3. МАШИШ
Почти сутки он отсыпался. И его не беспокоили до следующего вечера. А вечером прошел короткий дождь, подул ветер, жара спала, и он проснулся сам.
Мартин выволок из душного шатра шкуру, служившую ему постелью, и улегся на траву. Разбросав ноющие конечности, он лениво наблюдал, как под строгим присмотром Тишинги, старшей жены Хзюки, уффиких хлопочут у костра.
Над огнем висели два объемистых котелка. От них исходил аппетитный дух.
Подошел раб-хачичей и молча бросил на землю вязанку сучьев.
— Мало, — сказала Тишинга. Хачичей бессловесно удалился.
На темнеющем небе появились первые звезды. Все еще веял ветерок. Уже не горячий, а только теплый.
— Ты хорошо охотился позавчера, — сказал Хзюка.
— Я учился у тебя
— Не нужно каждый раз возвращать похвалу.
— Это не похвала, а благодарность. Без тебя я бы погиб.
— Я без тебя — тоже.
Мартин вопросительно взглянул на ящера.
— Не понимаешь? — спросил Хзюка.
— Нет. Ррогу не смог бы поймать тебя в роще. Хзюка сел рядом.
— От ррогу я мог спастись. Но не от машиша, — сказал он.
— При чем тут машиш?
— Разве ты не знаешь, кого мы выручили? — Нет.
— Но ты же брал стрелы из его колчана.
— Брал.
— Красные стрелы, — напомнил Хзюка.
— А-а, теперь понял.
Красные стрелы могли принадлежать только семейству машиша. Сам машиш по причине старости уже не охотился. Следовательно, они спасали его сына. И спасли. Но если бы допустили гибель… Мартин поежился. Он вдруг понял, что схайсские порядки порядком ему надоели. Чуть что не так — конец один. Никакого тебе разнообразия. Очень захотелось взглянуть на живого адвоката. Лысого, толстенького, плутоватого, с беспокойными глазками и портфелем бумаг.
— Старый машиш доволен, — сказал Хзюка бесстрастным тоном.
Мартин выжидающе посмотрел на него, но схай ничего не добавил.
— А сын? — спросил Мартин. Хзюка промолчал.
— Великий Мосос! Ну никакого разнообразия. Я что, не должен был помогать?
— Должен.
— Тогда в чем дело?
— В том, что ты пленник. Для чести воина…
— Ах вот оно что. Видал я эту честь между камнями! Хзюка не стал квакать.
— Мальчишки бывают злыми, — нехотя сказал он с такой интонацией, словно сам был светочем добра.
— Что же теперь делать? — спросил Мартин.
— Законного повода для убийства нет. Сын машиша должен тебя где-то подкараулить одного. Так что просто посматривай и от меня не отставай.
Мартин похлопал себя по колену. Так схаи выражают и согласие, и благодарность.
Тут к их костру подъехал старый и для схая весьма толстый маш-борзай Фосехта. Он вел за собой запасного шусса. Не слезая с седла, бросил поводья.
— Поедешь со мной, мягкотелый.
Маш-борзай — это начальник охраны самого машиша. Поэтому Мартин совершил ритуал почтения — соединил руки ладонями над головой. Маш-борзай мигнул перепонками, что выражало благосклонность и хорошее предзнаменование.
Спрашивать ничего не полагалось. Мартин молча забрался в седло. Хзюка встал.
— Ты останешься, — бросил маш-борзай.
Хзюка соединил ладони, поскольку имел чин только офсах-маша. Сотника то есть. Мартин посмотрел на него вопросительно, но тот сделал успокаивающий жест. Поезжай, мол, чего там. Двум смертям не бывать, а смысл жизни в том, чтобы достойно умереть.
В общем, никакого разнообразия.
Они проехали через все стойбище между вольготно разбросанными шатрами и многочисленными кострами, на которых уффиких готовили ужин. Повсюду сновали, визжали, играли, дрались и тут же мирились офиуфф — детвора. Только в самой середине поселения существовала незримая граница, которую юные схаи нарушать не смели. Там, у подошвы княжеского холма, возвышалась свежая виселица с двумя трупами
— Кто? — спросил Мартин.
— Охранники молодого машиша, — со скукой ответил маш-борзай. — Дураки. Род опозорили.
Перед виселицей стояли родственники — женщины и старики. Они терпеливо дожидались ночи, когда казненных разрешалось хоронить. Стояли молча и неподвижно, держа в руках длинные палки, которыми отгоняли летающих тварей. Такое право у них было.
Все так же равнодушно Фосехта проехал мимо них и приблизился к ограде из огромных, вкопанных в землю заостренных бревен, способных остановить самых крупных из ррогу. Эти же бревна защищали стойбище от вражеских набегов, поэтому в промежутки между ними не мог протиснуться ни один взрослый схай. С внутренней стороны частокола был насыпан земляной вал, образующий подобие крепостной стены. Грунт для этого вала ящеры берут из рва, который выкапывают вокруг всего городища.
В общем, все это весьма напоминало укрепления лагерей Древнего Рима. Даже ворота в частоколе ящеры устраивали по «римскому» образцу и в «римском» же количестве — на все четыре стороны света.
Единственная принципиальная разница заключалось в том, что римские лагеря имели прямоугольную форму, а схаи для своих городищ предпочитают овал либо даже круг и в этом отношении оказались разумнее римлян, поскольку при одинаковой длине частокола окружность вмещает в себя больше площади, чем прямоугольник. При этом что такое геометрия, ящеры не знают.
Фосехта подъехал к западным воротам и бросил короткую фразу стражникам. Те тотчас открыли одну из створок и соединили ладони.
Маш-борзая каждому воину полагалось знать в лицо, поскольку начальник личной охраны машиша одновременно является его первым заместителем в военных вопросах. То, что Фосехта сам явился за Мартином, было обстоятельством из ряда вон выходящим, высокой честью, даже если маш-борзай вез мягкотелого на казнь. Казнь в таких случаях полагалась через расстреляние отравленными стрелами. Быстро, удобно, очень почетно.
За воротами лежала ровная, хорошо просматриваемая местность. Ярко пылал закат. Вдали, у кромки западного леса, различались сторожевые разъезды. Но маш-борзай направил своего шусса не туда, а повернул к югу.
Мартин молча следовал за ним. Примерно через час, когда стойбище скрылось из виду, они повернули еще раз, уже на восток, и вскоре подъехали к небольшому холму с обрывистыми склонами и одиноким шатром на вершине.
Гораздо быстрее сюда можно было добраться через южные ворота стойбища, следуя почти прямо на юг, но Мартин не удивлялся. Он долго жил среди схаев и давно уже знал, что при малейшей возможности ящеры стремятся избрать как можно более замысловатый маршрут. Так, на всякий случай, чтобы следы запутать. Эта привычка у них в крови, укоренилась на протяжении веков. Привычка далеко не лишняя.
Из тени холма выдвинулись молчаливые воины. Шуссов взяли под уздцы. Маш-борзай, а за ним и Мартин спешились. Когтистые пальцы быстро ощупали Мартина, выискивая припрятанное оружие. Тоже вековечный обычай. Схайссы это вам не Сейшелы.
— Ничего нет. Идите, — сказал стражник.
По ступеням, вырубленным в окаменевшей от Хассара глине, они поднялись к плоской вершине. Там на большой площадке горел костер. У огня сидел сам Уханни, борзай-машиш племени сивов. А по бокам шатра возвышались неподвижные фигуры стражников.
Фосехта соединил ладони, без слов повернулся и зашагал вниз. Мартин не был ни маш-борзаем, ни даже схаем, поэтому так же молча распростерся на циновке из жестких стеблей хвоща, выражая почтительность в высшей из принятых форм
— Поднимись, — сказал машиш. Мартин встал.
— А теперь садись на шкуру, — сказал машиш и бросил подушку.
Он собственнолапно помешал варившееся в котле мясо, ухватил бронзовыми щипцами большой кусок, шлепнул его на блюдо. В качестве гарнира добавил соленых и поджаренных папоротников. А вот хлеба не дал. Хлеба схаи не знали. Вообще их рацион был калорийным и даже витаминным, но уж очень спартанским.
— Ешь, мягкотелый.
Мартин не заставил себя упрашивать. Машиш погрузился в молчание, поскольку, предложив угощение, признавал мягкотелого своим гостем. А по правилам здешнего этикета из гостя нельзя вытягивать слова. Они должны выйти под давлением пищи сами. В пустом желудке нет мудрости, считают схаи. И надо признать, не все их обычаи плохи.
— Пей, — сказал машиш, когда Мартин управился с мясом.
И налил папоротниковой браги под названием ухватуха. Страшная это вещь и для мозгов, и для желудка, если кто еще не знает. Но вся череда предложений сама по себе была высшей любезностью и честью, оказываемой только равным, поэтому Мартин похлопал себя сразу по обоим коленям, а потом соединил ладони.
— Ты хорошо усвоил наши обычаи, — сказал машиш. Мартин осушил чашу и почтительно перевернул ее над
своей макушкой.
— Да будет прохладным твой шатер, машиш. Пусть уффиких радуют тебя сыновьями. Да пошлет великий Мосос…
Машиш совершенно по-людски отмахнулся. Только не рукой, а когтистой лапой.
— Ты хорошо усвоил наши обычаи, мягкотелый. Но хватит, хватит церемоний. Я не за этим тебя позвал. Давай говорить серьезно
— Слушаю тебя со всех сторон, машиш.
— Ты спас мне сына. Знаешь, что он хочет тебя убить?
— Еэ.
— И как ты к этому относишься?
— Таков обычай, — уклончиво сказал Мартин. Машиш усмехнулся.
— Наши обычаи мне ведомы. Что ты намерен делать?
— Я не знаю, что мне делать. Уханни пожевал плоскими губами.
— У нас много дурацких обычаев, — неожиданно сообщил он. — А у вас?
Мартин вздохнул.
— Да тоже хватает. Дурацкие обычаи умеют долго жить, как и все дурацкое.
— А ты умеешь говорить правду. Зачем к нам пришел?
— Чтобы вас понять.
— И рассказать своему машишу? — Да.
— Так поступают шпионы.
— Если я шпион, то очень плохой.
— Почему?
— Мягкотелому трудно быть незаметным в Схайссах. Машиш сдержанно квакнул.
— Это правда. Зачем ты нас хотел понять?
— Чтобы договориться.
— О чем нам договариваться?
— О торговле.
— Торговля — хорошо. У вас много вещей, которые мы делать не умеем. Но вещи — не главное.
— Все равно торговля лучше войны.
— Лучше.
— Давайте торговать.
— Сейчас не получится.
— Почему?
— Ты многое знаешь, пленник. Но не все. Ледяные горы больше нас не разделяют. После сильного содрогания земли там вытекло озеро. На его месте получился проход. А схаи начали объединяться. Большинство племен признали Су Мафусафая верховным машишем. Понимаешь, к чему это ведет?
— Будет война?
— Еэ.
— Но мои родичи не собираются нападать.
— Может быть, и так. Но это не имеет значения. Для нас вы — чудовища, которых нужно истребить. Раньше это не давали сделать горы. Сейчас они тоже мешают, но воевать уже можно.
— А для тебя, машиш, мы тоже чудовища?
— Раньше и я так думал. Сейчас — не знаю. Пожалуй, я бы не стал затевать с вами войну из-за ничего. Но даже среди сивов большинство этого хотят. Просто потому, что вы другие.
— И этого достаточно?
— Еще как достаточно. Войны могут начинаться и не из-за таких пустяков.
— Да, к сожалению, — сказал Мартин. — Но разумно ли? Война — это смерть. Я долго живу среди вас и я вижу: схаям так же не нравится умирать, как и нам, мягкотелым.
— Хог. Это верно. И я не хочу воевать с такими, как ты. Ты спокойный. Но скажи, много ли у вас таких, как ты?
— У нас есть и хорошие, и плохие, — с сожалением сказал Мартин. — Так же, как и у вас.
— Вот в этом беда. Толпой овладевают плохие. Толпа редко слушается разума.
— Не всегда. Власть у сивов принадлежит умному машишу. Уханни заквакал. Потом хлопнул по коленке. Однако в
его голосе слышалось осуждение:
— Ты умно сказал. Схаи любят лесть. Но если я дам ей волю, то вместо меня будут править льстецы. Так у нас бывало. Ничего хорошего. Я хочу видеть все, как есть. И я вижу войну со всех сторон. Слишком многие не понимают, как это скверно. Поэтому не боятся войны
— А ты?
— Я видел много войн. Хуже ничего нет.
— Ты можешь удержать свое племя.
— Что значит один машиш одного племени? Не так-то просто образумить даже собственный ухудай. А со стороны восходящего Хассара нам грозят объединенные силы Су Мафусафая. Хотят заставить нас присоединиться к себе. И это еще не все. Со стороны заходящего Хассара живут исконные наши враги хачичеи. Эти просто уничтожат всех сивов до единого, если получится. Так же, как Су Мафусафай хочет уничтожить вас.
— А получится? У хачичеев?
— Нет. Хачичеев больше, но наши воины умнее. Однако мы ослабеем и не сможем противиться Су Мафусафаю. Он этого ждет.
— Но ведь что-то сделать можно?
Машиш, не оборачиваясь, махнул рукой. Оба стражника молча и бесшумно спрыгнули с обрыва за шатром.
— Подвинься ко мне, Мартин. Пей, Мартин. Слушай со всех сторон. Я не смогу предотвратить войну. И не нужно тратить на такой разговор время. У нас его мало — и у тебя, и у меня. Меня поджидает смерть от старости, а тебя стережет смерть от нашей глупости. Поэтому давай смотреть дальше сегодняшнего ужина.
Машиш плеснул себе в чашу. Выпил.
— Нет войны, которая не заканчивается, — веско сказал он. — Я не верю, что схаи победят мягкотелых. Ваше оружие лучше. Я не верю, что мягкотелые победят схаев, нас слишком много. Рано или поздно придется заключать мир. Вот тогда, Мартин, наступит нужное время. Мы не сможем остановить войну. Но если немного повезет, то сможем ее укоротить.
— А когда?
— Когда все дураки, и ваши, и наши, на своей мягкой или жесткой шкуре почувствуют, что это такое, война. Нагеройствуются, набегаются, нахлебаются досыта. Вот когда нужно придумать для мира почетную причину. Даже тупую голову можно убедить в том, что воевать не надо, если воевать уже надоело. Я знаю обычаи Схайссов, а ты знаешь обычаи страны мягкотелых. Понимаешь? Мартин поставил свою чашу на землю.
— Начинаю понимать, машиш. Ты умеешь смотреть далеко. Но раньше ничего нельзя сделать?
— Нет. Со дня на день я ожидаю послов Су Мафусафая. Они потребуют воинов. Нам угрожают хачичеи, но я дам воинов. Не самых лучших, не сразу, но дам. Иначе мне придется воевать на две стороны Хассара. Никакая доблесть не поможет. Сивы исчезнут. Понимаешь?
— Еэ, машиш.
— Но если я дам воинов Мафусафаю, то между моим племенем Сив и твоими родичами прольется кровь. Потом через это придется перешагнуть. Это понимаешь?
— Со всех сторон, машиш.
— Такое возможно?
— Курфюрст Поммерна, мой машиш, на такое способен.
— Тогда мне нужно, чтобы ты вернулся к своим и ждал моего сигнала. Но просто отпустить я тебя не могу.
— Почему?
— Су Мафусафай уже требовал тебя выдать. Если я откажусь и оставлю тебя здесь, мне опять грозят войной. Если отпущу тебя — то же самое, но меня еще вдобавок объявят предателем.
— Что же делать? Неожиданно Уханни квакнул.
— Что может делать тот, кого собирается убить сын машиша?
— А об этом знают?
— Об этом знают все. Иначе сын машиша поступить не может. Но поскольку об этом знают все, у тебя есть причина для побега. Хорошая причина, лучше не придумать. А если ты сбежишь, никто не сможет обвинить меня в предательстве. Так?
— Да, это так, только есть одна трудность.
— Какая?
— Меня очень хорошо стерегут. Машиш еще раз квакнул.
— Не знаю, так ли уж я хорошо заглядываю вперед, но я вижу, что ты сбежишь, мягкотелый.
— Прости, но ты это хорошо видишь? — с сомнением спросил Мартин.
— Очень хорошо. Не стоит беспокоиться. Подойди ближе. Смотри.
В свете костра на ладони машиша тускло поблескивали два золотых перстня. В виде змей, пожирающих собственные хвосты.
Мартин не мог не подивиться. Он всегда был сторонником той точки зрения, что законы развития разума универсальны. Но чтобы так… Перстни вплоть до деталей походили на изделия древних скифов Земли. Из какого-нибудь кургана в Северной Таврии.
— Они совершенно одинаковые, — задумчиво сказал машиш. — Их сделал великий мастер, который уже умер. К моей первой свадьбе. Моя первая уффики… — Тут машиш запнулся. — Ее тоже нет. Так вот. Один перстень я дарю тебе.
Мартин отстранился.
— Я не могу взять этот перстень, машиш.
— Почему?
— Мягкотелые очень ценят любовь.
— Любофь?
— Да. Когда два существа, офса и уффики, совсем принадлежат друг другу. Очень близко. Понимаешь?
— Понимаю ли я? Хог…
Машиш вдруг встал и прошелся по площадке. Потом, глядя на звезды, сказал: — Мою первую уффики звали Уйсифи. Она давно уже в гостях у Мососа. После нее были и моложе, и горячее, и веселее, и даже умнее. Но ни одна не получила перстня. Даже не видел никто. И не увидит. Хог! Понимаю ли я любофь?
— Извини. Я не хотел тебя обидеть, машиш.
— Ты не виноват. Я даже рад, что могу поговорить об этом с тобой. Больше не с кем, схаи к такому не приучены. А жаль. Хорошо, что мягкотелые тоже чтут любофь.
— Особенно первую.
— Да. Первую. Ничто в этой жизни не повторяется, Мартин. Иногда кажется, что повторяется, а приглядишься — нет, не то. Другое. Чуточку новое.
— Нельзя дважды войти в одну и ту же реку?
— Вот-вот. Нельзя. Мои мысли ты выражаешь лучше меня.
— Это не я выражаю. Так говорил один наш древний мудрец.
— Правильно говорил. Будет хорошо, если схаи и мягкотелые узнают мудрость друг друга.
Машиш вздохнул, отвернулся от звезд и сел на свое место.
— Но это случится не сейчас, Мартин. А пока бери перстень.
— Все равно не могу, — сказал Мартин. — Это ведь твоя память об Уйсифи.
— Да, память. Я хотел оставить эти перстни своей дочери. Но ты можешь взять. Ты даже должен взять, — каким-то изменившимся, приглохшим голосом сказал старый ящер.
— Должен? Но почему?
— Да потому, что спас сына Уйсифи! Это она благодарит тебя моими руками. Дар из страны Мососа. Нельзя отказываться. Понял?
— Теперь — да. Со всех сторон, машиш.
— Хог. Хорошо. Моя Уйсифи будет довольна. Машиш помолчал, а потом заговорил другим, уже деловым тоном:
— Второй перстень будет у того, кого я пришлю. Или пришлет другой машиш сивов, если я не доживу до нужного времени. Перстень будет означать, что мы готовы к переговорам о мире или даже союзе с мягкотелыми.
— Это возможно?
— Да. Но только в крайнем случае. Если моему племени будет грозить гибель, а твой машиш согласится помочь.
— Гибель от хачичеев?
— Вряд ли. От Су Мафусафая. Учти, когда сивы будут воевать с Мафусафаем, твоему Поммерну станет полегче. Согласится ли из-за этого Поммерн помогать сивам?
— Это будет решать машиш Бернар Второй. Но я думаю, что такое возможно. И я буду просить его об этом, очень просить. Большего обещать не могу, машиш.
— Хог. Я понимаю. И благодарю тебя.
— Хог. Я тоже благодарю тебя.
— Мосос тебе поможет, Мартин.
— Мосос? Я же не схай.
— Для Мососа важно, какая у тебя душа, а не тело. Мы ведь задумали доброе дело. Такое бывает редко. И Мосос един для всех, как бы его ни называли.
— А кто такой Мосос?
— Очень просто. Мосос — это вера в то, что все не напрасно. Думающему без этой веры невозможно жить. Без нее не хочется делать хорошее. Без нее мысли могут убить друг друга и серьезно искалечить голову.
— Да, люди и схаи многому научатся, если начнут разговаривать, — признал Мартин.
Уханни как-то печально квакнул.
— Уже начали. Благодаря тому, что ты решился идти в Схайссы, Мартин. Один, без оружия и без злого умысла. Это подвиг. Еэ, подвиг. Только не вздумай спорить с машишем, я знаю что говорю. А ты все еще находишься в Схайссах, мягкотелый…
— Ну, с этим не поспоришь. И когда я должен бежать?
— Ты целый день спал. Спи еще день. Скажи, что заболел. Хзюка подтвердит. Завтра я пришлю утомителя духов пусть беснуется до вечера. А ночью, когда утомитель сам устанет, убегай. Только учти, утром я отправлю погоню. Совсем серьезно. Если поймают, то убьют. Это неприятно.
— И даже очень, машиш.
— Я тоже так думаю. Только тебя начнут искать у перевала Хосс, через который ты пришел. А ты отправишься на юг, сделаешь петлю и выйдешь к перевалу Грор.
— Грор? — удивился Мартин. — Прости, но там же земли хачичеев.
— Верно. Племя большое, дикое, сырое мясо могут есть. Они сначала убивают и лишь потом пытаются понять, кого убили. Поэтому в первый день никому и в голову не придет искать тебя на их земле.
— Никому, кроме хачичеев, — усмехнулся Мартин. — Я там не пройду.
— Хо! Один, конечно, не пройдешь, от тебя даже шусс на охоте сбежал. Но опытный воин провести сможет. Только обратной дороги у него уже не будет. Дважды хачичеев не надуешь.
— Нельзя, чтобы он погиб.
— Нельзя. Тебе придется взять проводника с собой, и это полезно. Будет связной, если захочешь что-нибудь отправить. Мягкотелые его не растерзают?
— Нет. Мы не считаем, что схаев нужно убивать только за то, что они схаи.
Было похоже, что машиша эта информация не слишком убедила. Он помолчал, а потом сказал:
— Я дам тебе одного из лучших воинов. Мартин стукнул себя кулаком по животу.
— Он будет жив, пока я жив, машиш.
— Это крепкое слово. А ты сможешь перетащить его через льды? Наша кровь быстро стынет.
— Либо пройдем вместе, либо вместе замерзнем.
— Замерзать не надо. Вот здесь, если не будет другого выхода, разрешаю бросить проводника
— Я не смогу.
— Сможешь. От тебя зависит теперь много жизней по обе стороны хребта. Но надеюсь, что пройдете оба. Догадываешься, кто тебя поведет?
— Ума не приложу, машиш, — вздохнул Мартин. Машиш квакнул.
— И как это тебе удается, мягкотелый? Говоришь одно, а понятно совсем другое.
— Это чтоб смешнее получалось. Мягкотелые любят смеяться.
— Схаи тоже. Удивительно. Мы такие разные и такие похожие.
— И у вас, и у нас есть разум. Мы должны быть похожими.
— Хо! Разум… Ну и что? В жизни чаще всего поступают вопреки разуму.
— А почему, машиш?
— Жизнь заставляет.
— Значит, жизнь неразумна.
— Разве можно сделать разумной жизнь?
— Можно. Только очень медленно, чтобы дураки поумнели.
— Хо! Жизнь сделают разумной дураки?
— Да, поскольку их много. Но без умных они не поумнеют.
— Ты очень смешно говоришь, Мартин. Пожалуй, схаи так не умеют. Чудно. Но правильно, мне нечего возразить. Со всех сторон. Хог! Заставляешь поумнеть старого машиша, а?
— О! Разве может такое спросить… э…
— Дурак? — Машиш квакнул три раза подряд. — Ладно, я не считаю себя дураком.
— Я хочу задать вопрос, — сказал Мартин.
— Спрашивай.
— Зачем ты повесил тех двух воинов, вождь? Они не могли помешать ррогу, я видел.
— Когда ты видел — не могли. Но что они делали раньше, как допустили? Почему ты спасал моего сына, а они не спасали? Потому что себя спасали, вели себя как звери. Хог! Во всех схаях еще много звериного. И чтобы они совсем не стали зверями, нужен закон. А закон уважают, если время от времени за нарушение кого-то убивают. Тогда другие стараются вести себя достойно и не глупо. Разве у вас не так?
— Примерно. Только за нарушение закона мы убиваем редко. Плохое нам мешает делать не только страх.
— А что еще?
— Стыд и совесть.
— Что такое стыд, я знаю, — сказал машиш. — А что такое совесть?
— Это стыд не после, а до плохого поступка. Добро вообще-то делать приятно.
— Еэ, приятно, — вздохнул машиш. — Только потом долго приходится об этом жалеть.
— Это когда за добро платят злом.
— Еэ. Ты хорошо сказал. Мы многому могли бы научиться друг у друга.
— Еще научимся.
— Ну да. Когда надоест убивать друг друга. Ты сам говорил, что жизнь меняется медленно. От себя добавлю: особенно у схаев. У нас и шкура-то жесткая… Не знаю, доживу ли.
— Постарайся, машиш. Хочу видеть тебя своим гостем. Старый схай некоторое время смотрел на Мартина глазами, в которых отражался костер.
— Тебе и впрямь этого хочется?
— Очень.
— А почему?
— Большое удовольствие, когда враги становятся друзьями.
— Великий Мосос! Странно, как ты еще жив, мягкотелый. Если любишь такие удовольствия. Но я тебе уже не враг. Ты не за этим ли приходил?
— И за этим тоже.
— Что ж, у тебя получилось. Быть может, когда-нибудь сивы вспомнят о тебе с благодарностью
Машиш вдруг встал, подошел к Мартину и медленно поднял верхние лапы на уровень груди, повернув их ладонями вперед. Так ящеры прощались с близкими родственниками.
— Ты мне понравился, Мартин. Но больше мы не увидимся. Такова неразумная жизнь, которую ты хочешь изменить.
Узок мир вождя полудикого племени по сравнению с тем, что довелось повидать Мартину. Но оба, и схай, и землянин, в тот миг испытывали сходные чувства. Чувства ведь питаются ощущениями, они вырастают не из интеллекта, их характер мало зависит от количества логически накопленных знаний. В гораздо большей степени они складываются под влиянием великого подсознательного чутья на плохое и хорошее. Чутья на добро, если угодно. Чутья, присущего любому мыслящему существу, где бы оно ни возникло. Добро — это просто, как и Мосос. Добро — это то, что самому хочется получать от окружающих. Вот и все.
Мартин без колебаний вложил свои руки в сухие и прохладные ладони машиша. Триллионы световых лет преодолело это простое выражение симпатии. И огромную разницу в биологии, истории, воспитании.
— Прощай, Мартин.
— Будь здоров, Уханни. Живи долго. Постарайся!
— Охо-хо, — сказал машиш и отвернулся.
