Ходовая рубка помещалась внизу верхней трети корпуса корабля. После того как корабль лишился носовой части, она стала немножко ближе к небу, но внутри оставалась такой же, как при Бруно Лоренце, — просторным строгим помещением с панорамными экранами по закругленным стенам, с экраном-потолком, с большим сдвижным люком в полу, открывающим доступ к верхнему кожуху корабельного мозга, с шестью креслами и двумя пультами маршевого управления, один из которых был спящим, резервным, а на втором вахтенной смене иной раз приходилось играть в четыре руки, с маленьким пультом туннельного управления, ныне навсегда погасшим. Какая-то часть корабельного мозга еще действовала, кое-где светились индикаторы систем жизнеобеспечения, и мигала надпись, сообщающая о работе синтезатора пищи, но все это было лишь малой каплей, долей процента от доли процента того, что корабль должен был уметь делать и что он когда-то умел.

В углу, поджав под себя лапки, жалким комком скорчился ремонтный робот-червь. Стефан легонько пнул его ногой. Ему показалось, что червь слабо шевельнулся в ответ, но, конечно, только показалось. Червь был мертв, он только притворялся живым, он выглядел как новенький: сизые сегменты его туловища за много лет не съела никакая коррозия. Когда-то роботов-червей было несколько десятков, они неутомимо ползали по коммуникационным шахтам и лазам, куда не было доступа человеку; после посадки на планету они еще долгие годы выдавали тревожные сообщения, диагностируя начало разрушения той или иной системы корабля, они неумолчно шуршали по лазам, пытаясь что-то отрегулировать и что-то исправить, а потом начали замолкать один за другим. Никто не видел, как этот, последний, приполз в ходовую рубку и здесь умер. Или заснул? Во всяком случае, многочисленные попытки Уве и Донны вновь задействовать его не привели к желаемому результату.

А вот корабль был еще жив. В последние годы он даже как будто перестал разрушаться, за десять лет в нем не вышла из строя ни одна из систем, словно обреченный корабль, большая часть которого была давно и, по-видимому, необратимо мертва, вдруг раздумал умирать своей последней оставшейся частью. Словно он решил жить ради самого факта жизни, как безнадежный инвалид, навсегда прикованный к больничной койке. Он не собирался сдаваться. Он жил теми упорными крохами жизни, которыми еще держится иногда двухтысячелетний дуб с одной-единственной зеленой веткой и тоненькой полоской живой коры, протянувшейся вдоль мертвого ствола. Для Стефана корабль всегда был кораблем, а не башней-донжоном, как для большинства остальных. Летаргический мозг «Декарта» еще был способен управлять тем немногим, что осталось: поддерживать внутри корабля сносную температуру и влажность, следить за синтезатором пищи, иногда — рассчитать для Анджея одну из его заумных моделей. Постоянно работал радиомаячок — обыкновенная пищалка с всенаправленной антенной. Анджей однажды сказал, что при низкой электрической активности атмосферы сигнал маячка может быть выделен из шумов с расстояния в миллиард километров. Еще работали корабельные часы, показывающие земное и бортовое время — застывшая разница не превосходила нескольких часов, потраченных «Декартом» на форсажный набор релятивистской скорости в устье Канала сорок земных лет и сто семнадцать считаных земных дней назад…

«…Всем на борту! Готовность к входу в Канал! Повторяю: готовность к входу в Канал! Прошу пассажиров пройти в свои каюты и оставаться в них вплоть до полного прохождения Канала, о чем будет объявлено особо. Пассажирам категорически запрещается приближаться к служебным помещениям. Экипаж также рассчитывает на то, что его не будут отвлекать вызовами по аварийному интеркому. Желаю всем благополучного туннелирования. Удачи нам!» — и через минуту снова: «Всем на борту! Всем…» Это была запись, транслируемая с маяка предварительного наведения. Корабельный мозг заботливо снабдил ее интонациями Бруно Лоренца.

Стефан хорошо помнил и этот голос, разнесшийся по всем корабельным закоулкам, и свои ощущения. Он как раз играл в «догони-замри» с Питером и Маргарет и почувствовал, что двигаться стало тяжелее. Корабль вышел на траверз маяка с предкритическим значением функции «масса-скорость» и теперь дополнительно разгонялся.

Разумеется, Стефан не остался на пассажирской палубе. Поймав по пути не один завистливый взгляд, он прямиком направился в ходовую рубку. Что с того, что он, подобно большинству пассажиров, совершал туннельный прыжок впервые в жизни. Он был сыном капитана и не мог подавить искушение время от времени давать это понять. Жутковатые параграфы Специального Устава, применяемого только в нештатных ситуациях, просто не могли относиться к нему. Он не мог создать никакой нештатной ситуации.

Обида! — вот что осталось на долгое время, после того как Бруно Лоренц вышвырнул его из рубки, ухватив железными пальцами за штаны и воротник. Он упал на палубу в коридоре и от боли и обиды света невзвидел. А отец — отец повернулся и задвинул за собой дверь, мгновенно забыв о Стефане и ни словом потом не обмолвившись о причиненном сыну унижении. Как так и надо. Хорошо еще, что ни Питер, ни Маргарет ничего этого не видели.

Стефан усмехнулся: если бы видели, осложнения могли начаться раньше…

Канал оказался виртуальным, вдобавок еще и инверсным. И если последнее означало для корабля всего-навсего повышенный расход энергии на разгон и защиту от встречного потока космических частиц, то первое обстоятельство было куда более серьезным и чреватым самыми неприятными последствиями.

Стефан знал о Каналах лишь то, что доступно большинству. Капитан не обязан знать все. В отличие от стабильных внепространственных Каналов, пронизывающих преимущественно спиральные рукава Галактики и их ответвления, виртуальные Каналы встречаются где угодно, в том числе, по мнению теоретиков, и в галактиках, начисто лишенных спиральных ветвей, а возможно, и в межгалактическом пространстве. Такие Каналы возникают и исчезают, устья их зачастую дрейфуют самым причудливым образом, к восторгу наблюдателей и ужасу расчетчиков; нижний предел их жизни не определен из-за невозможности обнаружения «секундных» Каналов, верхний — из-за недостаточного срока наблюдения за Каналами вообще. Срок жизни виртуального Канала не коррелируется ни с его направленностью, ни с протяженностью. Прогноз невозможен уже потому, что сколько-нибудь разумной теоретической модели виртуального Канала не существует.

Каналами просто пользуются.

Пользователь не обязан понимать. Сомнительно, чтобы древний китаец, первым додумавшийся до компаса, имел представление о магнитном поле планеты.

Существовали столетние, слабо дрейфующие Каналы, давным-давно освоенные и считавшиеся относительно надежными. Имелись, напротив, Каналы, не внушавшие к себе никакого доверия со стороны звездолетчиков. Человеческая психология вырабатывала зачастую удивительные критерии оценки возможной опасности. Не всякий готов был принять истину: риск одинаков в обоих случаях.

Сингулярная трубка могла просто-напросто схлопнуться. И такие случаи бывали.

Бесследно исчезнувший «Фромм» подозревался в туннелировании через неизвестный виртуальный Канал. За несколько лет до последнего рейса «Декарта» невероятно повезло линейному корвету «Эразм», кораблю заслуженному и на редкость удачливому, — вполне, казалось бы, благополучный Канал схлопнулся в каких-то микропарсеках перед его носом. Случалось, Канал выводил корабль прямо в метеорный рой. Отмечались случаи, когда дрейфующее в пространстве устье Канала цепляло звезду.

Это было почти все, что надо знать. Специальную литературу изучал один Анджей — терпеливо терзал корабельный мозг, выгребая из библиотеки заумь, составил, как сам хвастался, каталог существующих теорий, от дурацких до безумных включительно, и вдобавок находил подобное занятие вкусным, ненормальный извращенец. Стефан содрогнулся: умей корабль летать — и жирного урода, пожалуй, пришлось бы определить в штурманы, терпеть рядом…

Даже поставленный поперек, туннельный корабль звездного класса «Декарт» мог бы свободно разместиться в кормовой дюзе таких гигантов, как «Аль-Кинди», «Чаадаев» и «Сенека», специально построенных для перевозки переселенцев и вмещавших от тридцати пяти до пятидесяти тысяч пассажиров в одном только туристском классе. Ни экономичностью, ни степенью защиты, ни скоростью хода в пространстве «Декарт» никак не мог похвастать перед этими монстрами, не говоря уже о таких материях, как отделка кают или наличие на борту развлечений. «Декарт» не был ни роскошным лайнером, ни грузовозной «рабочей лошадкой»; в лучшем случае он сошел бы за «рабочую блоху» и в этом качестве предназначался для передачи в вечное пользование растущей колонии на Новой Тверди, точно так же, как красавец «Антисфен» навсегда уходил на Новую Обитель, а старый, но еще добротный «Зенон» направлялся через три спиральных рукава в распоряжение колонистов Новой Терры.

Риск был невелик: что значат расчетные семьдесят две секунды локального времени, когда от одного туннелирования до другого проходят недели и месяцы, а время жизни используемых Каналов — годы и десятилетия? Но риск был.

Канал схлопнулся на третьей секунде.

Корабль выбросило.

И это казалось чудом: существующие теории, при всем их различии, сходились на том, что корабль, оказавшийся в положении «Декарта», должен был неминуемо превратиться в пучок жестких квантов, в мгновенную вспышку излучения.

Этого не произошло.

В сущности, не произошло и чуда: Стефан давно осознал, что чудес не бывает. Бывают события, более или менее вероятные. И, уж конечно, бывают неверные теории.

Стефан откатил кресло, сел. Осторожно положил руки на пульт маршевого управления. Иллюзия не приходила: не зажегся мягкий свет, не засияли индикаторы и корабельный мозг не спросил, что от него нужно человеку. Мозг был болен.

А был бы здоров, неожиданно для себя подумал Стефан, — признал бы он меня капитаном? Допустим, нам удалось бы восстановить… Разве может капитан не знать в подробностях, как управляют этим чудовищем? Может ли он не иметь в своем распоряжении команду, готовую подчиняться ему добровольно и вдобавок квалифицированную? Специалисты… На самом деле они не знают и десятой доли того, что им надо знать о корабле. По справочникам и руководствам не шибко выучишься. Да и не на всякую всякость найдется справочник.

Все тлен, чепуха. Этому кораблю уже никогда не летать. Донжон — вот он кто.

Стефан не глядя протянул руку, набрал код, пошарил в ящике под пультом. Бортовой журнал был тут как тут, услужливо подставлял корешок, облохматившийся по краям от старости. Из журнала выпал — вечно он выпадает! — плоский, как закладка, ползучий жучок-диктотайп и остался лежать на столешнице лапками кверху. Стефан равнодушно смахнул покойника в ящик и раскрыл журнал. Содержание последних записей он помнил наизусть, но если бы сейчас кто-нибудь спросил, для чего он собирается их перечитывать, он только удивился бы прихотливым зигзагам чужих мыслей. Общение с бортовым журналом составляло ритуал. Сам Стефан записей не вел, так и не решившись добавить к записям отца хотя бы одну свою запись.

Ровные диктотайпные строчки, красящий пигмент вылинял:

«…По-прежнему не знаем нашего местонахождения. Движемся с торможением 0.9g в плотном пылевом облаке не выясненных пока размеров и конфигурации. Классический „угольный мешок“. Сигналы маяков не обнаружены. Поиск Каналов безрезультатен. Непрерывно передаем сигнал бедствия по международному коду. Ведем расшифровку гравиграмм и пассивное сканирование в ИК-диапазоне…

Пассажиры еще не знают».

Стефан перебросил несколько страниц. Действия отца в той обстановке были совершенно правильными. О том, что «Декарт» идет к ближайшей звезде, знал только экипаж. В ослепительно-белом капитанском кителе Бруно Лоренц появлялся в пассажирском салоне, шутил, пил шампанское. Для пассажиров все еще продолжался полет к Новой Тверди, лишь чуть удлинившийся, как было объявлено, из-за непредсказуемого дрейфа устья Канала.

«…Система — двойная. Компонента А — звезда главной последовательности, класса F5. Уже видна невооруженным глазом. Поглощение света в облаке просто чудовищное. В — коричневый карлик М9. Удача: период обращения порядка тысячелетия. После торможения до 0.01С приступаем к поиску планет у звезды А.

Добрые вести из навигаторской: Хансен утверждает, что „Декарт“, по-видимому, находится в пределах нашей Галактики. Хорошо бы так.

Пассажиры — проблема».

Ни за что на свете Стефан не желал бы поменяться ролями с отцом в те предпосадочные дни. И первой проблемой был он сам, Стефан Лоренц, не посвященный в происходящее наравне с рядовыми пассажирами. Пересилив обиду, он приставал к отцу, когда тот валился на койку в капитанской каюте, и отец, черный от усталости, обрывал его и гнал прочь, что было еще более обидно, а потом, уже после посадки, Стефан обиделся всерьез, потому что незнание происходящего на борту сильно повредило ему в глазах Питера и Маргарет, и долго дулся на отца, избегая с ним разговаривать. И уж самым обидным было то, что отца это, по-видимому, устраивало.

Не вдруг и не через месяц, а лишь годы спустя, уже ощутив на себе тяжесть власти, Стефан понял, что отцу было попросту не до него. Нет, Стефан не желал бы быть ответственным за жизнь ста восьмидесяти пассажиров. «А смог бы?» — не раз спрашивал он себя.

Он знал ответ. Да. Смог бы. Как смог отец.

Ошибки? Они были. Быть может, самой крупной ошибкой Бруно Лоренца было решение о посадке на эту планету. Все могло обернуться иначе, не окажись рядом с точкой, где из схлопнувшегося Канала был выброшен «Декарт», звездная система с единственной, зато — на первый взгляд — чрезвычайно благоприятной для человека планетой.

Будь это балластный рейс, капитан мог склониться к прямо противоположному решению. Почти наверняка экипаж «Декарта» не стал бы тратить времени на исследование ничем не примечательной звезды, а сосредоточился бы на поиске виртуальных Каналов. Однажды Стефан рассчитал вероятность благополучного исхода. Она оказалась до смешного малой — «Декарт» не предназначался для поиска Каналов. Даже если бы Канал был обнаружен, оставался риск разрушения корабля из-за неточного наведения в жерло, что, учитывая отсутствие маяков, представлялось вполне закономерным. Не говоря уже о том, что плотность пылевого облака вряд ли позволила бы кораблю осуществить разгон до критической скорости. Но даже в случае успешного входа в Канал существовала лишь исчезающе малая вероятность того, что корабль «вынырнет» в известной человечеству области Вселенной. Почти наверняка корабль затерялся бы в космосе, исчерпав автономность. Но все же это был шанс, и следовало им воспользоваться.

Наличие на борту пассажиров навязывало иное решение.

«Декарт» сел.

«Декарт» сел в западной части северного, наиболее крупного материка, в равнинном краю озер, и болот, и быстрых речек, прочно вплавившись основанием в плоский скальный выход. Только после посадки, когда скрывать правду стало невозможно, она была объявлена пассажирам в умеренно оптимистических тонах. Против ожидания, обошлось без истерик и заламываний рук, а нескольких объявившихся скептиков отец великолепным образом высмеял и поставил на место, чем, несомненно, отдалил риск беспорядков на борту. Размышляя, Стефан давно понял правоту отца. Он сам поступил бы так же. Люди удивительные существа, и преступен тот, кто не пользуется этим обстоятельством для их же блага. Почему-то они чувствуют себя увереннее, когда под ногами у них твердая земля, а не десяток переборок, отделяющих их от пустоты. И когда они заняты делом… Сажая корабль, Бруно Лоренц уменьшал срок его автономности минимум на полгода, но он знал, что делал. Окончательное решение оставалось за капитаном, но твердое желание выбраться отсюда и спастись, как бы ни был ничтожен шанс на спасение, должно было исходить от пассажиров, и только от них.

В этом отец был прав.

Он ошибся в другом, и винить его за ошибку было невозможно.

Стефан раскрыл журнал с конца. Последние записи были сделаны от руки. Будто отец специально подчеркивал неофициальный характер этих записей.

Пробелы, перечеркивания, заметки на полях.

Неудобочитаемые каракули.

Тщательно, в двух ракурсах выполненный рисунок сложного морского узла. У отца было хобби — конструирование узлов.

Оборванная запись без даты: «Сегодня умерло пятеро. Карантинные меры…»

Кобура «махера» давила бок. Стефан отстегнул ее, положил на колени. Перевернул назад десяток страниц.

«…ближнюю разведку и картографирование. Первое впечатление: типичный постледниковый ландшафт. С запада озеро, с востока болото, посередине — моренные гряды и наша площадка. Леса здесь хилые, как и по всей планете. Совершенно невероятно, чтобы они могли продуцировать кислород в наблюдаемом количестве. Может быть, водная растительность в океанах?..

Вернулась группа — Хансен, Максименков, Игуадис. Расход боеприпасов — ноль. Доставленные образцы будут подвергнуты исследованию, однако ясно уже сейчас, что биологическая активность этого района планеты незначительна. Результаты микробиологического анализа обнадеживающие. Дал команду на подготовку к развертыванию полевого лагеря. Добровольцев хоть отбавляй. Досадно, что у нас нет ни инструментов на всех, ни сколько-нибудь значительных запасов пищи. Синтезатор работает исправно, однако запасов органического топлива, за вычетом необходимого для подъема НЗ, хватит не больше чем на восемь-девять месяцев. Стартовать на маршевых двигателях — самоубийство.

Игуадис предложил идею: перенастроить синтезатор под местные ресурсы — древесину или торф. Вряд ли нам это понадобится, никто не собирается застрять здесь надолго. Тем не менее поручил Максименкову предварительную техническую разработку.

Пассажиры работают плохо, но охотно. Кустарный энтузиазм, суета и бессмыслица. Все дают советы. Очень хороша чета Пунн — оба прирожденные организаторы. Предполагаю назначить Огастеса Пунна своим заместителем вне корабля…»

Стефан резко захлопнул журнал. Здесь коренилась другая, самая значительная ошибка отца, хотя, конечно, отец не мог предвидеть отдаленных последствий. Честно говоря, Стефан не помнил, плох ли, хорош ли был Огастес Пунн в роли распорядителя внекорабельных работ, да и не в нем было дело, а в его сыночке, который с тех самых пор вбил себе в голову бог знает что.

Питер Пунн… Опасный человек, самый опасный из всех. Кумир большинства, дурачье за него в огонь и в воду. Худших всегда большинство — кто это изрек, бородатый такой, из соотечественников Игуадиса? Не помню, и не важно. Главное — хорошо знал грек, что говорил.

Лучше бы Питер не вернулся…