— Смотри-ка, — сказала добрая великанша, распутав кокон, — совсем сухой.

Джекоб тут же исправил это упущение. Услышав «ну, вот», он не огорчился. Всякому действию свое время. Сегодня он наконец сумел справиться с управлением своим мочевым пузырем и был удовлетворен первым успехом. Если существовать, не учась ничему новому, — зачем вообще существовать?

— Ну и крик! — заметил Главный великан. — А еще говорят, вредно здесь жить. Вон какие легкие.

Добрая великанша пеленала Джекоба в сухое. Джекоб сопротивлялся, как мог. Он не хотел в кокон.

— Молока ему давали?

— Только что. А что осталось, то прокипятила. Не скиснет.

Прежде чем Главный великан вновь раскрыл рот, Джекоб уже знал, о чем он спросит и что добрая великанша ответит.

Маргарет рассмеялась.

— Нет, кипяченое ему не вредно. Кто из нас врач — я или ты?

— Он так и будет орать? — спросил Стефан.

— Газы, наверное, — сказала Маргарет. — Ты не видел трубочку? Где-то тут была.

В ответ Джекоб выдал такой рев, что Маргарет, покачав головой, быстро закончила пеленание.

— Нашел, — сказал Стефан. — Под книгой лежала.

— Уже не нужно, — задумчиво проговорила Маргарет. — Знаешь, по-моему, это не газы. Не пойму, что с ним творится. Всегда такой спокойный… как будто задумчивый. Ведь не плачет, а просто орет. У меня сейчас было ощущение, что он вот-вот заговорит. У тебя не было?

— С чего бы?

— Смешно, конечно, — Маргарет тряхнула головой, убирая прядь волос со лба, — но мне иногда кажется, будто ему есть что нам сказать. Или, может быть, предупредить о чем-то, я не знаю. Вдруг он умнее нас с тобой? Или что-то чувствует, чего не чувствуем мы, только сказать не может? Ты не смотри на меня так, я еще в своем уме. Мне только иногда так кажется. Нормальный, крепкий младенец, просто на редкость здоровый, сытый, сухой… А ведь что-то ему не нравится.

— Ты ему поползать дай, — предложил Стефан.

— Он не хочет ползать, — возразила Маргарет. — Я знаю, когда он хочет.

— Тогда погремушку.

— Ты поаккуратнее с трубочкой, она у нас последняя. Дай-ка ее сюда… Не нужны ему ни погремушки, ни кубики, то-то и оно. Не интересуется. Я иногда думаю, сколько ему на самом деле: три месяца или…

— Старая больная тема, — улыбнулся Стефан. — В тринадцать тебе положено гонять в футбол, дерзить хаму-учителю, драться за углом школы и тайком смотреть порно. Это мы проходили. А если тебе за пятьдесят, ты должен выглядеть респектабельно, читать солидные газеты, нянчиться с внуками, коли они есть, и дважды в неделю играть в теннис. Вот только никто не знает, что делать, если тебе тринадцать и пятьдесят три одновременно.

— Ты знаешь, — тихо сказала Маргарет.

— Ничего я не знаю!

— Ну вот, наконец-то сам сказал. Хорошо, что Джекоб кричит, не слышат нас… От нашей серьезности иногда тошнит. И от легкомыслия тоже. Кто мы: дети, играющие во взрослых, или взрослые, играющие в детей? Если бы мы столкнулись просто с гипофизарной карликовостью, я бы знала, что делать. А так? Мне еще предстоит стать педиатром-геронтологом. Что дальше? Кто-нибудь подумал о том, что с нами будет? Через десять лет, через тридцать. А думать надо тебе, от тебя этого ждут…

— У нас общество, — сказал Стефан. — Плохое или хорошее, но общество. Это главное.

— Ты просто не хочешь об этом думать, — возразила Маргарет. — Представляешь, что будет, если к нам когда-нибудь прилетят? Им же станет неловко за нас, когда они увидят, понимаешь? А нам будет стыдно.

— Мне не будет стыдно. Мы сохранили себя. Нас двадцать семь. За сорок лет мы потеряли всего троих: два несчастных случая и одна саркома. Не моя вина! Мы сделали все, что могли. Мы строили!

Маргарет покачала головой.

— А хотят ли они строить? Ты их спросил? Большинство хочет просто жить, а ты их заставил строить, да к тому же по своему проекту. Поэтому тебя ненавидят и ты боишься Питера…

— Я не боюсь!

— Боишься, и это нормально. Питер же сильнее тебя.

— Я сильнее! Я капитан!

Против воли сжались кулаки, кровь прихлынула к лицу. Наказать! Лишить! В медотсек под замок, в карцер! На торф! Если бы только это был кто-то другой, не Маргарет…

Он очнулся оттого, что прохладная ладонь легла на лоб. Маргарет, придвинувшись, гладила его, шептала: «Успокойся, ну успокойся, пожалуйста, ты капитан, ты…» — она еще что-то говорила, но Стефан улавливал лишь интонацию, они были одного роста, тело Маргарет было теплым, хотелось его обнять, и тут же, как назло, нахлынуло воспоминание о давнем, неудачном и стыдном, а Маргарет, что-то почувствовав, отстранилась и стала чужой. Джекоб орал. Почему, ну почему, с тоской подумал Стефан. За что? Ни одному взрослому не понять, что это такое — оставаться ребенком всю долгую жизнь… как замаринованный в грибе червяк; срок хранения не вечный, но очень большой. Будь мы половозрелыми особями четырнадцати лет, нас давно бы не стало, этому есть обоснование, но на что мне нужно какое бы то ни было обоснование? Интересно, а как с этим у других? Не знаю, не бегал я за ними по кустам, а, наверно, следовало…

— Ты в порядке? — озабоченно спросила Маргарет.

— Да. — Голос Стефана стал хриплым. Он откашлялся в кулак. — Ты не беспокойся, я в форме. Это я только с тобой так. Понимаешь, навалилось что-то такое… Только что говорил с одним — убить хотелось. Испугался даже.

— Примешь успокоительное? Массаж, гипноз?

Стефан помотал головой.

— Не надо.

— А знаешь, я их понимаю, — сказала Маргарет. — Тоже ведь вкалываю как каторжная: то зубы лечить, то простуды, то ногу себе рассадят драгой… И Джекоб на мне, и Абби, а за ней все выносить надо, как за маленькой. Вчера в волосы мне вцепилась. Ты не подумай, я не жалуюсь. А только вечером валюсь спать и завыть хочется: когда же все это кончится…

— Еще не скоро.

— А вдруг Питер вернется сегодня? Ты в себе уверен?

— Ничего у него не выйдет, — сказал Стефан. — Сегодня праздник. Пирожные, фейерверк и все такое. Им будет не до того.

— Политика карнавалов, — понимающе присвистнула Маргарет. — А знаешь, это уже было, не то у Борджиа, не то у Медичи. Вечный прием всех прогнивших режимов.

— Что-о?

— Нет-нет, ты не сердись. Я ведь не насмехаюсь, я одобряю. Это ты хорошо придумал. Боюсь только, что поздно.

— В самый раз.

— Разве? По-моему, ты уже отбыл три или четыре своих срока. В маленьком обществе естественные процессы должны идти быстрее, чем в большом, — они и идут…

— Вот только социолога мне здесь не хватало!

— А может, и вправду не хватало? — спросила Маргарет.

Стефан прищурился.

— Что-то я не пойму: чего ты от меня ждешь?

— Не знаю, — призналась Маргарет. — А знала бы, что делать, была бы капитаном. Вот так вот.

— Да ну?

— Ладно, пусть не капитаном… Я ведь не сумею. А только я вот что думаю: либо власть творит насилие сама, либо своим бездействием допускает, чтобы насилие творил кто-то другой. Разве когда-нибудь было иначе? Я хочу, чтобы ты помнил это и никогда не забывал. Ради меня, ради нас всех, ради вот Джекоба…

Джекоб охрип. Все было бесполезно, все зря, напрасный труд. Его крик не дошел до ума великанов, как не дошло и предупреждение об опасности. Трудно разговаривать с глухими от рожденья, выросшими среди глухих. Они так ничего и не поняли, и Джекоб, задыхаясь от безнадежности, оставил дальнейшие попытки.

Ему было очень жаль себя.