Ну, давай, давай!
Я постарался сделать это как можно непринужденнее. Наверное, не получилось.
Зойка вздохнула.
— Первый прюфинг не прошел. Второй прюфинг…
— Не надо, — сказал я. — Я не пройду и второй, и третий.
— Хорошо, — согласилась она. — Не надо, так и не надо… Здесь хорошо готовят.
Надо запомнить место…
Мы садились в машину, когда я вдруг увидел Мехмеда Тунча, нашего соседа по дому, репортера уголовной хроники на одной из городских видеостудий. Я помахал ему рукой, он подошел к нам и поздоровался. Одет он был не в привычные всем зрителям клетчатый пиджак и клетчатую английскую кепку, а в черную трикотажную рубашку и белые брюки.
— Что в городе нового, Мехмед-эфенди? Такого, чего мы еще не знаем?
— Много нового, Миша. И это все длится и длится… — ответил он, непонятно, возможно — цитатой из чего-то мне неизвестного. — Говорят, убили Сеит-Ибраима.
Этой ночью. Полиция пока молчит, и раисы молчат. В дом никому нет хода…
— Откуда же известно?
— Велик Аллах! Разве может быть скрыто то, что произошло под небом? Все уже все знают, но полиция молчит, и я не могу делать свой материал. Куда вы едете, дорогой сосед?
— Куда мы едем? — спросил я Зойку.
— Пока все равно, — сказала она.
— Мы можем ехать куда угодно, — предложил я. — Хоть в Абакан. Вы были на космодроме?
— Там нет для меня материала. Если вам не трудно, отвезите меня в Топхане.
— Абсолютно не трудно. Так что там случилось с Большим человеком?
— Найден утром в собственной спальне с перебитым кадыком. Задохнулся. Накануне ему привезли новую девочку. Именно девочку, одиннадцать лет. Теперь ее ищут.
— Девочку?
— Да. Утром девочки не оказалось ни в спальне, ни в доме, ни в парке. А под стеной лежала мертвая собака. Вот такая овчарка. И тоже с перебитым горлом.
Раисы сейчас пытаются найти хозяина девочки, но того тоже след простыл. Такая история.
— Ничего себе, — сказала Зойка.
— Я что-то слышал о подобных убийствах, — сказал я. — Только не помню, от кого.
— Вот и я помню что-то такое, однако смутно, — сказал Мехмед. — Попробую порыться в архиве. Там, в Топхане, архив городской прессы, — добавил он как бы извиняясь.
Это я знал. В основном от Петра. Он в этом архиве Дневал и ночевал одно время.
Поехал я почему-то не через новый «кружевной» мост, а через старый, султанши Валиде. Расстояние приблизительно такое же, но дорога здесь более тенистая и спокойная. Поэтому я даже удивился, когда навстречу нам попался полицейский мотоциклист, велевший всем освободить левый ряд. Навстречу медленно проехал давешний кортеж. Зойка помахала ручкой, и человек, сидевший в открытом автомобиле, помахал ей в ответ. Он действительно чем-то был похож на меня.
На мосту было много пешеходов. Рабочий день кончился, и многие, работающие в Галате или Пере, но живущие В Истамбуле, предпочитали не пользоваться перегруженной подземкой или вечно переполненными автобусами (парадокс нашего города: сколько бы автобусов ни было на его улицах, они переполнены всегда), а ходить пешком. Тем более, что оба старых моста после реконструкции превратились в настоящие магазины. По ту сторону перил висели длинными цепями (разумеется, на неразводящейся части мостов) легкие модули-киоски, где можно было купить все что угодно, причем дешевле, чем обычно: городской налог здесь не взымался.
Ездить по мосту султанши Валиде, правда, было тесновато.
Наконец я вырулил на набережную. Движение здесь было вообще никакое, потому что действовало ограничение скорости. Несколько пестрых туристских автобусов стояли у причала, и веселые голоногие немцы, скандируя:
«Тюрингия, Тюрингия, ты всегда с нами», — фотографировались на фоне прогулочного катера. Катер назывался «Галата-сарай». Примерно на середине бухты, чуть ближе к тому берегу, на якорях стоял барк «Легенда» — гордость нашего Морского кадетского корпуса. Его восстановили сами мальчишки-кадеты из сущего металлолома, поднятого со дна. Ну, не только кадеты, конечно, — их дядьки и преподаватели вкалывали, как каторжные, и от посторонней помощи они не отказывались, так что и я постучал там молоточком и поработал проволочной щеткой, сгоняя ржавчину. Но все-таки кадеты, конечно, были главными. Теперь старшие классы ходили на барке и по Черному, и по Средиземному, а у меня был билет почетного гостя: во время якорной стоянки я мог посещать корабль в любое удобное для меня время…
Мы высадили Мехмеда около архива и поехали дальше. В зеркальце я видел, как он остановился у входа и заговорил с кем-то в светлом костюме и больших противо-солнечных очах.
— Давай заедем в «Бальзам», — сказала Зойка.
— Давай… — мне было все равно.
— У тебя есть деньги? У меня нет. — Найдем, — сказал я.
«Бальзамом» называли почему-то подножие огромного стадиона, оставшегося от Олимпийских игр восемьдесят восьмого года. Там в дни, когда на стадионе никаких соревнований не происходило, действовал блошиный рынок. В прошлом году Зойка не очень дорого купила у пожилой турчанки грубый кустарный серебряный браслет с тусклыми красными стекляшками. Она носила его несколько месяцев, пока кто-то не догадался рассмотреть поделку внимательнее. Серебро на поверку оказалось самородной платиной, а стекляшки — необработанными рубинами. Возраст браслета определили в тысячу лет, а залоговую цену — в сто пятьдесят тысяч рублей. Зойка до сих пор не решила, что ей с ним делать.
Перу я постарался проехать побыстрее. Я ее почему-то не люблю. Здесь слишком шибает в нос чужое богатство. Впрочем, есть один уголок, в конце Большой улицы… но это просто связано с хорошими воспоминаниями. Позади весьма уродливого черного здания банка «Босфор» разбит садик: платаны и акация. Посреди садика крошечное озерцо, явно искусственное. На берегу его растет несколько очень старых ив. В озерце плавают белые лебеди. Дорожки посыпаны песком.
Скамейки очень удобные, плетеные. И этого достаточно, чтобы любить это место.
На «Бальзаме» было не людно. Утром здесь весьма плотно, то же и вечером. Я отдал Зойке все содержимое карманов: сорок три рубля, — а сам остался в машине. Не любитель я антиквы…
Нет, вру: кое-что старое у меня есть. Но оно такое… специфическое.
Я сидел и о чем-то сосредоточенно думал, когда меня похлопали по плечу:
— Михель!
Это был Марцеллан, еще больший охотник за старьем, чем Зойка. Он называл себя художником и даже дважды организовывал свои выставки: композиции из всяческих ненужных вещей. Направление называлось «утилитализм». Кормила его жена, торговка.
— Я был тебе должен тридцать рублей, — строго сказал он и вынул блокнот. — Даже тридцать пять.
— Почему был? — удивился я.
— Потому что вот, — из другого кармана он извлек пачку перехваченных резинкой бумажек. — Хожу и раздаю долги. Возвращаю. Задабриваю грядущих кредиторов.
— Получил наследство?
— Гораздо смешнее. Гораздо смешнее, Михель, и гораздо невероятнее. Представь себе. Ко мне приехал брат. Погостить. А он, знаешь ли, любит лошадей.
Платонически, разумеется. А ты как подумал? И вот мы пошли на ипподром. А до этого отмечали встречу. Друг друга. Да. Два дня. И пошли посмотреть лошадок. И я вдруг ни с того ни с сего поставил все деньги. Которые у меня были. Не помню, на кого. Вспышка доброты. На лошадь. Пьян был. А лошадь пришла первой. Какая-то кляча. И выдача — шестьдесят к одному. Протрезвел моментально. Сгреб деньги — и драть оттуда. По-моему, за нами даже гнались. Но мы удрали. Какие-то мусорные баки. Роняли. Куда-то лезли…
— Повезло, — сказал я. — Поздравляю.
— Спасибо, — сказал он. Вид у него был все еще ошалелый. Вернулась Зойка. В руках ее был помятый зеленый медный кувшин. Глаза блестели.
— Марцеллан! — восхитилась она. — Посмотри, какая прелесть! А какой там утюг есть! Настоящий «Титан»! Девятьсот десятый год! Тебе нужен утюг?
— Вообще-то… Где? — Марцеллан решился и сделал стойку. Утюгов у него был полный гараж.
— Вон, видишь?.. — Зойка стала объяснять, куда идти и куда поворачивать, а я вдруг странным образом оцепенел — будто в окружающей действительности вмиг выключили звук, а движения людей стали медленными и чрезвычайно плавными, словно воздух заменили медом. Я смотрел на Зойку, смотрел очень долго, так долго, как мне позволяло растянувшееся время… она одной рукой отводила волосы с лица, а другой как бы прокладывала путь в лабиринте «Бальзама»… я с трудом отвел глаза и стал рассматривать приборную доску. Будто увидел ее впервые. Ключ торчал в замке. Никелированный старомодный ключ. Под ним покачивался брелок: тыквенно-желтый череп. Я уставился на него. Я был совершенно уверен, что брелок у Тедди был другой. Но какой же? Черт. Забыл… Я протянул руку и обхватил брелок рукой. Он был теплый, словно только что из кармана. Рука сказала, что этот предмет ей знаком. Знаком. Я отпустил его и оставил раскачиваться. Да что за глупости со мной?..
Было как во сне: уснул и проснулся. Но что-то успел увидеть.
— Поедем? — Зойка занесла ногу над дверцей. Ей тоже всегда лень самой открывать ее. Нога была гладкая и блестящая. Выше лодыжки белели два шрамика — след неудачного уличного знакомства с дурной собакой. — Что с тобой, Миш? Ты вдруг какой-то…
— Все нормально, — сказал я. — Конечно, поедем.
